Дневник для эмигранта

«Столетье безумно и мудро…»

А. Радищев 

Долог путь был этой книги к читателю. Она собиралась буквально по кусочкам, а первые строчки её набрасывались на пути в эмиграцию, наспех, на блокнотных листках («обрывках»), под пулями братоубийственной гражданской войны. Неслучайно автор и назвал её «Обрывки из моего дневника». Шла эта книга через океаны и континенты – из далекой Австралии, из Сиднея.

Наконец, она издана в нынешнем 2012 году московским издательством «Индрик» и заняла достойное место в книжных фондах Национальной Библиотеки Украины им. В.И. Вернадского (пр. 40-летия Октября, 3).

Автор – Дмитрий Васильевич Скрынченко – был свидетелем грандиозных исторических событий – октябрьского Армагеддона 1917-го и Гражданской войны. Он «…посетил сей мир в его минуты роковые» (как выразился поэт Тютчев). Его путь земной завершился в эмиграции, в Югославии. Потому имя его долгое время было под запретом на Родине, а труды хранились в спецхранах и не были доступны рядовому читателю.

Дневник для эмигранта – как глоток свежего воздуха: именно ему поверяет он свои сокровенные мысли, душевную боль, тоску по семье и утраченной Родине. А ещё это летопись эпохи, которая просит замолвить за неё словечко, чтобы увековечить её словом, на холсте или в мраморе. Ведь история нуждается в свидетелях. И мемуары очевидца, тем более дневники его, особенно ценны для истории. «…Переживаемая эпоха чрезвычайно интересна – писал Дмитрий Васильевич, – через некоторое время разные мелочи жизни, наблюдения, впечатления ... будут очень важны для истории. Писать дневник особенно следовало бы нам, эмигрантам, у которых, в силу пережитых страданий, особенно обострено чутьё… Но удастся ли мне это сделать, не знаю...»

К счастью, ему это удалось. Именно дневник, который вёл Дмитрий Васильевич в эмиграции, занял в его творческом наследии (составляющем свыше 500 трудов по философии и богословию, истории и педагогике) особое место и стал вершиной его литературного дарования. Он представляет собой ценнейший литературно-исторический памятник эпохи 1-й половины ХХ столетия.

В годы 2-й Мировой войны оказалась на Западе и семья Дмитрия Скрынченко: жена Александра Ивановна с дочерьми Марией, Ириной и Ниной, и их семьями. В послевоенные годы, когда завершился земной путь Дмитрия Скрынченко, потомки его перебрались за океан, в Латинскую Америку.

Лишь семья сына Анатолия осталась в Киеве.

Горбачёвская перестройка открыла «железный занавес». А летней ночью 1990-го на киевской квартире автора этого очерка прозвучал долгожданный звонок из Буэнос-Айреса. Наладились контакты с заокеанскими родственниками. Стали доступны читателям труды Дмитрия Скрынченко, а на Родину вернулись его дневники – хроника тяжких и долгих лет его эмигрантской жизни.

Впрочем, начнем по порядку...

Отцы и дети

А начиналось всё с Воронежской земли, где испокон веков были семейные корни и очаг предков Дмитрия Скрынченко, откуда родом и великий его земляк Иван Бунин. Как и у многих российских интеллигентов – Николая Бердяева и Михаила Булгакова, Марины Цветаевой и Владимира Вернадского – предки Дмитрия Васильевича принадлежали к духовному сословию, «колокольным дворянам». Так, прадед Дмитрия Скрынченко, Иван, был сельский пономарь, а дед Андрей и отец, Василий Андреевич, – псаломщики.

Ещё в детстве он поставил себе цель «...добиться всеми силами получить высшее образование...» (см. Скрынченко Д. «Мои воспоминания» // «Воронежский епархиальный вестник». – 2003. – № 2(69) – С. 43). Чтобы учиться на церковный кошт Дмитрию Скрынченко приходилось всегда быть первым учеником. Незаурядные способности и необыкновенная целеустремлённость помогли ему успешно пройти курс обучения в Воронежском духовном училище и семинарии, а после окончания семинарии продолжать учёбу в Казанской Духовной академии. Итогом многолетнего труда и духовных исканий 27-летнего выпускника академии стало сочинение «Ценность жизни по современно-философскому и христианскому учению», за которое Дмитрий Скрынченко удостоен был звания кандидата богословия с правом преподавания в духовных семинариях. (Труд этот высоко оценили ещё при жизни автора: он издан был в Санкт-Петербурге в 1908 году, а век спустя, в 2009-м – в Москве, издательством «Либроком»).

