Заветное желание

В буржуйке весело потрескивали дрова, за её дверкой в безумной пляске прыгали языки пламени. На столе в банке стояла сосновая лапа и источала терпкий аромат. Сегодня Нина нашла её у здания разрушенной школы и принесла домой. Домой… Вот уже второй месяц до боли родным словом она называла небольшую комнату на первом этаже здания, половина которого каким-то чудом уцелела после бомбёжки.

Отрывной календарь заботливо прибитый к стене прежним хозяином возвещал о приближении нового, 1942 года. С последнего листа на девочку смотрел лыжник: он мчался с горки и улыбался. Она невольно улыбнулась в ответ и принялась за нехитрую сервировку стола.

Как по мановению волшебной палочки на скатерти появились тарелки, пара чашек с отколотыми ручками, ложки и вилки, даже салфетки в красную клетку. Довольная своей работой, она водрузила на буржуйку кастрюлю с картошкой, которую сегодня на рынке выменяла на каракулевую шубку. «Костя будет ругаться, – невольно подумала она. – Ну и пусть! А Новый год у нас обязательно будет, настоящий!»

Она подошла к замёрзшему окну, крест на крест заклеенному бумагой, дыханием растопила маленький кружочек на заиндевевшем стекле и выглянула на улицу. Темнело. По небу неслись рваные тучи: где-то далеко они сбивались в большую громадину и возвращались в Ленинград, чтобы щедро рассыпаться на его полупустые улицы пушистым снегом. У природы свои законы, над которыми не властна даже война.

Нине Симоненко через неделю исполнится 14 лет. Хрупкая девочка с белокурыми завитками волос и голубыми глазами на болезненном лице тяжело переносила блокаду. Один за другим на неокрепшую психику подростка сыпались удары судьбы. Папа, преподаватель физики в Электротехническом институте им. В.И. Ульянова (Ленина), в начале октября ушёл на фронт, а через несколько дней фашистская бомба попала в дом и убила мать. Пока она не получила ни одного письма от отца, но была твёрдо уверена в том, что он жив и обязательно вернётся.

Коренастый, с копной жёстких русых волос и выбитым передним зубом, Костя Кудрявцев всегда наводил страх на дворовую ребятню. Будучи сыном пьющей дворничихи, ему рано пришлось стать взрослым. В десять лет он дымил «Беломорканал» с ухажёрами непутёвой матери, а к тринадцати позволял себе пропустить рюмочку-другую перед обедом. Отучившись четыре класса, мальчишка перестал посещать школу. Промышлял мелкими кражами и не думал о будущем. Не расстроился он и тогда, когда в один из апрельских дней понял, что мать сбежала в Тюмень, бросив его на произвол судьбы. На фронт его не взяли, настойчиво рекомендовали подождать год-два, подрасти.

С Ниной они жили в разных подъездах одного дома. Их интересы никогда не пересекались, поэтому друг о друге они ничего не знали. Лишь однажды Костя, проезжая на велосипеде мимо девочки в белоснежном платье, обрызгал её с ног до головы водой из лужи. Больше года спустя, 19 октября 1941 года, возвращаясь со смены на заводе «Краснознаменец», он обнаружил не только уничтоженный бомбардировкой свой дом, но и Нину, в недоумении сидящую на ещё горячей от взрыва бетонной плите. В свои шестнадцать юноша привык принимать решения, поэтому уверенно подошёл к девочке, протянул руку и сказал: «Пойдём». И она доверилась, пошла за ним в неизвестность.

Пустующую квартиру, в более или менее приличном состоянии, нашли практически сразу. Чтобы сохранять ценное тепло, решили жить в одной комнате, здесь же установили буржуйку. В редкие ночи, когда Костя ночевал дома, спали «валетом» на протёртом диване. Нина ходила в школу, он – на завод. Вот и сегодня после четырёх суток у станка он придёт домой встретить Новый год.

Старые часы пробили восемь. Девочка на цыпочках пробралась в нежилую комнату. Нехитрая мебель из неё постепенно ушла на дрова, лишь у окна одиноко висело пыльное зеркало. Нина пальцем написала на его поверхности: «31 декабря 1941 года. Мы живы!» Затем присела, приподняла половицу и вынула небольшой свёрток. Здесь, в потаённом месте она хранила икону Николая Чудотворца.

– Пожалуйста, сделай так, чтобы эта проклятая война скорее закончились, – произнесла шёпотом Нина. Она не знала молитв, в их семье всегда главенствовала наука, а отец, будучи убеждённым атеистом, всячески пресекал разговоры на тему религии. Икону девочка нашла на развалинах дома и была искренне уверена в том, что это – знак свыше.

Вернувшись в обжитую комнату, она сняла кастрюлю с огня, поставила на её место чайник, села на диван и задремала. Проснулась от стука в дверь – со смены пришёл Костя. Исхудавший, но счастливый, он вынул из-за пазухи кусочек хлеба.

– Норму прибавили. Сегодня 350 грамм получил, да и в столовой лучше кормить стали. Живы будем, не помрём, – подмигнул он заспанной Нине.

– А у нас сегодня новогодний пир, – принялась суетиться у стола девочка.

Он в недоумении смотрел на горячие клубни картофеля.

– На рынке сегодня была. Шубу на картошку обменяла, да она мне и ни к чему сейчас, – не дожидаясь вопроса выпалила Нина.

Костя нахмурил брови, но ругаться не стал.

За четыре дня он ужасно устал, работал не покладая рук в цеху по производству авиационных бомб.

– Вчера восемь человек у нас умерли, – произнёс после некоторого молчания юноша.

– А мы вчера раненых поздравлять ходили, в госпиталь. А сегодня у нас в школе был большой концерт и ёлка, потом обед. Суп из чечевицы, 2 котлеты с макаронами. Всё очень вкусно, – перевела разговор на другую тему Нина.

В ожидании наступления Нового года они ели картошку, смеялись, пели песни. Казалось, что нет никакой блокады, и там, за окном, Ленинград живёт привычной, мирной жизнью.

– Пока будут бить часы, обязательно нужно загадать желание! – сказала Нина.

Костя, чадя у буржуйки и не выпуская изо рта самокрутки, ответил:

– А давай!

– Только чур не говорить друг другу, что загадали, а то не сбудется.

«Чтобы кончилась война», – не договариваясь, задумали они одно и то же.

Ровно в двенадцать часов немцы выпустили несколько снарядов по городу. Но ещё долго не смолкали разговоры в маленькой, наполненной запахом хвои и табака комнате. За занавешенным окном скулила метель, изредка звенели стёкла от далёких ударов бомб, а в буржуйке по-прежнему весело плясал огонь.

К сожалению, новый 1942 год не принёс ни снятия блокады Ленинграда, ни окончания войны. В феврале Нина заболела пневмонией и была эвакуирована в Красноярский край. Костя умер на заводе, от дистрофии, в апреле этого же года. Повзрослев, девочка долго пыталась найти хоть какие-то следы своего спасителя, но поиски были тщетными. Всё, что осталось у неё – это воспоминания о том блокадном, и, наверное, самом счастливом празднике, когда они с Костей загадали одно на двоих заветное желание, которое всё же исполнилось, несмотря ни на что…