Свадьба с Вождём / Архив номеров / ВЕЛИКОРОССЪ

До этого скандального происшествия, больше похожего на скверный анекдот, со мной никогда в жизни не случалось ничего необыкновенного и фантастического, разве что выволочки от жены и начальства иногда потрясали устои моего безмятежного существования. Да и что могло произойти небывалого в нашем городе, где все насквозь прозаично, начиная с его унылых и однообразных строений, заканчивая великой русской рекой, где некогда буянили и ерепенились знаменитые разбойники, по-нашему, "крутые" ребята. Проза, серая проза жизни. Что ни говори, наш соня город – это не Петербург, который наши лучшие писатели прозвали самым фантастическим городом. А у нас, повторюсь, кислая проза жизни, у нас – стойкая и незыблемая обломовщина, которую не в силах поколебать ни самый креативный в России губернатор, ни любой государственный катаклизм. Поэтому ни фантастики, ни мистики в нашем городе нет, собственно ничего нет, а если и есть что-то, то оно таится глубоко и подпольно.

Для начала необходимо сказать несколько слов о себе, чтобы читатель имел хотя бы некоторые представления об авторе. Я… как бы это сказать… пишущий человек. Называю себя так, потому что назовись я писателем, то сразу бы возникли ко мне претензии и по слогу, и по мысли, не дай Бог, нашлись и те, кто стал бы завидовать моей жизни. Но завидовать нечему. Я – просто изредка пишущий в свое удовольствие человек. Стремления к известности или к баснословным гонорарам у меня нет. Но есть любовь к подушке, хорошей книге, а, главное, покою, потому что жизнь – весьма беспокойная штука: чуть шевельнешься, и начнет вокруг тебя все качаться, булькать и, простите, вонять.

И вот, неделю назад, в моей квартире раздался телефонный звонок. Требовательный такой звонок, что я мигом сорвался с кровати и снял трубку, Словом, сам напросился на беспокойство.

-- Привет, Николаша, - услышал я голос с бархотной хрипотцой одноклассника, а теперь, пожалуй, самого удачливого нашего бизнесмена Вадима Щукина. – Ты, надеюсь, получил приглашение на свадьбу?

-- Да, получил, - ответил я, вспомнив, как недели две назад меня посетил молодой человек и вручил конверт из дорогой бумаги, где и находилось приглашение на бракосочетание дочери Вадима с неким господином, имя которого я не запомнил.

-- Надеюсь, ты будешь вместе с супругой, кстати, передай ей от меня самый наилучший привет.

-- Понимаешь, Вадим, - замялся я. – не знаю… У тебя соберутся такие люди! Сам мэр, финансисты… Я им не ровня, и потом …

-- Брось молоть чепуху! – перебил меня Вадим. – Мы с тобой одноклассники, за одной партой сидели. По моим понятиям ты для меня гость самый желанный. Мэр через полгода на выборах пролетит, как фанера над Парижем, а мы всегда будем. Да… Я понимаю твои затруднения, но не беспокойся: подари молодым свою книжку стихов.

- Хорошо, буду, - твердо произнес я и покосился на стоявшую рядом жену. – Спасибо за приглашение!

Я положил трубку и поморщился: сейчас стоит ожидать взбучку от жены. И она немедленно последовала.

- Спасибо за приглашение! – передразнила Люба. – Ну, что же, ползи к нему на коленях, выставляй напоказ свою беспомощность, свою нищету! Кстати, а в чем ты пойдешь на свадьбу? Ты посмотри на свой костюм, он же тебя опозорит! Ты уж лучше на своем разбитом "Запорожце" поезжай, поставишь его рядом с "Мерседесами", выйдешь в костюмчике восьмидесятых годов, жеваном галстуке, стоптанных туфлях! Да тебя на порог в таком виде не пустят. Охрана подумает, что ты бомж, да бомж!

- Пойду в рубашке и светлых брюках, они почти новые! – крикнул я, перебивая вопли жены. – А ты пойдешь?.. Вадим тебя приглашает!

- Очень мне это нужно! – вскричала жена. – Что я одену? У меня и платья порядочного нет! И туфлей нет! И косметики нет! Ты что забыл, как они проводят праздники? На губернаторский бал один входной билет стоил сто тысяч рублей! Ты хоть это понимаешь, что мы им не ровня!

В глазах жены появилась столь знакомая мне влага. Слезы. Боже мой, только этого еще не хватало!

- Послушай, Любочка, - умоляюще произнес я. – Прости меня, это все моя неспособность зарабатывать на достойную жизнь. Да и черт с ним с этим Щукиным, не пойдем на свадьбу! Зачем нам эта буржуйская гулянка, если уже сейчас от нее голова болит?

- Как не пойдешь! – вдруг неожиданно возмутилась жена. – Я тебе все приготовила. Рубашку новую купила, туфли. Брюки отгладила. Сходи, только подстригись. А я не пойду! Меня тошнит от них! Тошнит от их наглого золота и драгоценностей!

Нет слов, жена у меня прелесть. Имею право похвалить: уже тридцать лет живем с ней душа в душу. Я-то ведь не подарок, скорее горький сахар. Что это такое, пожившие люди меня поймут.

