Продолжение. Начало в №99

 

 

И снова был я искренне смущён,

Не по-мужски безвольно и нелепо:

Кому-то щебет – пареная репа,

Но не тому, кто по уши влюблён.

 

Давно известна истина в веках:

Влюблённые с другими на планете

Общаются на разных языках

И видят мир по-своему, как дети.

 

Тем временем приблизилась пора

Ансамбля в нашей школе музыкальной:

Подобран был квартет инструментальный,

И грянула совместная игра.

 

Бизе. Кармен. Блистанье увертюры,

Бравурный марш и праздничный настрой.

Я в ноты погружался с головой –

Искать закона для моей натуры.

  

О, как тогда я музыку любил!

Таинственные звуков излиянья

Мне заменяли радости свиданья

С одною той, кто был так чудно мил...

 

На радио мы предваряли хор,

И я (уж таково сносило крышу)

Гордился тем, что Лена может слышать

(А вдруг да!) мой лихой баянный вздор.

 

На всесоюзном радио (не сон!)

Я деда ждал торжественного слова:

По поводу полёта Комарова

Уж интервью хранил магнитофон,

 

Но Комаров трагически погиб,

И дед мой миру так и не открылся.

Он жил, служил, учился и женился –

И доброй славы тоже не отшиб.

 

Одну медаль принёс с работы в дом

За мирный вклад на фронте трудовом.

Был инвалидом и пенсионером –

Моим непритязательным примером.

 

Куда милее был мой добрый дед

И времена, которые пронёс он,

Чем нынешний стабильный интернет

И завтрашнее утро под вопросом.

 

 

IV

 

Я дедушку всегда боготворил:

Он на пути на жизненном, тернистом

Работал печником и котлочистом

И крупной стройки века пригубил.

 

Есть мост. Он через Белую ведёт

К Уфе из широко известной Дёмы.

И он, и дед мой за руку знакомы:

– Марш-марш вперёд! – шёл плотницкий народ.

 

Дед был слегка на Сталина похож:

Такой же крупный нос, усы седые,

Но более характером хорош,

Чем остальные все мои родные.

 

Заботливый отец детей троих

Живых, он горько четверых оплакал.

Лихой войне, ударившей под дых,

Увы, он отдал многое, однако.

 

И бабушка так рано умерла.

Она была лишь на шестом десятке,

Но всем троим, живущим не в достатке,

Образованье высшее дала.

 

(Самой же – расписаться было сложно:

С неграмотной крестьянки что возьмёшь!)

Обожествляли ум в краю безбожном –

Бесплатно обучали молодёжь.

 

Я позабыл о каверзных звонках.

И тут, как раз когда в гостях был Саня,

Незримым жаворонком в облаках

Трель прозвенела, тишину тараня.

 

И снова не смутиться я не смог,

В ответ на вызов, что сказать, не зная:

– Дай трубку мне! – включился мой дружок,

Здоровую решительность являя.

 

Я не могу сегодня повторить

Той грубости, что он сказал девчонке,

И пусть оно останется в сторонке,

Подробности, пожалуй, лучше скрыть.

 

Так телефонный завершён «роман»,

И в голове моей, как прежде, школа,

«Приём в ряды» в райкоме комсомола,

И трепетной влюблённости туман.

 

Да, с нынешнего опыта высот,

Его сопоставляя с предвоенным,

Я вижу: комсомол уж был не тот,

Со славою и подвигом нетленным.

 

Хотя значок, носимый на груди,

Мне предвещал немало впереди,

И я не стал бы тем, кто я сейчас,

Без тех идей, что пестовали в нас.

 

А в школе провели эксперимент –

Экзамены до срока объявили,

Заранее вопросы предложили –

И тут случился непростой момент.

 

Решила тётя знания проверить,

Дала мне наугад восьмой билет:

Военно-исторический сюжет –

Гражданская война раскрыла двери.

 

История разгрома Колчака –

Наместника английских интервентов.

Я ничего не выучил пока

И тут не заслужил аплодисментов.

 

Пришлось учебник заново листать,

В событиях детально разбираться.

Я с блеском мог в итоге рассказать

О том (как говорится, рад стараться).

 

Русская народная песня о Колчаке времён Гражданской войны

 

Мундир английский,

Погон французский,

Табак японский –

Правитель омский!

 

И надо же! Произошло со мной

Позднее, на экзамене реальном:

По замыслам чудесно-идеальным

Билет достался именно восьмой.

 

Скажу, вперёд немного забегая,

Что, поступая в университет,

Я тот же самый вытянул билет –

И помогла история родная!

