«Пиши, когда не можешь жить. Живи, когда писать не можешь»

Субъективные размышления о книге Геннадия Суздалева «Феникс» (Стихотворения, поэмы, переводы, песни. Издательство «Смоленская городская типография», 2012)

Геннадий Суздалев относится к поколению людей, чьё детство  прошло во время Великой Отечественной войны и в самые тяжёлые послевоенные годы, когда в стране была разруха, когда голод держал людей за горло, а за унесённый с поля колосок можно было получить срок. Он не понаслышке знает, что такое лебеда. Он знает истинную цену хлеба, потому что в детстве так и не поел его досыта. У поколения Геннадия Суздалева и отношение к матерям сложилось особо трепетное от понимания того, что им пришлось вынести на своих плечах во время войны и в первые послевоенные годы. У поколения людей, родившихся в первые пять, десять, пятнадцать лет после войны, к которому отношусь и я, трепетность эта убывала по мере отдаления событий  Великой Отечественной войны. Но должен признаться, что, не испытав настоящего голода, но испытав во времена правления Никиты Хрущёва недоедание, я это состояние и это время хорошо запомнил, и многие мои дальнейшие поступки в жизни были продиктованы, в том числе, и памятью о годах моего не всегда благополучного детства. А многие нынешние дети могут уже между собой называть родителей предками, родаками, а то и вовсе никак не называть, боясь произнести слова «мама» и «папа», как будто стесняясь этих слов, как будто стесняясь той трепетности, которая слышится в самом слове «мама». И при этом совсем не забывают требовать от родителей всё, что пожелает их душа, не задумываясь о возможностях родителей и не пытаясь заработать своим трудом хоть какие-то деньги. Для многих поэтов, родившихся перед Великой Отечественной войной и во время её, понятие мать — святое. Оно и в поэзии занимает особое место, как будто поэты сверяют всю свою жизнь и своё творчество с мнением матери. По крайней мере, такое впечатление оставляет творчество Геннадия Суздалева. Поражает воображение и вызывает уважение удивительное стремление этого поколения к учёбе, целеустремлённость его и мечтательность. Через что только не пришлось пройти людям этого поколения, чтобы получить образование! Многим представителям этого поколения удалось достичь больших высот, в том числе и в литературе. Достаточно вспомнить такие имена, как Николай Рубцов, Ольга Фокина, Анатолий Передреев, Юрий Кузнецов, Вячеслав Богданов, Борис Шишаев, Борис Примеров. Это лишь малая доля имён больших поэтов. Но и судьбы многих больших поэтов, в том числе и из названных выше, были поломаны, оборваны раньше срока.

Геннадий Суздалев в своё время был и заместителем главы одного из районов Челябинской области, и возглавлял областную писательскую организацию, и был главным редактором альманаха «Южный Урал». Но и его  судьба не была безоблачной. О некоторых причинах этого можно догадаться, прочитав стихи поэта. В них мы находим  постоянные мотивы исповедальности, какой-то не до конца высказанной вины перед родителями и земляками. Приведу некоторые строки стихотворения «Видение»:

Живу без матери. Немало

Воды и света утекло...

Моё меня не миновало

И стороной не обошло...

...Она, бывало, говорила:

                        — Да сохранит тебя Господь!

                        Но жизнь меня не оградила

                        Ни от рабов, ни от господ. 

                        Она меня не научила

                        Ни забывать, ни проклинать.

                        Болит душа неизлечимо,

                        И не повинна в этом мать.... 

