«Старый дом, помнит он…»

 

Место рождения каждого человека принято называть малой родиной. И неважно, город это, посёлок или деревушка, в которой всего-то несколько избушек. Таких мест в нашей матушке-России великое множество.

Моей малой родиной в Ульяновске было довольно пустынное место, а, вернее, большое поле с несколькими на нём бараками. Барачные постройки назывались: 1-ая жилая площадка. Располагалась она на громадной территории нынешнего жилого массива на берегу Свияги. В советские времена территория эта получила народное название «Пески». Теперь это  19-ый микрорайон.

Напротив поля, где ныне высится торговый центр «Пушкарёвское кольцо», располагался глубокий глиняный карьер. Там кипела работа. Глину везли на тачках вверх по карьеру, затем из неё готовили какой-то строительный материал. Тонкости технологии мне были совершенно неизвестны.

Барачный быт я помню смутно. Было мне тогда не более двух лет. А родился я в ноябре 1944 года, когда ещё гремели бои Великой Отечественной войны. Позже мама рассказывала: родив меня, она буквально на следующий день вышла на работу. Я убеждён, что сейчас таких женщин нет.

Отец был участником войны, воевал в Крыму. На фронт попал примерно за полгода до моего рождения. Имел два тяжёлых ранения, которые, конечно, впоследствии негативно сказались на его здоровье.

 

Я сын Петра и Ольги,

Потомков старины.

Я родился на Волге

В четвёртый год войны.

 

Как дань цветной природе,

Колючий снег частил.

Я о своём приходе

Всех криком известил.

 

В бараке холод лютый,

Промёрзли потолки.

Со стужею под руку

Гуляли сквозняки.

 

Ещё бои гремели,

А мама пела мне,

Склоняясь над колыбелью,

О солнце, о весне.

 

Послевоенные годы были очень трудными для всех без исключения. А уж для тех семей, которые воспитывали малолетних детей, годы эти утяжелялись многократно. В какой-то степени таким семьям помогал детский сад. Был такой среди бараков. Но детсадовское время я совершенно не помню. Словно из глубокого сна выплыл один эпизод. Я с каким-то мальчуганом отстал от группы. Устроившись за плетнём, мы рвали зелёные лепёшки клевера. Здесь-то нас и застукала воспитательница, и немедленно отправила в группу.

Ещё задолго до моего рождения, где-то в конце тридцатых годов, в нашей семье родилась моя сестрёнка Нина. Однако в возрасте двух лет, заболев, умерла. Для моих родителей это стало настоящим потрясением. Мама, показывая фотографию сестрёнки, не могла сдерживать слёз…

 

Солнца луч удивительно тонкий

Пробивается сквозь кусты.

Я пришёл на могилку сестрёнки,

Я принёс ей цветы.

 

Ей всего-то два годика было,

Когда вовсе не стало её.

В небе облако летнее плыло,

На могилке жасмин зацвёл.

 

Гладил я лепесток хрустальный,

Мне в ладонь пролилась роса.

И склонившись, как будто над тайной,

Я подумал: сестрёнки слеза.

 

В те, по-настоящему тяжёлые годы, всех без исключения жильцов бараков выручали огороды. Выращивали картошку, главную кормилицу, разные овощи. Невозможно представить, что бы произошло с нами, обитателями бараков, не будь огородной картофельной подмоги, а также Свияги, где ловили рыбу и разной купли-продажи тех же овощей.

В 1948 году наша семья переехала на засвияжскую улицу Автозаводскую. Автомобильный завод имени Сталина (ЗИС), эвакуированный в годы войны из Москвы в Ульяновск, наращивал производственные мощности. Для Засвияжского, а ранее, Сталинского района нашего города, он стал, несомненно, самым крупным и самым важным предприятием. Впрочем, других-то в Засвияжье в ту пору и не было, если не считать небольших строительных организаций.

Переезд наш не обошёлся без казуса. Родители, как они потом рассказывали, внесли в двенадцатиметровую коммуналку вещи, а сами отлучились по делам. Когда вернулись, увидели свои вещи на улице. Какой-то человек, видимо, возомнивший себя хозяином, решил со своим семейством вселиться в нашу комнату. Отцу пришлось поставить его на место. У нас был ордер на жильё. А у того только крики и ругань. Кстати, он же и заносил наши вещи в комнату. А потом извинялся…

Двухэтажный дом, в который мы вселились, построили пленные немцы. Тогда улица Автозаводская почти сплошь состояла из двухэтажных строений готического стиля. И наш дом в этом отношении ничем не отличался от других. С южной его стороны немцы соорудили колодец: воды ведь не было. Но зато в доме из кирпича даже в лютые морозы сохранялось тепло.

Пленных приводили конвойные. Работали немцы хорошо. Двухэтажки на улице Автозаводской почти все стоят до сего времени, хотя жить в них сейчас совершенно небезопасно. Многие в аварийном состоянии. Но люди живут, потому что переселение из аварийного жилья если и идёт, то очень и очень медленно.

По рассказам взрослых, пленных немцев содержали в специально отведённом месте напротив теперь уже бывшего завода гидроаппаратуры. Позже там размещалось предприятие «Стальконструкция». А немецкое кладбище было невдалеке от нынешнего Засвияжского трамвайного парка. Пленные постоянно хотели есть. Однажды мама несла с огорода картошку. Немцы протягивали руки, просили хоть несколько картофелин. Конечно, картошку она им дала. Пленных подкармливали все жильцы дома. Отходчивы российские сердца. Не было злобы на этих горемык.

Им приходилось несладко. Но при этом один из пленных, видимо, офицер, сносно говоривший по-русски, однажды заметил моей матери: «Как плохо вы живёте. У нас в Германии совсем другая жизнь…»

Но разве не Германия была повинна в том, что жили мы после войны бедно. Да и не могли мы в то время жить лучше. Страна только-только поднималась после тяжелейшей из войн. Очень скудное питание, плохие, без всяких удобств, жилищные условия, кое-какая одежда…

Через несколько лет после войны пленных немцев отпустили по домам. Но память о себе они оставили возведёнными жилыми домами.

 

Пленные немцы построили дом.

Стал он для нас спасением.

Обогревал он своим теплом,

Ставшее утешением.

 

В холод январский,

Назло всем ветрам,

Говор баварский

Слышался нам.

 

Мы не вникали в готический стиль.

Главное – крыша надёжная.

Видели, как конвоир оттащил

Немца, упавшего в обморок.

Пленные шли боязливым гуськом,

Шли, натыкаясь на доски.

Матери наши давали тайком

Немцам голодным картошки.

 

Сколько уж лет незабвенных прошло

Под черепичною кровлею.

В доме изношенном то же тепло,

Как и в годину суровую.

 

Мы, послевоенная ребятня, целыми днями пропадали на улице. Рядом с нашим домом стояло здание ФЗО, а при нём большая спортивная площадка. На ней устраивали футбольные баталии, играли также на огромном аэродроме ДОСААФ. Там теперь сплошь жилые дома, ДК автозавода, парк «Семья»… Сражались двор на двор, улица на улицу. На кон ставили, как правило, книги, чаще всего о войне. Проигравшая команда отдаёт выигравшей какое-либо из военных изданий.

Конечно, кроме футбола, занимались баскетболом, волейболом, настольным теннисом. Отдавали предпочтение командным видам спорта. Принимали участие в турнирах дворовых команд. Правда, проводились они нерегулярно. Популярной была и почти забытая сейчас лапта и городки.

В барачном детстве на 1-ой жилой площадке я перенёс много простудных заболеваний. Но самым серьёзным стало заболевание, полученное мною уже после переезда на Автозаводскую улицу. Было мне тогда лет пять или шесть. Пошли с ребятами играть почему-то на растворный узел. Он располагался недалеко от дома. Стояли довольно погожие майские дни. А я заигрался, долго сидел на сырой глине. Вечером у меня подскочила температура до 39 градусов. Ближе к ночи родители решали, что делать. Отец предлагал натереть меня водкой. Но затем от этого отказались. Вызвали «Скорую помощь». На ней меня и увезли в детскую больницу.

Утром меня осматривала, как я понял, медсестра, молодая и грубая особа. «Что за родители, - громко возмущалась она. – Не могли ребёнку подстричь ногти…»

Вскоре я попал на приём к врачу. Диагноз она поставила быстро и безошибочно: воспаление почек. Врач по-доброму беседовала со мной, назначила лечение. Весил я тогда, не поверите, более пятидесяти килограммов. Всё объяснялось просто: почки работали очень плохо. Была большая отёчность всего тела. Надавишь пальцем на руке или животе – и сразу оставалась впадина, которая медленно выправлялась.

Меня определили в палату, где лежал парень лет шестнадцати. Его состояние было ещё более сложным, нежели моё. Лечили традиционно: уколы, таблетки, разные микстуры. Однажды делали переливание крови…

Три месяца провёл я в больничных стенах. Надо отдать должное лечащему врачу: она, что называется, поставила меня на ноги. Огромное ей спасибо! Отечность спала полностью, температура, вес и другие медицинские показания нормализовались.

Между тем, в нашем доме по-прежнему не было никаких удобств. Правда, на Автозаводской установили водонапорные колонки. Деревянный туалет находился во дворе. Благо, сравнительно недалеко размещалась баня. Пищу готовили на пресловутых керосинках и керогазах. На то, чтобы вскипятить чай, уходило много времени. Но и к такому жилью, и к таким «удобствам» люди относились понимающе. Верили, что трудности носят временный характер. Жизнь продолжалась…

 

Мы жили в тесной коммуналке –

Двенадцать метров на троих.

Но для родителей моих

Казалась комната подарком.

Послевоенная разруха. Победа!

Долгожданный мир.

И озарялось солнцем небо –

Под солнцем не было квартир.

А было много коммуналок,

Ещё людей-очередей.

Всё это в памяти осталось,

Всё вместе с ликами вождей.

Дрались на лестнице соседи,

Мирились и в любви клялись.

Орденоносец дядя Федя,

Напившись, крыл всю нашу жизнь.

А жизнь неслась без остановок,

Без остановок жизнь неслась.

И с горя голосили вдовы,

Любимые любили всласть.

Страна вставала из разрухи,

И становилась явью быль,

И получали люди в руки

Ключи от новеньких квартир.

А мне по-прежнему так жалко

Двенадцать метров на троих.

Тогда спасала коммуналка

Меня, родителей моих.

 

Родной брат отца Александр Фёдорович Ташлинский в конце войны попал в плен, и оказался в концлагере, в Австрии. Обо всём этом он рассказывал, когда приезжал к нам погостить вместе с женой. Был он невысокого роста, плотного сложения. В компании довольно улыбчивый, он неизменно мрачнел, когда говорил о концлагере. Военнопленных ставили на тяжёлые физические работы. Выдерживали далеко не все. Кто не мог работать по причине крайнего физического истощения – расстреливали.

В концлагере (дело было в конце войны) группа военнопленных задумала совершить побег. В эту группу входил и брат отца. Однако незадолго до побега, один из группы, оказавшийся провокатором и подлецом, сдал немцам всех участников готовившегося побега.