По-разному складывались судьбы отцов и детей в ту бурную эпоху.

Отец Дмитрия Скрынченко, Василий Андреевич, жил тихо и незаметно, и, как обозначено в «Ведомостях о церковных приходах Бобровского уезда за 1911 год», «в походах против неприятеля не участвовал, под судом не состоял, в отпуске не был». Не суждено это было его детям. Старший сын Михаил, полковник в отставке, погиб в Воронеже в 1919 году, когда в городе были красные. Подвергался репрессиям и младший сын Иван, диакон сельской церкви. После ареста в 1930 году ОГПУ он был кем-то сильно избит и едва сумел доползти до дома, где ему дали приют. После этого он уже не поднялся и в 1936 году скончался. Пострадали и семьи дочерей – Митродоры и Анны.

Деятельность Дмитрия Скрынченко начиналась в Минске, на Западной окраине Российской империи, в неблагоприятную пору, в условиях жестокой борьбы с польско-католической экспансией («польщизной») и революционного террора. Россия вступала в эпоху социальных потрясений. Шла война с Японией. В стране назревала революция…

Может быть, сама эпоха заставила скромного преподавателя духовной семинарии выйти далеко за рамки своей педагогической деятельности и погрузиться в бурный поток социально-политической жизни Белоруссии.

В Минске Дмитрий Скрынченко сразу проявил себя незаурядным публицистом, а со временем и выдающимся редактором газет «Минские епархиальные ведомости» и «Минское слово». Именно при нём «Минское слово» становится наиболее ярким общественно-политическим изданием не только Западного края, но и всей России. Немалый вклад его и в создание Минского церковного историко-археологического музея, коллекции которого привлекли тогда внимание известных учёных: академиков А.И. Соболевского, А.А. Шахматова и профессора Е.Ф. Карского.

1-я Мировая война застала его в Киеве, куда прибыл он по приглашению А.Н. Деревицкого, попечителя Киевского учебного округа, для преподавания истории во 2-й Киевской гимназии. К тому времени побывал он за границей, где ознакомился с шедеврами Британского музея и Лувра, уникальными документами и автографами Дантона и Робеспьера, любовался Notres Damme de Paris и Эйфелевой башней, поднимался беломраморными лестницами Grand Opera, побывал в парижском метрополитене, прошёлся в Берлине по Унтер-ден-Линден и Вильгельмштрассе.

Киев встретил его яркими летними красками и ласковой улыбкой, которая словно сияла на лицах киевлян. Весёлые и беспечные они долго вспоминались ему в эмиграции. Может, уместно вспомнить здесь задушевные строки Михаила Булгакова о Киеве той поры: «…Это были времена легендарные, те времена, когда в садах самого прекрасного города нашей родины жило беспечальное юное поколение... Легендарные времена оборвались, и внезапно и грозно наступила история».

Итак, летом 1914-го внезапно и грозно грянула война. 1-я Мировая…

Война резко обозначила техническую отсталость России, которая обошлась ей в период Великого отступления 1915-го в около полутора миллиона её сыновей. Неудачи на фронте озлобили армию, вызвали негодование в обществе и невероятно обострили борьбу за власть в стране. Отсутствие консолидации в обществе особенно ощущалось и в Думе, где оппозиция разжигала политические страсти, резко выступая против коррупции, бесстыдного воровства и всеобщей продажности министров, которыми ловко манипулировал «друг» царской семьи Григорий Распутин.

Над Россией сгущались сумерки.

Ощущение грядущей беды не покидало Дмитрия Васильевича.