Очень интересными мне показались строки: «Но жизнь меня не оградила// Ни от рабов, ни от господ. Они говорят очень о многом, в том числе и о том, что поэт жил в двух разных эпохах, что в одной из них и он был, если не господином, то большим начальником, что и перед ним раболепствовали когда-то, что успел он понять и почувствовать, что такое настоящие господа, когда в страну вернулся дикий капитализм, а поэт был уже далёк от власти. Кто-то, может быть, найдёт и иное прочтение этих строк, не стану спорить. Настоящая поэзия всегда многоплановая. Иногда даже сам автор не догадывается, какие пласты он приоткрыл для пытливых читателей с развитыми чувствами и воображением, потому что лучшие стихи рождаются на уровне подсознания, по наитию, как будто их кто-то диктует, а поэт лишь записывает. И сочиняющий стихи всегда видит перед собой аудиторию, для которой он творит что-то. Я, к примеру, долгое время мысленно видел перед собой моих односельчан, и все мои переживания сводились к одному: поймут ли мои стихи земляки, понравятся ли они им? Но такое происходит, чаще всего, на первоначальном этапе творчества. Поэт Геннадий Суздалев в качестве аудитории часто выбирал своих близких: мать, отца, деда. И чаще других он обращается к матери:

Когда иссяк табачный дым,

Когда мой разум утомился,

Мне не явился серафим,

А образ матери явился.

                        — Зачем ты так себя казнишь?

                        Неужто в этом видишь благо?

                        Уже светает.

                        Ты не спишь.

                        И всё бела твоя бумага.

Ты помнишь хлеб из лебеды?

Теперь не то, что раньше было.

Неужто пишешь от нужды?

Или тщеславие сгубило?

Не будем гадать: являлся образ матери поэту, или это чистой воды вымысел, художественный приём. Ясно одно: и в зрелые годы поэт, написавший и издавший не одну книгу стихотворений, добившийся определённого положения в обществе, сверяет свои мысли, поступки и творческие замыслы с мнением матери. И с тем, что пришлось пережить в самые трудные годы. И всплывает «хлеб из лебеды». А если учесть, что умершая мать к поэту приходит в виде образа, то не трудно представить степень совестливости поэта и степень его ответственности за написанное. И поэт находит единственные слова, которые оправдали бы его творчество в глазах матери:

Я от тщеславия далёк.

Одет, обут

И хлеба вдоволь.

Но мне покоя не даёт

Пока не найденное слово.

Вот единственный мотив для творца истинного — поиск слова, а не способ добычи материальных благ. И поэт беседует с матерью, понимая её озабоченность и видя своё призвание в служении Поэзии: «Я у бессонницы в плену, // Твою заботу понимаю.// Свою работу не кляну.// Судьбы иной не принимаю». И мать, чувствуя твёрдость характера сына и уверенность его в правильности выбранного пути, даёт напутственные слова: «— Пусть Бог дела твои вершит,// Пустые думы не тревожат.// Пиши, когда не можешь жить.// Живи, когда писать не можешь».

А ещё поэт томится мыслью о том, что не всё сделал, не всё успел, о чём мечталось в юные годы:

Разливалась душа,

Не видал берегов.

Думал, песня моя

Перейдёт в эпопею.

Приближается время

Оплаты долгов.

Берега показались.

Боюсь, не успею.

И ставит перед собой сверхзадачу: «Я хочу, чтобы каждое слово моё // Было равным по силе предсмертному слову». Выполнима ли такая сверхзадача, я не знаю. Но я знаю, что поэт раз за разом сверяет свои дела и строки с делами старшего поколения, опровергая некоторые упрёки в его адрес:

Вас упрекает молодость:

                       — Отстали.

                       Иные страсти утверждает век.

                       Известна истина —

                       Усталость есть у стали.

                       А человек — он только человек...

… Я заклинаю:

                       — Будьте трижды святы,

                       Дела отцов в сознании моём!

                       Отстали вы. Так отстают солдаты

                       От боевых друзей, чтоб их прикрыть огнём.

Не открою никакого секрета, если скажу, что поэты — такие же люди, как все прочие, и им свойственно ошибаться в жизни. Вспомните известные строки Сергея Есенина: «Как мало пройдено дорог! Как много сделано ошибок!». Читая и перечитывая книгу Геннадия Суздалева, я не раз вспоминал эти строки великого русского поэта. Поэт не пишет открытым текстом о всех своих просчётах и ошибках, но они подразумеваются, когда читаешь его строки:

Трава забвенья набирает силу

У солнечной деревни на краю...