Всех их избивали по нескольку раз в день. Издевательства продолжались долго. Но, удивительное дело, их не расстреляли. В конце войны фашисты уже, видимо, не хотели лишних жертв. Но изуверствовать продолжали.

В тот день, во время застолья, когда мужчины изрядно выпили, Александр Фёдорович очень эмоционально рассказывал о том, что вытворяли фашисты. Неожиданно и быстро он снял рубашку и майку, и все увидели на его спине ясный след от вырезанной пятиконечной звезды. «Вот что они оставили мне на память…»

Увиденное ошеломило меня. Почти физически я почувствовал страдания нашего родственника, русского человека в далёком австрийском концлагере…

Александр Фёдорович больше не бывал у нас. Он жил и работал в Челябинске, тяжело потом болел, и скончался, когда ему было ещё далеко до пенсионного возраста.

Тем не менее, все мы, мальчишки нашего двора любили фильмы о войне. К нашим услугам был клуб «Строитель». Размещался он в жилом бараке, но популярность завоевал быстро. Билеты в кассе покупали за десять и даже за пять копеек. Причём деньги мы зарабатывали, собирая и сдавая металлолом во «Вторчермет». Вырученных копеек вполне хватало и на кино, и на конфеты.

 

Киномеханик Лёшка,

Тебя я вспомнить рад.

Маячит у окошка

Твой киноаппарат.

 

Был мир донельзя малым,

И скучным был подчас.

Но лента открывала

Его красу для нас.

 

И, сидя в тёмном зале,

Дыханье затаив,

Мы как бы уплывали

В просторы без границ.

 

И сразу забывали

Свой неказистый кров.

Себя мы представляли

В прекрасном из миров.

 

Счастливые мгновенья,

Волшебное кино.

Мы ждали воскресенья,

Чтоб в клуб, не чуя ног…

 

Спасибо тебе, Лёшка,

Ты был наш проводник.

Вела кинодорожка

К познанью напрямик.

 

Несколько раз мы всей семьёй ездили на родину отца в Елшанку. Он показывал, где размещался их родительский дом. Потом был страшный рассказ о расстреле сельских комбедовцев (комитет бедноты) белыми во время гражданской войны. Отец, в то время семилетний мальчуган, стал свидетелем жуткой расправы наравне со всеми жителями села. Был среди расстрелянных и наш родственник. Спастись каким-то чудом удалось лишь одному комбедовцу. В селе до сих пор сохранилась стена из красного кирпича, возле которой расстреливали активистов, выступающих за советскую власть.

После мы гостили у знакомых отца. Хозяина дома не было, а его жена, строго поглядев на меня, предупредила: «Когда придёт, молчи…» И тут открывается дверь, и входит бравый, высоченный дед с белой, как лунь, бородой. Я смотрю на него и вижу: вместо носа у старика глубокий провал. Это произвело на меня, что называется, неизгладимое впечатление. Потом отец рассказывал, что в молодости деда лягнула лошадь. Такое не забывается.

Как-то незаметно подошла школьная пора. Тот день 1 сентября выдался по-летнему солнечным и тёплым. Нас, первоклашек, распределяли по классам. Я попал в 1-ый «а» средней школы № 37. В песне поётся: «Школьные годы чудесные…» Поначалу так и было. Первый класс, первая учительница. Звали её Елена Михайловна Салина. Добрая и отзывчивая, она была педагогом по призванию. Терпеливо и настойчиво учила нас выводить в тетради буквы и цифры, выразительно читала стихи и рассказы разных поэтов и писателей.

Читать, хотя и коряво, я умел до школы. А в первом классе продолжал совершенствовать чтение, первые уроки которого получил от родителей. Отец приносил из библиотеки книги, среди них и детские, давшие толчок к чтению. Четвёртый класс я заканчивал уже в новой засвияжской школе, куда нас перевели вместе с первой учительницей. А дальше, в старших классах, было много разных учителей, но, странное дело, уроки становились скучнее, да и учился я далеко не примерно. Занятия совершенно не увлекали меня. Было просто неинтересно. Потому случались нелицеприятные беседы с родителями и учителями.

Может быть, всё это проистекало ещё и от того, что в школе царил матриархат. Учителей-женщин – подавляющее большинство, а вот мужчин – раз, два и обчёлся. Я же убеждён: именно мужского воспитания и влияния очень недостаёт в наших школах. Потому и запомнились мне более всего двое: математик Александр Иванович Жмырёв и преподаватель физической культуры Иван Дмитриевич Балашов.

Продолжать учёбу в дневной школе я не хотел. Объявил родителям, что пойду работать на завод. Ни мама, ни отец не протестовали. Их условие было единственным: наряду с работой продолжать учёбу и получить среднее образование. Я охотно согласился. Но на завод меня поначалу не брали. Потом всё же устроился с помощью отца. Он работал в заводской охране.

А во дворе, в нашем подростковом кругу, царил дух товарищества. Если случались драки – действовал неписаный закон улицы: лежачих не бьют. Порой мы откровенно враждовали с учащимися ФЗО. Правда, впоследствии, когда стали постарше, у нас сложились с ними нормальные отношения, и ссоры прекратились. Объединял всё тот же спорт, которым все мы занимались, что называется, в охотку. И многим эти занятия пригодились в дальнейшей жизни.

Ещё в школе на уроках труда мы осваивали азы токарного дела. Пробовали изготавливать на станках простые изделия: болты, гайки и другой разного вида крепёж. Вот и на завод я пошёл учеником токаря. Моего наставника, бывшего фронтовика, дядю Сашу Завражнова с полным основанием можно было называть интеллигентным человеком. У него была правильная русская речь, приятные, вежливые манеры. Это отличало его от других цеховиков. И работал он всегда собранно и аккуратно. Ещё он по праву считался хорошим рационализатором.

Мне он терпеливо рассказывал о марках сталей, допусках и посадках, показывал, как правильно затачивать резцы и свёрла, давал самостоятельные задания.

 

Станочный гул. Он навсегда со мною.

И этот путь короткий и прямой.

Вставал всегда я наравне с зарёю,

И в цех шагал из шумной проходной.

 

Завод, завод, громадный и железный,

Меня ты принял, словно пожалев.

Рабочий люд, мозолистый и честный,

Делил со мной и радости, и хлеб.

 

Мне за станком хотелось петь о цехе,

Чтоб песнь летела выше облаков.

Я в юности свою судьбу здесь встретил,

Ей посвятил я лучшие из слов.

 

Характер мой мужал под звон металла,

Чтоб стать таким же твёрдым, как металл.

А за окном заря уже вставала,

Я вместе с нею на завод шагал.

 

Рабочие смены пролетали быстро. Восемь часов за станком на ногах – пустяк. По молодости, это было совсем не трудно. А после смены бежал на уроки в вечернюю школу. Входил в класс, а там люди совершенно разных возрастов: от шестнадцати до пятидесяти и более лет. Абсолютное большинство, знающие жизнь люди. И все вместе мы, шаг за шагом, постигали знания в объёме средней школы. Огромное спасибо нашим терпеливым учителям. Они вкладывали в благородное дело обучения свою душу и сердце.

Работать и учиться, конечно, нелегко. Но цель, которую я поставил, была достигнута. Получил рабочую специальность и закончил вечернюю среднюю школу.

С тех пор прошло много лет, многое изменилось, но в памяти навсегда остались замечательные годы детства и юности.

 

 

Зелёная фуражка

 

Я бережно храню её уже свыше 50-ти лет. И непременно надеваю 28 мая, когда всей семьёй отмечаем День пограничника. Никогда не думал, что попаду именно в погранвойска. А когда узнал об этом, передо мною невольно возник книжный образ легендарного Никиты Карацупы с его верной собакой Индусом. Более 300 нарушителей государственной границы задержал герой-пограничник.

В то время я не имел никакого понятия о службе стражей рубежей нашей страны. Эта служба представлялась мне, конечно же, романтичной, безусловно, мужественной и даже загадочной. В детстве мы, дворовая ребятня, по многу раз смотрели фильм «Застава в горах». Он вселил в нас восторженные впечатления. И, наверное, каждому из нас хотелось быть вместе с теми отважными воинами границы, задерживать коварных иностранных лазутчиков, вступать в смертельные схватки с ними. Но всё это наивные детские грёзы. Реальность же, я бы сказал, куда прозаичнее и обыденнее.

Итак, я получил повестку явиться на сборный пункт. В тот же день мне вручили аттестат об окончании средней школы рабочей молодёжи. А на следующий день намечался выпускной вечер, на который я уже не попадал. Жаль, но что поделаешь.

Пожалуй, стоит опустить сентиментальные моменты проводов в армию, а также почти трёхдневный путь по железной дороге до места назначения. Нам до последнего момента не сообщали, где конкретно предстоит служить. Офицер, сопровождавший нас, говорил, что едем в сторону Ленинграда. Но на следующий день местность, которая проплывала перед окнами вагонов, начисто опровергала слова офицера. По далеко тянувшимся пескам важно вышагивали два двугорбых верблюда…

Уже на месте нам объявили: «Вы прибыли в город Ленкорань, в 44-ый Пограничный отряд Закавказского военного округа». Служить предстояло в Азербайджане, на границе с Ираном. Впрочем, до службы непосредственно на границе, было ещё далековато. Более чем трёхмесячная подготовка в учебном пункте – вот что ожидало нас. Вместе с несколькими земляками меня определили в третий взвод первой роты, где нашим командиром стал лейтенант Б. Про него ходили разные небылицы. А старослужащие говорили, что Б. будет гонять нас, молодых, что называется, до упаду. Так что, мол, ребята, готовьтесь и запасайтесь терпением.

Мне лейтенант Б. показался излишне суровым и довольно закрытым человеком. Дистанцию, которая отделяла его от нас, молодых, держал отменно. Никакой фамильярности и даже улыбок. Каменное лицо и короткие, жёсткие приказы. Пожалуй, это были те самые ежовые рукавицы, в которые мы угодили. Любимая фраза лейтенанта: «Рядовой, если у вас не голова, а продолжение шеи, то постарайтесь заиметь её». Правда, было немного непонятно, что нужно заиметь – шею или голову. На первых порах было трудно втягиваться в режим военной подготовки. Занятия: огневая, строевая тактическая, физическая подготовки, - всё шло без малейших сбоев. Максимальные нагрузки выматывали. К тому же в Ленкорани столбик термометра поднимался до тридцати семи-тридцати восьми градусов. От пота гимнастёрки становились белыми и жёсткими. И вправду, солдатский хлеб всегда с солью.

Однажды, после полевых тактических занятий на испепеляющей жаре, возвращались в учебный цункт. И тут весь наш усталый строй слышит команду командира взвода Б.: «Газы!» Мы натянули противогазы, и последовала новая команда: «Бегом!» Разумеется, побежали. Но буквально через два десятка метров дышать стало невозможно. Действовали, кто как: откручивали шланг противогаза или приподнимали его, чтобы глотнуть воздуха, пусть даже раскалённого. После такой пробежки, пот из наших противогазов лился как из ведра.