Свой диагноз социальной ржавчины, разъедавшей российскую державу, поставил он в статье «Мысли у креста», опубликованной в газете «Киев» на Рождество Христово 25 декабря 1916 года. Главной причиной упадка державы – по всем её ярусам от Думы до гимназии – стало, по его мнению, «систематическое неуважение к чувству законности». И – как вывод: «... именно это приближает страну к катастрофе». Свой прогноз завершает на мрачной ноте: «...жутко становится за будущее России»

И – как гром среди ясного неба – прилетело известие: в Петрограде – революция!

На крутом повороте истории

Катализатором революции стала война. В стране бушевала инфляция. Убийство Распутина стало главной сенсацией уходящего 1916-го: последняя попытка спасти царскую власть, но – «по-византийски, а не по–европейски», по выражению Милюкова.

Вал массового недовольства выплеснул на улицы Петрограда гигантский человеческий поток. «…Уже несколько дней мы жили на вулкане... Извержение началось. Улица заговорила», – вспоминал Василий Шульгин. На пацифистские лозунги демонстрантов работали и немецкие деньги.

К 27 февраля противостояние царя и Думы завершилось отречением царя от престола (акт об отречении принял от царя всё тот же Шульгин). «Поездка эта – ущерб не для монархической идеи, а для самого Шульгина, – отмечал Дмитрий Скрынченко, – … Он не уразумел, какой страшный ураган будет много лет бушевать в России». Действительно, отречение царя от престола фатально сказалось на судьбах России, для которой исконный «обруч» монархии имел непреходящее социально-политическое значение.

Дальнейший ход событий лишь подтвердил правоту Дмитрия Васильевича.

Как в кошмарном сне менялись власти и политические лозунги в то бурное время.

В марте 1918-го Украину оккупировали войска кайзера. К власти пришёл гетман Скоропадский: началась эпоха «гетманшафта». В мае 1918-го возобновил работу Всеукраинский Собор. Дмитрий Васильевич принимал в нём участие как делегат от Союза приходских советов церквей г. Киева. Заседания Собора прервал антигетмановский переворот Петлюры. Крах «гетманшафта» ускорил уход немцев в Vaterland, уже охваченный революцией. Киев, брошенный на произвол судьбы гетманом, героически защищала горстка офицеров, юнкеров и студентов. О душевной драме защитников Киева рассказал Михаил Булгаков в «Белой гвардии» и «Днях Турбиных».

С новой властью обрушились репрессии и на участников Собора, которых обвиняли в антиукраинской деятельности. Дмитрию Васильевичу его принципиальная позиция на Соборе стоила Лукьяновской тюрьмы, где и встретил он Новый 1919-й год.

Однако ему повезло: с приходом красных в феврале 1919-го его выпустили.

Тем временем в Киеве уже набирал обороты «красный» террор, усилившийся с приездом в город «сатаны Троцкого» (по выражению Дмитрия Скрынченко).

«Красный террор, – вещал Троцкий, – это орудие, применяемое против обречённого на гибель класса, который не хочет погибать». Со временем, возмездие настигнет и самого идеолога «красного» террора в Мексике: Троцкий погибнет от руки, а точнее – от удара ледорубом сталинского агента Рамона Меркадера. Его убийце этот «подвиг» зачтётся. Он принесёт ему 20-летний срок заключения в мексиканской тюрьме, а затем – звезду Героя Советского Союза и орден Ленина.

Ужасы «красного» террора в то страшное лето побудили многих киевлян бежать из города. Именно «красный» террор вынудил Дмитрия Скрынченко покинуть Родину…

«Блаженны изгнанные за правду…»

Эти слова из Нагорной проповеди Иисуса Христа часто вспоминались ему на чужбине. Шли годы, а он всё надеялся на чудо возвращения.

«Я отчалил от Киева, без семьи» – занёс он в дневник. Болела жена Александра Ивановна и 10-летний сын Анатолий; заупрямилась и тёща по поводу отъезда. Провожала отца в тот ноябрьский день 1919-го только дочь Мария с салазками, на которых везла по рыхлому снегу неприхотливый отцовский скарб.

В Одессе Дмитрий Скрынченко встретил новый 1920-й год, последний на Родине: один, без семьи, в нетопленой квартире… Оттуда, на стареньком баркасе «времён Очакова» добирался он до Варны. В Болгарии не задержался, а 12 февраля 1920-го прибыл в Белград, столицу Югославии (в то время – королевство СХС), куда уже докатились волны беженцев из России, «почерневших от голода и страха» (по словам Надежды Тэффи, писательницы-эмигрантки).

