***
Пожалуй, всем поровну роздано
Печали и желтых рубах.
Кристаллы студеного воздуха
Истаять спешат на губах,
Углами и гранями тычутся
В прохожих, в машины, в дома,
Смешеньем сложенья и вычета
Растения сводят с ума,
Сшибаются в небе над городом,
Звенят мириадами призм,
Густым, мелодическим холодом
Текут в стихотворную жизнь.
Рассеянный свет преломляется,
Над кленами клином сходясь,
И что-то в душе прибавляется,
А с чем-то теряется связь.
Свиданья, влюбленности поздние,
Дрожащих теней колдовство…
Темнеет. Всем поровну роздано
И неба, и смысла его.
***
Усадьба в стиле «неогрек»,
На юг – цветочные партеры,
На север – гроты и пещеры.
Так строил счастье человек.
Не уходя от сложных тем,
Забыв про отдых и здоровье,
Вживался в образ и подобье
И всё угрохал в свой Эдем.
Чудак, любитель-садовод,
Видать, надеялся, что внуки
Оценят радостные муки,
Но сгинул их дворянский род.
Прошло чуть более ста лет.
Грустны заросшие куртины,
Дворец – подобие руины.
Так было счастье или нет?
Какой возвышенный раздрай –
Глядеть на это пепелище!
Сады бессмертия не ищут,
Они и в запустенье – рай.
Лишь беспокойный человек
В мечтах Эдем воображает.
Он снова строит и сажает.
Кто это вспомнит через век?
***
Как дышится в Оптиной пустыни,
Как молится здесь хорошо.
В лесу, на заснеженной простыни,
Я эту обитель нашел.
Здесь белобородое старчество
Творило, не зная греха,
Молитву как способ скитальчества
И чистое поле стиха.
В снегу монастырское кладбище -
Святые подвижники спят.
Отечество, крестное судьбище,
Как черен твой мраморный ряд, -
Вот альфа, омега и ижица!
Но в шорохе дивных чудес
Мне море далекое слышится,
И пустынь встает – Херсонес.
Оттуда, от Красного Солнышка,
Отправилась вера в поход.
Есть память у каждого зернышка
И свой генетический код.
Я честно молился в обители
И верил под пение вьюг,
Что старцы – небесные жители –
Зимой улетают на юг.
***
Откуда вдруг такой красивый снег? –
Из фабрики безоблачных свиданий,
Где ангелы без всяких назиданий
В три смены перемалывают век,
И время второсортною мукой,
Оплаченное перстнем Соломона,
Ссыпается с конвейера сезона
На купола церквушки городской.
А городу нет дела до зимы,
Он, мышью опрокинувшись летучей,
Пьет кровушку поэтов невезучих,
Стихи переправляя на псалмы.
У всех свои заботы, свой удел –
У города, у снега, у поэтов…
Пишу письмо в небесную газету:
«Ищу работу. Ангел снежных дел».
***
Фарфор Серебряного века –
Так хрупок, так прозрачен он.
Что вдохновенье человека? –
Звон. Но какой! Волшебный звон.
Кому в мансардах разогретых
Стихи на блюдцах остужать
И в губы белые поэтов
Еще при жизни целовать?
Кому под белые креманки
Стелить дворянские мечты?
И на голодном полустанке
Сжигать тетрадные листы?
Секли осколками «максимы»
Не из фарфора – из свинца.
На время век прощался с Крымом,
Но нет у времени конца.
В трущобах русского Белграда,
Харбина, Лондона, Афин
Меняли царские награды
На хлеб для восковых графинь,
Стрелялись, вспарывали вены,
Все отдавали без стыда,
Но томик Пушкина бесценный
Не продавали никогда.
А здесь, в дымах своих сиреней,
В бараках дальних лагерей
Мы умирали от ранений,
Сражаясь с Родиной своей...
Фарфор Серебряного века
Хрустел под тяжестью сапог
И с каждой юбилейной вехой
Все глубже уходил в песок.
Что поколенью Интернета
До поколенья серебра?
Все непременно канет в Лету:
Стихи, фарфор, et cetera.
Любому веку - свой Иуда,
Любой идее - свой Прокруст.
В эпоху разовой посуды
Любимый звук – не звон, а хруст.
Смакует новости бомонда
Свобод не знавшая страна,
И на обломках генофонда
Никто не пишет имена.
***
Вечер, тих и фиалков,
Небо в озеро льет.
Две земные русалки
Здесь полощут белье,
И на шатком причале,
Разгоняя закат,
О любви и печали
Две судьбы говорят.
Ну, а как же иначе
Отражаться в воде, –
Все о бабьей удаче,
О мужьях да еде.
Стрекоча неустанно
О житейских делах,
Всю сметану тумана
Унесут в подолах.
А камыш все запомнит
У студеной слюды,
И в стреле Ориона
Две качнутся звезды.
***
Я живу в магазине «Цветы», как служитель Эдема.
За окном – Апокалипсис, здесь – феерический кастинг:
Номинантки на «Мисс Совершенство» прекрасны и немы.
Если мерить деньгами, то люди прекрасны отчасти.
Вспоминая порой бородатые ирисы Гессе,
Я себя представляю то эльфом в розетках бромелий,
То в чудных орхидеях пузатым любителем хмеля.
И дюймовочки принаряжаются, будто принцессы.
Побродив по коврам, ускользаю в зеленые гривы,
Пусть поищут меня длинноногие каллы и канны!
Разве может у Бога хоть что-нибудь быть некрасивым?
Разве вправе оценивать карлик любовь великана?
Ближе к ночи Эдем закрывается: касса, отчеты…
Не могу похвалиться, что стану борцом за идею.
У меня, как у всех, - суета, маета и заботы.
Только изредка вижу, как в небо глядят орхидеи.