В другой памятный день наш третий взвод под командованием лейтенанта Б. отправился на берег Каспийского моря. Но ни о каком купании и речи не было. Командир взвода скомандовал: «Наполнить вещмешки песком…» В свой вещмешок я насыпал этого самого песка буквально под завязку. Б. объявил построение. А потом приказал: «Бегом на спортгородок учебного пункта…» Лямки вещмешка остро врезались в плечи, многокилограммовый груз сбивал дыхание. Но никто из нас не спасовал, не дрогнул. Морской песок высыпали на упомянутом спортгородке и лично у меня после этого было такое ощущение, словно гору с плеч свалил.

Лейтенант Б. особое внимание уделял огневой подготовке: « Все вы должны отлично стрелять. А для этого будем интенсивно тренироваться…»

В данном случае он, безусловно, был прав. Что за пограничник, не умеющий метко стрелять? Стрелковые тренировки стали ежедневными. Результаты каждого анализировались  командирами отделений. Указывалось на ошибки, а работа над их исправлением велась постоянно.

Лейтенант Б. внушал: «Наполеон каждое утро целился в подвешенное яблоко до тех пор, пока яблоко не троилось в его глазах. Таким образом он достиг совершенства в стрельбе…» Вскоре мы побывали на, если можно так выразиться, показательных стрельбах. Старослужащие пограничники поражали различные цели с разных дистанций. Меня удивила убойная сила автомата Калашникова. С расстояния, примерно, 50-ти метров пуля автоматчика пробила рельс. Я бы не писал об этом, если бы не стал очевидцем такого факта.

Кроме огневой подготовки, упорно занимались строевой , тактической, физической.  С физо не всё поначалу ладилось. Лишь очень немногие «на гражданке» увлекались и занимались гимнастикой. А на учебном пункте обязательными были упражнения на перекладине (или, попросту, турнике), брусьях, требовалось также уметь прыгать через коня.

До армии я отдавал предпочтение командным видам спорта: в первую очередь футболу, затем волейболу, баскетболу, играл в лапту, любил лёгкую атлетику. Однако на учебном пункте главной была гимнастика. Потребовалось определённое время, чтобы постепенно освоить гимнастические упражнения.

Занятия в учебном пункте я бы назвал так: непрерывное движение. Физические нагрузки росли по мере постижения воинских дисциплин. Подчас усталость валила с ног. В конце каждого дня хотелось только одного: побыстрее добраться до койки, услышать такую желанную команду: «Отбой!»

Отмечу, несомненно, важную деталь. У нас проходило вполне официальное соревнование на звания лучшей роты, лучшего взвода, лучшего отделения. Всего было три роты, в каждой по три, а то и по четыре взвода. Соперничество подкреплялось регулярными выпусками «Боевых листков», в которых сообщалось об успехах той или иной роты или взвода. И сама подготовка в учебном пункте была разделена на два этапа. Первый – полуторамесячный. Он показал, что наш третий взвод первой роты по всем статьям опередил остальные учебные подразделения. В соревновании мы заняли первое место. Это, конечно, радовало. Всё-таки почётно быть победителем.

Несмотря на успех, лейтенант Б. по-прежнему сохранял суровое выражение лица, всё тот же непререкаемый тон. «Будем продолжать работать по системе третьего взвода,» - заявил он. Эту самую систему он ввёл в оборот своей речи с самого начала занятий в учебном пункте. И нередко упоминал о ней.

Для нас она означала те же повышенные физические нагрузки, преодоление всевозможных тягот службы «через не могу». Преодолевать нам, конечно, помогали командиры отделений нашего взвода.

Гораздо позже я написал такое полушутливое-полусерьёзное стихотворение.

 

Летели пули в «молоко», -

Сержант ругался.

В «учебке» было нелегко,

Но я старался.

До блеска чистил автомат

И бегал кроссы.

Но недоволен был сержант,

Казалось, вовсе.

Нам предстоял учебный бой –

Не дать бы маху.

Сержант повёл нас за собой:

«Вперёд, в атаку!»

Мы быстро шли до рубежа,

Где окопались.

Противник в панике бежал,

А мы остались.

Мы дружно крикнули: «Ура!

Сержанту – слава!»

Он вёл к победе нас вчера

Весь день устало.

И вновь шагаем среди тьмы –

Чуть видно автоматы.

И верим свято в то, что мы

Бывалые солдаты.

 

Конечно, «бывалыми» в то время мы не были. Предстояло много постигать в воинской службе. В этой связи для нас, несомненно, важным стал успех взвода после первого этапа «учебки». Успех следовало закрепить. Лейтенант Б. продолжал увеличивать нам, молодым солдатам, физические нагрузки. Он, видимо, решил форсировать события, считая, что таким образом взвод покажет ещё более лучшие результаты. Но так бывает далеко не всегда. К примеру, на одной из соревновательных стрельб наш взвод показал довольно посредственный результат. Потом мы вовсе не преуспели в тактической и строевой подготовках…

Командир взвода перед строем спрашивал: «Почему, по какой причине произошёл сбой?» Все молчали, «а ларчик открывался просто». Перетренированность сказалась негативно. Думаю, что лейтенант Б. понял свою стратегическую ошибку. Во всяком случае преодолений «через не могу» стало меньше. А упущенное мы старались наверстать. Удалось это, увы, не полностью. «Учебку» наш взвод завершил, заняв лишь третье место. Правда, неудачей такой показатель не назовёшь, но ведь потенциально мы вполне могли стать первыми.

Через день после окончания учебного пункта я, наконец, увидел на лице командира взвода Б. улыбку. На его погонах светилась от счастья третья звёздочка. И теперь уже старший лейтенант важно прохаживался перед солдатами, давал советы по дальнейшему прохождению службы.

Но вначале было торжественное принятие воинской Присяги. В письме родителям я написал, что после принятия Присяги и окончания учебного пункта или курса молодого бойца стал уже не начинающим, а продолжающим службу солдатом.

Продолжать поначалу пришлось в комендантской роте пограничного отряда, а затем меня направили на 14-ую пограничную заставу. Уже вовсю хозяйничала осень, моросили нудные дожди. В такое время года я и приступил к службе на границе. Обстановка для меня на первых порах была непривычной. Сопки, поросшие лесом, как на нашей, так и на сопредельной сторонах. А граница проходила буквально невдалеке от заставы, по небольшой реке, а, точнее, узкой и мелкой речушке. Мысленно сделаешь несколько шагов – и ты уже в Иране. А там – небольшое по нашим меркам селение. Деревянные дома, причём без труб на крышах. Топили «по-чёрному». Рядом – рисовое поле, огороженное верёвками, на которых висели банки и прочие предметы. Дело в том, что на поле часто наведывались кабаны. И когда они переходили верёвочное заграждение, банки гремели. Иранцы выбегали и гнали прочь незваных гостей.

Чуть выше селения, через автотрассу Астара – Ардебиль, находилась школа. Впрочем, школой, в нашем представлении, её назвать было трудно. Какая-то невзрачная маленькая избушка. Каждое утро два молодых учителя на велосипедах приезжали давать уроки своим ученикам.

Учителей мы уже знали в лицо. На вышке поста наблюдения рассматривали иранскую территорию в БМТ (большая морская труба). Левее, метрах в 150-ти стоял иранский пост, маленькое деревянное строение. А несколько выше, у подножия лесистой сопки, размещался солидный дом какого-то, несомненно, богатого человека. К нему часто наведывались гости, тоже, конечно, не бедные люди.

По автотрассе Астара – Ардебиль то и дело проезжали легковые машины и пассажирские автобусы. Бывало, легковая на прочных шинах https://tyre-service.kz/ тормозила напротив заставы, из неё выходил незнакомец или несколько незнакомцев и фотографировали нашу территорию. Такое повторялось не раз и не два…

Я начинал службу младшим пограничного наряда. Охранял границу вместе со старослужащими, или «стариками», людьми опытными и умелыми. Кстати, почти весь третий год службы представляли украинцы. Донецк, Харьков, Одесса, Житомир, Днепропетровск… Да и «второгодники» (второй год службы) тоже были в основном с Украины. А мы, молодые, сплошь большая Волга: Куйбышев (ныне Самара), Ульяновск, Саратов… Никакой, так называемой «дедовщины» на заставе не было. «Старики» не притесняли молодых. Наоборот, помогали. Да и о какой «дедовщине» могла идти речь, если каждую ночь и день мы несли службу на границе буквально бок о бок.

Пограничные войска, пожалуй, единственные в наших Вооружённых Силах, где нет общего для всех «подъёма» и «отбоя». К примеру, я иду на службу в десять часов вечера, а возвращаюсь в три часа ночи. Это значит, что «подъём» у меня будет в одиннадцать часов утра. И так для каждого наряда индивидуально. Старшина каждый день составлял своеобразную выписку, в которой против фамилий пограничников значился последующий распорядок дня. Кто-то шёл на заготовку дров, кто-то на уборку в казарме, другим давали задание на обработку КСП (контрольно-следовая полоса), или помогать поварам  на кухне. Все хозяйственные работы мы выполняли своими руками. Никаких гражданских лиц на заставе не было, как и никаких сверхсрочников.

Пожалуй, основной нашей проблемой в то время был дефицит сна. Недосыпали постоянно. Придёшь ночью со службы, только ляжешь – раздаётся многократно усиленный зуммер: сработала сигнальная система. И тут же команда дежурного: «Застава в ружьё!» Хватаешь автомат и бежишь со всех ног перекрывать заранее назначенный тебе участок границы. Тревожная группа во главе с офицером и инструктором службы собак моментально выезжает на УаЗике. Им первыми нужно быть на месте, где сработала сигнальная система. Инструктор ставит собаку на предполагаемый след. Но чаще всего система срабатывает по причине дождливой погоды или просто пробежал какой-либо зверёк.

Возвращаемся на заставу, чтобы хоть немного вздремнуть. Но каждому ясно: полноценного сна нет и вряд ли будет. Зато с питанием никаких проблем не испытывали. Повара умело готовили пищу. А уж отсутствием аппетита никто не страдал. Даже ужин у нас состоял, как правило, из трёх блюд. Одно из них – сверхраскладки. Кроме того, ночным нарядам выделялось молоко и что-либо из фруктов.

Словом, застава – это маленькая крепость, задача которой – решительно пресекать попытки иноземцев проникнуть на нашу территорию. Мы располагались, говоря языком военных, на оперативном направлении. Поэтому попытки нарушений государственной границы вовсе не исключались. Задерживали и нарушителей.

Один из поваров, который по долгу службы занимался приготовлением пищи, изредка, но выходил на охрану границы, как, впрочем, и другие повара. Но старослужащему повару повезло больше, чем другим. Он участвовал в двух задержаниях. За первое он и весь пограничный наряд получили благодарности, а вот во втором случае наряд преждевременно открыл стрельбу, хотя, как позже выяснилось, в этом не было никакой необходимости. Естественно, на этот раз благодарностей им не объявляли.