Я не нашёл отцовскую могилу

И, памятью сгорбаченный, стою.

(«Трава забвенья»)

Кстати, следует обратить внимание на то, что Геннадий Суздалев очень чуток к русскому языку, да и сам нередко занимается словотворчеством. Чего только стоит это вот словечко «сгорбаченный». Наверняка ведь поэт не употребил известное слово «сгорбленный» не по соображениям технического характера. В слове «сгорбаченный» слышится какая-то насильственность и кличка первого и последнего Президента бывшего Союза ССР, и всего, связанного с этим периодом жизни. И, не снимая с себя ответственности, хотя и употребляя слово «мы», поэт делает вывод: «Мы ищем неизвестные могилы — // Известные не можем отыскать». За этим выводом поэта видится очень многое, в том числе и то, что не успели ещё похоронить всех погибших на войне солдат, а обеспамятовали до такой степени, что могилы отцов и матерей, похороненных в мирные годы, остались безпризорными, позарастали. Да ведь об этом же и стихотворение «Дума», интересное и по замыслу, и по исполнению. Оно многое объясняет и в судьбе автора. Стихотворение это не зарифмовано и исполнено в виде сказа, поэтому я его размещаю в строку: «...Не кривил пути // Перед сильными, // Не кривил душой // Перед слабыми. // Правду-матушку // Говорил в глаза. // И лицом к лицу // С кривдой встретился, // И она оказалась // Правдою. // То ли песнями, // То ли сказками,// Где всегда добру// Уступает зло,// Было сердце моё// Затуманено.// Думал: временно. // Думал: выстою. // Не заметил, как // Душу выстудил. // Заливал вином // Горе горькое. // Не дождался отец // Моей помощи, // Не хватило слёз // Моей матери. // Во сырой земле // Успокоились».

Не зря, видимо, ещё в 1969 году известный советский поэт Борис Ручьёв назвал Геннадия Суздалева состоявшимся поэтом. Не зря много добрых слов о творчестве молодого в ту пору поэта сказал и письменно, и устно поэт Михаил Львов. Он же дал и рекомендацию для вступления в Союз писателей СССР. Не зря известный критик Лев Аннинский в 1973 году опубликовал в журнале «Литературное обозрение» статью, в которой писал о Юрии Кузнецове и Геннадии Суздалеве, противопоставляя их Андрею Вознесенскому и Е. Евтушенко. Это впоследствии и стало одной из причин принятия Геннадия Суздалева в Союз писателей СССР с одной книгой «Песни деревянных журавлей», хотя по Уставу принимали только при наличии двух и более книг. Не стал бы я вспоминать дела давно минувших дней, если бы не два обстоятельства. Во-первых, в книгу «Феникс» вошли, как мне показалось, стихи не только последних лет, но и давние, написанные ещё в молодые годы. И это не удивительно. Ведь выхода этой книги поэт ждал 22 года. Другой бы не вынес такого долгого молчания, надломился духовно, но не таков оказался Геннадий Суздалев. Кто бы что ни говорил, о чём бы ни судачил, но Геннадий Суздалев сумел оглобли своей судьбы в очередной раз резко повернуть. Он даже уехал жить в город Суздаль, ибо понял, однажды побывав в нём в составе писательской бригады, что это его город. Люди, знавшие поэта двадцать или тридцать лет назад, могут заявить: а что уж за открытие такое — поэт Геннадий Суздалев? Но для многих представителей моего поколения и более молодых людей имя поэта не было широко известно. Он как-то оставался в тени великих своих друзей: Николая Тряпкина, Вячеслава Богданова, Юрия Кузнецова. Да и книги его в пору нашего робкого вхождения в литературу не выходили. Поэтому для меня лично поэзия Геннадия Суздалева стала приятным открытием. Хотя многие его стихи когда-то где-то в журналах мне попадались. Но разве самая хорошая подборка стихотворений может сравниться с полноценной книгой, куда поэт включил, видимо, самые заветные свои стихи. Сколько бы раз я ни перечитывал стихотворение «Ранение», посвящённое брату поэта Анатолию, но чувство восхищения не покидало меня:

Качался пол от кованых сапог,

Дрожали стёкла звонко в рамах шатких.