В стране уже действовала система государственной помощи российским беженцам, которых скопилось там порядка 50 тыс. человек, а также работали многочисленные общественные и частные организации, такие как Международный Красный Крест и его национальные филиалы, Американская администрация помощи (АРА). Благосклонно отнёсся к ним и король Александр І Карагеоргиевич, воспитанник Императорского училища правоведения и Пажеского корпуса в Санкт-Петербурге.

Страшный удар судьбы, постигший Дмитрия Скрынченко на склоне лет (45 лет!), заставил его задуматься над смыслом жизни… Поневоле вспоминался Данте, великий изгнанник средневековья, его горькие строки из «Божественной комедии»: «Земную жизнь пройдя до половины, / Я очутился в сумрачном лесу…»

Изгнание Дмитрия Скрынченко продолжалось долгих 28 лет…

Однако пора было позаботиться и о хлебе насущном.

В министерстве образования Дмитрию Васильевичу сразу предложили преподавать русский язык в женской гимназии г. Нови-Сад, а для изучения сербского языка предоставили отпуск. Его приютил монастырь «Великая Ремета» (Ремета с мадьярского – пустыня) – один из 14 монастырей, расположенных на живописной Фрушкой горе, которую называли «Сербским Афоном».

Затишье после урагана прошедших лет, вместивших в себе революционную бурю и кровавый кошмар Гражданской войны, спровоцировало настоящий бум в эмигрантской литературе: за мемуары засели не только «столпы» белого движения (Деникин, Врангель и Шульгин), но и представители украинства и прочих политических течений (Павел Скоропадский и Дмитрий Дорошенко, Василий Зеньковский и Владимир Винниченко).

Свои размышления о пережитом поверял Дмитрий Скрынченко блокнотным листкам, которые со временем составили цикл его воспоминаний, дневниковых записей под необычным названием «Обрывки из моего дневника».

Тяжкие страдания последних лет, разлука с семьёй и Родиной пробудили в публицисте дар писателя. Политик стал лириком.

По настроению и литературному стилю дневники Дмитрия Скрынченко созвучны воспоминаниям его знаменитого земляка Ивана Бунина «Окаянные дни». Им свойственна та пронзительная лиричность и светлая грусть, которые очищают душу подобно крещению. Именно дневникам мог он доверить свои сокровенные мысли, глубже заглянуть в собственную душу, внутренне раскрепоститься, утолить свою душевную боль.

Красной нитью в дневниках Дмитрия Васильевича проходит мысль о семье, оставшейся на покинутой им Родине.

Семья всегда была ему надёжной опорой. Рано познал он тяжкую науку расставания с родным домом. В своих скитаниях по жизни он трепетно ощущал свою кровную связь с Родиной, миром далёким и милым, где его колыбель и его детство. Все, кто знал семью Скрынченко, говорили о необыкновенной духовной атмосфере, царившей в ней, пронизанной горячей любовью родителей друг к другу и к детям. Не забывал Дмитрий Васильевич и родителей. Наведывался в родной Воронежский край, приходил к отцу-псаломщику в сельский Покровский храм, где царил покой, пахло ладаном и воском. Жертвовал на обновлённый каменный храм, отстроенный в 1914-м и разрушенный при советской власти полстолетия спустя.

«Жить без семьи, без детей, не видеть их роста, воспитания – какая это страшная казнь…» – запись в дневнике (июль 1920 года). Мысленно он всегда с семьёй. «Сегодня Воздвижение Креста Господня; дни тёплые, прелестные, а как там?» (27 сентября 1920 года). Моральные переживания поднимают его чувства до небывалой высоты, до благородных поэтичных образов: «Сегодня вечером с криком пролетели над городом дикие гуси… может быть, они пролетали над Киевом?» (15 декабря 1920 года). Горькие раздумья над трагической судьбой Родины и соотечественников, над собственной жизненной драмой словно преследуют его: «Буря, страшная буря сгубила мою Родину, разбила миллионы семей… Я всё же верю, что увижу мои дорогие лица...» (20 июля 1921 года). С тревогой узнаёт он о страшном голоде в Советской России: «... печатаются потрясающие известия о голоде в России; сердце сжимается от боли за семью и Родину» (29 июля 1921 года).