Конечно, нарушения границы случаются далеко не каждый день. Между тем, самым опасным считается, когда нарушитель уходит за кордон с нашей территории в сопредельное государство. Если он успел пересечь границу, не побежишь же за ним в тот же Иран. Сам окажешься нарушителем. Наш начальник, майор Фильчаков, вполне лояльный человек раньше возглавлял другую заставу. И там произошло описанное мною выше. Нарушитель ушёл в Иран. Тогда срок получил лейтенант-связист, потому что не сработала сигнальная система. Офицеры заставы каждодневно напоминали нам о том, как важно быть бдительными во время несения службы, не допускать никаких отклонений от воинской дисциплины.

Случались и довольно смешные ситуации. Однажды я, тогда уже старший пограничного наряда, пошёл на службу с первогодком, пареньком из Саратова. Замечу, что южные ночи очень тёмные, хоть глаз коли. Я поставил ему задачу на охрану, и мы расположились неподалёку друг от друга. Прошло какое-то время, и вдруг раздаётся громкий треск сучьев и веток. Условным знаком подзываю младшего наряда, тихо говорю ему, чтобы занял позицию левее от меня. А сам выдвигаюсь навстречу этому треску. Приближаюсь и вижу: что-то тёмное пытается выбраться из сплетения деревьев и кустов. Подхожу ещё ближе, так и есть: корова с иранской стороны забрела к нам в гости. Подозвал младшего наряда, и вдвоём прогнали животное на сопредельную территорию.

Надо сказать, что на нашем участке границы водилось много зверей: кабаны, волки, рыси, шакалы… Обитал в чащобе и леопард. На него пытались охотиться, но неудачно. Он всё время уходил невредимым. Один из пограничников на гражданке был страстным охотником. На диких тропах вдоль границы он ставил хитроумные петли на зверей. Когда я в очередной раз шёл на службу, он намекнул, чтобы я проверил одну из троп. Незадолго до смены нашего наряда пошли по этой тропе. И увидели запутавшегося в петле камышового кота. Он был мёртв, потому что в петлю попал, видимо, много дней назад. Взвалил я этого довольно большого дикого кота на плечи и принёс нашему любителю охоты. Он заготавливал шкуры и при удобной оказии отправлял в какую-то заготконтору.

Иногда, в свободное от службы время, выходил на охоту и начальник заставы. Помню, ему удалось подстрелить здоровенного кабана. Тащили его пятеро пограничников, а мясо ели все без исключения.

Как-то в очередной раз ночью нас подняли по тревоге. Очень коротко объяснили: на соседней с нами тринадцатой заставе горит лес. На грузовой машине выехали на место. Лес горел высоко на сопках. Долго добирались до бушующего пламени. Огонь был низовой. Тушили, кто лопатами, кто другими подручными средствами, а кто просто затаптывал пламя ногами. Других средств пожаротушения не было.

Полностью потушить огонь нам так и не удалось. Мы были очень ограничены во времени: многим нужно было готовиться выходить на службу, к тому же, по сути, тушить пламя было нечем. На счастье, уже на следующий день пошёл дождь. Был он довольно продолжительным. Таким образом, пожар был потушен.

Говорят, что число тринадцать несчастливое. На этот счёт много разных, порой противоположных суждений. Но применительно к тринадцатой заставе, судя по услышанным нами рассказам, действительно подходит определение -  несчастливая. В далёкие двадцатые-тридцатые годы прошлого столетия, её, опять же по рассказам, дважды вырезали. Причём, одна и та же банда с иранской стороны. Застава неудобно расположена. Её окружают высокие лесистые сопки. А сама она у подножия этих сопок, как бы на дне колодца.

В середине шестидесятых, во время нашей службы, да и, конечно, до нашей, тринадцатую укрепили и усилили. Пограничники зорко охраняли рубежи, и она была на хорошем счету в Ленкоранском пограничном отряде. Как, впрочем, и наша четырнадцатая. Когда подходило время инспекторской проверки, начальник нашей заставы обычно говорил: «Давайте сдадим инспекторскую на твёрдую четвёрку. На отлично не надо. То и дело будут приезжать различные комиссии, то за опытом, то с проверками. Начнут «дёргать» и меня и вас. Зачем это нужно…?»

Он был опытным офицером, и, безусловно, понимал толк в службе, как и его заместители по боевой и политической подготовке. Инспекторские проверки мы действительно сдавали на «хорошо». А когда (довольно редко) приезжали проверяющие, то непременно в полном порядке находили, как службу на границе, так и эффективность занятий с личным составом.

В шестидесятые годы отношения нашего тогда ещё Советского Союза с Ираном были вряд ли дружескими. Обстановка на границе оставалась беспокойной, а порой и довольно напряжённой. Нередко предпринимались попытки нарушений государственной границы. Но все они, как правило, решительно пресекались нами, пограничниками Ленкоранского 44-го погранотряда Закавказского Военного Округа.

У меня заканчивался второй год службы, когда на заставу стали поступать сообщения о конфликтах на советско-китайской границе. День ото дня там усиливались беспорядки. Вскоре стало известно: в нашем пограничном отряде формируют большую группу военнослужащих для отправки на укрепление границы с Китаем. Отправляли пограничников только второго года службы. В их число попал и я вместе с другими ребятами с нашей заставы. Всего же набиралось приличное количество пограничников.

Поначалу мы прибыли в Баку, откуда на пароме переправились через Каспийское море в туркменский город Красноводск. Затем поехали поездом до Ашхабада, далее – в Ташкент. Было начало апреля 1966 года. В столице Узбекистана стояла по-летнему жаркая погода. Вовсю цвели фруктовые деревья. Солнечный, приветливый город утопал в зелени.

Тогда мы, конечно не ведали, что буквально через две недели после нашего отъезда в Алма-Ату, в Ташкенте начнётся страшное по масштабам и разрушениям землетрясение. Столицу Узбекистана после этого бедствия восстанавливала вся страна.

Нам же по приезде в Алма-Ату сообщили, что служить придётся в только что создающимся Коктуминском пограничном отряде, в восточном Казахстане.

Представьте себе голую степь с гуляющими шальными ветрами и где-то очень далеко виднеющимися очертаниями больших и малых гор. Словом, вокруг раздолье, но местность абсолютно не похожая на ту, в которой мы служили. По вечерам нас донимали большущие комары. От них порой не спасало и хэбэ. Этих комаров мы сразу же назвали офицерскими.

В степи стояли дощатые казармы, столовая, солдатский клуб, баня, примитивный спортгородок. Нам организовали десятидневные занятия по боевой, строевой и физической подготовке, чтобы, видимо, мы могли лучше адаптироваться в новых условиях. Занятия по физо вёл капитан со строгой фамилией Генералов. Мы его тут же переиначили на «генерала Капитанова». Невысокого роста, худой и в возрасте, когда надо бы уже иметь звание, быть может, не ниже подполковника, он никогда не показывал выполнения того или иного упражнения на перекладине или брусьях. Только командовал «подход к снаряду» и «отход от снаряда». Был у него, как судачили в отряде, третий разряд по шашкам, что вызывало ироничные усмешки.

После десятидневных занятий нас отправили по заставам. Мне выпало служить на заставе по названию Арасан. Стояла она на окраине казахского села, на далёком расстоянии от границы. Но организация службы была такова, что разные группы пограничников отправляли на погранпост, находящийся на пастбищах в предгорьях. Десять дней несёт службу одна группа, затем её меняет другая на те же десять дней…

Где точно проходит в горах советско-китайская граница никто толком тогда не знал. Говорили неопределённо: где-то за тем вон перевалом. Дело в том, что граница с Китаем в то время не была демаркирована. То есть точного обозначения её на местности не существовало. Отсюда неразбериха, разное толкование пограничных участков.

В настоящее время граница с Китаем полностью демаркирована, рубежи чётко обозначены. А в шестидесятые годы и ранее такого не было. Как-то на заставу приехал казах, начальник районной милиции, майор по званию. Он просил помощи: выделить группу пограничников для проверки в погранзоне паспортного режима. Начальник заставы, капитан Песоцкий, внешность которого напоминала Э. Хемингуэя, тут же распорядился сформировать такую группу. Вскоре все десять человек, в числе которых был и я, построилась для получения задания. Каждому конкретно наметили участок для проверки.

Мне досталось довольно пустынное место, но скучать не пришлось: показалось большое стадо овец и чабан, сравнительно молодой ещё человек с длинным кнутом в руке. Когда он подошёл, я представился и попросил у него паспорт для проверки. Суетливыми руками чабан извлёк из своей одежды какой-то объёмный документ бледно-жёлтого цвета. Я открыл его, и остался в совершенном недоумении: у пастуха… китайский паспорт. Спрашиваю: «Откуда он у вас?» Он показал кнутом в сторону границы, и очень плохо сказал по-русски: «Пасу овец и там, и тут.» Откуда у него китайский паспорт, чабан так и не объяснил. Ничего себе, думаю: пасёт и тут и там. И это в пограничной зоне. Отбирать документы мы не имели полномочий. Однако факт этот я зафиксировал самым подробным образом. Но вся эта история осталась для меня загадочной.

В тот же день встретил я другого человека, мужчину лет 40-45.  Также попросил предъявить паспорт для проверки. Он протянул мне свой «серпастый, молоткастый.» И что же? Паспорт этот следовало менять ещё десять лет назад. «Почему не поменяли?» «Да и так сойдёт, - равнодушно ответил мужчина.

Теперь вы наверняка поняли, как обстояли дела с паспортным режимом в том населённом пункте Казахстана, рядом с границей. Поэтому совсем не случайно попросил помощи у пограничников начальник тамошней милиции. Ближе к вечеру вся наша группа доложила ему о всех выявленных нарушениях, а он дал команду своим сотрудникам самым тщательным образом следить за соблюдением паспортного режима в районе, а нарушителей привлекать к строгой ответственности.

Начальник милиции поблагодарил нас за работу и пригласил в свой дом на обед, а точнее, на ужин. В просторной комнате переговаривалось несколько казахов. Ну и мы явились в качестве гостей. Вскоре казахи, закатав верхнюю одежду до локтей, по очереди вымыли руки и уселись по кругу на пол. Вошла хозяйка с большим, нет, не блюдом, а скорее, с тазом, доверху наполненным жиром и мясом. Это был бешбармак, пожалуй, любимая еда казахов. Угощение заняло своё место в центре круга. И все, кто сидел на полу, стали руками извлекать из громадной посудины мясо. Жир стекал по их рукам едва ли не до локтей, и они слизывали эти жирные ручейки…

Мы наблюдали за трапезой, скромно стоя у дальней стены. Через несколько минут хозяин попросил жену, чтобы та угостила нас. «Положи им мясо в тарелки. Дай ложки или вилки. Пусть сядут за стол…» Хозяйка всё исполнила в лучшем виде. Мы сытно поужинали, а казахи ещё пили водку.

- Ребятам налить? – спросила хозяйка мужа.

Тот отрицательно покачал головой: - Ни в коем случае. Что мне потом скажет начальник заставы?

Между тем наша служба по охране государственной границы шла своим чередом. На дальних и на ближних рубежах пограничные наряды честно выполняли свой воинский долг. Особенно напряжёнными были дни, когда наша великая страна отмечала различные праздники: годовщины Великой Октябрьской Социалистической революции, День Победы, Первое Мая. В эти дни на всех заставах СССР объявлялась усиленная охрана границы.

