Рассказы

Слабые крепления

За нашей улицей – широкий и глубокий овраг. Тянется он далеко за посёлок, в поле. Зимой к нему собирается почти вся ре­бятня. Кто приходит на лыжах, кто тянет за собой санки, а самые нетерпеливые прибегают прямо из школы и, пока не по­явятся с хворостиной или ре­мешком рассерженные родители, успевают без счёта скатиться с излюбленных горок на своих по­тёртых ранцах, в новых куртках.

Вжик, вжик, вжик! – проно­сятся в стороне от меня лыж­ники. Ух, ух, ух! – поочерёдно слетают они с трамплинчика. Ве­село им, жарко! А я в сугробе сижу, посередине склона. Левая лыжа рядом торчит, правая вниз укатилась. Столько снегу наби­лось в валенки, под полы и во­ротник пальто – без слёз не вы­гребу. В лицо и руки будто кто-то иголками шпыгает. Зябко. А обида ещё больше –  с самой что ни есть пологой горочки упала!

Завидую мальчишкам, в том числе однокласснику Ваське Тру­нову, хоть и он всякий раз кубыряется вверх тормашками и ныряет головой в сугробы. Зато Васька настырный: без задержки взбирается наверх и смело ставит лыжи на край пропасти. Ни­чуть не боится. Выбирает до­вольно крутые склоны, лезет туда, куда иной взрослый не ре­шится.

– Не  дури, не возьмёшь, – кричат ему  ребята. – Только лыжню  портишь. Уходи к  малышатам.

– Ещё чего! Скажете тоже, – упрямится Трунов. – Я  круче  от­косы  брал... Вот  только крепле­ния  подводят. Слабые очень.

Сочувствуют ему мальчишки. Но свои лыжи никто не пред­лагает. Каждый боится, что сло­мает невзначай. Не я одна удивляюсь: из какого же материала слеплены его лыжи, и как это ни одна из них до сих пор даже не треснула? Ведь носится, как неугомонный.

Вот опять – ч-ч-ирк! – как при взрыве подхватывается стол­бом снежная пыль. Сначала вы­скальзывают оттуда лыжи, за­тем комком выкатывается – не понять, где руки, где ноги – Васька! Словно ёжик, развора­чивается неподалёку от меня… Весь облеплен. Что дед Мороз. И обряжать не надо. Прямо бери и ставь под ёлку.

– Ты что? Плачешь? – спра­шивает Трунов удивлённо.

Мальчишки ругают его за ис­коверканную лыжню, – не слы­шит. Ему и самому не рай, а торопится мне на помощь. По­могает подняться, отряхнуться, бежит вниз за моей правой лы­жей. На ходу сбивает с себя снег – с шапки, с ватной кур­точки, со штанов. Поднимаясь обратно, подбирает свои лыжи. Васька поселился на нашей улице летом. Приехал с родите­лями с севера. Много такого рассказал – дух захватывает. И на белых медведей охотился с отцом. И на льдине как-то ночь провёл. И была у него однажды температура сорок два градуса. А что, может, и  впрямь ему на­ши горки, что семечки? Вот раздобудет новые крепления... Скорее бы!

– Держи, – протягивает Тру­нов лыжу. – Главное, страх в себе побори.  И тогда любой склон осилишь. Если, конечно, – он тяжело вздыхает и почему-то отводит глаза, – если,  конечно, крепления не будут душу выма­тывать.

Он отходит, карабкаясь по склону наверх. Бреду по следу за ним. В овраге многолюдно, и мы ничем не выделяемся в шум­ной, беспорядочной ораве маль­чишек и девчонок. Все одинако­во вывалены в снегу, у каждого ноги давно мокрые и холодные, кончики пальцев одеревенели. Хорошо!

...Вечером я отогреваюсь у раскалённой плиты. Одежда и обувка сушатся. Мама ушла в спальню, даёт лекарство больно­му дедушке. Папа читает за сто­лом журнал и одновременно слушает меня.

– А, врёт он всё, ваш Трунов, – отмахивается папа. – Какие с ним в его годы приключения? Книжек начитался и теперь вас дурачит. А вы уши, как лопухи, поразвесили… И с креплениями он мудрит. Ты вот завтра не поспи до обеда. Каникулы каникула­ми, но долгий сон не в пользу. Выйди утром раненько в овраг. Увидишь и убедишься…

– Что я увижу? Что, пап?