                       А ну, давай! А ну ещё, браток!

                       По-нашему, по-русски, по-солдатски!

                       Ревел баян восторженно и зло.

                       Отзванивали в такт ему медали.

И все решили: «Парню повезло!»

Домой пришли не все, которых ждали.

А он вернулся цел и невредим.

И даже вырос и в плечах раздался.

Огни надежд горели впереди,

И думал он, что заново рождался.

Но по ночам обратно шёл в пургу,

В истошный плач, в пожары и раскаты.

И накипала ненависть к врагу —

Стаканы разрывались, как гранаты.

Потом сутуло припадал к столу

И всё смотрел безумными глазами.

И сила воли уступала злу,

И смешивалась водка со слезами.

И всё чернее становились дни,

И всё бледнее становились грани...

Он невредимым вышел из войны

И не заметил, что смертельно ранен.

Понимаю, что злоупотребляю цитированием стихов поэта, но делаю это намеренно: а вдруг прочитают мою статью, а в ней строки поэта молодые люди, у которых совсем иные моральные и нравственные устои, потому что они живут совсем в иное время и опыт жизни у них совсем иной. Но они должны знать, что новая война не начинается до тех пор, пока помнят о предыдущей. И ни одно из поколений не застраховано от описанного в стихотворении опыта. «Откосить» от службы в армии можно в мирное время, а Законы военного времени таких возможностей вряд ли оставят. И, как говорят одесситы, две большие разницы: погибнуть, как Александр Матросов, закрыв собою амбразуру вражеского пулемёта, или будучи поставленным к стенке за дезертирство, предательство, трусость. Не зря ведь русская поговорка гласит: «На миру и смерть красна». И герои, и трусы были, есть и будут. Они и сегодня живут среди нас, но одни — читают одни книги и смотрят фильмы, а другие — и книги, и фильмы противоположного толка. И отступление это я сделал не случайно. Наше общество нынче настолько больно, а люди настолько забыли, что они — люди, что всё чаще и чаще с экрана телевизора доходит информация о зверствах в отношении детей, о том, что молодые матери не просто оставляют, бросают своих детей, но убивают ради мнимой свободы и мнимого счастья. Но ведь и те матери, которым перед Великой Отечественной войной и после неё было по двадцать — тридцать лет, были молоды. Ведь и они думали о счастье, хотя у многих с войны не вернулись мужья. Но ведь не было такого отношения к детям. Многих детей в те годы воспитывали тётки да дядьки, не пожелавшие сдавать детей своих близких в детские дома. Об этом много книг написано. Достаточно вспомнить хотя бы книги Виктора Астафьева. Тёмные мысли, наверное, посещали многих матерей. От безысходности. И строки Геннадия Суздалева такие минуты отчаяния матерей и отражают:

...Мне сон хороший снился...

Услышать я не мог:

                        — Зачем же ты родился

                        Не вовремя, сынок!

Шептала мать, шептала...

В том не её вина:

Двадцатый век шатала

Великая война...

(«Триптих»)

Причиной таких раздумий, а иногда и высказываний матерей был голод. Детей нечем было кормить, самим нечем было питаться, но и работать при этом приходилось за двоих, а то и за троих. И тема голодного детства поэта не покидает всю жизнь. Не случайно, видимо, появилось и стихотворение «Разговор»:

Сказал сосед: — Пиши повеселей.

Зачем ты смуту на  душу наводишь?

Неплохо ешь и пьёшь,

В костюмах добрых ходишь...

Весёлых слов народу не жалей.

Прости, сосед, что не могу пока

Тебе составить нужное соседство.

Стремлюсь к иному, но уводит в детство

Прямая непослушная строка...