Хотя человек, по мнению ученейших людей, является существом сверхсложным, неразгаданным, большинство из нас не сложнее простейших, которые населяют бочку с водой возле какого-нибудь водостока. Конечно, хитрецов полно, и они норовят ответить на вопрос: сколько будет дважды два – а сколько надо? Но зайди в любую баню и там, где все голяком моются, хлыщут себя вениками, хлещут пиво, вряд ли отличишь академика или генерала от пожилого младшего научного сотрудника и пенсионного прапора. Конечно, это сравнение чересчур оригинальное, но крохотное зерно истины в нем все-таки есть. Все мы одинаковы, только вот почему-то одного судьба лелеет, холит, подстилает на каждом жизненном ухабе под него мягонькую соломку, а другому достаются все тычки, пинки и зуботычины. Все судьба виновата. До чего же глупая особа, нет, даже безмозглая! Ну, скажите на милость, что заставило ее обратить внимание на помощника комбайнера Мишутку Горбачева? Никогда мы этого не узнаем, а она, дура, подхватила этого говоруна и понесла все выше и выше. И все тому нипочем – ни страна, ни слезинка ребенка, ни проклятия…

Но пока абсолютное большинство из нас выпученными от изумления глазами смотрели на перестроечные выкрутасы генсека, некоторые чутко уловили, что на страну опускается такая муть, в которой можно будет ловить все, что попадется в руки.

В нашем тишайшем городе стали создаваться кооперативы. Одним из первых кооператоров стал инструктор горкома партии Вадим Щукин. Пока другие, не менее жадные, чем он, не менее продвинутые, хлопали ушами, Вадим взял крупный кредит в банке и развернулся: организовал художественно-производственный кооператив "Ваятель" и завалил город парковой скульптурой. Сейчас последние следы его деятельности смыло непогодой, но десять лет назад гипсовые нелепицы украшали даже центр города возле кинотеатра "Пионер". Детские сады, клубы, столовые, автобусные остановки, парки и дома отдыха – везде стояли в гипсе или бетоне, или находились на стенах в виде художественной росписи творения щукинских изографов и ваятелей. В бывшей областной комсомольской газетке я с удивлением прочитал, что мой одноклассник слезно заботится об истории родного края и организует этнографическую экспедицию в самый глухой угол области, где сохранились еще островки прежнего крестьянского быта. Для меня это стало неожиданной новостью. В школе Вадим был примерным комсомольцем, в институте – секретарем комсомольской организации факультета. Потом он дослужился до поста секретаря райкома комсомола и был взят в горком партии – главное городское святилище ленинских идей.

А сейчас, что я слышу, что я вижу?.. Вадим Щукин пролез в головку "Антибюрократического центра". Была у нас такая шайка-лейка демократического разлива, в которой верховодил отставной офицер некто Отступников. В нее входили весьма горластые коноводы перестройки, числом штук пять-шесть. А вокруг них табунились всякие недовольные преподаватели вузов, обиженные властью и просто свихнутые граждане, которым почему-то казалось, что сбросят они партбюрократов, и в нашем городе наступит эпоха всеобщего благоденствия, человеколюбия, равенства и братства. Никакой реальной силы антибюрократы не имели, но много шумели, принимали резолюции и могли бы исчезнуть без шума и пыли, как лужа под солнцем, но грянул август 1991 года, и многие из них вошли во власть.

В эти окаянные дни я и встретился с Вадимом на улице. Совершенно случайно, потому что "тесной" дружбы мы с ним никогда не водили. В школе он был элитным учеником, а я едва-едва получил сплошь троечный аттестат зрелости, пошел работать на завод, отслужил в армии, уехал строить БАМ и не жил в городе лет пятнадцать, пока не вернулся на родное пепелище, чтобы не потерять оставшуюся после родителей трехкомнатную квартиру. Мы встретились на ежегодной сходке выпускников, узнали друг друга, даже, сгоряча, обнялись, чтобы расстаться на целый год.

Итак, я шел по центральной улице города. Погода стояла преотличная: светило уже нежаркое августовское солнце, на знаменитом нашем бульваре с лип облетала листва. И тут возле меня, приткнувшись к тротуару, остановилась машина, явно заграничное изделие, открылась дверка, и послышался голос уверенного в себе человека:

- Привет, Николай! Подойди на секунду…

Я обернулся и увидел улыбающегося Вадима. Он был в модном тогда прикиде: красный пиджак, белые брюки, красные туфли.

- Садись в машину, поговорить надо. Тут такие, брат, дела! Ты ведь в курсе?

- Путч, что ли?..

- И не только! Да ты садись, садись. Поедем ко мне, поговорим. Потом тебя отвезут, куда захочешь.

Я опустился на мягкое сидение, и мы помчались по одной из улочек центра города. Из машины довольно любопытно смотреть на пешеходов, какие они жалкие и трусоватые. Шарахаются из стороны в сторону, переходя улицу. В машине, особенно такой, как у Вадима, сразу начинаешь чувствовать свою значительность. Эта мысль пришла мне в голову и сразу же начал складываться сюжет фантастического рассказа о мире, где существуют две враждебные расы инопланетян: одни ходят пешком, другие мчатся в скоростных болидах, и сидящие на моторах покорили прямоходящих… Но вдруг машина резко затормозила. Оказывается, мы приехали. Я вышел и остановился у входа, возле вывески: "Банк "Народная инициатива".