– Э, нет, Сама, сама...

Мне ночью снится наш посел­ковый магазин. Я пробиваюсь в толпе к прилавку и через голо­вы покупателей тяну продавщи­це деньги. Я нигде не вижу Трунова и мне боязно, что ему не достанется отличных лыжных креплений. Уже не так много их остаётся на стеллажах... Ура! Мы гурьбой бежим к оврагу. Васька напяливает очки мото­циклиста, поправляет шапку и резво срывается на лыжах в пропасть. Через мгновение он птицей вспархивает с трамплина, разворачивается над улицей. Чудно! Проплывает над нами. Счастливый! Не замечаю, как и я сама оказываюсь высоко над домами, над лугом. На ногах лыжи, а снега  нет.  Пестреют  цветы, порхают мотыльки, жужжат шмели. Мне    очень тепло. Странно.

– Пора, Надюша. Поднимайся, – толкает меня папа. – Надюша!

Я мычу спросонок, отворачи­ваюсь лицом к стене, натягиваю одеяло на голову.

– Ну, вот те на... – огорчается папа.

Вспоминаю: пообещала ему подхватиться чуть свет. Так то вчера! Не зря же говорят, утро вечера мудренее. Хочется, чтобы папин голос оказался продолже­нием сна, а лучше, если бы у мамы был выходной, и она не ушла бы так рано на ферму доить коров. Мама за меня засту­пилась бы.

– Потом доспишь, – не от­стаёт папа. – Надюша, пожале­ешь. Поторапливайся.

– А уже началось? – шевелю я губами, но папа слышит.

– Что?

– Ну, в овраге. То, о чём ты говорил...

– Да, да! Смотри, опоздаешь.

– А там один  только Васька? – бормочу я.

– Конечно. Он скрытничает.

 Хм... Интересно всё-таки. И что Трунов выдумывает такое, что никому не открывается? Ну, ладно. Так и быть. Добегу до оврага на несколько минут и обратно в постель. Сейчас вот отгоню дремоту. Раз! – медленно спихиваю с себя одеяло и сворачиваюсь невольно калачиком от холодка. Два! – не размыкая ресниц, уса­живаюсь на кровати, опускаю ноги на пол. Три! – становлюсь в полный рост, потягиваюсь сладко-сладко и ныряю к отцу под полы пиджака.

– Теперь зарядочку, умойся с мылом, почисти зубы – сон как рукой снимет, и согреешься сразу, – советует он, прижи­мая меня к себе и ероша мои волосы.

– Потом, папа. Хорошо? – хватаюсь  я одеваться. – Не по­спею вдруг! – продираю кула­ками глаза и смеюсь. – Да за день я сто раз выкупаться сумею в сугробах, не то, что лицо  помыть.

– Не сомневаюсь, – разводит руками папа. – Задаст тебе ма­ма. Мы уголь и дрова в основ­ном на что тратим? Да на про­сушку твоих валенок и пальто.

Укутываюсь потеплее. Ёжась, выбираюсь из дому на свежий, морозный воздух. На улице начинает светлеть. В тёмно-синем небе над горизонтом мерцает звёздочка. Гремят вёдрами жен­щины у колодца. На ферме за околицей заводят трактор. У меня изо рта валит пар, как из самого настоящего паровоза. Громко хрустит под ногами упругий наст.

Трунова я обнаруживаю в овраге за третьим от посёлка кру­тым поворотом. Прячусь за трансформаторной будкой и наблю­даю, как он «ёлочкой» взбирает­ся на лыжах по склону, а затем, отдышавшись, становится на край горки... Ой и чудак! Да разве не видит, что она почти пологая и к тому же без трамплинчика? С неё слететь любому мальчишке с нашей улицы – раз плюнуть. Он что, близорукий? Очки бы надевал. Кого стесняется?

