Духовность культуры, характерной для определенного народа и конкретного времени его существования, – тема настолько же актуальная, насколько однозначно не эксплицированная. В сегодняшней культуре российского общества существует весьма влиятельный культурный сегмент, который принято называть консюмеризмом. Культура потребления стала доминирующим культурным типом не только в России, но и во многих странах мира – глобализация делает свое дело, экспортируя ценности и нормы поведения из одного пространственного ареала в другой. Многие духовно-нравственные проблемы российского и мирового общества созданы или во многом усилены именно тенденцией к культурному крену в сторону консюмеризма. Потребительские ценности не являются «ценностями в себе», влияющими только на практики покупательского поведения, а оказывают глубокое деструктивное воздействие на различные формы сознания – политическое, нравственное, экологическое – и, соответственно, на политическое, нравственное, культурное, экологическое устройство социального бытия.

 

Культура потребления ценностно-смысловым ядром подразумевает символизм вещей, стимулирующий поведенческие практики демонстративной самопрезентации. Общество потребления – общество имиджезации, где коммуникация осуществляется преимущественно актуализацией потребности в самопозиционировании. Символически насыщенный товар выступает стратифицирующим маркером, функция которого – осуществлять позиционирование потребителя. Потребление – практика, имеющая мало общего с удовлетворением потребностей. Культура потребления формирует и закрепляет четкую индивидуалистическую направленность, отвращает сознание от серьезных проблем современности и направляет его исключительно в сферу личного быта. Обладание модными брендовыми вещами как средствами выделения себя из общей массы становится значимым ценностным ядром, по сравнению с которым ценности солидаризма, коллективизма, патриотизма в значительной степени нейтрализуются. Потребкульт требует жить в роскоши и беззаботности, концентрировать свое внимание на перманентных покупках гаджетов и вещей, быстро выходящих из моды, которая требует за ней постоянно успевать. Вследствие этого усиливается невнимание к другим людям, формируется феномен социальной безответственности, и семейные ценности тоже уходят на второй план, представляясь в качестве слишком обременительных моральных обязательств.

Возникает явление легкой социальности, выраженной в поверхностности отношений. Она трансформирует восприятие других людей в функциональное, коммерческое и рыночное русло. Вместо душевности или, напротив, ненависти, возникают отчужденность, равнодушие, поверхностность отношений, недоверие. Глубина отношений утрачивается, традиционные общественные связи разрываются, сами отношения формализуются и обезличиваются, одиночество выступает условием усиления потребительского поведения. Эмоциональность к социальной жизни, к другим, снижается, и эту утрату компенсирует эмоциональная вовлеченность в частную жизнь.

 

Рост сетевых связей в современном обществе во многом возникает благодаря распаду традиционных связей, которые характеризовались значительно большей прочностью. Согласно данным, одинокие люди тратят на одежду, продукты питания, лекарства, средства по уходу, походы в рестораны и развлечения на 20-30% больше, чем семейные (возможно, в том числе поэтому пропаганда холостяцкого безответственного образа жизни так активна); в России на 6 человек семейных встречается 1 одинокий, а в столице одинок каждый третий (см. [1]). Конечно, под ослаблением социальных связей далеко не всегда следует понимать одиночество. В основном имеется в виду переход к достаточно поверхностным отношениям. Общественному невниманию, связанному с усиленным вниманием к предметам потребления, недалеко до полного пренебрежения интересами других, до крайней формы солипсизма.

Крупный город современного типа снижает социальную сплоченность в основном потому, что у него исчезли многие прежние элементы городского пространства, по своей природе не-потребительские или даже антипотребительские. Современные мегаполисы с их инфраструктурой отражают цель рыночной пользы, прибыли. Все городское пространство наполнено потребительскими соблазнами, торговые площади и реклама стали неотъемлемой частью городского пейзажа и ликом глобальной капиталистической цивилизации. Они овладевают вниманием, призывают к избыточным покупкам, формируют ложные потребности.  Инфраструктура и пространство нынешних городов, подстегивая потребительские практики как способ самопрезентации, трансформируют ценностные ориентации, поведенческие практики и образ жизни общества и человека.

Если традиционные культуры, как правило, осуществляли сплочение людей, то потребительство актуализирует удовлетворение индивидуальных потребностей, что способствует эгоизации человека и разрушает межперсональное единство на разных уровнях – от семейных до конфессиональных, от малых групп до больших.