Вадим отправил куда-то шофера и подошел ко мне.

- Как название? Нравится?

- Я не понимаю ничего в этих делах, Вадим. А разве для банка важно название?

- Конечно? Напиши здесь "Буржуазная инициатива" и вряд ли кто захочет быть клиентом такого банка. А "народная" это всем понятно, это всем понравится. Ну, пошли!

Кабинет у Вадима был преобширный: огромный письменный стол, на котором стоял замысловатый письменный прибор, приставной столик, стол для заседаний и вокруг них кожаные кресла. Отдельно телевизор, компьютер и другие электронные штучки, предназначение которых я не знал. Словом, все солидно, как должно быть в логове акулы капитализма.

- Ну что скажешь? – самодовольно произнес Вадим, усаживаясь за стол. – Да ты падай в кресло! Что будешь?.. Коньяк? Водка? Кофе?.. Рекомендую шведский "Абсолют".

У меня было намерение поработать сегодня, и я выбрал кофе. Он немедленно появился, а Вадим уже держал в руках видеокассету.

- Это исторический материал. Лет через сто ему цены не будет.

- А что там?

- Сейчас увидишь.

Вадим включил аппаратуру, и на экране телевизора появилась панорама нашего города, затем памятник Ленину, вход в центральный парк, здание горисполкома, группа людей, человек в тридцать, которые, задрав головы, смотрели, как кто-то идет по крыше, подходит к флагштоку, срывает флаг РСФСР и прикрепляет трехцветное полотнище. Люди внизу хлопают в ладоши, обступают местную демократическую знаменитость Отступникова и поднимают его на руках. Запись была сделана без звука, но по отверстым ртам понятно, что все орут "Ура!" Камера показывает людей, которые не смешались с ликующими победителями социализма, и среди них я вижу Вадима, директора автозавода, толстую бабищу, неистовую демократку Мудасарову и еще нескольких, одетых в дорогие костюмы персонажей этой трагикомедии.

- Нормальный материал. Четкий. Вполне может представить интерес для следователей прокуратуры, - отвечаю я на немой вопрос Вадима. – Вполне можно получить пятнадцать лет, а то и "вышку".

- Типун тебе на язык! Коммунисты больше никогда не вернутся к власти. Я точно знаю, что вот-вот компартия будет запрещена. Но ты оцени: мы были первыми, нашими руками, нашими умами мы свергли власть этих кровавых призраков.

Вадима понесло. Минут пятнадцать он произносил пламенную речь. В ней в одну помойную кучу он смешал все: историю России, революцию, ЧК – ОГПУ, коллективизацию и 37-й год, войну, Сталина и других генсеков, застой, благоденствие Запада, миролюбие Америки, ужасы социализма и блага свободного рынка.

Потупившись, я слушал этот бред и с ужасом думал, как может человек облинять, вывернуться наизнанку за два-три года. Мне приходилось читать в газете статьи Вадима о партийной учебе, где через абзац мелькали цитаты из Ленина, но сейчас передо мной сидел не инструктор горкома партии, а его антипод-инструктор капитализма.

- Мы совершили бескровную революцию! – закончил Вадим свою речь-агитку.

- Во время взятия Зимнего дворца тоже погибло всего два или три человека. Но зато потом столько крови было!

- Народ в своей массе за нас. Но хватит об этом! У меня к тебе деловое предложение: мне нужен зав. рекламным отделом.

- Какой я рекламщик, Вадим?.. Повестушку, куда не шло, я еще могу написать. Потом я уже стар, скоро полтинник. Это банкиру годы не помеха, а рекламщик должен быть молодым, розовощеким, с полным ртом белоснежных зубов, а у меня…

- Я тебя не тороплю, я тебе, Коля, помочь хочу. Сейчас время делать деньги, подумай! А как у тебя дела, пишется?..

- В такое-то время? Да у меня гул и грохот в голове, будто небоскреб рухнул. Не до писанины. Так по мелочи…

- Ну, лады, Коля! У меня сейчас будет совещание. Вот тебе моя визитка. Звони. Подумай над моим предложением. И я подумаю, как тебе помочь. Ты когда последний раз издавался? Сейчас каждый умирает в одиночку. Все решают деньги.

Вадим проводил меня до порога, перепоручил своему начальнику службы безопасности, с которым мы сели в банкирский автомобиль.

- Семенов… - представился начальник банковского охранного органа.

Я присмотрелся и узнал в нем кэгэбэшника, который постоянно крутился среди творческой братии – писателей, художников, артистов. Бывший майор грозного карающего органа отрешенно смотрел в окно лимузина, а я стал подсчитывать, сколько клятв ему пришлось переступить, чтобы стать привилегированным лакеем банкира. Он предал воинскую присягу – раз; членство в партии коммунистов – два; и свою чекистскую присягу – три. И ничего. Сидит себе на дорогой подушке сидения, свеж, здоров и намеревается жить – не тужить очень долго. Я вообще заметил, что отставные чекисты живут долго. Дольше краеведов. Есть у нас один краевед, ни какая хвороба его не берет. При коммунистах написал штук двадцать книжек о Ленине. После 1991 года начал выпечку своих изделий на литературную тему – Карамзин, Пушкин, Языков… Но это так к слову. Я, собственно, не против, пусть живут. Только удивительно все это. Такое бы долгожитие да на благие дела.