Дневники Дмитрия Васильевича полны размышлений о судьбах России в её «минуты роковые». Они передают биение пульса той эпохи, дают срез настроений людей различных социальных слоев, их психологию. Сын псаломщика не мог смириться с насилием над личностью, тем более, надругательством над религией и разрушением церквей, гибелью коллег: «…расстреляны мой сослуживец по II киевской гимназии В.И. Кротов, далее Архимович, Базаревич, директор III киевской гимназии Бодянский…»

Его дневники стали своеобразной летописью жизни России, русской эмиграции в Югославии, страны, приютившей их. Сквозь повествование проходит целая галерея образов исторических деятелей, оставивших заметный след в истории России, Украины и Белоруссии – митрополиты Антоний, Евлогий и Платон, Василий Зеньковский и барон Врангель, епископ Иоанн Поммер, князь Николай Жевахов, Василий Шульгин, Андрей и Николай Стороженко. Скрупулезно вносятся в дневники события и встречи, даётся подробный комментарий к политическим событиям, анализируются причины катастрофы, постигшей Россию, в аспекте мировой истории, русской и европейской. В дневниках приведены ценнейшие документы эпохи 20-30 гг., среди них – переписка русских эмигрантов, газетные вырезки из русских эмигрантских и сербских изданий с авторскими переводами на русский.

О нерадушном приёме в «Великой Ремете» – запись в дневниках: «Монахи скупы, жмутся дать лишний кусок хлеба, не говоря уже о чашке молока, а между тем у них такое во всём богатство». И не только как дармоедов воспринимали беженцев, но и как конкурентов: «…печатание русскими профессорами своих трудов не всем приятно». Характерный эпизод на заводе, где рабочий-серб попрекает русского: «проклятый Рус, я на тебя работаю». Криком отчаяния проникнуты строки в дневниках (июль 1921-го): «Милая Родина, как хотел бы отдать тебе свои последние силы, как тяжело, мучительно есть кусок хлеба на чужбине, даже у своих братьев-славян».

Положение усложнялось ещё и неопределённостью правового статуса беженцев, который в 1924 году обернулся эмигрантским. В соответствии с категоризацией Лиги наций все они становились апатридами, то есть людьми без паспорта, которые со временем получили «карточки Нансена». Без подданства эмигрант не мог найти постоянную работу – только по контракту. Горькая эмигрантская судьба! Зарплата преподавателя из России значительно меньше, чем у сербского; к тому же необходимо ежегодно продлевать контракт. Это ощутил на себе и Дмитрий Васильевич: «...все здешние преподаватели получили квартирные деньги, русским не дали, на дороговизну русским даётся меньше, служба моя в России не принимается в расчёт, и я получаю меньше учительницы рисования» (11 марта 1923 года). Это вынудило выступить его по поводу дискриминации коллег-преподавателей, беженцев из России, во влиятельной газете Сербской Радикальной партии: «Мы, беженцы, требуем равноправия в юридическом и материальном положении. ... Тяжелые условия жизни заставляют нас требовать этого, ведь, как и нашим коллегам на постоянной службе, и нам нужно кушать и одеваться» (см. Скрынченко Д.«Требуем равноправия» // «Застава» – 1922 – (30 декабря) № 298 – С. 4). Как и его соотечественники, Дмитрий Васильевич не совсем понимал ограниченные возможности этой страны в тяжкие послевоенные 20-е годы. Следствием этого стал массовый отток эмигрантов из Югославии в развитые страны Запада, где они могли получать большую зарплату за свои знания и квалификацию.

Новая экономическая политика Советской России приоткрыла «железный занавес»: наконец появился шанс выехать за границу. Среди тех, кто оказался там – немало представителей творческой интеллигенции: Фёдор Шаляпин и Марк Шагал, Андрей Белый и Марина Цветаева, художники объединения «Мир искусства» и даже пролетарский писатель Максим Горький. В начале 1921 года Дмитрий Васильевич налаживает контакты с семьёй, а в октябре он с волнением получил такое долгожданное письмо от жены и детей – первое за два года разлуки! Через третьих лиц направляет письма семье, продуктовые посылки, а главное – деньги в конвертируемой валюте. Всем сердцем он хочет вернуться на Родину, однако об опасности такого шага его предупреждают друзья и жена, которая «...пишет, что возвращаться мне нельзя: она хотела бы вырваться, но много препятствий» (запись от 1 июля 1922 года).