...Там есть ларёк из красных кирпичей,

Где чёрный хлеб окаменел на полках,

Которого мы не поели толком.

Он в снах моих из тысячи ночей.

И я тебе, как сам себе, скажу:

Настанет время, выплачется память

И детству моему полегче станет,

Тогда повеселее напишу.

Нередко и мне приходилось слышать в свой адрес упрёк: «Почему всё так грустно в твоих стихах?» Сначала я не знал, что и ответить. Потом прятался за известную строку стихотворения Николая Рубцова: «О чем писать, на то не наша воля!»  А со временем и вовсе перестал реагировать, поняв, что у каждого поэта есть своя главная тема, как отражение жизни его. Он может писать обо всём, но к своей главной теме будет возвращаться раз за разом. К примеру, у Николая Рубцова есть стихи, строки в которых почти дословно повторяются, как будто одно стихотворение является черновиком другого. Написал вот это и вдруг вспомнил статью Геннадия Красникова о поэте Геннадии Хомутове из книги «В минуты роковые», и рука сама потянулась к книжной полке. Не могу не процитировать строки этой статьи: «...Геннадий Хомутов со своими поэтическими свидетельствами о пережитом в детские годы не уступает самым лучшим литературным образцам на эту тему, а в чём-то и превосходит иные из них по невыдуманному трагизму, по жёсткой стилистике и суровой эстетике. Как бы ни были драматичны и живописны изображения «свадеб в дни военные», «сибирских базаров той поры или повествания о пении в госпиталях перед раненными бойцами, всё-таки куда страшнее память о голодном и холодном детстве в нищей, продуваемой всеми ветрами лихолетья крестьянской избе, придавленной горем похоронок и глухим, бессильным плачем матерей, горьких солдатских вдов... Автором именно этой, фактически единственной во всём творчестве темы раннего потрясения нечеловеческим страданием, навсегда пронзившего сердце и душу крестьянского мальчишки, является Геннадий Хомутов, родившийся в 1939 году в селе Кувай Покровского района Оренбургской области». Всем этим вот оценкам, данным Геннадию Хомутову, соответствует и творчество Геннадия Суздалева. И что интересно, Геннадий Суздалев и Геннадий Хомутов — одногодки. И детство обоих поэтов прошло в сельской местности на Южном Урале.

Справедливости ради должен сказать, что тема военного и послевоенного детства, тема голода стала для Геннадия Суздалева главной, но не единственной. Он к ней возвращался всю жизнь, выныривая из круворота событий, но и историю своей судьбы писал, иногда переступая через самолюбие и наживая недоброжелателей. В жизни поэту, судя по стихам, как, впрочем, почти всем людям, видимо, приходилось поступаться совестью, иногда малодушничать, но в поэзии Геннадий Суздалев всегда был к себе беспощаден. И о душе не забывал. Не забывал и о том, что душу легко убить: «О том, что мечты мои рухнут, // Что будущим правит порок, // Вещал мне на маленькой кухне // Усталый нетрезвый «пророк». //— И воду, и небо, и сушу // Забудет навек тишина... // Помянем усопшую душу! // Кому она нынче нужна? // Давай за прошедшее выпьем, // И мне возражать не спеши. // Напьемся. //Поплачем.// Привыкнем. // Научимся жить без души. // Я слушал его и не слушал: // Ребёнок кричал за стеной. // «Помянем усопшую душу!» — // Висело, как меч, надо мной».

Не за спасением ли своей души и поехал поэт, оставив прежнюю жизнь позади, понимая, что возврата не будет, сомневаясь в правильности решения и не видя иного выхода:

Я поклонился Богу и порогу

И скудный скарб забросил на плечо.

И вышел на проезжую дорогу...

И кровь в висках толкнулась горячо...

...Мне встретился какой-то бедолага

И попросил устало закурить.

И брякнула его пустая фляга...

Мне с ним не захотелось говорить.

А он сказал: «Иди, куда идётся,

Хоть веси все, бесясь, исколеси,

Но только вряд ли где-нибудь найдётся

Роднее дома место на Руси»...