Вадиму я, конечно, не звонил, но через полгода меня вызвал к себе директор нашего книжного издательства и поинтересовался, знаю ли я известного банкира Вадима Николаевича Щукина. От знакомства с собственником столь славного имени я не отказался. Тогда директор торжественным тоном уведомил меня, что мой сборник рассказов, томившийся в издательском узилище более пяти лет, запущен в производство. Вот так! А еще говорят, что чудес на свете не бывает. Пришлось звонить однокласснику.

- Ну, и хорошо, что книга выходит, - весело сказал Вадим. – Жду подарочный экземпляр!

- Как ты все это провернул?

- Пустяки. У меня пять тонн бумаги появилось, отдал за выпуск твоей книжки.

Оказывается, чуда не было, все сделалось сухо, по-деловому.

Книжка вышла в свет, мне на квартиру в пачках привезли весь тираж, три тысячи экземпляров, перетаскали в мою комнату. Я позвонил Вадиму.

- Знаю, что книга вышла. Мне неделю назад из типографии прислали экземпляр. Прочитал. Неслабо написано. Молодец! Жду тебя в субботу вечером у себя дома и обязательно с женой!

Жена моя, конечно, не хотела ехать, но пришлось. Вадим жил на Венце, высоком берегу Волги, в трехэтажном особняке. У ворот нас встретил охранник, затем появился Вадим и провел внутри дома, познакомил с женой.

- Очень приятно! – сказала она, пожимая сухой ладошкой мне руку. – Я прочитала вашу книгу. Очень живые и легко узнаваемые персонажи нашего города. С вами опасно иметь дело. Изобразите в рассказе, потом все отворачиваться начнут.

- Похожие есть, - вмешался Вадим. – Похожие, но кто из нас не похож на какого-нибудь литературного героя. На Обломова добрая половина похожа, а что с того? Ты ведь литератор и лучше меня знаешь

В этот момент в дверях гостиной возникла дородная фигура первопроходца демократических реформ, а сейчас мэра Отступникова. Вадим представил ему меня и Любу.

- Рад, очень рад! – пророкотал мэр. – Я уже давно знаю вас по публикациям. Мне нравится, как вы пишите. Знаете, ведь я сам когда-то писал. Скажу, не для печати, стихи, да стихи! Вам повезло, уважаемый Николай Борисович. Вы живете и творите в великую эпоху поворота России к демократии. Мы освободили творческую мысль от тисков цензуры, идеологической заданности…

Отступников говорил долго, а мы стояли с бокалами шампанского в руках вокруг него и слушали систематизированный бред на тему свободы творчества. Затем, промочив горло, мэр обрушился на Сталина. Далее переключился на собственную персону.

- Я пошел после войны в первый класс в лаптях. Я и сейчас держу на видном месте в своем кабинете лапти. И это не дань какой-то моде, а напоминание, откуда я родом. Коммунисты, их партийная верхушка, оторвались от народа и умерли навсегда как политическая сила. Демократы такой ошибки не сделают…

Так я познакомился с мэром Отступниковым, и сразу понял, что он неважно закончит свою деятельность. Слишком уж перла из него самовлюбленность и фанаберия, а такие люди, как правило, недалеки и не умеют предвидеть последствия. А время было зыбкое, трясинное. Год прошел после путча, а многие, кто громыхал зажигательными речами на московских трибунах, канули в политическое небытие или были отстреляны по лицензиям своих соперников.

Моя жена была подавлена роскошью дома Вадима и больше не ходила к Щукиным, хотя приглашалась неоднократно на всякие торжества. Мне приходилось у них бывать. Меня интересовало, как себя ведут, что думают человеки, попавшие из грязи в князи, но ничего путного для себя я не уяснил. Все эти скороспелые богачи, кроме денег, золота, особняков, иномарок, ничего не приобрели для себя лично, разумеется, в духовном плане. Просто телега жизни, на которую их усадила судьба, попала в золотую грязь, и им оставалось только взять в руки лопату и сгребать свалившееся богатство в закрома. Новые времена востребовали их качества, которые они получили в парткомах, - лицедейство, наглость и безудержный аппетит на все, что можно сожрать или захапать. Все это скучно, и было много раз, но не в таком масштабе. Надежды, что они нажрутся, нахапаются не было никакой. Оставалось надеяться на какое-то фантастическое чудо, на явление чего-то такого, что, если не очеловечит эту братву, то испугает до потери сознания. Требовалось великое потрясение, чтобы жизнь вошла в нормальное нравственное и историческое русло. Но где взять это потрясение почти в центре Русской равнины, где землетрясений никогда не бывало и не предвиделось.

