Орнитология любви / Архив номеров / ВЕЛИКОРОССЪ

***

ты – просто текст. набор лексем.

страница из молитвослова.

регистр звука. низкий тембр,

который осенью взволнован

нахальной лисьей красотой

и видом рыжего фасада.

изящной ножкой городской,

небрежно брошенным

– так надо.

губами терпкими, как сок

перебродившей винной вишни...

курсив,

что лёг наискосок.

на белый лист

– прости, так вышло.

***

среди спасаемых вещей

так много нестерпимо лишних.

но ты –

единственный еврей,

переводимый мной на идиш.

неочевидна тишина,

застряв на выдохе.

на вздохе

бретелька падает с плеча.

дробится квантово на крохи

свет изумрудный.

«я люблю»

звучит особенно и ново.

ты поворачиваешь ключ,

где я

уже почти готова

к отождествлению с водой.

– прости,

я это говорила.

тогда другое –

стать собой.

твоя ладонь – моё мерило.

в белёсой дымке негатив,

проводишь пальцами по снимку.

глаз фонаря кровоточив,

и мы наверное смиримся

остаться в этой темноте

неискушёнными,

как звери.

где каждый мог осиротеть,

но предпочёл молчать.

и верить.

***

орнитология любви

и колыхающийся воздух,

где в золотой пыльце обвис

ночной шатёр.

во сне воссоздан

рисунок девственной луны,

лежащей яблоком на блюде.

где чувства все обнажены

пока по-птичьи многолюден

внутри твой иерусалим

и голубого неба мекка.

где голос просит

– исцели...

от человека человека.

***

да ну её, эту рыбалку!

смотри, как плывёт за бортом

чудесное тело русалки

с чешуйчатым сомьим хвостом.

ты видел когда-то такое?

лилейные грудь и живот,

и солнце блестит золотое.

блестит под водой, но не жжёт.

поймать бы её, молодую

на звон колокольной блесны.

русалочий голос тоскует

по грубым ладоням шексны.

но там, где закончатся всплески,

в пределах обычной реки

по-щучьи

надсадно и резко

цепляют за горло крючки.

***

говоришь

– беспокоиться рано.

словно зиму боясь напугать,

осень к озеру ладит подрамник –

сто пятнадцать на сто тридцать пять.

гладит кисточкой рыжую насыпь,

ты стоишь чуть поодаль в пальто.

только хватит ли осени красок,

если взгляд отрешённый пустой?

не старайся, ты здесь на подхвате.

если сможешь – тащи до конца.

золотую листву лихорадит

от гримасы чужого лица.

вот и ангелы в небе сомлели,

норовят уклониться от дум –

отчего у небесной форели

конвоир протопоп аввакум.

***

белый войлок на синей эмали

будда щурится

муха садится

на плечо

простираются дали

за чернеющий ров

в небе птица

машет крыльями словно пытаясь

что-то важное богу озвучить

будду тень накрывает густая

от сверкающих гор до излучин

говорливой и юркой речушки

муха сонно сползает к запястью

ток проходит от пят до макушки

и выходит из солнечной пасти

золотого тяжёлого будды

не задев

ни ворсинки на мухе

этим самым

размах амплитуды

создает в сан-франциско

разруху

выпь хохочет навзрыд

звон в прорыве

из темнеющей топи болота

(разве может быть что-то красивей)

с тонкой ножкой

рождается лотос

***

по памяти я воскрешаю быт,

и будни, и неспешные беседы...

единственное ценное в любви –

сопоставимость, что случалась между

молчанием. и было слышно как

на окнах отходили орхидеи,

где чувственно сгущался полумрак,

что верилось – мы этого хотели.

по чашкам разливался жгучий шу,

как будто свет, струящийся, из пасти.

так странно быть одной, но я живу

по-прежнему в твоей незримой власти.

***

для тебя синева за кормой

с каждым днём ощутимей.

послушай,

вот на палубе дождик хромой

рвёт и мечет

от близости суши.

направляет баркас на волну,

с капитанского мостика глядя.

я тебе успеваю кивнуть,

отразившись ундиной.

прохладен

день тринадцатый.

ветер окреп,

гонит гребни морские и пену.

эль густой да родительский хлеб

заломившим огромную цену.

отвечаешь,

что первый не рейс.

репетиция поисков истин.

обещают на завтра борей

и тяжёлый забористый виски.

***

пора лояльности плодов.

по подбородку сок стекает.

не слышным время подошло,

став незначительной деталью

на фоне круглого стола.

оса увязла в винограде.

смешно тебя не целовать

на солнцем залитой веранде.

созрело лето и горчит,

почти становится болезнью.

зажатой бабочкой в горсти –

последней в августе,

последней.

где выжат свет на мой живот –

половозрелое бесчинство.

голубоглазое тепло

течёт по ветке

материнской.

ладонь оглаживает бок,

урок по памяти усвоен.

но так легко и хорошо,

что всё закончится

любовью.

***

дарован городу размах

и триединство светофоров!

не заплутавшие впотьмах,

свою не сбрасывая скорость,

на голос двигаются вне

законов, данных богом свыше.

в янтарном свете при луне

их невозможно не услышать,

когда ни голубя вокруг,

а только шелест шин по трассе.

висит растяжка, как хоругвь

«добро пожаловать». пристрастен

бродяга ветер к языку,

колокола уже отлиты.

тоскуй, по прошлому тоскуй,

и вспоминай. был домовитым

твой город выбеленных стен

соборов, храмов и церквушек.

а человек – благословен

и оттого великодушен.

листай, пожухлую листву –

псалтырь истории забытой,

а день придёт – восторжествуй,

но так и быть, за город выпей!

***

что слова – сиротство. пустуют гнёзда.

беспощадна осень, но злей зима.

из стеклянных нитей холодный воздух,

выйдешь в ночь на ощупь, худа сума.

словно странник набожный посох держишь

и бредёшь к трамваю поверху вод.

поначалу зол, грубоват, осержен,

а потом осадишься:

– что ты? вот

льёт луна на землю сироп лимонный,

и блестит седеющая трава.

а по полю звёздному – анемоны,

смотришь вглубь небес, взгляд не оторвать!

и на миг почудится:

вот он, рядом,

шелестит тяжёлым своим крылом.

в душе твоей – и покой, и радость

оттого, что за руку ты ведом.