Даже любовь становится на некий имиджевый поток, переставая быть самой собой. Легкие отношения, стремление пожертвовать глубиной связей во имя нарастания их количества, секс без обязательств входят в жизнь современного общества. Коллекционирование сексуальных связей с различными партнерами представляется консюмеру чем-то вроде коллекционирования вещей.  Скоротечный акт, даже если он повторяется какое-то время с одним и тем же партнером, не ограничивает свободы в дальнейшем выбирать себе партнеров, ибо количество партнеров – знак собственного престижа. В ином случае потребитель заинтересован в односторонней любви – в желании быть любимым, но не любить. Как заметил Э. Фромм, стараясь вызвать чувство к себе со стороны других, человек стремится к максимальному материальному успеху (деньги, престиж, власть), и у него не хватает времени на подлинную любовь, на искусство любить [2]. Однако «многочисленность связей не мо­жет заменить тождествообразующую силу стабильных первичных взаимоотношений» [3, с. 172].

 

С. Жижек задается вполне обоснованным вопросом: «…что если в нашем постмодернистском мире предписываемой трансгрессии, где супружеская верность воспринимается как старорежимное чудачество, по-настоящему подрывным оказывается поведение тех, кто цепляется за нее? Что если искренняя свадьба сегодня есть "самая тайная и смелая из всех трансгрессий"?» [4, с. 111]. Б. Райнов, еще в 70-е гг. XX в. описывая последствия сексуальной революции на Западе, отмечал рост сексуальных преступлений, показное презрение молодежи к чувству любви как старомодной сентиментальности, которая является признаком отсталости и слабости [5]. Все эти явления характерны и современному российскому обществу, в котором инфраструктура потребления чрезвычайно сексуализирована, а благодаря в том числе и ей – весь быт. К счастью, «идеология интимности» перечисленными Райновым явлениями не ограничивается, и, естественно, остается немало места для их противоположности – для «архаичных» традиционных ценностей любви, преданности, духовности. Только сами по себе потребительские ценностные ориентиры противоречат укоренности в возвышенном чувстве любви, и культивируют разврат, сексуальную «новизну», антисемейственность, «любовную независимость» и т.д. То, что называется сексуальной демократизацией, по сути превратилось в примитивизацию и коммерциализацию интимности, в снижение «градуса» духовности и романтизма. Здесь уместно привести слова Э. Гидденса, сказанные в несколько ином контексте: «… сексуальность является не антитезой цивилизации, посвятившей себя экономическому росту и техническому контролю, а воплощением ее неудачи» [6, с. 208].

Тут важно обратить внимание на демографический аспект проблемы, а именно на то, что потребительство и связанный с ним гедонизм способствуют сокращению рождаемости. Консюмеризм вместо семейных ценностей придерживается индивидуализма, согласно которому жить надо в кайф и для себя, а не для семьи или детей. И даже в странах с высоким уровнем дохода населения, но в которых господствуют потребительские ценности, наблюдается демографический спад, поскольку потребительская культура делает свое дело в том числе там, где у людей есть материальная возможность обеспечивать детей. Ссылаясь на книгу П. Бьюкенена, В.Г. Федотова пишет, что на Западе индекс рождаемости составляет 1.4, когда для  воспроизводства населения нужно 2.25 [7]. Как мудро заметил М. Делягин,  вызванное потребительской ориентацией сокращение численности населения в развитых странах свидетельствует о глубоком внутреннем неблагополучии обществ [8].

 

Недаром отмечается, что по социально-демографическим характеристикам транжиры-шопперы, вкладывающие огромные деньги в брендовый символизм, – обычно неженатые/незамужние молодые люди или молодые семейные пары без детей [9]. Малодетность не обязательно связана с повышенной смертностью или с низким уровнем благосостояния. Поэтому стоит отчасти согласиться с утверждением А. Никонова о том, что если в прежние века регулятором рождаемости были эпидемии чумы и других болезней, то сегодня этим регулятором выступает приобретенный за счет развития техники и технологий комфорт, который декларирует жизнь для себя, а не для своих детей. Ранее зрелость и самостоятельность наступала годам к 16-ти, а сегодня она и в 30 может не наступить, что объясняется не только потребительскими тенденциями, но и спецификой информационной цивилизации, в которой от каждого специалиста требуется постоянно обновлять свои знания для того, чтобы идти параллельно развитию технологий; постоянно обучаясь, он испытывает дефицит времени на семью и многое другое.  Так что закономерна демографическая стабилизация, выраженная в нулевом приросте, именно для развитых стран, наполненных комфортом [10]. Не согласимся только в положительной оценке данных тенденций, высказываемой Никоновым.

