В поезде Москва-Северобайкальск / Архив номеров / ВЕЛИКОРОССЪ

Россия, нищая Россия,

Мне избы серые твои,

Твои мне песни ветровые

Как слёзы первые любви!

Александр Блок

Чем дальше от Москвы на восток, тем менее привлекательно выглядят многие города и селения, особенно их окраины. За окном вагона мелькают серые «хрущёбы», унылые скворечники шестисоточных дач, покосившиеся чёрные избы, а на их фоне – островки двух- и трёхэтажных ухоженных особняков за вызывающе высокими заборами, грязноватые улицы и пыльные просёлки с раздолбанными колеями. Бытовое хламьё и сор часто вывалены прямо в придорожные кюветы или за заборы домов, кучи мусора местами подступают к железнодорожному полотну. Грустные думы навевает и вид развалин, их немало, – пустых коробок без крыш, без окон, без дверей – бывших производственных предприятий и животноводческих ферм.

За Уралом местами зеленеют клинья обработанной земли, но большие территории заболочены или брошены. Богатые ещё недавно тучными полями и стадами, степи в районе Барабинска заросли сорным бурьяном и деревьями. На одном полустанке исполинских размеров полуразрушенные серые бетонные стаканы, коробки и галереи, когда-то бывшие элеваторами, сооружённые ещё, вероятно, в годы освоения целинных земель, зияют пустыми оконными проёмами и ржавой арматурой. На крышах высоких, с приличный небоскрёб, бетонных конструкций прижились и растут берёзы и осины. Другой жизни поблизости не видно. Тишина, марсианское запустение и безлюдье. Только ближе к Канску вперемежку с берёзовыми колками появляются островки жнивья, трактора и комбайны на полях и робкие признаки организованного сельского хозяйства.

После Тайшета тянутся таёжные перелески нашей области. Везде следы наспех проведённых порубок: много свежих пней, старого валежника, высохших, неприбранных после лесозаготовок веток и вершинника. Вот почему, подумалось, у нас каждый год такие страшные пожары: в лесах полно горючего материала.

Когда кончились продукты, запасённые в дорогу из Москвы, пошёл я в вагон-ресторан. Там было непривычно пусто. Сонная официантка принесла рассольник и шницель. Оба блюда были из полуфабрикатов, чуть тёплые, но с голодухи я всё съел. А когда был подан счёт – расстроился: за обед требовалось заплатить 875 рублей. Даже чай не стал заказывать. Цены были какие-то неправдоподобные, просто глупые. Впредь о ресторане придётся забыть; похоже, что никто здесь не ставит цель накормить пассажиров: при таких ценах и таком качестве кормёжки кто сюда пойдёт? Видать, прошли времена, когда в вагоны-рестораны стояли очереди с утра до поздней ночи, а на больших станциях в вокзальных ресторанах кормили экспресс-обедами: за умеренную плату в течение 15-20 минут (пока поезд стоял) можно было вкусно и плотно поесть. Теперь на больших станциях ничего такого нет, в убогих перронных киосках продают – тоже втридорога – несвежие пирожки, чёрствые булки, нездорового цвета колбасы, каменные, сваренные вкрутую яйца, чипсы, мороженое, сникерсы и прочую сладкую дрянь. Шустрых бабушек с кульками горячей картошечки и солёными грибками и огурчиками, как бывало когда-то, давно не видать. Их на перроны не пуш-ш-шають. Говорят, низ-з-з-зя, не-гы-гы-енично!

Поневоле в голову лезут невеселые мысли: когда мы, наконец, умнеть-то начнем? И себя уважать?

Бедная моя Родина, замершая в летаргическом сне!

Когда же ты проснёшься?