Не выдаю себя, а Васька то потопчется у спуска, то оттолкнётся палками назад.   Оглядится вокруг и снова те же движения повторяет. Специально что ли лыжню на старте  раскатывает? Наконец срывается вниз. Молод­цом! Но на середине горки – не верю глазам и цепенею – теряет  равновесие и дальше едет по снегу на спине. Моментально подхватывается и, поспешно от­ряхиваясь, стреляет взглядом по сторонам. Смешной. Когда днём при всём посёлке барахтается в сугробе, – не краснеет даже, а тут, в полном одиночестве, – конфузится. С чего бы так?

Через несколько минут стаскиваю рукавицы и щиплю себе пальцы, щёки. Не сои ли? Нет. Наяву Васька никак не осилит злополучную горку. В четвёртый раз уже пытается, и вот – опять неудача! Я в недоумении: свора­чивает он к другому склону, потом пробует одолеть третий и удачно спускается лишь с того, который по силам и мне... И что он, в самом деле,  всё озирается  вокруг? Как трусишка какой.

Ой!.. Кажется, я догадываюсь… Неужели? Да неужели мне Васька вчера о себе говорил?! Как это он?.. Главное – страх побороть, и тогда любой склон оси­лить можно. Васька боится, что его кто-нибудь увидит сейчас! Ну и открытие! Днём при ребятах он не идёт к малышовским горочкам. Знает, шмякнется с них раз-другой, быстро раскусим, что он хваста, и засмеём. А с крутых склонов можно бухаться сколько угодно, ссылаясь на   слабые  крепления. Никто не попрекнёт в трусости.

Что-то сдерживает меня. Не выбегаю из укрытия, чтобы запрыгать от злорадства и вдо­воль посмеяться над Васькой. Выжидаю, когда тот спуститься вниз, медленно и задумчиво бреду домой. Над заснеженными крышами струится из труб белесый дым.  Хлопают калитки. Мальчишки и девчонки уже, наверное, пробуждаются. Нет, я никому ничего не расскажу. Кроме папы, конечно. Мне почему-то верится: не пройдут для Васьки даром тренировки. Не завтра, так через неделю он перещёлкает, как орешки, все склоны в овраге не­пременно и откровенно признается нам в сегодняшней своей слабости.

Взгляд, сопровождающий нас

С лестничной площадки послышался топот ног. Без звонка, с грохотом распахнув дверь, в прихожую ворвалась, едва дыша, Ксюша.

– Вы ещё не собрались? – ахнула она. – Я маму потому и опередила, чтобы вас поторопить…

Подружка была по-праздничному одета, да и я собралась принарядиться – сняла с вешалки голубую курточку, достала с полки белую шапочку с хохолком, вытащила из коробки коричневые ботинки на застёжках.

– Тётя Маша, вы скоро? – закричала Ксюша.

– Сейчас… Сейчас, торопыга, – отозвалась из кухни моя мама. – Узелок завязываю…

Пока я одевалась, Ксюша умяла пирожки, которыми я её угостила, сходила в ванную и вымыла руки.

– И тебе, вот, – она вытащила из кармана горсть конфет и протянула мне. – Бери…  Все бери… У меня ещё есть…

Мы собирались в церковь. Сегодня там святили куличи. Я, наверное, излишне донимала маму расспросами, но и вчера, и сегодня она терпеливо рассказывала мне о праздновании Пасхи.

Тихонько, открываясь, скрипнула дверь.

– Мама! – бросилась к ней  Ксюша. – Мама!.. Ты у меня самая лучшая!..

Женщина отшатнулась.

– Погоди-погоди, – взмолилась она. – С ног чуть не сбила!.. И продукты я  едва не выронила!.. Да и руки у тебя, небось, от конфет клейкие!..

Ксюша рассмеялась:

– Нет-нет… Что ты, мамочка! Я руки вымыла. Я Лильку конфетами угостила, а она меня – пирожками. Такие вкуснющие!..

Из кухни вышла моя мама.