Сегодня  в среде молодежи падает желание обзаводиться семьей, браки отличаются запозданием и неустойчивостью, деторождение снижается. Бытовавшее в прошлом возвышенное отношение к семье уступает место представленности семьи как необременительного сожительства. «Антисемейная идеология "живет и побеждает" потому, что предлагаемый ею идеологический товар легко усваивается на животно-инстинктивном уровне и в первую очередь ориентирован на "обжорливую младость", познающую мир через наушники плейеров, экраны телевизоров и мониторы подключенных к Интернету компьютеров» [11, с. 30]. В качестве источников этой идеологии В.Н. Лексин правомерно выдвигает следующие: 1) концепция угрозы перенаселения и увеличения количества неполноценных людей (теория и практика «планирования семьи»), 2) трактовка брака как несвободы и противопоставление ему свободной любви как формы отсутствия семейных обязательств, 3) либерально-рыночные интерпретации брака не как сакральной духовной ценности, а как партнерских отношений. Антисемейная идеология выступает чуть ли не манифестом, указывающим путь к отказу от нежелательного, психологически и финансово затратного родительства, которому противопоставляется индивидуальное благополучие и гедонистическая жизнь, лишенная обузы.

 

Ячейкой общества всегда являлась семья, но теперь, с постепенной утратой социальности, ее легитимность ставится под сомнение, несмотря на то, что лишь семья способна быть общественной ячейкой; один человек, в отличие от семьи, не может продолжать род, а потому необходим социальный скреп в виде семьи. К тому же семья – это особый социальный мир, позволяющий скрыться от проблем повседневности, решить их всеобщими усилиями членов семьи, мир заботы, уюта, человеческого тепла и любви. Именно в семье ребенок получает первоначальные и определяющие понятия о добре и зле, формирует модели поведения и нормы общения, наконец, посредством семейного воспитания формируется как личность. Сейчас, в посткризисное время, уровень материального комфорта падает также и на Западе. Однако индивидуализм диктует правило, согласно которому ячейка общества – индивид.

Приведем цитату из книги Ж. Липовецки: «Кто еще может верить в труд, узнав о масштабах прогулов и turn over (текучесть рабочей силы), о страсти к отпускам, уик-эндам, развлечениям, которая не перестает усиливаться, когда уход на пенсию становится всеобщим стремлением, если не идеалом жизни; кто еще может верить в семью, когда число разводов неуклонно увеличивается, когда стариков загоняют в дома престарелых, когда пожилые желают оставаться "молодыми" и участвуют в конкурсах "пси"; когда супружеские пары становятся "свободными", когда узаконены аборты, применение контрацептивов; кто еще может думать об армии, когда принимаются все меры для того, чтобы ее реформировать, когда уклонение от военной службы уже не считается бесчестием; можно ли говорить о добросовестности, экономии, о профессиональной этике, об авторитете, о санкциях?» [12, с. 58-59].

В прошлые века дети считались сакральным даром, подарком судьбы. Бездетные поэтому чувствовали себя неполноценными. Существовали различные поговорки типа «Бездетный умрет, и собака не взвоет», «Живешь – не с кем покалякать», «Семья без детей что цветок без запаха», «Дом с детьми – базар, дом без детей – могила» и т.д. (см. [13]). Если ранее молодые люди видели смысл жизни в своих детях, теперь они детей расценивают как барьер для реализации смысла жизни, сводимого преимущественно к развлечениям. Если ранее в СМИ культивировался идеальный образ женщины как матери, а мужчины – как отца, теперь идеальным образом обоих становится бесполый консюмер. Мир культуры подавил многие социально вредные проявления человека, а мир потребительской культуры подавляет инстинкт воспроизводства жизни, подменяя его искусственно сконструированным «инстинктом гедонизма». Чем больший выбор предоставляет цивилизация для различных жизненных практик, тем в меньшей степени брак и рождение детей рассматриваются как сакральные ценности. Потребкульт предлагает множество форм деятельности (прежде всего развлекательной), не связанных с семейной жизнью и деторождением. Потребительская инфраструктура максимально развита в городах. В том числе по этой причине именно в городской среде, в отличие от сельской, наблюдается наибольшее количество бездетных женщин, в городской среде рождение ребенка часто откладывается и, соответственно, средний возраст рождения первого ребенка повышается.  Личные благоденствие и комфорт абсолютизируются как высшие ценности, но за них предлагается платить бездетностью.

