Юмористические рассказы / Архив номеров / ВЕЛИКОРОССЪ

Почтовый ящик

Почтовый ящик не принимает письмо с первого раза. Как ни толкаю его в отверстие, оно во что-то там внутри упирается.

Сердобольные прохожие строят версии:

– Ящик переполнен, почтовикам дела до него нет.

– А возможно, ребятишки набросали туда всякой всячины.

– Лучше на почту отнеси, – советуют, – а то адресат не дождётся твоего письма…

Но какая может быть почта, если до неё четыре квартала? Да и отпросился я с работы на пять минут – ящик-то на стене здания, в котором наше учреждение…

Ан нет, письмо, наконец, потихоньку начинает пробивать себе дорогу. Прилагаю усилия, чтобы помочь ему… Раз! – оно куда-то проваливается, а заодно и мои пальцы неожиданно ныряют в отверстие… Надо же!..

Пытаюсь высвободиться… Куда там!.. С той стороны острые зазубрины по краю отверстия… Впиваются в пальцы, как только пробую их вытащить… С носа сваливаются очки, и я не успеваю их подхватить …

Уже и пять минут прошло, и десять…

Надо кого-то позвать на помощь. Но кого окликнуть? Различаю одни силуэты. Хорошо, если знакомый подойдет – незаметно для других поможет освободиться. А если кто чужой?.. Через минуту-другую здесь соберётся такая толпа зевак, вот смеху-то будет!.. Мычу от обиды и негодования, поворачиваюсь лицом к стене.

Слышу:

– Вот уж, пьянь!.. С утра нализался... Ни стыда, ни совести!.. Дома жена, дети…

– Да брось, какая семья?! Кому он такой нужен!..

Визг тормозов. Хлопает дверца. Твёрдые шаги – ко мне. Неужели, и впрямь, полиция? Ещё б «скорую» сюда да пожарных!..

Искоса вижу, что подходит мужчина. Его очертания постепенно обретают чёткость... В гражданской одежде... Незнакомый… В руке – письмо.

Мне говорит сочувственно:

– Что, перебрал, браток?.. Позволь, я письмо опущу…

Вздыхаю и свободной рукой похлопываю по застрявшей… Понимаешь, мол?

– А, – догадывается мужчина. – Боишься упасть, – и добавляет участливо. – Ладно, придётся мне до почты ехать… Держись… С кем не бывает!..

Я поспешно хватаю его за рукав пиджака.

– Помоги, – прошу. – Тут такая скверная ситуация…

– Некогда-некогда… Я б с удовольствием тебя подвёз… Некогда! – мужчина отмахивается от меня и убегает к машине.

Я опускаю плечи, не представляя, что и предпринять. Сослуживцы б могли помочь, но не позвонить: выбегая с работы на пять минут, я оставил на столе свой сотовый телефон.

Слышу:

– Гляди, кума… Кажется, Степанов … А говорили, что не пьёт…

– Да кто сейчас не пьёт?! Жёнке надо сказать. Пусть домой заберёт, пока полиция не подобрала.

Женщин не узнаю по голосам, но радуюсь, что меня узнали. Отчаянно машу им рукой. Ну, думаю, женщины сообразят, что со мной произошло, и без лишнего шума-гама позовут мужичка с какой-либо железкой.

– Гляди, кума, Серёга и лыка не вяжет… Пошли скорее его Таньке позвоним…

– Нашли службу спасения, – бросаю я огорчённо, а сам с ноги на ногу переступить не решаюсь, чтобы очки не раздавить.

Слава Богу, вижу отчётливее и отчётливее, спускается с небес мой ангел-хранитель в облике старушки.

– Миленький, тебе плохо, наверное? – спрашивает она. – Чем тебе помочь?

Я улыбаюсь:

– Попался вот…

– Кто попался? – оглядывается.

– Я… Я… Вот, видите…

– Письма воруешь, что ли?

– Почему ворую?

– Ну, раз попался… Тебя там кто-то держит?

– В ящике-то?..