В один из таких праздников довелось мне быть в пограничном наряде с рядовым Муминовым. Застава, где я служил, не была конной, но на пограничном посту держали несколько лошадей. Их использовали для дальних маршрутов. Вот мы с Муминовым и отправились верхом на целых двенадцать часов, взяв с собой, положенный в таких случаях, сухой паёк. У меня не было опыта верховой езды, у посланца солнечного Таджикистана такой опыт имелся. В принципе, держался в седле я нормально, и лошадь у меня была спокойная. Звали её почему-то Гитара. Но Муминову (горячая кровь) не терпелось скакать быстрее.

- Давай галопом, - подначивал он.

- Лучше рысью, - отвечал я.

В конце концов он соглашался:

- Ну ладно, давай рысью.

Мы объехали все предгорья, побывали на горных пастбищах, встретились со множеством людей. Ничего подозрительного не обнаружили. На пастбищах, в юртах чабаны угощали нас кумысом и даже предлагали водку. Алкоголь мы отвергали сразу, а вот кумыс пили с удовольствием.

На пограничный пост вернулись, когда уже вечерело. Метров за двести до него я спешился. С непривычки гудела спина, а после того, как мои ноги коснулись земли, мне показалось, будто всю жизнь сидел на бочке. И вот ведь ирония судьбы. Позже в моём военном билете появилась запись: «кавалерист».

На погранпосту у нас не было ни одного офицера. Командовал сержант срочной службы. Пищу готовил солдат, имевший навыки повара. Скоропортящиеся продукты хранили в горной речушке, которая протекала неподалёку. Вода в ней не уступала холоду льда. Поэтому никакого холодильника не требовалось. Изредка на пост наведывались офицеры пограничного отряда и погранзаставы. Однажды повар угощал заместителя начальника заставы. Приготовил картофельное пюре с котлетой, которая превышала размер обыкновенной раза в три.

- Хорошо живёте, - молвил замнач, уплетая обед за обе щёки. – Откуда столько мяса?

Повар тут же нашёлся:

- Да это мы, товарищ капитан, два дня назад рысь убили. Вот и запаслись…

Вернувшись, замнач докладывал начальнику заставы:

- На пограничном посту всё нормально. Службу пограничники несут бдительно, а питаются очень даже калорийно. Недавно убили рысь, так что с мясом у них никаких проблем. Вот и меня угостили…

Начальник заставы улыбнулся, и не по воинскому Уставу, а по-отечески просто сказал заместителю:

- Юра, да разве рысь едят. Это же кошка. Разыграли тебя солдаты.

Об этом разговоре слышали пограничники, и вскоре узнали мы на погранпосту. Никакой рыси, конечно, не было. Повар приберёг мясо на случай приезда офицеров и, чтобы не ударить в грязь лицом, приготовил ему очень сытный обед. Историй, смешных и разных, было много. Обо всех не расскажешь. Да и вряд ли это нужно.

В июне 1967 года истекал срок моей срочной службы. А из пограничных войск я уволился в сентябре того же года. Отслужил в общей сложности три года и три месяца без отпуска. Считаю, что армейская служба полезна и необходима любому здоровому молодому человеку. Не понимаю нынешних молодых, которые «косят» от армии, считая, видимо, службу ненужной и пустой тратой времени. Чаще всего такие не хотят ни служить, ни учиться, ни работать. Но это уже другая тема…

 

«Та заводская проходная…»

 

Послеармейские мои годы тесным образом были связаны с радиоламповым заводом. Впрочем, как и доармейские. Работал токарем, потом слесарем. Сотрудничал с заводской многотиражной газетой. Поэзией увлёкся со школьных лет, а проба пера случилась значительно позже, во время службы на китайской границе. Слушателями были мои одногодки по службе. Порой хвалили, видимо, потому чтобы не обидеть. Теперь я это точно знаю. В армии нигде не печатался. А вот в многотиражку свои литературные опыты приносил. Стихи печатали, хотя были они очень несовершенны. Кроме стихов, увлёкся журналистикой. Писал о людях. которые работали рядом со мной, о фронтовиках. В семидесятые их было на заводе много. Сочинял также сатирические стихи о различных недостатках на производстве.

Какое-то время ходил на занятия литературного объединения на автомобильном заводе. Возглавлял его тогда Дмитрий Константинович Дудкин, светлая ему память. Был он членом Союза кинематографистов СССР. К начинающим поэтам и прозаикам относился непременно доброжелательно, стараясь в очень тактичной форме указать на слабые места в том или ином произведении.

В литобъединении познакомился с поэтами Александром Колесовым, Семёном Теленковым и другими заводскими литераторами. На занятиях подробно разбирали стихи, прозу, как молодых, так и авторов зрелого возраста. Общение с творческими людьми приносили несомненную пользу. Все замечания старших по перу были мне тогда просто необходимы.

Позже я учился в вузе, окончил издательско-полиграфический техникум, и продолжал работать на заводе. Трудовые будни однообразны, но работающие люди всегда интересны. Разные характеры, разные судьбы. Один скромен, другой хвастлив, третий излишне горяч и непримирим в споре… Но всех объединяет работа, которую надо выполнять достойно. Производство проявляет людей. А сами работники строго оценивают каждого и, надо отметить, редко ошибаются.

Труд на заводе – вовсе не сахар. Нередки случаи тяжёлого травматизма. Сам я однажды едва не лишился зрения. В выходной день вместе с напарником вышли работать в первый стекловаренный цех. Предстояло врезать задвижку в газовую трубу большого диаметра. Забрались на огнедышащую печь, внутри которой бушевало пламя, приготовили всё необходимое. Затем подошли к этой самой трубе, чтобы приспособить задвижку к врезке. И тут последовал внезапный выхлоп газового пламени. Не помню, как я успел отпрянуть. Через мгновение мы оба оказались у подножия печи. Спрыгнули одновременно. Её высота примерно два с половиной, три метра.

Лицо моё, едва ли не буквально, горело. Выбежал из цеха, приложил к щекам снег. Помогло, но слабо. Напарник тоже получил ожог. Так мы оказались в поликлинике. Не помню, как лечили, но моё лицо аккуратно забинтовали. А я радовался тому, что пламя не задело глаза. Врач говорила: «Обошлось, но всё могло быть гораздо хуже…» Обошлось и у напарника. Разумеется, мне выписали больничный лист и какие-то лекарства. Лечился дома. Дня через два наведался мой начальник. Справился о моём здоровье. Потом сказал, что я могу находиться на больничном гораздо больше, чем указано в бюллетене. Восьмёрки в табеле учёта рабочего времени будем-де ставить регулярно.

Конечно, я понял подспудный смысл сказанного. Для начальника было важно, чтобы произошедшее со мной и моим напарником не было зафиксировано как производственная травма. Ведь в таком случае его бы лишили премии. Вот они, начальники. Больше всего пекутся о личном кошельке и благополучии.

Недели через две я приступил к работе. Как и прежде не переставал сотрудничать с заводской многотиражкой. Первым её редактором был бывший корреспондент областной партийной газеты «Ульяновская правда». Фамилию его запамятовал, имя и отчество: Фёдор Васильевич. Он, очень доброжелательный человек, всячески поощрял моё приобщение к заводской печати, охотно печатал мои заметки и стихи.

Редактором Фёдор Васильевич был сравнительно недолго. Потом его сменила Люция Зариповна Миндубаева. Она-то и пригласила меня на работу в редакцию. Правда, не в газету, а на радио, где редактором была Людмила Кузина, журналистка с довольно богатым опытом. По её заданиям я готовил материалы на радио, где также выступал в качестве диктора.

Было это в середине семидесятых прошлого века, более сорока лет назад. А вспоминать приятно. Очень жаль, что уже нет радиолампового завода. После известных событий в стране, он почему-то стал ненужным, как и множество других производственных предприятий, как в нашей области, так и в России в целом.

Заводская журналистика дала мне ясно понять, какая это ответственная профессия. В ней нет мелочей, всё важно. Каждый материал – это всегда испытание на состоятельность в профессии. Поэтому требовалась предельная собранность во время работы и внимательность во время сбора фактов для материала. Ну и, конечно, следовало очень бережно относиться к слову. Мне повезло в том, что первыми наставниками у меня были журналисты: Люция Зариповна Миндубаева и Людмила Кузина. Их помощь и поддержка определили мою дальнейшую судьбу.

Несколько позже жизнь свела меня с прекрасным человеком, журналистом, писателем Геннадием Ивановичем Дёминым. К великому сожалению, его уже нет с нами. Вечная ему память. В конце семидесятых Геннадий Иванович работал редактором областной молодёжной газеты «Ульяновский комсомолец». Он меня и пригласил в её состав. Я работал корреспондентом в отделе комсомольской жизни.

По праву считаю годы в «молодёжке» лучшими в своей журналисткой деятельности. У нас сложился замечательный коллектив: дружный, профессиональный, работоспособный. Женя Мельников, Володя Дворянсков, Юра Соколов, Володя Пырков, Сеня Галагоза… Кого забыл назвать пусть не обижаются. Все перечисленные мною в то время, за исключением Юрия Соколова и Галагозы были членами Союза писателей СССР. Соколова приняли в Союз писателей несколько позже.

Наверное, редкая областная молодёжная газета могла похвастаться таким высокопрофессиональным составом. Геннадий Иванович Дёмин очень внимательно относился к каждому человеку в редакции. Разумеется, в работе случалось всякое. Но я ни разу не слышал от редактора ни одного грубого слова, а уж тем более матерного. Он был очень воспитанным, тактичным  человеком. Я бы даже назвал его таким, каким должен быть человек далёкого будущего: скромным, высокообразованным, высокопрофессиональным и бесконечно доброжелательным. Всеми этими качествами Геннадий Иванович Дёмин обладал сполна. Мы хорошо дружили с ним. Это были замечательные годы. Потом Геннадий Иванович вместе с семьёй уехал в Москву, где учился в Академии народного хозяйства. По возвращении работал на разных ответственных партийных постах. В бытность его редактором «молодёжки» в газете периодически появлялись подборки стихов местных авторов, печатались также рассказы прозаиков. Изредка мои  стихи тоже печатались в подборках.

После редактором «Ульяновского комсомольца» стал Анатолий Автамонов, бывший корреспондент областной партийной газеты «Ульяновская правда». Был он человеком суховатым и в общем малообщительным. Но к журналистским материалам относился строго, добивался абсолютной точности в изложении. И это, конечно, правильно.

При нём командировали меня в центральную газету «Комсомольская правда». Причём на целых два месяца. Это была своеобразная стажировка с посещением лекций ведущих журналистов московских изданий. Разумеется, в Москву командировали журналистов молодёжных изданий из других областей нашей страны. Собралась солидная группа. Жили в общежитии ВКШ (Высшая комсомольская школа). А стажировку и практику я проходил в отделе рабочей молодёжи «Комсомольской правды».