И вот наступил день свадьбы дочери Вадима, оказавшийся самым фантастическим в истории нашего города, день, когда произошел грандиозный с уголовными последствиями скандал, о котором слухи, сплетни, выдумки до сир пор смущают наших обывателей. И действительно, все произошло так быстро, с такой феерической внезапностью, что даже я, видевший происходящее воочию, сохранил обо всем весьма зыбкое представление. Впрочем, постараюсь рассказать о случившемся со всей обстоятельностью, без выдумок и многословных отступлений, ведь в таком деле важнее всего голая суть, а комментарий – лишь словесный балласт, от которого нужно без сожаления избавляться.

В этот день с самого утра у меня было препоганое настроение. Опять подскочило давление, во всем теле ощущалась разбитость, побаливала голова. Я выпил таблетку и лег на диван. Дверь на балкон была открыта, и оттуда несло сухим жаром начинавшегося раскаливаться июльского дня. Где-то вдалеке громыхнуло. Я вышел на балкон и взглянул на небо. Хотя полдень еще не наступил, было жарко, солнце проглядывало расплывшимся пятном сквозь взбаламученную пасмурь, над горизонтом повисли темно-синие тучи, оттуда громыхала и сверкала гроза. Ветер усиливался, на город со скоростью курьерского поезда накатывались тяжелые тучи. Внезапно ударил такой могучий гром, а следом еще и еще, что наша железобетонная пятиэтажка содрогнулась и на какой-то миг, мне показалось, что она рухнет, и я отпрыгнул с балкона в комнату и захлопнул за собою дверь. Гроза бесновалась еще минут двадцать, но на землю упало всего несколько капель дождя. Наконец, небо очистилось от туч, и в открытые окна потянуло духотой и вонью расплавленного солнцем асфальта.

Все это, конечно не улучшило и без того тягостного настроения, с которым я собирался на свадьбу. С самого утра мной владели неясные предчувствия чего-то очень плохого, что витало где-то рядом, нудило и беспокоило душу ощущением близкой опасности. Я предчувствовал, что этот день, осененный грозой без ливня, так просто не закончится, и что-то неизбежно произойдет.

Я одел приготовленные Любой белую рубашку и брюки, обул новые замшевые туфли, поцеловал на прощанье жену и отправился на торжество. В руках у меня была кожаная папка, очень небольшая, как раз в размер книжки моих стихов, которую я намеревался преподнести молодым супругам.

Место для проведения свадьбы Вадим выбрал самое шикарное в городе, в летнем помещении ресторана "Стенька Разин", которое располагалось в бывшем детском парке. Все бесхитростные качели и другие детские радости новыми хозяевами были ликвидированы. Взамен выстроено здание в виде гигантского челна, надо думать того самого, с которого Стенька швырнул в Волгу княжну. Крыша, то есть палуба ресторана предназначалась для танцев, а в трюме были расставлены четыре ряда столов, к которым с торца примыкал огромный, выше других, стол для родни молодых супругов, их самих и почетных гостей.

Я первый раз был в этом престижном, для VIP персон месте, и, благополучно миновав охрану в пуленепробиваемых жилетах, осматривался по сторонам, стараясь стушеваться и не привлекать к себе внимание. Да, это было действительно славное местечко для сильных мира сего. Солнце уже клонилось за ряды высоченных елей, которые непроницаемой стеной отделяли ресторан от суетного мира, и огромные окна "Степана Разина" сияли его отражением, как золотые щиты. Вокруг ходили, стояли, разговаривали респектабельные господа и дамы, а я перекладывал из руки в руку кожаную папочку с подарком, не зная, как от нее избавиться. Выручил меня один из распорядителей, указав на дверь, в которую входили люди со свертками, коробками, конвертами, в которые могла поместиться солидная пачка долларов.

Я вошел в комнату, положил на стол свою папку и вышел через другую дверь на веранду, где стояли две бронзовые пушки, надо думать те, из которых собирались палить в честь новобрачных. "Не хило", - подумал я и тут же натолкнулся на озабоченного Вадима, который звонил по сотовому телефону. Я кивнул приятелю и хотел пройти мимо, но он меня задержал. Закончив разговор, он отвел меня к борту ресторана-челна и озабоченно произнес:

- Как бы накладка не вышла.

- Что-нибудь с молодыми?

- Нет, с ними все в порядке. Понимаешь, я на эту свадьбу не пожалел ничего. Это для меня событие! И я хочу, чтобы это было не только для меня событие, но и для всего города. К тому же город наш красный, и вот я что сделал: пригласил на свадьбу, только не падай, Сталина!.. Но никому не слова. Почему Сталина? Но не Ленина же плюгавого, картавого? Все эти двойники великих ужасные зануды и дураки! Если Ленин, то обязательно картавить, становиться в позу памятника? Нет, лучше Сталина не придумать!

- Не знаю, Вадим, - честно сказал я. – Один чеховский герой произнес бессмертную для России фразу – как бы чего не вышло…

- Ерунда. Если что и выйдет, то в мою дальнейшую пользу. Ты же понимаешь, что сейчас важен патриотизм. А Сталин это Сталин! Правда, дороговат – десять тысяч зеленых.

- У нас нашли кого?.. Актер?

- Нет, из Москвы. Сейчас с ним по телефону разговаривал. Знаешь, что он мне сказал?.. «Вы, господин Щукин, не беспокойтесь. Товарищ Сталин будет в нужном месте в нужное время».