– Вот вернёмся, – сказала, – я поставлю на стол целую миску с пирогами… И – ешьте, кто сколько осилит! – и всплеснула руками, остановившись взглядом на Ксюшиной маме. – Ой, Поля!.. А ну, повернись… Боком… Спиной…  Как пальто на тебе сидит!… Ну, будто на тебя и шилось…  А ты ещё брать его не хотела…

– Мне неловко, Маша…

– Да брось ты! Не выдумывай…

– Сама ещё поносишь…

– Но ты же видела, оно на мне мешком…

– Подшила бы… У нас мастер есть…

– Только возиться…

– Маша…

– Поля! – моя мама вскинула брови. – Перестань! Пальто совсем новое. Сестра приобрела, да чего-то оно ей не понравилось, и мне переправила… Сказала: хоть сама носи, хоть продай кому…

– И продала бы! Пальто, вижу, не дешёвое. Покупатель найдётся. А я что тебе за него дам?  Как мужик  потерял  работу из-за пьянки, едва  перебиваемся…

– Ну, завела пластинку… Носи на здоровье!..

– И правда, тётя Поля, – не выдержала я, – это пальто вам очень идёт, и толкнула Ксюшу. – Скажи… Ведь правда?..

– Идёт-идёт, – закивала головой Ксюша. – Пальто-то идёт, – расхохоталась, – а мы-то когда пойдём?..

Вскоре мы вышли на улицу. Весна запаздывала, и днём было ещё прохладно.

На перекрёстке  стояла милицейская машина. Милиционер с жезлом в руке  приостановил оранжевую легковушку, что-то сказал водителю.

– Регулирует движение, – сказала  Ксюша.

– Ага, – поддакнула я. – Так всегда бывает по большим праздникам. Это чтобы люди могли  идти не только по тротуарам, но и по проезжей части дороги. На праздники всегда много народу.

Мы с Ксюшей шли, держась за руки. Наши мамы чуть поотстали. Вместе с нами в одном и том же направлении двигались десятки людей, и взрослые, и ребятня, но только у взрослых в руках были узелки с пасхальными куличами. С каждым шагом мы приближались к кладбищу, которое начиналось в конце улицы и тянулось вдоль оврага. Уже виднелись белокаменные стены и купола церкви, стоявшей посредине кладбища.

– Я была в церкви, когда умер дедушка, – сказала я Ксюше. – Тогда мама заказывала молебен, а я ходила с ней…

– И я с мамой  была… Красиво там, – ответила Ксюша. – Всюду блеск, сияние… Свечи горят, а от них такой запах!..

– Ты, знаешь, – призналась я, – мне показалось тогда, что святые с икон приглядываются ко мне… Смотрят, как живые…

– И мне это почудилось!..

– Правда? Я тогда поинтересовалась  у мамы, почему так? И она мне объяснила… Сказала, что своим взглядом святые предостерегают всех людей от плохих поступков… А с тех, кто сделал что-то дурное, как бы спрашивают: «Что ж ты, мил человек? Не ведаешь, что творишь?»

Нас обгоняла женщина с сумкой в руке.

– Полина, чего еле плетётесь?.. – окликнула она Ксюшину маму. – Видите, народу сколько? Так и места за столами не окажется…

– Успеем, – отмахнулась тётя Поля.

– А вы нам местечко займите, – крикнула вдогонку моя мама.

Чем ближе к кладбищу мы подходили, тем больше народу стекалось со всех улиц и переулков. А за воротами кладбища, куда мы вскоре вступили, вообще было многолюдно.

– Какие лавки! – с горечью вздохнула тётя Поля. – Тут хоть бы где на земле расположиться…

Люди шеренгой, по двое-трое, стояли вплотную друг к другу по обе стороны прохода – от ворот до церкви. Мы шли посредине этого прохода. Как я предположила, специальные столы находились возле церкви, а тут люди раскладывали принесённые с собой продукты на платках и скатёрках, аккуратно расстеленных прямо на земле. Многие из них уже собрали свои «столики» и переговаривались друг с другом по соседству.

– Сейчас-сейчас, – успокаивала нас тётя Поля, – куда-нибудь приткнёмся…

Но мы не одни запаздывали, и каждый надеялся хоть как-то расположиться.

– Что разинули рты? – услышала я недовольный возглас  и, обернувшись, увидела  женщину, которая нас опередила по дороге.

Женщина стояла в общем ряду по проходу, на её «столике» уже были разложены принесённые продукты, и их было, сразу бросалось в глаза, гораздо больше, чем у других.