Редактором отдела был Владислав Фронин, наш земляк из Новоульяновска. Сейчас он в должности редактора центральной «Российской газеты». Он давал мне письма для обработки, а между делом расспрашивал об Ульяновске и Новоульяновске, вспоминал знакомых. Ко мне обращался непременно дружески: « Старик, возьми там ещё пару писем, подготовь к печати… Фронин носил высокое звание Лауреата премии Ленинского комсомола, в газете был авторитетным человеком.

В это же самое время, когда я находился в Москве, в Академии Народного Хозяйства учился Геннадий Иванович Дёмин. Я бывал у него дома. Однажды он сказал: «Неплохо бы дать в «Комсомолку» материал о Николае Благове». Лауреат Государственной премии Николай Николаевич Благов был известным поэтом не только в Ульяновске и области, но и далеко за её пределами. Идею эту я, конечно, сразу же поддержал. Дёмин вышел по телефону на Фронина (меня затруднять не стал), объяснил суть дела. Фронин ответил, что публикация возможна, но только в виде короткой информации. Геннадий Иванович потом говорил: « Не солидно как-то о Благове давать коротенькую информацию…» Словом, задумку так и не реализовали.

Остался в моей памяти и совсем незначительный случай. Однажды на пороге отдела рабочей молодёжи появилась знаменитая в то время ткачиха, Герой Социалистического Труда, Валентина Гаганова. Проходя между журнальными столиками, она задела ногой угол одного из них. И тут же воскликнула: «Ой, чулок порвала…» Капрон и в самом деле разъехался и стал непригодным. Но мастерицу это не смутило. Она мило беседовала с Владиславом Фрониным, рассказывала о новостях текстильного комбината, на котором работала…

Перед моим отъездом в Москву, редактор Автамонов дал мне задание подготовить репортаж с Красной площади. Страна готовилась отметить очередную годовщину со дня рождения В.И. Ленина.

…Подхожу к Мавзолею Ильича, вижу большую очередь. Приглядываюсь к выходящим. Кого же взять в собеседники? Замечаю молодую супружескую пару, и прямиком к ней. Разговорились. Оказалось, они из Башкирии. Приехали в Москву, и первым делом отправились в Мавзолей. Вскоре узнал, что глава семьи работает водителем на «УаЗике». Это было очень кстати для репортажа. В материале я увязал важный факт с Ульяновским автомобильным заводом, который у нас на родине В.И. Ленина являлся передовым производственным  предприятием.

Репортаж, как было условлено заранее, привёз на Казанский вокзал, передал проводнице поезда «Ульяновск – Москва», а та уже в Ульяновске вручила его сотруднику редакции. Материал пошёл в номер, что называется, с колёс.

Два месяца московской командировки не пропали даром. Впечатляли лекции международных обозревателей, выступления маститых журналистов. Они рассказывали много поучительных историй. Одному из них, известному репортёру, ( перед нами он выступал уже будучи в почтенном возрасте. Фамилию его, к сожалению, запамятовал) редакция «Комсомолки» поручила взять подпись под Обращением, в котором шла речь о необходимости создания в стране авиационных клубов с приобщением к авиации молодёжи. Подпись предстояло брать у самого К.Э. Циолковского.

Репортёр попал к нему в дом… через окно на втором этаже. Местный мальчишка подсказал: «Около дома лежит лестница. Приставь её к окну. Он там сидит…» Циолковский действительно сидел в комнате и смотрел в одну точку. Он очень плохо слышал. Журналисту пришлось изрядно напрягать голос, чтобы довести до Константина Эдуардовича цель визита.

Циолковский прочитал Обращение, немного подумал, и вдруг сказал, что не авиаклубы надо создавать, а ракетоклубы по всей стране. На этом визит репортёра и закончился. Но самое интересное в том, что Обращение Циолковский не подписал. Потом вся редакция, по словам самого журналиста, смеялась: «Эх, ты, не мог взять подпись…»

Другая история касалась, несомненно, важной темы. В редакцию «комсомолки» стали поступать письма от водителей-дальнобойщиков. Все они жаловались на скверные условия труда. Не поспать толком, не поесть, всё плохо организовано, а в дороге подстерегают разные неприятные неожиданности. В общем, быт у дальнобойщиков не налажен, и надо принимать меры.

Вот тогда редакция и решила устроить одного из своих сотрудников в автомобильное предприятие, чтобы тот какое-то время поработал дальнобойщиком, и испытал все прелести этой профессии. Такой журналист нашёлся. С большим опытом вождения машин и абсолютно не употребляющий алкоголь. В коллективе автотранспортников его поначалу хотели избрать председателем товарищеского суда. Начальник говорил, что новичок для этого вполне подходит: не пьёт, не курит, и с женщинами у него всё в порядке. Он читал личное дело новичка.

Репортёр наотрез отказался от председательского места. Автотранспортники совершенно не ведали, что он журналист, а тот же начальник после нескольких отказов с явным неудовольствием в голосе заявил: «Ну ладно, не хочешь – твоё дело. Только вот когда отправишься в рейс, узнаешь кузькину мать…»

Новичку того и надо было. Он провёл в дороге несколько месяцев. И когда после всех испытаний вернулся в редакцию, его не узнали. Худой, обросший и совершенно измождённый, он поначалу мало говорил. Видимо, ещё остро переживал пройденное. Зато потом выдал серию прекрасных материалов о проблемах водителей-дальнобойщиков. Все публикации вызвали шквал откликов и водителей, и рядовых читателей. Откликнулось и Министерство автотранспорта, которое приняло необходимые меры.

Таких вот интересных историй маститые журналисты центральных изданий рассказывали много. Давали пищу для размышлений и лекции о международном положении, а также встречи с известными людьми того времени. Два месяца командировки прошли довольно быстро. Вернулся, и сразу взялся за работу. Недели через две редактор огорошил меня новостью: «Тебе вновь предстоит командировка в Москву, на этот раз в ЦК комсомола». «Да я только что вернулся», - отвечаю ему. «А что я могу поделать? – развёл руками Автамонов. – В присланном факсе названа твоя фамилия».

Пришлось снова ехать. Прямо с вокзала направился в ЦК комсомола. Там дали адрес гостиницы, предупредили: «Завтра с утра начинаем работать…» Явился в точно указанное время. Мне отвели целый кабинет, натаскали целую кучу подшивок различных центральных газет, поставили задачу: подготовить материал о железнодорожном сообщении в СССР.

Тема, в общем, банальная. О железных дорогах, новых и старых, в нашей стране можно написать многое, как и о пассажирских и транспортных перевозках. Один Транссиб чего стоит. Конечно, в корреспонденции я перечислил комсомольско-молодёжные бригады на стальных магистралях, победителей социалистического соревнования за звание лучших из них, назвал имена и фамилии отличившихся, написал об опыте передовиков…

Времени для того, чтобы подготовить статью было вполне достаточно. За неделю я написал несколько вариантов одной этой темы, сдал их в ЦК комсомола, получив взамен короткое: «спасибо». С тем и уехал домой. Потом уже узнал, что в Москву периодически вызывали журналистов молодёжных изданий из разных областей страны. И каждый из них готовил материал по какой-то конкретной теме. Затем все наработанные материалы сводили воедино. Лишнее в текстах, по мнению кураторов ЦК комсомола, убирали, оставляя главное. И всё это готовилось в отчётный доклад первому секретарю ЦК ВЛКСМ, поскольку близился очередной комсомольский съезд.

В «Ульяновском комсомольце» я работал в лучшие годы своей молодости. Она стала для меня важным этапом в дальнейшем совершенствовании в журналистике. Никогда не забуду ребят, с которыми было так легко общаться и работать. Увы, нет уже ни Жени Мельникова, ни Володи Пыркова, ни Юрия Соколова, ни Володи Дворянскова, ни Сени Галагозы. Да и молодёжной газеты «Ульяновский комсомолец» тоже уже давно нет, как нет и нашей могучей державы СССР.

Пришли новые хозяева жизни, которые развалили великую страну, разрушили заводы и фабрики, а также колхозы и совхозы и максимально ухудшили жизнь простых людей, которые своим доблестным трудом укрепляли могущество СССР. Все мы очевидцы разрушительного процесса. Но в то же время жирует кучка миллиардеров, нуворишей и разное отребье лизоблюдов и перевёртышей. Повыбрасывали партийные билеты, предали дело, которому якобы служили, и пришли к хозяевам-олигархам, чтобы быть у «кормушки», сладко пить и есть. Это люди без совести и чести.

Но я отвлёкся от главной темы. В один из дней начала восьмидесятых, повстречавшийся мне редактор областной партийной газеты «Ульяновская правда» Александр Иванович Миронов без всяких китайских церемоний сказал: «Давай переходи к нам в газету. В молодёжной ты уже засиделся…»

Таким вот образом оказался я в главной на тот период времени газете Ульяновской области. Попал в коллектив, где работали люди разных возрастов, разных характеров, увлечений и привычек. Направили меня в отдел партийной жизни, где заведующим был Михаил Порфирьевич Горяйнов. К слову, в то время я не был членом КПСС.

«Все материалы мы должны подавать с партийных позиций,» - внушал Горяйнов. В принципе мы так и делали. В каждой публикации было имя того или иного партийного руководителя или рядового коммуниста, передовика производства, активного общественника. Работа показалась мне скучноватой. К тому же освещалась партийная жизнь чаще всего в областном центре. И однажды я спросил Горяйнова: «В этом отделе практикуются командировки?» «Это что, критика снизу?» – тут же ответил он вопросом на вопрос. И добавил: «Собирайся, завтра поедешь…»

Разумеется, поехал. Я любил командировки в сельские районы, где встречал много интересных людей, о которых писал в газету. Немало подготовил и критических публикаций. Негативного в нашей жизни предостаточно. Горяйнов ценил абсолютную точность в материалах и даже подчёркивал, к примеру, не к месту поставленную запятую. Конечно, тщательность в подготовке и написании любой корреспонденции необходима, но чрезмерная тщательность вызывает вопросы. Но как бы там ни было, отдел партийной жизни был в редакции на хорошем счету. Заведующего хвалили на летучках, говорили добрые слова и в адрес сотрудников отдела, коих было двое: Константин Сергеевич Азов и я, автор этих строк.

Редактор А.И. Миронов, помню, перед уходом в очередной отпуск, пригласил меня в свой кабинет: «Выйду из отпуска, поедешь в заграничную командировку, в Болгарию и Румынию. Потом напишешь очерки…»

Вот здорово. Какой журналист не мечтает о таких командировках. Но случилось совершенно непредвиденное и ужасное. Из отпуска редактор так и не вышел. Отдыхал в санатории имени В.И. Ленина в Ундорах, где скончался. Такой вот горький жребий судьбы. Говорили, что отдыхая, Миронов в одночасье бросил курить, увеличил физические нагрузки на организм, который, якобы, не был подготовлен к ним. Так «Ульяновская правда» потеряла редактора Александра Ивановича Миронова, пухом ему земля.