С осени 1922-го Дмитрий Васильевич обивает пороги дипломатических ведомств Белграда, чтобы добыть сначала для сына, а затем и для всей семьи визу на въезд в Югославию: «В Белграде был в министерстве иностранных дел, польском посольстве, русском консульстве, державной комиссии, хлопоча о визе для семьи». Весной 1925 года наконец получен после долгих мытарств сертификат для поселения семьи в Нови-Саде. В счастливом ожидании семьи Дмитрий Скрынченко «получил по реквизиции квартиру из двух комнат...» и приобрёл кое-что из мебели. Однако – «Время бежит, а Родины всё нет…» В октябре 1925-го Дмитрий Васильевич «получил ужасное письмо из Киева: семье не позволено выехать... Господи, сжалься над нами…» Итак, напрасны были многолетние хлопоты: семью из СССР не выпускали. Это известие повергло его в шок…

Оставалась только переписка, в которой Дмитрий Васильевич жил семейными заботами, разделяя их радости и печали. Через друзей продолжал он присылать семье письма и деньги, сэкономленные из мизерной зарплаты. А денег постоянно не хватало. «Холодно у меня в комнате, – появляется запись в дневниках, – не на что купить дров». С началом массовых репрессий в СССР в середине 30-х переписка прекратилась. С тех пор он не имел известий о судьбе семьи…

Чтобы утолить боль разлуки с семьёй, Дмитрий Скрынченко постепенно втягивается в общественную и религиозную жизнь эмигрантской колонии: выступает с докладами на историческую тематику, а в октябре 1921-го он принимает участие в Русском Всезаграничном Церковном Соборе как делегат от Нови-Сада, Футога и Сремски-Карловцев. Яркие впечатления этого важнейшего события послевоенных лет он запечатлел в дневниках: «Речь епископа Челябинского Гавриила … на молебне произвела на всех потрясающее впечатление: это сплошная тоска и слёзы по утраченной Родине. Сильное впечатление оставило моление перед чудотворной иконой Курской Божьей Матери всем собором».

Разлука с Родиной, неуверенность в завтрашнем дне, нерешённость жизненных проблем вынуждали эмигрантов объединяться. В добровольное изгнание наши соотечественники уносили в своём сердце священное пламя любви к Родине, её духовной культуре. И главной заботой их на чужбине стало стремление сохранить это и передать его грядущему поколению. В ряду многочисленных общественно-политических эмигрантских объединений, действующих на территории Югославии, видное место принадлежало Русской Матице, вокруг которой объединились граждане бывшей Российской империи для национально-культурной работы. Идея создания Русской Матицы опиралась на столетний опыт славянских матиц – Польской, Сербской и Чешской. На территории Югославии Русская Матица основана была в апреле 1924 года в Любляне (Словения) Александром Билимовичем, бывшим профессором Киевского, а в эмиграции – Люблянского университета. В ноябре 1927-го Дмитрия Скрынченко избрали председателем Новосадского отделения Русской Матицы.

Русская Матица стала смыслом его жизни на чужбине.  

14 лет подряд бессменно возглавлял он Новосадское отделение Русской Матицы. Под его руководством проводилась разнообразная и плодотворная работа. Для эмигрантов устраивались семейные вечера с концертными программами, чтобы создать на чужбине уютную семейную обстановку. В перечне культурных мероприятий – учебные курсы по истории, русскому языку и литературе для детей и взрослых русской колонии, торжественные «академии», посвящённые знаменательным и юбилейным культурно-историческим датам: 50-летию русско-турецкой войны, юбилейным датам Льва Толстого, Глинки, Гоголя, генерала Скобелева, лекции о Достоевском, балерине Анне Павловой, доклад по истории печатания Острожской Библии. Проводились праздники «День русской культуры» и 100-летия Матицы Сербской, отмечался 100-летний юбилей гибели Пушкина. Особой популярностью пользовались лекции на историческую тематику, к которым привлекали кроме местных лекторов ещё и профессоров из Белграда и других городов Югославии. Была основана Библиотека: её книжный фонд составлял к 1941 году примерно 7000 экземпляров (среди них и частные пожертвования Дмитрия Васильевича).