– Ой, и правда, что я… Кто ж уместится в таком маленьком ящичке… Наверное, там капкан поставили, да? Додумались, злыдни. На живого человека. Из-за бумаги…

– Не, бабушка, – мотаю головой и продолжаю улыбаться.

– А что ж тогда?

– Пальцы не вытащу. Застряли.

– Так зачем ты их туда засовывал?

Старушка ахает и охает, пока я ей рассказываю, что случилось. Поднимает из-под ног очки, и я вновь обретаю зрение. Теперь – счастье-то, какое! – могу знакомого окликнуть.

– Так ты, миленький, наверное, уже с час здесь? – не даёт опомниться ангел-хранитель: всплеснув руками, старушка с причитанием начинает голосить на всю улицу. – Ой, люди, да что ж вы проходите мимо? У человека – беда. Ему помочь надо! Скорее сюда! – поворачивается ко мне и достаёт из сумки бутерброд с колбасой. – Возьми, любый. Я тебе сейчас и молочка налью, – роется в сумке.

– Не надо, бабушка, – отстраняюсь я. – Не надо!

Какой бутерброд, какое там молоко, когда со всех сторон стекается ко мне народ, как на представление!

– Что случилось?.. Да что вы!.. А как же теперь быть?.. – ко мне проявляют такой живой интерес! Оказывается, столько рядом с нами сердечных людей! Надо только во всю мочь крикнуть, чтобы услышали.

– Дёргай посильней! – советуют.

– Ерунда, что больно… Терпи! – уговаривают.

– У меня бинт найдётся, – успокаивают, – а за йодом сбегать можно. Аптека – за углом.

Откуда-то подносят зубило с молотком...

– Подождите! Подождите! – расталкивает всех мужичок с монтировкой. – За порчу чужого имущества можно пятнадцать суток схлопотать. Надо аккуратненько, – засовывает инструмент в отверстие, впритык к моей ладони. – Сейчас…

Лёгкий жим монтировкой, и мои пальцы – на свободе.

– Не вижу радости, – огорчается мужичок.

– Какая радость? – мну припухшие суставы и, угнув голову, чтобы не встречаться с насмешливыми взглядами, спешу выбраться из толпы следом за мужичком. – Что на работе скажу?.. Там уж вовсе обхохочутся…

– Пожалуйста, вбросьте письмецо, – слышу за спиной певучий голосок моего ангела-хранителя. – Я не дотянусь…

Я оборачиваюсь… Чудно! Про меня все разом и позабыли. Никакой толпы поблизости. А может, мне от смущения казалось, что было многолюдно? Лишь двое мужиков продолжают топтаться возле ящика, да ещё не уходит старушка с письмом в руке.

– На почту шагай, – прогоняют её. – В ящике нет места для твоего письмеца.

– Что вы, пока доползу, – резонно замечает старушка. – А письмецо-то тоненькое… Пожалуйста…

Я невольно замираю, широко раскрыв рот. Интересно, что же дальше будет?

– Вбрось, Кузьмич!

– Сам бросай… Видел, что было?

– Ерунда! Раз на раз не приходится… Давай, бабушка… – принимает письмо. – Наверное, президенту написала?.. – засовывает в отверстие. – И правда, не заходит… Что-то там не пускает… Неужто, и впрямь, почту с полгода не вынимали?..

– Проталкивай, проталкивай!

– На, сам попробуй!

– Коль уж взялся…

– Ну, бабушка, и задала ты задачу!.. Пошло!.. Кажется, пошло!..

– Пихай! Пихай!

– Я так и делаю!.. Ай-я-яй!.. Чтоб тебя, бабка!.. И где ж ты на мою голову взялась!.. Ну, что стоите?! Не унесли инструмент?..

Я смеюсь от души.

Задорно хохочет и мужичок с монтировкой.

– Видишь, с каждым может случиться, – хлопает меня по плечу. – А то – нюни распустил… Сейчас спасём бедолагу, а потом – на почту… Пусть или вытряхивают ящик, или специально для меня новую должность вводят…

На поводу у чужой лени

Месяц назад я переселился на новую улицу и теперь возвращаюсь с работы домой вместе с начальником отдела. По пути нам.

