«Был сад и поздняя весна…» / Архив номеров / ВЕЛИКОРОССЪ

Технополис Москва

-1-

Завод гибрид, завод мутант.

Завод, пусть бывший, но гигант.

Когда-то здесь производили,

Давно уже, автомобили.

Теперь, как и на всех гигантах,

Здесь бродят группами мигранты,

Всё выполняя без души

И получая лишь гроши.

Эпохи постиндустриальной

Продукт, к тому же с минимальной

Оплатой своего труда

Они, как впрочем и всегда,

Как общество образовалось,

Несут, не вызвав даже жалость,

Свой рабский непосильный крест.

(Читайте Маркса «Манифест»).

Но в век масштабных инноваций,

Друзья, что толку возмущаться

И гастарбайтерам и нам,

Отжившим век свой старикам,

Продуктам прошлого. Сейчас,

Как говорится, не до нас,

Кто, откровенно между нами,

Мешается лишь под ногами.

Кто, разминувшись с новой эрой,

Работает простым курьером

И, как и прочие бедняги,

Разносит разные бумаги

По производственным цехам,

Где раньше, с горем пополам,

Но всё ж с конвейера сходили

Советские автомобили.

-2-

АЗЛК, МЗМА.

Чуть доведённый до ума,

В послевоенный первый год

Из главных заводских ворот

Под громкий и призывный клич

Отсюда выехал «Москвич».

Уже не КИМа, но пока

Ещё и не АЗЛК,

Автомобиль был в фас и в профиль

Похожим на немецкий «Опель»,

(Как все заметили тогда),

И дальний родственник ФордА.

К чему в Москве одноэтажной

Автомобиль малолитражный?

Казалось. Но с годами рос

И увеличивался спрос.

И, как всего, чего скрывать,

Их вскоре стало не хватать.

К тому ж и сам АЗЛК,

Так названный, (наверняка

Не ради хохмы и прикола),

В честь Ленинского комсомола,

Как ни трубил, ни бил аврал,

Всё безнадежней отставал.

Теперь, чтоб досадить Европе,

Завод сначала обанкротив,

Здесь создан центр инноваций,

(Как модно ныне называться),

Где даже пол расписан весь:

«Мы строим будущее здесь».

Причём на западный манер

И стиль: «The future is made here».

-3-

Для тех, кто молод был когда-то,

И, как любое поколенье,

Старательно зубрил цитаты

И «подвергался становленью».

Для них и для всего сословья

Таких же неизбежны крены,

Хоть для душевного здоровья

Весьма опасны перемены.

И постепенно разобравшись

Во всех премудростях марксизма,

Однако так и не дождавшись

В конце победы коммунизма,

Мы, покидая эту сцену,

Привыкнув рассуждать глобально,

Гадаем, что придёт на смену

Эпохе постиндустриальной?

***

Вновь в мае снег. Холодная весна

Не радует бесспорно, но при этом

Она теперь не так в Москве страшна,

Как жаркое, засушливое лето.

Но стоит ли бросаться, господа,

И лезть от безысходности на стенку,

Тем более в периоды, когда

Всех ценностей грядёт переоценка.

Придирчивый историк разъяснит

Когда-нибудь различия и сходства,

И что страшней: всеобщий дефицит

Иль кризисы и перепроизводство.

Другие-про процессы, что влекут

Куда-то нас, почти неотвратимо,

И, может быть, примеры приведут

Из древнего дряхлеющего Рима

Похожие. Ведь как не посмотри,

Периоды всеобщего разлада

И полной безысходности внутри

Империи, ведут к её распаду.

Когда ты с ней один и на один

И больше ничему уже не веришь,

Оставшись вдруг, как римский гражданин

При варварах без хлеба и без зрелищ.

Случай на базе

Инкриминируют фрондёрство,

Бунтарство мне, и вместе с тем

Газетный стиль и репортёрство

За будничность и мелкость тем.

Плевать, ругали и похуже.

Но к делу. Ехал грузовик

Вблизи меня. «Тосол не нужен?» –

В окошко выкрикнул мужик.

Шофёр, ещё не старый вроде,

Назвать вам возраст не берусь.

Подумал я, жива, выходит,

Пока ещё, как видно, Русь.

Раз вновь обходит все препоны.

Знать, оградили не совсем

Тебя параграфом закона

И частоколом жёстких схем.

Коль на складской огромной базе,

Где лишь охранников, как мух,

Сегодня новый Стенька Разин

Тосол мне предлагает вслух.

Украденный! Ведь жить-то надо,

Хоть вроде и украсть нельзя,

Раз камеры над каждым складом

Просматривают всё и вся.