Однако особое удовлетворение получал он, когда удавалось собрать данные о российских военнопленных, погибших в этих краях в 1915-1918 гг. По инициативе Дмитрия Васильевича на пожертвованные по подписке деньги на Новосадском Успенском и Петроварадинском военном кладбищах соорудили мемориальные кресты из камня, освящённые митрополитом Антонием.

Общественная деятельность придала новый импульс его творческим силам, отвлекла от моральных страданий. «Созданное мной крупное культурное дело у всех на виду…» – с гордостью отмечал Дмитрий Васильевич. Высоко оценила его труд и парижская «Иллюстрированная Россия», которая в 1935 году опубликовала материал, посвящённый 10-летнему юбилею деятельности Новосадского отделения Русской Матицы, а также фотографию её правления во главе с Дмитрием Скрынченко.

Педагогическая деятельность была жизненным призванием Дмитрия Скрынченко: она давала ему не только хлеб насущный, но и творческое удовлетворение. Экзамены и детские голоса в коридорах, нервное возбуждение преподавателей – как всё это знакомо ему столько лет! В становлении народного образования Югославии – заметный вклад Дмитрия Васильевича. Его творческий энтузиазм и любовь к детям неизменно отмечали директора сербской гимназии (Марко Вилич, Марко Балубджич и Стефан Маргетич), в которой преподавал Дмитрий Скрынченко. Марко Балубджича писал: «Я не представляю Ново-Садскую женскую гимназию без Дмитрия Васильевича и Дмитрия Васильевича без нашей гимназии...». 30-летний юбилей педагогической деятельности Дмитрия Скрынченко торжественно отмечала не только русская колония города, но и представители сербской общественности.

На чужбине Дмитрий Скрынченко вновь взялся за перо и успешно продолжал свою публицистическую деятельность в различных русских («Вера и верность») и сербских изданиях («Застава», «Гласник Професорског Друштва»). К его огромному опыту работы в прессе прибавилось ещё и совершенное знание сербского языка, что позволяло ему свободно обращаться к любой аудитории непосредственно. Разнообразные по тематике и жанру публикации Дмитрия Скрынченко охватывали широкий спектр вопросов, представляющих интерес для соотечественников и сербского читателя.

На долгие годы сохранил он привязанность к митрополиту Антонию, своему учителю и другу; не забывал Василия Шульгина и Александра Билимовича. Дружеские отношения поддерживал с профессорами М.Н. Ясинским и Е.В. Спекторским, Г.В. Демченко и М.П. Чубинским (сыном Павла Чубинского, автора государственного гимна Украины).

Дмитрий Скрынченко полюбил Югославию, свою вторую Родину. Он живо интересовался её культурой и обычаями народов, её населявших, изучал её историю. Его пленила природа Словении, о которой вспоминал неизменно с любовью и нежностью. В записи от 17 августа 1940 года он писал: «…уехал в Словению, посетил Любляну и стал отдыхать в моей милой Жировнице… Пребывание в Жировнице, среди чарующей, опьяняющей своей красотой природы, оставило во мне сильное впечатление».

Его дети на Родине взрослели, обзаводились семьями. «Детки мои постепенно выпархивают из родного гнезда. Пусть будут счастливы, счастливы…» – записал он в дневник 28 декабря 1934 года. У счастливого деда Дмитрия появились внуки – Дмитрий, Лидия и Сергей (у Анатолия), Игорь (у Марии) и Светлана (у Ирины). В 1941 году родилась Татьяна, дочь Нины.