А идти с ним – одно наказание. Мороз дерёт за уши. Позёмка бьёт в лицо. Погода не для прогулок, а Петрович, как назло, ступает не спеша. Не сказать, что улицей любуется. И головы не поднимает! Не сказать, что закаляется или же ему меньше холодно, чем мне. И шапку надвинул, и шарфом обмотался, и руки глубоко в карманы засунул. А как съёжился! И разговоры между нами – ни о чём. О пустяках всяких...

Но я терплю. В моих же интересах. Недавно, по дороге, Петрович обмолвился как бы между прочим: «Не вовремя уволился заместитель... Кого б поставить – ума не приложу». Он, правда, тут же повернул разговор на другую тему, да я не дурак, сразу смекнул: мне хочет предложить. Но почему не решается? Присматривается, что ли?

Подходим к перекрёстку, где Петрович каждый раз держит меня как минимум сорок минут. Основной людской поток уже схлынул. Торопятся в тепло и редкие прохожие. И нам бы расстаться, да Петровича, чувствую, опять не тянет домой. Становится в затишек у забора – на наше привычное место, и как ни в чём не бывало продолжает свои тары-бары. Не слушаю почти. Расстроено топчусь на пятачке, раздражённо обзывая себя тряпкой. И неудобно первым подать руку начальнику, чтобы проститься поскорее. И про повышение совестливо спросить. А может, осеняет мысль, он ждёт, когда я приглашу к себе?! Ждёт этого давно, а напроситься стесняется!..

– Ко мне заглянем? – нерешительно предлагаю я.

– Нет-нет, – отмахивается Петрович, – давай тут постоим. Ещё немножко, – он смотрит на часы на руке. – Уже за половину седьмого перевалило. Постоим, а?

– Как хотите, – пожимаю плечами. – Хотя... – держу свою линию, зная, что порядочные гости всегда сначала отказываются. – В такую погоду и по сто граммов не грешно...

– Да что ты! – удивлённо таращится на меня Петрович. – Я даже пива не пью. И тебе не советую. От водки и вина человек деградирует.

– Не подумайте! Я не пью, – спохватываюсь я. – Это я просто... Так говорят, когда очень холодно. У нас дома и не бывает. Зачем?

– Да-да, я знаю, – согласно кивает головой Петрович. – Сегодня, – он начинает учащённо притоптывать ногами, – один знакомый встретился, на работу просился.

– К нам? – я поскальзываюсь и чуть было не сажусь в глубокий сугроб возле забора. – И вы берёте его?

– Да нет, – не попадая зуб на зуб, произносит Петрович. – По специальности не подходит. Учить надо. А когда?

– Разумеется, – подхватываю тут же я. – Работать надо. Учиться, конечно, тоже нужно... Я вот самостоятельно... Хорошие работники уже сегодня нужны. Правильно говорю?

– Таких бы нам побольше, как ты.

– Да я... Что я?.. – незамедлительно скромничаю, зная, что именно так и набивают себе цену.

– Да брось, – Петрович дарит мне улыбку, от которой на улице становится теплее. – Уж сколько лет мы вместе работаем! Я-то тебя знаю. Исполнительный. Аккуратный. Грамотный. Дисциплинированный. Что ещё для специалиста нашего профиля надо?

– Что правда, то правда: дело я знаю, – смелею неожиданно для самого себя. – Но во мне заложены ещё большие возможности, способности! Честное слово. Вы увидите. Я...

Петрович ни с того ни сего, будто спохватившись, отходит от меня, выглядывает за угол на свою улицу.

– Вы домой? – ахаю я, догадываясь, что переборщил, перехвалился... Вот дурак!

– Нет-нет, остаюсь, – успокаивает Петрович, – минут десять ещё можно... Постоим. О чём мы говорили?

– Я... У меня одно предложение есть, – не могу от волнения найти подходящие слова. – Наш труд... Ну, как это... Совершенствовать немножко можно. Я давно хотел вам сказать, да как-то...

– Ты о работе?

– Мы с документацией...