– Я хоть тут местечко нашла, – бросила она ехидно, – а вы попробуйте, пошатайтесь и поищите…

Стоявшая в том же ряду старушка отодвинула в сторонку платок  со своими яствами, добродушно улыбнулась и сказала:

– Становитесь… Чего ходить туда-сюда?.. Народу много, как не потесниться?..

Мама и тётя Поля расстелили на земле платки, стали раскладывать на них тарелки с куличами, яйцами, кусочками мяса…

– Ой, что ж я наделала! – прошептала мама.

– Что, мама?..

– Я свечку не прихватила…

– Свечку?..

– Да… И как я про неё забыла?..

И тут я увидела, что на всех «столиках» установлены и зажжены тоненькие свечки. Только лишь у старушки, что рядом с нами, не горел огонёк, но бабушка продолжала копаться в своём узелке… Сейчас отыщет и поставит…

– Что ж ты, мама, – с жалостью сказала я. – Что же теперь делать?..

Я обняла маму и прижалась к ней всем телом.

– Доченька, – нам протягивала деньги старушка. – Совсем сдурела я, свечку дома забыла… Ты не сходишь в церковь, не купишь мне?..

Я знала, что мама не откажет.

– Схожу, конечно… Куплю… Вам сколько?.. Одну?.. Две?..

– Одну… Одну, доченька… Спасибо тебе…

Я хотела пойти с мамой.

– Лучше здесь оставайся, – велела она. – А то затеряешься в толпе, где я тебя искать буду?..

Мы с Ксюшей затеяли свой разговор, а когда пришла мама, пошли побродить по кладбищу между могильных оград. Неожиданно из кустов на тропку выскочила мышь, и мы  повернули обратно.

Я удивилась и растерялась, увидев на мамином лице слёзы.

– Что случилось, мама? – я подступилась к ней.

– Да ничего, я так…

И услышала я всё тот же раздражённый голос женщины:

– Не знала, куда идёшь?..  Я вот заранее готовилась, – женщина своим громким голосом явно старалась привлечь к себе окружающих. – Ну и что с того, что у меня есть лишние свечки?! – у неё и в самом деле лежали на  «столе» несколько тоненьких жёлтых палочек. – Кто ж сегодня даёт?.. Нельзя сегодня!.. Ничего нельзя давать!.. Ни в коем случае!.. Ни спичек, ни хлеба, ни соли… Ни-че-го!.. Иначе жизнь в семье куда зря пойдёт!.. И беда любая сразу прилепится!..

Из толпы кто-то отозвался:

– Сущая правда!.. Я вот не знала, поделилась со знакомой, а наутро и сама захворала, и внучок в больницу угодил… Теперь, кто б ни просил, всем отказываю… И дома всё хорошо, слава Богу…   

Я поняла, что мама попыталась выпросить у  женщины свечку. Эх, мама!.. Нашла к кому обратиться…

– Ты у тёти Поли возьми, – шепнула я тихо. – У неё же две свечки… Одну она зажгла, а другую в руке держит… Попроси… 

Мама вздохнула.

– Тётя Поля, – отважилась я. – Дайте нам, пожалуйста, свечку… Мама потом купит и вам отдаст…

Тётя Поля отвернулась.

Я растерянно посмотрела на маму… Может, и правда, сегодня ни с кем нельзя делиться?.. Но почему нельзя?.. Вот мы с Ксюшей  совсем недавно поделились сладостями, и боженька нас не наказал!.. Или ещё накажет?.. А за что?..

– Поль, а Поль, – мама тронула за рукав свою подругу. – Может, дашь свечечку?..

Я насторожилась.

Тетя Поля покачала головой.

– А может, деньги дашь?.. Я схожу, себе куплю…

– Нет…

– Поля!..

– И не проси… Сама же знаешь, мужик мой пьёт… Ещё другой беды накликаешь!..

Я опешила… Да как же так!.. Да если б даже мама запретила мне чем-то делиться с Ксюшей! Да я бы, я бы всё равно, я бы украдкой от всех, я бы обязательно поделилась с подругой! Последним бы поделилась!.. Пусть  и наказали бы меня за это!..