Разумеется, ни о какой моей зарубежной командировке больше не было и речи. Новым редактором стал Горяйнов, хорошо мне знакомый по отделу партийной жизни. Кроме того, он был секретарём партийной организации редакции. Отношения у меня с ним в отделе партийной жизни были рабочие, но, бывало, случались и стычки. Во время одной их них он откровенно грубо повёл себя. Я вежливо попросил, чтобы он извинился. В тот момент лицо его побелело, как мел, буквально сквозь зубы он процедил: «Ну, извини,» - и пулей вылетел из кабинета. Видимо, не ожидал такого поворота событий.

Став редактором, Горяйнов вёл себя довольно осторожно. По крайней мере, ко мне он относился учтиво, и никаких конфликтных ситуаций у нас не возникало. Редакционная жизнь шла своим чередом. Газетная работа отнимала много времени. Тем не менее, я стал членом литературного объединения «Парус» при «Ульяновском комсомольце». Возглавлял объединение Лев Бурдин, военный врач, служил на подводной лодке. Он писал неплохие стихи, при нём обком комсомола издал литературный альманах «Симбирск». Кстати, редактором альманаха был тот же Лев Бурдин. Наряду со стихами разных авторов, напечатали и моё стихотворение. Называлось оно «Саласпилс», а родилось во время нашей семейной поездки в Латвию.

Саласпилс был детским лагерем смерти во время Великой Отечественной войны. На детях-узниках фашисты ставили изуверские опыты.

 

Саласпилс

 

А хмурое утро,

Как серый бетон.

И скорбны скульптуры

Над громкой бедой.

И не было слова

Среди тишины,

И сердце кололо

Иголкой сосны.

 

В альманахе были представлены большие подборки стихов Андрея Пчёлкина, Елены Кувшинниковой, Льва Бурдина, Александра Андрюхина, а под рубрикой «Поэтическая радуга» множество стихотворений местных авторов.

В редакцию часто заходил Толя Чесноков. У нас сложились дружеские отношения. Однажды он прочёл стихотворение, которое посвятил мне. Оно было замечательно написано. Толя забрал его с собой, о чём я, конечно, сожалел. Судьба у этого, безусловно, одарённого поэта и человека сложилась в конце концов трагически. Он погиб во время пожара в своём родном селе.

Я ездил в Теньковку несколько раз, побывал на могиле поэта, в школе, где он учился и какое-то время работал учителем. Очень больно и печально, когда уходит талантливый поэт и добрый человек. В Карсунском районе имя Анатолия Чеснокова знает, пожалуй, каждый житель. Он по праву стал народным поэтом на своей малой родине. Я посвятил ему стихи.

 

Тишина нависла над Теньковкою,

Ни стихов, ни песен не слыхать.

Я иду извилистою тропкою

За ограду к Толе, помолчать.

 

Не ласкала жизнь его, весёлого,

Не давала званий и чинов.

Утверждён он городом и сёлами

Как поэт, слагатель лучших слов.

 

Дорогие Родина и мама.

Он любил их сердцем и душой.

Толя, жаль, ушёл ты слишком рано,

Сколько б мог ты написать ещё.

 

Из стихов воздвиг себе ты памятник,

Не забыть их, дальше их нести.

И хоть время бесконечный маятник,

Но к тебе не зарастут пути.

 

Распевал луга, поля раздольные,

И вошёл строкою в новый век.

Утверждён ты городом и сёлами

Как поэт и добрый человек.

 

В газете я работал и на спортивном поприще. Встречался с лучшими тренерами, спортсменами: футболистами, хоккеистами, легкоатлетами, боксёрами, штангистами… Брал у них интервью, и все они публиковались едва ли не еженедельно. Тем же занимался и сотрудник газеты Володя Лучников. В соавторстве с ним подготовили два сборника под названием «Команда, без которой нам не жить». Первый спонсировал тогдашний директор народного предприятия «Вторчермет» Борис Алексеевич Илюшин. Он ушёл из жизни довольно молодым, после тяжёлой болезни. Светлая ему память.

Финансовые средства на второй сборник выделил в ту пору генеральный директор Ульяновского механического завода Вячеслав Владимирович Абанин. Вышел сборник тысячным тиражом, став событием для спортивной общественности города и области.

В Ульяновске немало по-настоящему талантливых спортсменов, которые выходили и выходят на арены мирового, европейского, российского уровня и добиваются больших успехов. О многих из них и рассказано в двух сборниках.

Особо хочу рассказать о замечательном хоккеисте Юрии Фёдорове. Мы жили в Засвияжье, в одном дворе. Вместе играли в футбол. Что касается хоккея, то в этот вид спорта Юра пришёл довольно поздно, лет, наверное, в четырнадцать. До этого возраста он почти не стоял на коньках. Потом начал упорно тренироваться с юношеской командой автозавода «Торпедо». И постепенно, шаг за шагом, осваивал коньки и клюшку. Затем пополнил ряды команды мастеров Ульяновского «Торпедо». Команда играла в классе «Б» Всесоюзного чемпионата. Тут-то его и приметили столичные специалисты и пригласили, куда бы вы думали, в самый именитый хоккейный клуб страны ЦСКА.

Юра играл в защите. Выходил на лёд, как правило, в третьей пятёрке. Главный тренер, легендарный Анатолий Владимирович Тарасов, имеющий прекрасные педагогические навыки, прививал Юрию истинно армейский дух игры, мужественный и бескомпромиссный. А Юра, оказавшись буквально бок о бок с выдающимися хоккеистами Валерием Харламовым, Владимиром Петровым, Борисом Михайловым, Владиславом Третьяком, быстро набирался опыта и мастерства. И уже вскоре его включили в состав сборной команды СССР.

Играл он стабильно и надёжно. Дважды в составе сборной становился чемпионом мира и однажды обладателем Кубка Канады, самого высокого хоккейного трофея. После окончания хоккейного сезона часто приезжал в Ульяновск. Мы, конечно, встречались. Разговорам о хоккее и хоккеистах, казалось, не было конца. Как правило, из каждой зарубежной поездки он привозил и дарил мне какой –либо спортивный значок. Их у меня теперь целая коллекция, пусть и небольшая.

После ЦСКА Юра играл за горьковское (ныне нижегородское) «Торпедо». Его «сватали» в московский «Спартак», сулили двухкомнатную квартиру на Ленинском проспекте. Но переход не состоялся. Руководители горьковского автозавода: генеральный директор, секретарь парткома, председатель завкома профсоюзов уговорили остаться, пообещав обеспечить комфортную, не хуже московской, жизнь.

В «Торпедо» он играл долго. После тренировал команду мастеров, за которую выступал ранее. Так и осел в Нижнем Новгороде. Работал с юношескими командами. Я периодически созваниваюсь с ним. Мы поддерживаем приятельские отношения. Недавно он сообщил, что остался без работы. Найти место очень трудно. А ведь Фёдоров – заслуженный мастер  спорта, двукратный чемпион мира, то есть человек с богатейшим спортивным опытом… Но такова сегодняшняя жизнь. И таковы судьбы многих спортсменов, как выдающихся, так и тех, кто рангом ниже.

Судьбы редакторов «Ульяновской правды» тоже давали пищу для размышлений. Горяйнов работал редактором, если мне не изменяет память, не менее трёх лет. Наверняка, мог бы оставаться на этом посту ещё долгие годы. Но случилась очень неприятная история. В день очередного партийного собрания редактора и в одном лице партийного секретаря не оказалось на рабочем месте. Между тем, он как секретарь должен был открывать собрание и вести его.

Редактора, конечно, искали, всюду звонили. Всё без толку. Собрание всё же открыли. В первом ряду сидела секретарь обкома партии Валентина Баскакова. И не успел очередной выступающий сойти с трибуны, как открылась дверь в зал. На пороге стоял растерянный Горяйнов. Был он явно навеселе. Но отступать было некуда и он сел рядом с Баскаковой. Возмущению последней не было предела: «Редактор, он же секретарь партийной организации опоздал и явился на собрание в нетрезвом виде. Это что такое? – гневно вопрошала она с трибуны. – От секретаря парторганизации несёт, как от винной бочки. Нет, так дело не пойдёт…»

Когда партийное собрание закончилось, один из ветеранов журналистики, корреспондент ТАСС Николай Петрович Милов вслед Горяйнову жёстко высказал: «Вы, Михаил Порфирьевич, служите дьяволу равнодушия…» А тот уходил, опустив голову.

Участь его решилась быстро. Горяйнова уволили. Потом он работал в другом месте, но тоже сохранял любовь к Бахусу. Ушёл или «ушли» и оттуда. Вот так сложилась судьба этого человека. Последнее, что я слышал о нём от одного из бывших сотрудников «Ульяновской правды»: Горяйнов, якобы, уехал в Зеленодольск к брату. Больше никаких известий не было.

Очередным редактором областной партийной газеты обком КПСС утвердил Юрия Александровича Ромбовского. Он работал в обкоме партии, заведовал отделом пропаганды. Но в газете ему поначалу приходилось нелегко. Дело-то новое, которое следовало быстро постигать. Тем не менее, как человек общительный и доброжелательный он, что называется, нашёл признание в коллективе. Никаких окриков и грубостей от Ромбовского не слышали. Но когда следовало, конечно, требовал, но опять-таки без стука кулаком по столу.

Юрий Александрович был на посту редактора в очень непростое время. Из-за кучки подлецов и предателей перестал существовать Союз Советских Социалистических Республик. Пришедшие к власти, так называемые демократы, принялись яростно клеймить всё хорошее, что было связано с советским прошлым. Начались нападки и на нашу «Ульяновскую правду». В одну из ночей какие-то подонки устроили погром в здании редакции. Милиция так и не нашла погромщиков. Потом газету даже закрыли. Но буквально через несколько дней редакция возобновила работу.

Нам, безусловно, повезло. В те годы главой областной администрации был уважаемый ульяновцами и жителями области человек Юрий Фролович Горячев. Он поддерживал газету да и область наша в целом видела в Горячеве настоящего заботливого руководителя. Однако обстановка и в городе и в области оставалась сложной. Мы, журналисты, чувствовали и познавали это, как говорится, на себе. Конфликтные ситуации возникали нередко.

Как-то ко мне пожаловала группа женщин с одного из ульяновских заводов. Они просили прийти на цеховое собрание, на повестку которого наметили вынести очень  щекотливый вопрос, связанный с бухгалтерией и финансами. Бухгалтером в цехе работала жена директора предприятия.

Несколько раньше назначенного времени пришёл в заводскую проходную, и прямиком в бюро пропусков, чтобы без проблем пройти на территорию завода. Тут же появился начальник караула заводской охраны со словами: «Да не надо выписывать пропуск. Проходите так, без него…» Я поблагодарил караульного, потом направился к начальнику цеха, в котором должно было состояться собрание. Вошёл в кабинет, представился, объяснил цель визита. Начальник, не говоря ни слова, тут же быстро вышел, и больше я его не видел.

Я остался в кабинете, но не прошло и нескольких минут, как влетел какой-то поистине взбешённый человек и начал орать: «Кто разрешил вам пройти на завод? Вы не должны здесь быть. Я одного вашего уже проучил. На собрании вам нечего делать…» Извергаемый поток яростных ругательств воспроизвести не могу, потому что бумага покраснеет и сгорит. Человек этот набрал номер телефона заводской охраны и также грубо начал выяснять, кто пропустил корреспондента на завод.