– Не надо, не надо. О работе – на работе, – Петрович пуще прежнего вжимает голову в воротник пальто. – Мне пора, кажется, – он опять выглядывает за угол. – А то и я продрог здорово, и тебя задерживаю. До свидания. До завтра. Ты для меня – больше, чем друг.

Я благодарно смотрю Петровичу вслед. Не ухожу до тех пор, пока он не добегает до своего дома, над крышей которого уже курится из трубы дымок.

Не иду домой, а лечу. Размечтался: сначала повысят в должности, потом заметят выше, а к этому времени я как раз поступлю в институт и закончу его. Ещё я буду молод, когда стану большим начальником, у меня будет машина, дача, женщины…

С женой сталкиваюсь у калитки. Она выходит с пустыми вёдрами навстречу. Злая-презлая.

– А, заявился наконец, – презрительно щурится она и укоризненно качает головой. –И за кого я замуж-то вышла! И головы-то у меня не было! Срам-то какой!

– Катя, – не понимаю я. – Катюша! Что ты? Я тебе новость принёс. С Петровичем разговаривал. Послушай...

– Что слушать-то? Что слушать? Настасья Мартова недавно приходила... Весь район над тобой смеётся!

– О чём ты, Катя? Погоди ругаться, – перебиваю я.

– О чём? Да ты у Емельяна, Настиного мужа, спроси. Он тебе объяснит.

– Я не пойму...

– Начальник-то твой раньше с Емелькой дружил...

– Ну и что?

– А то, дурная твоя башка, что раньше Емельян провожал домой твоего Петровича. И тоже по часу топтался вместе с ним, на перекрёстке.

– Почему? – в полном недоумении и растерянно спрашиваю я. – Его на работу уговаривал? К нам? Да какой из Емельяна специалист?.. Ну, ты и даёшь!

– Это ты даёшь. Не в работе дело. Начальник-то твой – лодырь. Он чего домой не торопится? Да ждёт, чтобы жена первой пришла, чтобы золу выгребла, дров и угля из сарая принесла, печку растопила!.. Емелька его быстро раскусил, а вот ты...

– Я сейчас воды принесу. Я печку растоплю... – хватаюсь за вёдра, пытаясь забрать их у жены.

– Ну, милый... Я уже давно без тебя в этих делах обхожусь, – отстраняется она от меня и тяжело вздыхает. – А я тебя жалела, думала, у вас там работы Бог знает сколько. А ты, оказывается, на поводу у чужой лени... И сильна же она, эта лень!..

Добрым молодцам урок

Я седой, что лунь. Можно покрутить пальцем возле виска: мол, чего же хотел в свои годы? Под восемьдесят уже… Так ведь поседел-то я под сорок!

Нашёл я себе тогда ненаглядную... Меня так зацапала, что не в силах был с ней расстаться! Куда бы ни пошёл, чем бы ни занялся, с кем бы ни повстречался – она тут как тут...

Как жена относилась? Нет, она не ревновала. Только горестно вздыхала, качала печально головой, стыдила. И не раз, бывало, стращала:

– Доведёт она тебя, Костя, до могилы!

И, правда: слеп я был, не видел, до чего же она коварна. Не заметил, как и получилось: становилась с каждым годом дороже и желаннее.

И что ж, доватажился я с ней... С бутылочкой-то... Представьте себе... Сижу я на кровати, забился в самый угол, натянул на себя одеяло, только нос да глаза наружу... Притих, боюсь пошевелиться... В комнате, в моём собственном доме, сидят за столом и режутся в карты... черти! А на столе... На столе, в полной своей красе, моя початая бутылочка. Та самая, что я спрятал от жены в коморке. Вот бы, думаю, глотнуть разок-другой. Во рту-то пересохло, голова раскалывается.

Мои сыновья, знаю, у бабушки в деревне. Но где жена Настенька?

На кухне зашипел жир на сковороде. Я похолодел и влип в спинку кровати, когда вдруг в зал вошла полногрудая чертиха и, обращаясь ко мне, велела:

– Пошли со мной, жирненький, сдобненький.

Я как завопил со страху! И с головой – под одеяло! Куда ещё?