- Слушай, Вадим, а как ты этого Сталина откопал?

- Есть у меня один представитель в Москве. Он видел этого Сталина на свадьбе, не будем говорить у кого, так там этот Сталин всех потряс. Умен, находчив и общителен. Даже лезгинку отчебучил.

Тут к нам подлетел распорядитель и сообщил, что молодые выходят из машины, которая возила их на возложение цветов к обелиску Славы, и Вадиму нужно быть с гостями.

На верхней палубе ресторана грянул «Свадебный марш» Мендельсона в исполнении симфонического оркестра, расцвели в потемневшем небе гвоздики и тюльпаны разноцветного феерверка, и свадьба началась.

Предназначенное мне место за столом я нашел по своей фамилии на карточке. Рядом со мной оказались редактор областной коммерческой газеты и руководитель местной телерадиокомпании. Они знали, что я приятель Вадима и поэтому приняли меня как ровню. Но я, первым делом, уставился на главный стол. За ним сидели родня, молодые и самые важные лица: мэр Отступников, председатель городского суда, прокурор и два генерала в штатском – милицейский и налоговый. Один стул был свободным и, видимо, предназначался для двойника Сталина.

Два раза прокричали «горько», два раза осушили бокалы, дважды небо озарилось фейерверком, но Сталина все не было. Конечно, об его появлении знало считанное число людей, но Вадим явно волновался и все порывался позвонить по сотовому телефону, но откладывал его в надежде, что сюрприз не сорвется, и все будет, как задумано.

Уткнувшись в тарелку, я расправлялся с омаром, как вдруг почувствовал, что все замерли, в банкетном зале стало тише, чем в покойницкой. Я поднял голову и увидел, что по проходу, устланному ковровой дорожкой, идет самый настоящий Сталин. На нем был не маршальский мундир и не звезды генералиссимуса, а строгий китель и брюки, заправленные в хромовые сапоги. Его левая рука, поврежденная болезнью, была чуть согнута в локтевом суставе, а в правой руке он держал незажженную трубку.

Напряженную тишину смыл шквал аплодисментов, кто-то в дальнем углу прокричал: «Ура товарищу Сталину!», все присутствующие, когда вождь проходил мимо них, приветствовали его вставанием, но ни один мускул не дрогнул на лице высокого гостя. Он смотрел весело с характерным прищуром коричневых с прозеленью глаз, в его усах блуждала улыбка, шаги были размеренными и неторопливыми. Конечно, это был не Сталин, а его двойник, но в нем не было ничего актерского, вымышленного. Когда он проходил мимо, я почувствовал, что меня окатило необъяснимым трепетом: без сомнения этот человек обладал аурой властного магнетизма. И по озадаченным физиономиям гостей было ясно, что почувствовал это я не один.

Вадим сорвался с места, кинулся навстречу, протянул руку, но тут произошло необъяснимое: Сталин прошел мимо хозяина, будто его не видел, встал возле стула и произнес глуховатым спокойным голосом:

- Прошу садиться, товарищи. Продолжим нашу работу.

Тотчас вспыхнул новый шквал аплодисментов и тут же потух, поскольку лицо Сталина стало суровым, а глаза вспыхнули хищным тигриным высверком.

Вождь сел к столу, и за его спиной, будто из воздуха материализовались два громадных человека в армейской офицерской форме конца 1930-х годов, перекрещенные ремнями и с кабурами. А к Сталину, скользя, как на коньках, летел официант с подносом, заставленным закусками. Один из офицеров преградил ему путь, осмотрел содержимое тарелок, что-то взял двумя пальцами, положил в рот, пожевал и только затем освободил дорогу.

Я с интересом ждал, что скажет вождь в своем поздравлении новобрачным. Но этого не случилось. Видимо, не подразумевалось его программой пребывания.

Между тем свадьба набирала обороты. Молодежь кинулась танцевать, к ним присоединились и гости постарше, из тех, кто ощущал плясовой зуд в ногах, некоторые пошли прогуляться по парку, а высокий гость в окружении самых солидных людей города расположился в биллиардной, которая на время свадьбы была превращена в курительную комнату. Достав из кармана кителя пачку папирос «Герцоговина Флор», он размял папиросу, набил табаком свою знаменитую трубку и закурил. Сталин не обращал на окружающих никакого внимания, если это был актер, то талантливый, и публика, рассевшаяся вокруг него в креслах, под влиянием его завораживающей игры посерьезнела и впала в задумчивость.

Молчание нарушил ректор госуниверситета, весьма успешно сочетающий науку с личным бизнесом и выдвинувший лозунг – «За знания нужно платить!»

- Э, э… уважаемый гость! Извините, я не знаю, как к вам обращаться… Э, э… у меня вопрос…

- Называйте меня просто – товарищ Сталин. Задавайте свой вопрос.

- Хорошо, товарищ Сталин., – ректор был хитер и вопрос заготовил с провокационной подкладкой. – Прошло пятьдесят лет, как ваша деятельность фактически прекратилась. И все эти пятьдесят лет вокруг вашего имени много споров. Одни возносят Сталина до небес, другие, мягко говоря, дают ему негативную оценку. А как вы считаете, какую самую большую ошибку совершил товарищ Сталин.