 

Но, право, удивительней всего –

Год не истёк, как повторилось то же:

Я вынул на экзамене его же.

Какое-то – ей-богу! – волшебство.

 

Влюблённость не хотела проходить:

Меня всё так же волновала Лена,

То покидая сердце постепенно,

То продолжая вновь его щемить.

 

В тот год наш дом слегка был изменён:

Открыты клуб, спортсекция в подвале.

Там с интересом мышцы мы «качали»

По моде наступающих времён.

 

Там я услышал слово «культуризм» –

Так бодибилдинг раньше называли.

Из нас спортсменов делали едва ли,

Но здраво укрепляли организм.

 

А в клубе были шахматы, столы,

Настольный теннис, книги и газеты.

Пусть были помещения малы,

И мы не в джинсы рваные одеты.

 

Понятно, развлекались, как могли,

Разыскивали шарики, ракетки

Простых людей старательные детки

И рвение к успеху берегли.

 

Я мог там Лену видеть и потом,

Возможно, познакомиться поближе,

Хотя мне в это верилось с трудом,

Но сбыться мысли детские могли же!

 

И детство продолжало бить ключом,

Его ещё хотелось придержать бы.

Интриговали похороны, свадьбы,

Фантастика дразнила ни о чём.

 

Однажды я с балкона усмотрел

Башкирской свадьбы шумное движенье,

На хромке плясовой сопровожденье

И сразу ностальгией заболел.

 

Башкирии бескрайние поля

Припомнились и всадники степные,

Желтеющие волны ковыля

И дальних гор отроги голубые.

Национальный праздничный наряд –

Нагрудник из монеток серебристых –

Всё радовало юношеский взгляд

Преданием воспоминаний чистых.

 

Совхозный, свежевыстроенный клуб,

Разбитый парк с аллеями из клёна,

Сирень сплошной шпалерою зелёной

И собственный, видавший виды чуб.

 

Здесь мы играли в прятки и войну,

А чуть поздней – в футбол и вышибалы,

Здесь мальвы тихо кланялись окну

И лёгкая наивность процветала.

 

Здесь, прочитав о графе Монте-Кристо,

Я древний запах замка обонял

И сам себе шифрованные письма

С усердием великим сочинял.

 

Здесь летом я ходил по караси,

Зимой бродил по заячьему следу

И здесь, любого школьника спроси,

Торжествовал познанье, как победу.

 

 

V

 

Я лето проводил в семье отца,

Он был директор мелкого лесхоза,

Что было для него совсем не проза,

И, как умел, воспитывал мальца.

 

Кудрявый, ясноглазый и худой,

C улыбкой белозубо-молодой,

Был награждён и ранен был на фронте,

Шутил: «Усовершенствован в ремонте».

 

Была простой учительницей мать,

По вечерам тетради проверяла.

За свет (его немало нагорало)

Не надо было деньги начислять.

 

И я читал запоем по ночам

Островского, Катаева, Жюль-Верна,

Хотя избыток чтения, наверно,

Выводит нас из-под опеки мам.

 

Мне мама свет тихонько выключала,

Что, в общем, не мешало мне ничуть

С фонариком залезть под одеяло

И дочитать страницу, и уснуть.

 

В мечтах «про человека-невидимку»

Я пребывал в лирическом жару

И с толстой «Геохимией» в обнимку

Порою просыпался поутру.

 

Меня влекли свободой философской

Пока не Аристотель и Платон,

А пушкинский Онегин и Дубровский,

В которых был по-детски я влюблён.

 

Благодаря подобной дружбе с книгой,

Горячим чувствам к письменной строке,

Я шёл вперёд по жизни налегке,

Пренебрегая верою-веригой.

 

Но думать я об этом не умел,

Захваченный потоком важных дел,

Который, как у каждого мальчишки,

Лишь дополняли ссадины и шишки.

 

C утра привычно делал физзарядку,

Потом ходил к колодцу у пруда.

Блестящий ворот, цепь, ведро, вода

Давно не составляли мне загадку.

 

На коромысле летом два ведра,

Зимой во фляге по снежку на санках...

Ах, жизнь была прекрасна, как игра

Весёлая на солнечных полянках.

 

Одетый в пресловутый «самострок» –

Не зря у мамы швейная машинка

Растягивала куртке жизни срок,

И вот та куртка снова как картинка!

 

Продолжение следует

 

© Vinchi Group - создание сайтов 1998-2024
Илья - оформление и программирование