Россия! Сколько б потрясений

И бурь над ней не пронеслось,

И сколько правонарушений

Сегодня бы не развелось,

Всегда найдутся здесь бедняги,

Что выберут из многих зол,

Одно – в припрятанные фляги

Сливать украденный тосол.

В Валюхиной квартире

(По мотивам песни Ю. Визбора)

В Валюхиной квартире огромной, коммунальной,

Где коридор длиной был с троллейбусный маршрут,

Мы в прошлой нашей жизни, отнюдь не виртуальной,

Частенько находили, как странники, приют.

В Валюхиной квартире в клетушке-комнатушке

Порой нас набивалось по восемь человек,

Звучал там то Есенин, то Лермонтов, то Пушкин,

И громко раздавался весёлый общий смех.

В Валюхиной квартире с глухонемым соседом,

Что на восьми квадратах с супругой проживал,

Раз Ваш слуга покорный вёл долгую беседу,

И тот, себе представьте, смеялся и кивал.

В Валюхиной квартире в одном из переулков,

Что как ручьи до Трубной от Сретенки бегут,

Сердца наши сливались, сдвигались наши рюмки,

А души наши пели и до сих пор поют.

В Валюхиной квартире в клетушке и столовой

Жил друг наш общий Федя, был Федя-таракан,

Он ползал очень гордый собою, а особо

Тому, что был в клетушке один из всех не пьян.

В Валюхиной квартире в клубах густого дыма

Висел топор, но мирно, отнюдь не для войны.

«Не раздавите Федю!» – кричал Валюха, «Приму»

Закуривая сидя у кафельной стены.

В Валюхиной квартире теперь другие лица

Бредут по коридору, рассматривая стенд

Расценок за услуги – здесь платная больница

И сеть стоматологий известных «УльтраДент».

В Валюхиной квартире не ходят «руки в брюки»,

Не курят, не поют и не пьют уже вина,

Нет прежней коммуналки, нет с нами и Валюхи,

И «так несправедливо, что жизнь у нас одна».

***

Был сад и поздняя весна –

Вторая половина мая,

И серебристая сосна,

На солнце, – словно золотая.

За садом высился забор,

Чуть ниже протекала речка.

Казалось, счастье с этих пор

Со мной останется навечно.

И нет нигде ни бурь, ни гроз,

Ни нищеты, ни униженья,

Ни боли и ни чьих-то слёз,

Ни старости, ни отторженья.

***

Привыкнув, весь в своей харизме,

Слоняться праздно по Тверской,

Ты отошёл от сельской жизни,

Нелепый житель городской.

Таких, как ты, не единицы,

А большинство. Не только мне

Неясно, как могло случиться

Подобное в моей стране.

Россия в тупике. А кроме,

Хоть кто-то может быть и рад,

Подрублены все наши корни,

Разрушен вековой уклад.

Крестьянин много лет в печали,

Да и работать он отвык.

И там, где сеяли, пахали,

Лишь двухметровый борщевик.

Публичные люди

Ничтожеств верное отличье –

Уверенность в своём величье.

В. Любезный

Публичные люди, их знают отлично.

А скромные люди не любят публичность.

Публичные люди всегда на виду:

И в старом, и в этом, и в новом году.

А скромные люди почти незаметны.

Они все неброско и просто одеты.

Публичные люди все громко кричат,

А скромные люди обычно молчат.

Публичные люди ведут себя нагло,

Им нужно всё сразу, всего всегда мало.

А скромные люди довольны вполне,

Что живы, здоровы и хлеб на столе.

Публичные люди всегда прагматичны,

Тщеславны, надменны и харизматичны.

А, если другими словами сказать:

Умеют всех прочих людей подавлять.

Публичные люди – любители позы,

Но бровью не двинут без собственной пользы.

А скромные люди, в отличье от них,

Заботятся больше всего о других.

Публичные люди толкают локтями,

Ругают друг друга плохими словами.

А скромные люди спокойно живут

И в гости друг к другу на праздник идут.

Ведут себя скромные люди прилично,

Что точно не скажешь про многих публичных,

Привыкших орать и кричать где попало,

Замешанных в самых различных скандалах,

Поставивших этот процесс на поток.

За счёт обвинений, скандалов и склок,

Себе заработав такую известность,

Что их караулит бульварная пресса.

Мне часто приходится слышать: «Бедняга!

Обычный и скромный простой работяга.

Какая обида. Какая печаль.

Поверьте, нам так его искренне жаль.

С другой стороны, если вдуматься честно,

Какой-то он тихий и неинтересный.

И сразу становится вам, господа,

Понятно, что это, отнюдь, не «звезда».

Я может чего-нибудь не понимаю,

Но токарь, строитель, водитель трамвая

Для общества выше должны быть, чем лгун

И наглый, циничный, публичный болтун.