 

Консюмеристскому влиянию оказались подвержены едва ли не все социальные группы российского общества, но особенно молодежь, чье становление проходило на фоне рыночных изменений российской экономики и формирования новых ценностей. Сегодня все менее наблюдается позитивная консолидация молодежи, основанная на солидарности, сотрудничестве и руководстве общественно-полезными целями. А вот негативная консолидация (криминальность) в постперестроечное время начала стремительно развиваться. «Положительные» объединения требуют от инициаторов проявить больше усилий, чем «отрицательные»; последним значительно легче возникнуть. Сейчас есть, конечно, много молодежных объединений, но основным мотивом вступления в них является не желание быть полезным обществу, а стремление все к той же карьере; объединения, с помощью которых осуществляется позитивная консолидация, чаще всего рассматриваются в качестве социального лифта. Процессы молодежной самоорганизации либо имитируются, либо навязываются извне.

После катастрофических для народа либеральных реформ возникла огромная бедность на фоне демонстративного богатства немногих и роскоши выставленных витрин. В результате не только распространения потребительских ценностей как таковых, но и либеральных реформ (вследствие которых потребкульт укоренился), снизивших уровень жизни и изменивших систему ценностей, возникли явление социального распада, деконсолидации и деполитизации. «По нашему народу прошли трещины и разломы. Люди съежились, сплотились семьями и маленькими группами, отдаляются друг от друга, как разбегаются атомы газа в пустоте. Народ, который в недавнем прошлом был цельным и единым, становится похож на кучу песка. Но сначала его раскололи на большие блоки – и так умело, что мелкие трещины прошли по всем частям» [14]. Прежние ценности коллективизма, солидаризма, сопричастности общему делу, труда ради благой социальной, а не индивидуальной, цели, потеряли свою значимость. Как заметил В.В. Кривошеев, «Несколько поколений людей формировались в духе коллективизма, едва ли не с первых лет жизни воспитывались с сознанием некоего долга перед другими, всем обществом... ныне общество все больше воспринимается индивидами как поле битвы за сугубо личные интересы. Переход к такому атомизированному обществу и определил своеобразие его аномии» (цит. по [15, с. 5-6]).

 

П. Бьюкенен приводит статистику депопуляции в странах Запада и делает прогноз о возможном вырождении Запада. Он обоснованно пишет, что на падение рождаемости оказывают влияние потребительский гедонизм, индивидуализм, феминизм, насаждение толерантности, карьеризм, дехристианизация [16]. В качестве одной из причин снижения рождаемости он называет социалистическую гарантию пенсии. Мол, когда есть пенсия и связанная с ней экономическая независимость, нивелируется потребность в семье и детях. Какое мы видим «замечательное» оправдание либеральных антиобщественных реформ: «нам пенсии не нужны, так как они мешают воспроизводству». Пенсии – не пережиток проклятого социализма, поэтому связывание их с социалистическим режимом – верх лицемерия. В капиталистических странах того же Запада, в эпоху welfare state, пенсионное обеспечение было обязательным. И явно не оно – главная причина депопуляции. Волна индивидуализма, гедонизация и реформы типа ювенальных – намного более значимые причины снижения рождаемости. Правда, о ювенальной юстиции Бьюкенен предпочитает умолчать и не упоминает ее вовсе.