Ксюша виновато смотрела на меня и молчала. Что она могла сделать? Хотя… Она вполне могла бы обратиться к своей маме… Я бы обязательно обратилась к своей…

Мама мне говорила, что когда закончится служба в церкви, выйдет батюшка, пройдёт вдоль рядов и окропит куличи святой водой. Я представила, как батюшка подходит к маминому «столу», а на ней нет свечки… А может, теплилась мысль, он не заметит? Вон как  притеснились «столы» один к другому! – как будто один стол растянулся вдоль ряда длинным полотенцем. Попробуй, определи – у кого есть свечка, у кого её нет… Но мама волновалась, и я волновалась вместе с ней…

Мама всхлипнула.

– Что ты, доченька? – подступилась к ней старушка. – Либо плачешь?.. Отчего?.. Я подслеповата малость, не сразу заметила… Что случилось?..

– Сама виновата, – мама махнула рукой. – Забыла дома и свечку, и деньги… Да ладно теперь…

– Ой, голуба, – всплеснула руками старушка. – Да чего ж ты раньше не сказала?.. Ты же мне свечку покупала, и себе бы взяла заодно, – она порылась в кошельке. – На вот, – протянула деньги, – иди, купи… И не плачь… Нашла с чего реветь…

Мама  улыбнулась.

– Поздно уже, – сказала. – Вон, народ возле церкви оживился… Видно, служба закончилась…  Пока я сбегаю, батюшка уже сюда подойдёт…

– И то верно, – согласилась старушка. – Что ж тогда делать? – она лишь на мгновение задумалась. – Тогда так поступим, – она взяла со своего «столика» горевшую свечку, достала из кармана маленький ножичек и – ахнуть мы не успели – перерезала её пополам!..

– На, милая, держи, – сказала. – Сейчас зажжём твою свечечку… Никогда не печалься…

– Спасибо, – только и вымолвила мама.

– На здоровье…

– А можно разве?..

– Ты о чём, доченька?..

– Сегодня же нельзя ничего давать!..

– Кто тебе сказал?..

– Говорят…

– Да пусть говорят!.. Ты больше их, дурней, слушай!..

Я с облегчением вздохнула. Мама поставила на свой «столик» зажжённую свечку, притянула меня к себе, крепко прижала…

Я искоса  посмотрела на тётю Полю и Ксюшу. Они, конечно, всё видели и слышали… Тётя Поля стояла,  угнувшись и ссутулившись. Мне её стало очень жалко… Ксюша тоже была как чужая – топталась за матерью возле могильной ограды.  Ни я не подошла к ней, ни она… Хотя я всё время думала, а как же мы пойдём домой?.. Вместе?.. Врозь?.. На душе было плохо, хотелось плакать…

Батюшка приблизился к нам вдоль ряда  и окропил святой водой наши продукты. И только успела мама собрать свой узелок, как вдруг огромная толпа народа разом хлынула от церкви к воротам кладбища, и мы тут же оказались в ней. Люди, довольные и счастливые, с узелками, в которых находились уже освящённые куличи, торопились домой. Батюшка ещё не дошёл до конца ряда… Я увидела, как стеснённый  массой людей, не имея возможности ступить и шагу, он остановился… Люди шли и шли,  ничего не замечая… Батюшка смиренно смотрел на каждого проходившего мимо… Его взгляд пробежал и по мне… Я оторопела… Я остановилась, как вкопанная… Меня потрясли его глаза… Такие  глаза я видела в церкви на ликах святых!.. Взгляд батюшки как бы говорил: «Остановитесь!.. Так же нельзя!.. Не ведаете, что творите?» И в то же время священник  провожал каждого, искренне желая добра…

– Пошли, – мама дёрнула меня за руку. – Чего ты? – и только за воротами кладбища,  когда вырвавшаяся на свободу толпа стала рассеиваться, спросила: – Ты Ксюшу высматривала?.. – и огорчённо вздохнула. – А я  лучшую подругу, кажется, потеряла…

…Конечно, мы опять стали встречаться. Я с Ксюшей – на другой же день, мама с тётей Полей – через неделю… Мы с  Ксюшей продолжили дружить, как будто ничего и не было. Не знаю, выясняли ли отношения между собой мама и тётя Поля, но через две недели  все мы вместе сидели у нас на кухне и пили чай с пирогами. Те пироги, что пекла мама к Пасхе,  мы с Ксюшей съели… Мама напекла новых, ещё вкуснее…