Кто в нашей несчастной стране между делом

Так вправил мозги всем легко и умело,

И что бы, задумайтесь, стало бы с ней

Без скромных, простых, непубличных людей.

***

Сегодня иногда читаем

И узнаём из разных СМИ,

И сами часто повторяем:

«Он родом из простой семьи».

Что, говоря ещё короче,

Должно, как видно, означать:

Отец – колхозник иль рабочий,

Ткачиха иль портниха – мать.

Так, начиная с колыбели,

Без лишних слов и запятых,

Людей мы для чего-то делим

Всех на простых и непростых.

Хоть вроде из одной и той же

Биологической среды,

И в нас во всех один и тот же

Процент, (химический), воды.

Все ходим в церковь, верим в Бога,

Но, почему-то, норовим

Считать, ни мало и ни много,

Себя «крутым» и непростым.

Бредём всю жизнь свою на ощупь,

Не сознавая, что для всех

Намного лучше, если проще,

В хорошем смысле, человек.

Марьина роща

Есть множество тропинок за кордон,

Но ни одна не выведет обратно.

М. Лосев

Казалось сегодня, что может быть проще

Добраться от «Трубной» до «Марьиной рощи».

Собраться, одеться, обуться в кроссовки,

Проехать в метро всего две остановки

По ветке Люблинской, (салатовой), но

В обратную сторону от Люблино,

Там в город подняться, и... встать удивлённо,

Как вкопанный, около «Сатирикона».

Ответьте, друзья, мне, куда я попал?

Когда появился весь этот квартал?

Хоть, кажется, понял я, в чём тут секрет,

Я прибыл сюда через множество лет,

И всё, и давно уже, здесь по-другому:

Ни улиц с калиткой у каждого дома,

Ни вишен, ни яблонь, ни прежнего взгляда,

Ни Марьиной рощи, ни детского сада.

Но вижу кирпичные пятиэтажки,

Что жили когда-то «душа на распашку».

Когда их здесь строили очень давно,

Мы всей нашей группой смотрели в окно,

Покуда лежали в мешках на террасах

Во время короткого «тихого часа».

А после него наша группа гуляла

По парку вблизи от Сущевского вала.

А вот и ещё один старый знакомый –

Троллейбус счастливый тринадцатый номер,

Что с мамою вёз нас с Цветного бульвара

За сорок копеек (практически даром).

Минуя кольцо, через площадь Коммуны,

Октябрьской улицей, узкой, но шумной,

И нас, и всех тех, кто ещё в него влез,

На Марьину рощу, на первый проезд.

Здесь все выходили с понятным восторгом,

Ведь все, в основном, торопились к Мосторгу,

А мы же спешили скорее в детсад,

Куда меня мама должна была сдать

К восьми тридцати, чтоб успеть на работу.

Признаюсь, что шёл я туда с неохотой,

Поскольку мой маленький внутренний мир

На дух не терпел по утрам рыбий жир.

Я в детстве, наверное, с самых пелёнок,

Был сложный и трудный в общенье ребёнок.

Не пил я кефир, ненавидел котлеты,

Селёдку с картошкою и винегретом,

В саду, поначалу, был «белой вороной»,

На завтрак, в обед ел одни макароны,

Во время прогулок по дому вздыхал,

Однако потом ко всему привыкал.

Привычка, ребята, вторая натура,

Она, как лекарство и та же микстура

Не может помочь нам тотчас и мгновенно,

А действует медленно и постепенно.

Мы в детстве об этом, конечно, не знали,

Хотя, между тем, ко всему привыкали,

Не требуя к нам ни поблажек, ни скидок,

Пускай и наделав немало ошибок.

Свобода, друзья, здесь вам должен сказать я,

Является и философским понятьем.

Нам всем повторяли, аж с детского сада,

Простую, но ёмкую фразу: «Так надо».

Мы это всей кровью своею впитали,

Поэтому и ко всему привыкали,

А кто тяготился таким постоянством,

Меняли потом и страну и гражданство.

Ну что же, пускай у нас будет терпимость,

И станет осознанной необходимость

Жить в эту эпоху и в этой стране,

Быть денно и нощно внутри, а не вне.

Пускай для нас с вами не станет привычным

Ко всем её тяготам быть безразличным,

Пусть все наши люди и все поколенья

В ней черпают силы и вдохновенье.

Хотя тяготит нас и давит подспудно,

Что нету давно уже дома на Трубной,

Ни вишен, ни яблонь, ни прежнего взгляда,

Ни мамы, ни нянечек с детского сада.

Что многие люди того поколенья

В других ипостасях, в других измереньях.

Что не разглядеть, не коснуться на ощупь

Той старой, единственной Марьиной рощи.