В депопуляции на Западе Бьюкенен обвиняет в том числе неомарксистов типа представителей Франкфуртской школы, которые подрывали семейные ценности и рассматривали семью как буржуазный пережиток. Вообще, согласно Бьюкенену, культурную революцию по подрыву традиционных ценностей в самом широком смысле, осуществляли неомарксисты. Однако следует высказать несколько возражений. Далеко не весь Запад зачитывался творенинями Д. Лукача, А. Грамши, М. Хоркхаймера, Т. Адорно, Э. Фромма, Г. Маркузе. Их работы были достоянием в основном только интеллектуалов, и потому не могли повлиять и постоянно поддерживать это влияние на массовое сознание, перестраивая последнее под свой идеал. Да, труды франкфуртцев имели влияние, но лишь на американскую молодежь 60-х. В последующие десятилетия эти философы (как и философия в целом) в деле формирования массового сознания принимали участие намного меньшее, чем вполне буржуазные СМИ. Смешно даже предполагать, что трактат Адорно более популярен в массах, чем какое-либо ток-шоу. Тем более сам Бьюкенен пишет, что немногие знали франкфуртцев по именам. Антисемейные ценности проповедуются не только марксистами (и то лишь некоторыми), но и современными либеральными идеологами, которые являются убежденными антимарксистами.  Антисемейными ценностями полнится культура потребительского гедонизма, которую неомарксистские теоретики подвергают жесткой критике – вспомним хотя бы «Одномерного человека» Г. Маркузе, а также Т. Адорно и М. Хоркхаймера, изобличавших в своей «Диалектике просвещения» потребительскую капиталистическую культуриндустрию.

 

Никакая горстка марксистов-ревизионистов в принципе не смогла преобразовать европейскую и американскую культуру – да еще в сторону совсем антимарксистского консюмеризма. Вряд ли кто-либо из франкфуртцев хотел увидеть Запад будущего таким гедонистическим и индивидуалистическим, каким он стал. И пусть Бьюкенен покажет пальцем на кого-то из этих мыслителей, кто воспевал потребительские ценности и характерную для современного Запада политкорректность. Но указывать не на кого. Кроме того, при чем тут марксизм, если в США и Европе крайне низка доля пропаганды классовой борьбы, выравнивания доходов, декоммерциализации медицины и образования? Там нет сильной коммунистической партии. Зато повально распространена насаждаемая сверху идеология свободного рынка, равенства возможностей и прочих типично либерально-капиталистических ценностей.

Очевидно, что Бьюкенен занимается «ложной критикой», подтасовывая факты и выстраивая схемы, обличающие невиновных и обходящие стороной виновных. Обвинять марксизм в инициированных либеральным капитализмом злодеяниях – значит сваливать с больной головы на здоровую. Видимо, просто все плохое ассоциируется с «гнусными коммунистами» – в лучших традициях капиталистической идеологически насыщенной мысли. Осталось только коммунистов и социалистов обвинить в росте имущественного расслоения, происходящего как внутри Запада, так и между странами, в экономическом закабалении Западом других стран, в росте влияния транснациональных корпораций на национальные правительства. Думаю, подобный абсурд мы скоро найдем в интеллектуальном мусоре а-ля Бьюкенен или а-ля Фукуяма.

Противные Бьюкенену повальный консюмеризм, дехристианизация, гомофилия, бунт против вполне здоровой гомофобии, ценности «child free», антипатриотизм, противоречащая здравому смыслу толерастия – все это детища не марксизма, не контркультурной идеологии «детей цветов», а, напротив, либерального капиталистического идеологизма. Из слов великого коммунистического идеолога о том, что пролетариат не имеет отечества, вовсе не следует, будто любые проявления антипатриотизма исходят от марксистской мысли. Из высказываемых некоторыми теоретиками коммунизма суждениями о семье как пережитке буржуазного общества нельзя заключать, что всякий бунт против семьи – отпрыск коммунистов. В общем, поход Бьюкенена против марксизма имеет под собой мифологическую основу.

 

 

Заключение

 

Для повышения рождаемости в стране необходимо реализовать множество мер различного уровня. Нужно обеспечить большое количество бесплатных мест в детских дошкольных и школьных учреждениях. Обязательно следует упростить сбор бесконечных справок на детское пособие, на получение места в яслях или детском саду. Важно качественно повысить доплаты за рождение детей. Необходимо создать условия, при которых связанные с рождением детей перерывы в профессиональной деятельности женщин не повлияют негативно на их материальный достаток; тогда пойдет на убыль уровень отвлеченности женщин от семьи в пользу карьеры, а также снизится возраст материнства (сегодня он растет).