Самые умные головы нашего города, а ведь наши проницательные избиратели не будут избирать дураков, вмиг догадались, что ректор разыгрывает приезжего, подобрались и приготовились вступить в розыгрыш. Вадим довольно улыбнулся, он, кажется, успокоился и решил, что деньги потрачены им не впустую.

Сталин повернул голову к ректору и назидательно произнес:

- У товарища Сталина ошибок не было.

Все были от такого ответа в восторге, уж очень натурально он прозвучал, по-сталински.

- Как не было? – пророкотал мэр. – Были! И не ошибки, а самые настоящие преступления! Взять хотя бы тридцать седьмой год. Незаконные репрессии вырубили цвет нации – маршалов, командный состав, армии, корифеев науки, руководителей промышленности, дипломатов, разведчиков… Миллионы людей были незаконно репрессированы, расстреляны.

Сталин внимательно выслушал обличительную тираду нашего заглавного демократа, вынул трубку изо рта и ткнул ею в сторону мэра.

- Вы ошибаетесь. В СССР не было незаконных репрессий.

Все на миг притихли, потом, поняв, что розыгрыш продолжается, удовлетворенно заулыбались. И впрямь разговор был забавным – с одной стороны демократ, герой 1991 года, а с другой – Сталин, олицетворение коммунистического зла.

Наш милицейский генерал решил добавить перченой остроты вопросу мэра:

- Я человек фактов. А факты – упрямая вещь. Необоснованные репрессии это бесспорный факт. Особенно при наркоме Ежове. Кстати, куда он девался?

- Нашего генерала неспроста интересует это вопрос, - влезла в разговор наша неистовая демократка Мудасарова. – Вопрос прав человека не снят с повестки дня. То, чем занимались карательные органы НКВД, называется фашизмом! Сейчас, конечно, этого нет, но в нашем комитете защиты прав заключенных…

- Вы говорите не по теме, Алла Соломоновна! – перебил свою соратницу мэр Отступников. – Итак, товарищ Сталин, вы утверждаете, что незаконных репрессий не было?

Вопрос был, как принято сейчас говорить, интересный.

Сталин вынул трубку изо рта и, глядя в глаза мэра, размеренно сказал:

- Повторяю, в СССР незаконных репрессий не было. Репрессии были. Это так. Но меру наказания определяли судебные органы, опираясь на существовавшие в то время законы. Да, законы были очень строги. Но это были законы. Они исполнялись неукоснительно.

Наши речистые демократы смешались. Сталин, как всегда, был прав. Но тут опять подал голос наш милицейский генерал:

- Так что же все-таки произошло с Ежовым?

Сталин недобро усмехнулся и произнес:

- Мы позвонили Ежову на работу, ответили, что он дома. Позвонили домой, ответили, что на работе. Приехали к нему домой, а он валяется пьяный. Пришлось расстрелять.

- Так и было! – воскликнул ректор госуниверситета. – Да, так и было! Об этом в своих воспоминаниях написал авиаконструктор Яковлев.

- За обычную пьянку и расстрел, - удивился милицейский генерал. – Круто, очень круто!

- Почему за пьянку? – ответил Сталин. – Ежов совершил много преступлений. Он обманул доверие партии. Его судили и расстреляли!

Я посмотрел на Вадима. По его лицу было видно, что он наслаждался своим купленным Сталиным. Это был не какой-нибудь пошлый «Мерседес», а вождь, и никто в городе еще не додумался до столь оригинального способа украсить свадебное торжество. Остальные, то есть лучшая часть нашего города, его головка, присутствовавшая здесь, тоже были довольны. Конечно, они бы предпочли, во всяком случае многие из них, более веселое развлечение, но Сталин, которого хозяин подал им как острое и пикантное блюдо, завладел всем вниманием первопроходцев капитализма. Развернувшаяся полемика между нашими демократами и Сталиным была, конечно, выиграна им, во всяком случае, ее начало, но последовало и продолжение.

На неистовую демократку Мудасарову присутствие Сталина подействовало, как красная тряпка на быка. Она нервно курила, делая частые затяжки, и стряхивала пепел на пол. Отступников внешне был спокоен, копил аргументы для продолжения спора. А на верхней палубе «Стеньки Разина» веселилась и плясала свадьба.

- Но СССР был обществом всеобщего страха! – выпалила Мудасарова. – Людей брали ни за что, они не могли уснуть, зная, что в любой момент к ним могут вломиться, схватить, увезти!

- Ну, не все, конечно, дрожали от страха, - попытался смягчить яростный выпад демократки ректор, получивший повод для демонстрации своей якобы взвешенной позиции, между правыми и левыми, которую он подчеркивал при всяком удобном случае. – Согласитесь, что совершать прорывы в науке, создавать совершенную технику из-под палки невозможно.

- Нет, Алла Соломоновна права! – заявил мэр. – Вы не знаете сталинской демократии, а я хлебнул. Я в лаптях в школу ходил. Представляете, в лаптях! Учился при свете керосиновой лампы. Да!