В Германии пришёл к власти Гитлер, в США – Рузвельт. Приближалась Вторая Мировая война…

«Запомнить: новая Мировая война началась 1 сентября 1939 г.» – появилась запись в дневнике от 7 сентября 1939 года. «Бедное, жалкое, мятущееся человечество, куда ты идёшь?» 40-летие педагогической деятельности Дмитрий Скрынченко встретил в сентябре 1941-го, уже в разгар войны. Разорванную на куски страну топтали сапоги иностранных захватчиков – итальянцев, немцев и их союзников. Вспыхнула гражданская война: четники Драже Михаиловича воевали с партизанами Тито. И жертвами в этой бойне чаще всего оказывались русские эмигранты.

С началом войны закрылись государственные учреждения, учебные заведения и общественные организации (в том числе и Русская Матица). Потеряв работу, Дмитрий Скрынченко бедствовал, продавал вещи. С разрешения оккупационных властей в городе открыли гимназию, директором которой вплоть до 1944 года оставался Дмитрий Васильевич. В октябре 1944-го к границам Югославии подошли войска 3-го Украинского фронта. Эмигранты покидали Новый Сад, а оставшиеся спешно жгли документы.

Тем временем Дмитрия Васильевича с нетерпением ожидала в Вене вся его большая семья, которая ещё в сентябре 1943-го покинула Киев. Ждала, но – не дождалась. Не дождались его и в Мюнхене, куда перебрались весной 1945-го после наступления Советской Армии на Вену. Ответа на это нет и в дневниках: последняя запись датирована декабрем 1943-го. Не сохранилось и переписки супругов Скрынченко.

Однако дневники Дмитрия Скрынченко всё-таки оказались в семье!

С приходом в Нови-Сад Смерша началась тотальная проверка документов, а затем – репрессии. Эмигрантских деятелей (среди них и Василия Шульгина), этапировали в Москву на Лубянку. Дмитрию Васильевичу повезло – его не тронули.

С апреля 1945 года Дмитрий Скрынченко, уже 70-летний старик, работал в Обществе по культурному сотрудничеству Сербской Войводины с СССР на скромной должности библиотекаря. Продолжительная болезнь сердца уже давала о себе знать. Потому и торопился выступить перед аудиторией: чувствовал, что в последний раз. Свою лекцию Дмитрий Васильевич посвятил 800-летнему юбилею основания Москвы.

30 марта 1947 года его не стало (см. «Билтен Друштва за културну сарадњу Воеводине са СССР», 1947. – № 4. – С. 27). Приютила его сербская земля: он похоронен в «русской парцеле» (на русском участке) Успенского кладбища г. Нови-Сад.

Осенью 2002 года на месте его захоронения был восстановлен православный крест.

Звонок из-за океана

Через год после смерти Дмитрия Васильевича его семья отправилась за океан. На утлом судёнышке из Марселя добирались они до Латинской Америки, едва не потонув вблизи берегов Бразилии. Наконец вошли они в зеркальные воды Ла-Платы и увидели на горизонте город-красавец – Буэнос-Айрес, с которым, в дальнейшем, и связала их судьба.

Лишь через несколько лет узнала Александра Ивановна о смерти мужа. Не было дня, чтобы не вспоминала она о нём и сыне Анатолии, который остался в Киеве со своей большой семьей. Со временем прислали ей, 90-летней бабусе, фотографии её киевских внуков, собравшихся у родителей на семейном торжестве.

В конце 70-х Александра Ивановна тихонько отошла в мир иной.

И после смерти не соединилась она с мужем. На разных континентах они похоронены, их разделяет океан...

А летней ночью 1990-го на киевской квартире автора этого очерка прозвучал долгожданный звонок из Буэнос-Айреса.

…Давно уже нет на свете Дмитрия Васильевича, но остались его дневники. В них говорит эпоха – бурная эпоха ХХ столетия, богатая на исторические катаклизмы. Она обращается к нам, она предостерегает нас от повторения ошибок пришлого: ведь за них так дорого приходится платить!

«Столетье безумно и мудро…»

На сайте https://poletivspb.ru/multisertifikat-paryashchiy можно записаться на полёты над Санкт-Петербургом. Если у вас есть сертификат, можно выбрать пакет услуг. Например, полёты на параплане, мотопараплане, паратрайке, самолёте или флайборде. Время, возраст и вес ограничены. По вопросам приобретения полётов или сертификатов обращайтесь по телефону, указанному на сайте.