Тема покинутого родного дома — далеко не новая в русской поэзии. И возникла она не случайно. Двадцатый век сдвинул с места миллионы людей в нашем Отечестве. Первая Мировая война, революция, гражданская война и Великая Отечественная война — это основные движущие силы массами. А ещё ведь была коллективизация и раскулачивание. Это не могло не сказаться и на отношении людей к оседлости. И всё же для русского человека понятие «дом родной» не утратило смысла и по сей день. Ибо утрата чувства дома влечёт за собой скитальческий образ жизни, своеобразное бродяжничество. Во времена великих строек, в пору строительства коммунизма бродяжничество получало не только права, но и идеологическую поддержку. Это, кстати, отразилось и в советской поэзии, особенно в пору хрущёвской оттепели и во времена брежневского застоя. В нашем случае речь идёт совсем об ином покидании дома родного, причинами которого стали личностные мотивы, внутренние противоречия, поиск утраченного по собственной вине и по вине окружающих людей. А ещё: «Желания не соразмерны // Ни с веком, ни с теплом квартир. // То исчезает чувство веры, // То хочется обнять весь мир». А ещё ведь не всё так просто и в отношениях с друзьями, с коллегами по работе и по творчеству: «Ты молчал. Надо мной надсмехались. // Ты молчал. От меня отреклись. // Ты молчал. И надежды распались. // Ты молчал. И мечты не сбылись. // Понял я, что играют без правил // Те, кто лица скрывают во мгле. // И поднялся, и плечи расправил, // И весёлым пошёл по земле».

Но время, как видно, затянуло многие душевные раны поэта. И многое высветило по-иному, и многое, и многих поставило на свои места, и на многое раскрыло глаза поэта:

Давным-давно,

Смешным-смешно

У славы требует права

И пьёт дешёвое вино,

Жуёт дешёвые слова.

Он потерял и сон, и стыд,

И потерял покой.

И на пути моём стоит

С протянутой рукой.

Ни по прямой,

Ни по кривой

Его не обойдёшь.

И покачаешь головой,

Отдашь последний грош.

Копейки сложатся в рубли,

И сможет он купить

На чёрном рынке соль земли

И право вечным быть.

(«Знакомый»)

Думаю, что герой этого стихотворения, протягивающий руку, вовсе не деньги собирает, а  творческую дань по принципу «с миру по нитке». Это нищий духом человек собирает гроши духовности в надежде стать солью земли и обрести вечность. Некоторые люди научились паразитировать в любой сфере жизни, в том числе и в литературе, и шире — в культуре. Да в этой-то сфере нынче легче всего паразитам и живётся.

Понимая всю паразитарность некоторых «творцов», ставя перед собой почти недостижимые задачи, поэт понимает, что лишь на этом тернистом пути и можно добыть то слово, которое нужно читателям. И не случайно он в одном из стихотворпений заявляет: «Всё вижу давно. Не слепой. // Доступны и вера, и мера. // Попробуй его перепой, // Седого слепого Гомера...» И далее: «...Всей жизнью пытаюсь понять — // Чему подчиняется слово. // Влюблённым ли женским глазам. // Луне ли, плывущей по небу...» И подводя, видимо, итоги жизненного и творческого пути, в двух завершающих стихотворение строфах поэт заявляет:

...Будь проклято небытиё

Творящей души и свободы!

И ты, отклоненье моё

От вечных законов природы!

Поставлю на слово печать.

Духовные силы окрепнут.

Но чтобы всё снова начать,

Наверное, надо ослепнуть.

Судя по стихотворениям, включенным в книгу, поэт Геннадий Суздалев на долгом житейском и творческом пути сжёг себя и возродился из пепла. И написал современные  и глубокие стихи. И название книги пришло, видимо, не случайно. Очень хочу верить в то, что это не последняя книга поэта, и он не раз ещё порадует и меня, и других читателей самобытными пронзительными стихами.