Лапти мэра были известны всему городу. Они возникали всякий раз, когда в У. начиналась очередная предвыборная компания, в качестве доказательства близости мэра к народу. Отступников запирал свой «Мерседес» в гараже, пересаживался на «Волгу», прикреплял к лобовому стеклу крохотные сувенирные лапти и пускался в агитационные поездки. На его листовках тоже красовались лапти, искусно встроенные в эмблему общественного объединения сторонников мэра. По городу расползались анекдоты про отступниковские лапти, над ними потешались, но они работали на имидж кандидата как простецкого, близкого к людям общественного деятеля.

- Вы сильно заблуждаетесь, - раздался глуховатый с заметным грузинским акцентом голос Сталина. – Страх может быть только у того, кто в чем-то виноват. Или в чем-то колеблется. У честных и преданных людей страха быть не должно. А мы не скрываем, что преступники, в первую очередь предатели, должны страшиться неотвратимости наказания.

- Но, согласитесь, невозможно жить, зная, что тебя в любой момент могут поставить к стенке!

Сталин легко встал с кресла, подошел к мэру.

- Вот вы! – он ткнул мундштуком трубки в его сторону. – Вы уверены, что не заслужили расстрел за свою деятельность на посту руководителя города?

Все присутствующие обомлели. Конечно, двойник бесподобно правдиво исполнял роль Сталина, но это уже явно был перебор. Спрашивать нашего мэра, не преступник ли тот и грозить ему расстрелом, не дело приезжего скомороха, пусть он и напялил на себя личину диктатора.

Последние слова Сталина подействовали на демократичнейшего мэра самым ужасным образом. Лицо его перекосилось, глаза выкатились из орбит, и я подумал, что сейчас он вскочит и так обложит двойника родным русским матом, так его шибанет, что тот пробкой вылетит не только со свадьбы, но и самого города и будет лететь до Москвы, а может и дальше.

Но ничего подобного не случилось, а произошло невероятное: опять как бы материализовались из полумрака, возникли два каменных сталинских охранника. Они легко, как репу с грядки, выдернули Отступникова из кресла и, держа его на вытянутых руках, мгновенно вынесли на аллею и затолкали, чтобы он не дергался, ногами – в мусорную урну. Это было невероятно!..

И все это насилие совершалось на наших глазах, а мы сидели, не шелохнувшись. Твердо помню, что я хотел вскочить со стула, на котором сидел, но меня пригвоздила к месту какая-то невероятная сила. Позже я понял, что это был страх, нет, даже ужас, потому что сталинские громилы выхватили пистолеты и буквально изрешетили несчастного мэра. Я видел, как Отступников буквально переломился пополам и рухнул на траву газона. Кто-то истошно заорал: «Милиция!..»

Все это ужасное происшествие заняло совсем немного времени, но из комнаты непостижимым образом исчезли несколько человек и среди них Мудасарова и милицейский генерал.

Вадим опомнился одним из первых.

- Где этот гад? - закричал он. – Где Сталин?

Двойник также исчез. В комнату прибежали охранники, завыла милицейская сирена и свадьба превратилась в бедлам. Несколько женщин упали в обморок, со столов посыпалась посуда, в свадебном зале то гас, то вспыхивал свет, все бросились из ресторана к выходу, в дверях возникла давка… Словом, началась паника. Вырвавшись из ресторана, гости бросились врассыпную.

Наутро слухи о случившемся взбудоражили весь город. Одни говорили, что город чуть было не захватили чеченские террористы, и мэр, забаррикадировавшись в своем кабинете, отстреливался до последнего патрона, другие утверждали, что это были не чеченцы, а коммунисты, которые хотели водрузить на мэрии красный флаг, а Отступников пал смертью храбрых, отстаивая священный символ российской демократии, третьи были уверены, что мэра пытались выкрасть бандиты и потребовать за него громадный выкуп, и только о Сталине и Вадиме Щукине не было сказано ни слова. Не было ничего об этом и в газетах.

После пышных похорон мэра, на которые я не пошел, ко мне заехал Вадим. Люба сразу ушла из дома: после того, что случилось, она его возненавидела всерьез. Вадим достал из кармана серебряную фляжку.

- Выпьем?..

- А ты что не остался на поминках?

- Я что-то плохо стал переносить скопление людей. Да и этот поминальный бред…

Мы выпили, помолчали

- Что же все-таки произошло тогда, в «Стеньке Разине»? Какая-то чертовщина! Забавлялись, расслаблялись. – И вдруг такое…

Вадим хмыкнул и пожал плечами.

- Я зашел проститься. Уезжаю и надолго, и далеко. – Испания, Штаты, куда-нибудь еще. Здесь что-то душновато становится. В чертовщину я не верю. Я просто знаю: у меня на свадьбе застрелили мэра. Кто следующий?..

Мы с Вадимом обнялись, и он ушел.

Мэра похоронили, поставили на могиле памятник из гранита, и жизнь пошла своим чередом. Недавно я получил от Вадима письмо из Штатов. В город он не собирается возвращаться, во всяком случае, в ближайшие три-четыре года. Живет себе в бунгало на берегу Тихого океана, где триста шестьдесят солнечных дней в году, в обнимку с золотокожей мулаткой. Приглашает меня к себе на отдых. Об этом письме я, конечно, никому не сказал.