Важно объявить борьбу потребительским идеологическим тенденциям, которые воспевают жизнь для себя-любимого, представляют детей в качестве ненужной обузы и отвращают от обзаведения потомством; ведь нарушено не только количественное (демографическое) воспроизводство, но и качественное (культурное). Телеэфир должны заполнять не люди неидентифицируемого пола, пропагандирующие бездетность, рассматривающие детей как тяжкую ношу и говорящие о вреде семейной жизни для свободы и возможностей покупать новые модные сотовые телефоны и одежду от кутюр. Пусть медиа-эфир заполняют люди, вещающие о счастье семейной жизни и воспитания детей. Пусть это будут беременные женщины и многодетные матери, которые своим примером учат реципиентов. Масс-медиа всегда пропагандирует и внушает, и от этого никуда не деться. Так пусть внушаются действительно значимые ценности, а не потребительский китч, разлагающий общество и деморализующий человека. Только эти ценности необходимо внушать интересными способами, а не путем нудного морализаторства, как это делалось в советский период.

Наконец, необходимо бросить все силы на повышение уровня народного благосостояния, снижение безработицы и обеспечение уверенности в завтрашнем дне. Нельзя ожидать высокой рождаемости, если, по данным С. Кара-Мурзы, в 2003 г. даже в Москве 50% опрошенных первой жизненной проблемой назвали страх за свое будущее и будущее своих детей, а в Северной Осетии такой страх представили как первую проблему 60% [17]. Одним только увеличением доплат побороть этот страх не получится.

Решения о рождении детей люди принимают под воздействием самых разных аспектов реальности, и меры как экономической, так и культурной политики – всего лишь одни из таких аспектов. Сама же депопуляция – не первопричина кризисов и проблем, а скорее ответ людей на серьезные проблемы, с которыми они столкнулись.

 

 

Библиографический список:

 

1. Голова А.Г. Факторы, влияющие на потребительское поведение личности в мегаполисе // Журнал социологии и социальной антропологии. Том XIV №5 (58), 2011. С. 304-312.

2. Фромм Э. Искусство любить: Исследование природы любви. – M.: Педагогика, 1990.

3. Бек У. Общество риска. На пути к другому модерну / Пер. с нем. В. Седельника и Н. Федоровой; Послесл. А. Филиппова. – М.: Прогресс-Традиция, 2000.

4. Жижек С. Накануне Господина: сотрясая рамки.  – М.: Европа, 2014.

5. Райнов Б. Массовая культура. – М.: Прогресс, 1979.

6. Гидденс Э. Трансформация интимности. – СПб, Питер, 2004.

7. Федотова В.Г. Факторы ценностных изменений на Западе и в России // Вопросы философии №11, 2005. С. 3-23.

8. Делягин М. Возмездие на пороге. Революция в России: когда, как, зачем.  – М.: Новости, 2007.

9. Гурова О.Ю. Шопинг, одежда и типология потребителей в Санкт-Петербурге // Журнал социологии и социальной антропологии т. XIV №5(58), 2011. С. 129-141.

10. Никонов А.П. Апгрейд обезьяны. Большая история маленькой сингулярности. – М.: Изд-во НЦ ЭНАС, 2005.

11. Лексин В.Н. Идеологические основы упадка современного института семьи // Общественные науки и современность №2, 2011. С. 29-42.

12. Липовецки Ж. Эра пустоты. – СПб.: «Владимир Даль», 2001.

13. Фахрисламова Р.Т. Феномен женской бездетности в России: исторические и социальные предпосылки // Социологический журнал №3, 2014. С. 33-54.

14. Кара-Мурза С. Аномия бедности  // Россия навсегда. Народные ведомости. URL: https://rossiyanavsegda.ru/read/617/

15. Кара-Мурза С. Аномия в России: понятие, причины и проявления // Великороссъ №  2(4), 2012. С. 4-13.

16. Бьюкенен П. Дж. Смерть Запада: Пер. с англ. А. Башкирова.  – М.: ACT, 2003.

17. Кара-Мурза С.Г. Угрозы России. Точка невозврата. – М.: Эксмо: Алгоритм, 2012.

 

Комментарии пока отсутствуют ...

© Vinchi Group - создание сайтов 1998-2024
Илья - оформление и программирование