Слышу: тишина в доме. Высовываюсь из-под одеяла. И что же? В комнате никого и темно, лишь половик освещён луной, подглядывающей в окно.

– Чего орёшь?! – доносится недовольный мужской голос из спальни. – Спи!

И опять мурашки по всему телу... Кто там? Почему? Неужто незваные гости заночевали в доме? Да ещё кто-то из них с моей женой в постели! Я судорожно вздрагиваю, представив перепуганную Настеньку в объятиях беса...

Решительно отбрасываю одеяло, встаю с кровати, но так неловко, что грохаюсь на пол.

Кто-то выходит из спальни. Щёлкает выключатель.

– Ну что, очапался? – передо мной стоит Настенька. – Опять чертей по дому гоняешь?.. Не предлагали в этот раз выпить? Не отказался бы, наверное?..

И пошло-поехало... Молча укладываюсь на кровать, отворачиваюсь к стенке.

И вот однажды... Очухиваюсь и не пойму, где нахожусь: темень сплошная. Слева и справа нащупываю доски. И ноги упираются в доски. И за головой – доски. Вожу рукой над собой. И сверху – тоже доски.

Неужели в гробу? Моментально трезвею. Ей Богу, похоронили! Изо всех сил пытаюсь откинуть крышку. И стону, и рычу, и кричу. Обливаюсь потом. По лицу – слёзы. Зову на помощь. А кого? Кто меня услышит из-под двухметрового слоя земли?

Чую, вдруг скрип... Дверь, что ли?.. Голоса... Мужицкие... Где-то совсем близко... Говорят про жаркий огонь, пересмоленное брюхо. Кто-то замечает: «А Митрофаныч притих. Вытащим? Пока сам выберется, и сковорода остынет».

Лежу ни жив, ни мёртв. Не черти ли рядом? Не в аду ли я? Шаги ко мне... Подходят... Откидывают крышку... И я зажмуриваюсь от направленного на меня яркого пучка света. Машу руками, защищаясь. И кого-то хватаю за мокрую морду, за рога! С криком подхватываюсь, перекидываю из гроба ногу и, не удержавшись, падаю. Поднимаюсь и вновь брякаюсь. Кто-то задевает меня ногой, и я хватаю его... за копыто! Шарахаюсь в сторону и ору безумно, будто меня уже посадили на сковороду и поджаривают.

– Чего тебя черти дерут? – слышу неожиданно голос жены. – А ну-ка перестань, а не то всё село сбежится.

– Настя! Настенька! – радостно зову её в темноте. – Настюша, ты тут? А я где?

– Ах, изверг! Сейчас грабли возьму да по бокам!..

– Настенька, где я? Помоги! Помоги...

– Свинья корытная, тебе не водку пить, а помои хлебать. Не удивляй людей!

– Не уходи! Не уходи! – кричу я, заслоняясь от направленного на меня света. – Кто здесь с тобой? Что им надо?

– Это же мы, Митрофаныч, – отзывается кто-то знакомый. – Не узнаёшь, что ли? Настенька в дом ушла. Ты же у себя в сарае. Уже давно стемнело. Выходи во двор. Я посвечу...

– А кто здесь?

– Да это мы, соседи твои... Никифор я... Узнаёшь? – человек освещает фонариком своё лицо. – Мы свинью у вас закололи, просмолили да разделали... Хозяйка нас угостила. Выбирайся, а то мы домой уходим. Да и сковорода остынет. Там мы для тебя чарочку оставили.

И смех, и грех... Оказывается, я завалился не куда-нибудь, а в коровью кормушку. Это свою буренку я цапал за рога да копыта. А тяжёлую крышку специально накинули на кормушку, чтобы корова меня не беспокоила. Тряпок разных под меня и на меня понабросали, чтобы не простыл часом.

И бранила же меня жена в тот вечер, на другой день, на последующий... А теперь только смеётся, вспоминая. Ещё бы! Я ведь с тех пор не ватажусь с заманчивой сногсшибательной. Даже не верится, что когда-то дружил с ней, проклятущей, намертво. Полюбить её – ничего трудного, а вот отвязаться от неё – не каждому дано... Мне посчастливилось…