Между тем собрание в цехе вот-вот должно было начаться. Выхожу из кабинета, спускаюсь по металлической лестнице, чтобы пройти в цех. Хам неотступно следовал за мной. И тут я увидел, как в производственный корпус буквально вбегают трое охранников с винтовками, и сразу ко мне. Один из них, видимо, старший, запыхавшись и едва отдышавшись, сказал: «Вам здесь нельзя быть. У нас строгое распоряжение директора завода. Идёмте с нами…»

Таким вот образом, под конвоем, меня вывели за пределы завода. В общем, познал я на себе демократию с винтовками. На следующий день в редакцию пришли те же женщины и стали извиняться: «Мы не думали, что так получится…» Обо всём случившимся я написал критический материал. Публикация имела резонанс. Вскоре в редакцию пришёл сотрудник прокуратуры. Вот первый вопрос, который он мне задал: «Почему вы не подали в суд на того, кто вас оскорблял?» «Я бы ничего не доказал, - отвечаю ему. – Он бы всё отрицал. Свидетелей у меня нет…»

Позже стало известно, что того хама вызывали в прокуратуру. Но чем всё закончилось – не знаю.

В союзные времена в областных газетах существовало очень спорное правило, которое можно выразить предельно кратко: 60 на 40 или сорок на шестьдесят. То есть, корреспондент должен был подготовить 60 процентов своих материалов и 40 процентов авторских. А поскольку лишь немногие авторы писали на достойном уровне, то приходилось заниматься так называемым заавторством. Этим занимались, наверное, все журналисты. Сам я написал десятки подобных материалов, ставил под ними подписи людей, которые на самом деле их не писали. При этом пресловутые авторы исправно получали гонорар. И никто из них даже не пытался сказать корреспонденту «спасибо».

Впрочем, был один-единственный в моей практике случай, когда «автор», совестливый человек, признал, что почувствовал после публикации материала неловкость перед товарищами по работе и родственниками. Этот человек долго выбирал момент, чтобы подойти ко мне в заводском цехе. Рядом были начальник цеха, мастера, а он, видимо, стеснялся их присутствия. Но наконец момент был выбран. Человек подошёл ко мне с вопросом: «Вы помните меня?» «Извините, не припоминаю.» «Я партгрупорг в цехе, а вы написали заметку под моей фамилией, и вот недавно мне прислали по почте гонорар. А мне как-то неловко получать эти деньги. Ведь писали-то вы…»

Пришлось объяснять партгрупоргу, что юридически материал принадлежит ему, следовательно, гонорар тоже. «Всё равно как-то неправильно,» сказал он мне на прощание. Повторюсь, это был единственный случай в моей практике.

В  лихие девяностые в стране вовсю бушевал беспредел. Появившиеся хозяева и хозяйчики разных фирм и фирмёшек, а то и больших предприятий быстро установили свои правила игры и абсолютно никого и ничего не признавали: «Я хозяин, а ты кто такой?»

На одном из небольших заводов был у меня разговор с таким хозяином. Он сразу дал понять, что предприятие его и только его собственность. «Я думаю о производстве, о повышении эффективности труда. А рабочие должны работать,» - внушал он мне. «Но ведь рабочие не роботы. Они тоже думают о том, как, к примеру, облегчить условия труда, повысить ту же производительность. Среди них немало технически грамотных людей…»

После этого хозяин выдал ошеломившую меня фразу: «Рабочий не должен думать. Думаю за него я, а он продаёт свой труд…»

С таким мышлением и руководил новоиспечённый хозяин, якобы капиталист новой формации. В подобном производственном коллективе разве далеко до конфликтных ситуаций и до судебных разбирательств?

В один из дней в редакцию поступил авторский материал, в котором остро критиковался руководитель строительной организации. Корреспонденцию через некоторое время опубликовали, видимо, понадеявшись на авторитет и компетентность автора. Он работал председателем обкома профсоюза строительной отрасли. Но потом последовали гневные телефонные звонки в адрес редакции и следом обращение в суд того самого строителя-руководителя.

Редактор Ромбовский дал мне поручение присутствовать на судебных заседаниях. Целую неделю я ездил в районный суд, как на работу. Судья выслушивала выступления обеих сторон, приглашала для дачи показаний свидетелей. И так изо дня в день тянулась эта самая настоящая тягомотина. Нам отводили час на обеденный перерыв, и снова в зал судебных заседаний. Выступали также адвокаты с той и другой стороны. Приводили свои аргументы. Однако решение суд долго не выносил. Иногда мне казалось по ходу разбирательства, что автор критического материала, а заодно и наша «Ульяновская правда», несомненно, выиграет процесс. Но буквально через день я уже думал, что, наоборот, проиграет. Чаша весов колебалась.

Между тем слушания становились всё скучнее и скучнее. Скучновато выглядела и судья, которая, иногда, прикрыв ладонью рот, скрывала лёгкую позевоту…

Наконец, решение было принято. Редакцию обязали опубликовать опровержение. Но этим дело не кончилось. Автор материала обратился в областной суд, добиваясь справедливости. Однако в том процессе «Ульяновская правда» уже не участвовала. Говорили, что в конце концов автор добился, чтобы корреспонденцию признали объективной…

Юрий Александрович Ромбовский, отработав на редакторском посту много лет, ушёл на пенсию с тяжёлым заболеванием. Он не раз приглашал меня к себе домой. И всегда, едва переступив порог его квартиры, я поражался обилию книг на полках и на специальных стеллажах. Представьте себе несколько комнат и в них ряды стеллажей литературы разных изданий: зарубежных и отечественных.

«Это ещё не всё, - говорил Юрий Александрович. – Во дворе, в сарае тоже много книг…»

Оказывается, книги Ромбовский начал собирать с первого класса средней школы. За шесть с лишним десятилетий их накопилось очень и очень много. Пожалуй, не погрешу против истины, если скажу, что у Юрия Александровича была лучшая домашняя библиотека в Ульяновске. Бывало, ему звонили из библиографического отдела областного Дворца книги: «Нет ли у вас вот  такого редкого издания?» В то время я регулярно дарил ему появившийся в городе журнал «Литературный Ульяновск».

Ушёл он в семьдесят с небольшим лет. Пагубно сказалось тяжёлое заболевание. Что стало с его домашней библиотекой – не знаю.

Потом редакторы в «Ульяновской правде» менялись нередко. Но газета лучше не становилась. Сам я после областной партийной газеты работал редактором «Районных вестей» в Железнодорожном районе Ульяновска. Содержала издание районная администрация, чиновники которой ничего в журналистике не понимали, но при этом считали, что сделать номер газеты – это, грубо говоря, раз плюнуть. Работать с такими было нелегко. Однако за год с небольшим (столько я отработал редактором) нашему маленькому составу из трёх человек удалось более чем в три раза увеличить тираж газеты.

Из последующих лет я бы выделил время работы в областном Доме офицеров, в Центре патриотического воспитания населения Ульяновской области. Руководителем Центра тогда был генерал-майор Владимир Никитович Витрянюк. Он относился ко мне с уважением и всегда оставался доброжелательным. Вместе с коллегами я работал над материалами в областную Книгу памяти «Солдаты Отчизны». Мы выпустили в то время два тома: об ульяновских воинах-афганцах и о военнослужащих, принимавших участие в боевых действиях в разных странах.

С особой теплотой вспоминаю Валентину Ивановну Кораблёву ( уже ушедшую от нас), с которой довелось работать над областной Книгой памяти, а также подполковника Вячеслава Ивановича Трифонова. Благодаря его стараниям я оказался в Центре патриотического воспитания.

За все эти годы я видел много руководителей и подчинённых. И там, где начальником был человек совестливый, увлечённый и тактичный, дела шли хорошо. Если руководил людьми хам и самодур, то, наоборот, ничего хорошего, как правило, не было: возникали конфликты, различные выяснения отношений. Подчинённых либо выживали, либо они уходили сами, по собственному желанию начальника. Называть имена таких горе-руководителей не хочу. Они, впрочем, даже не заслуживают этого.

Гораздо интереснее рассказывать о людях одарённых, по-настоящему талантливых, чей тяжёлый труд достоин искреннего уважения.

В мае в Ульяновске чествовали с юбилеем писателя, поэта, лауреата многих литературных премий Николая Алексеевича Полотнянко. Он автор многочисленных романов и поэтических сборников, которые снискали ему заслуженное признание и уважение. Николай Алексеевич стал инициатором создания журнала «Литературный Ульяновск», который издаётся с 2006 года. Если бы вы видели и слышали, с каким воодушевлением приняли читатели и, конечно, литераторы появление журнала. Презентация первого номера проходила в Доме учителя в июле 2006 года. И все выступавшие в тот вечер единодушно и, что называется, от души приветствовали родившийся журнал.

Николай Алексеевич по праву стал главным редактором «Литературного Ульяновска». Его заместителем тогда был Геннадий Иванович Дёмин, а автор этих строк вошёл в состав редколлегии журнала. Мы помогали Полотнянко как могли. Однако самое трудное и сложное выпало на долю главного редактора. И справляется он замечательно. Верной его помощницей является супруга Людмила Ивановна.

Что касается содержания журнала, то можно сказать однозначно: «Литературный Ульяновск» не уступает ни одному из подобных изданий в нашем городе. Широк круг авторов, причём не только местных. Пермь, Омск, Москва – писатели и поэты из этих городов часто публикуются в «Литературном Ульяновске».

В 2013 году областная администрация прекратила выделение финансовых средств на издание журнала. Чиновники, видимо, убоялись независимой позиции издания, в котором нередко появлялась острая критика в адрес власть предержащих. Но редакция решила продолжать издавать журнал на средства авторов, как было в первые годы его рождения.

«Литературный Ульяновск» благополучно отметил в 2016 году юбилей – 10-летие со дня выхода первого номера. И теперь он продолжает радовать читателей. Правда, периодичность выпусков снизилась, но главное осталось: он верен своим читателям. Думается, так будет и впредь.

На вечере, посвящённом юбилею Николая Алексеевича Полотнянко, прозвучало много поистине добрых и тёплых слов в адрес юбиляра. И он вполне оправдывает всё сказанное своим ежедневным, кропотливым трудом на литературной стезе.

Как член редколлегии и один из авторов «Литературного Ульяновска» могу сказать определённо: журнал дал зелёный свет начинающим поэтам и прозаикам, а более маститые авторы совершенствуют своё литературное мастерство, опять же благодаря журналу.

У меня не юбилейный возраст. Мне 73. Это много, но не настолько, чтобы лежать на диване. За эти годы я выпустил девять сборников стихотворений. У меня также вышла книга о Языковском оркестре. Книга называется «Играй, оркестр!», а ещё различные публикации в коллективных сборниках…

Но время неумолимо идёт вперёд. Оно как бы искатель новых больших и малых событий, фактов, имён, ярких и, наоборот, совсем неоднозначных. Это и есть поступь жизни, которую не остановить.

 

© Vinchi Group - создание сайтов 1998-2024
Илья - оформление и программирование