Воздушный шарик

 

Раньше, если я говорил кому-нибудь, что работаю в цирке, то у меня тут же с хитрой улыбочкой, спрашивали:

–  Клоуном?!..

– Нет, директором! – ехидничал я и в очередной раз начинал объяснять всем понятные истины.

Почему люди так примитивны? – возмущался я. Неужели кто-то не знает, что в цирке трудится масса народа? Клоуны, акробаты, жонглёры, гимнасты, дрессировщики… Помимо артистов цирка есть ещё много других полезных профессий. На равных началах трудятся хореографы и композиторы. Немаловажная роль в этом ряду принадлежит профессии художника, которой служу я… Кто из нас лучше, кто хуже – глупо даже задаваться вопросом! Мы – коллектив, и на результатах нашего совместного труда держится само понятие цирка. Чтобы выступления были успешными, чтобы доставить зрителю радость – мы сделаем всё от нас зависящее.

Я рисовал огромные рекламные щиты, которые вывешивались на фасаде цирка; делал декорации, специальный реквизит и элементы костюма; по моим эскизам печатались афиши… А мне – всё равно без конца одно и то же – клоун! Как можно было не злиться?! Вот я и злился. Но это – в прошлом, а теперь, после всего того что случилось, я изменил своё отношение к данному вопросу, и мало того, в ответ теперь сам хитро улыбаюсь.

 

В нашем цирке работали два клоуна: Гриша и Миша. Так случилось, что после очередного отпуска Миша на работу не вышел, уволился и, кажется, уехал в другой город. Новая программа была под угрозой срыва. Гриша нервничал и ничего в одиночку не мог придумать. Я был занят своей работой и мало задумывался о чужих проблемах, пока директор цирка не вызвал меня к себе. Захватив эскизы и, ничего не подозревая, я поспешил в кабинет. Сначала мы действительно обсудили мою работу, но когда дошли до текстов и я поинтересовался, что писать в программу о клоунах, директор сделал многозначительную паузу, тяжело вздохнул и произнёс:

– Вот по этому поводу я и хотел с тобой поговорить, подробнее… Ты в цирке работаешь не один год, как специалист зарекомендовал себя хорошо, и за всё это время к тебе претензий никогда не было. Мало того, – ты хорошо знаком со спецификой работы каждого артиста… Поэтому, – мы тут посовещались, и... я решил предложить тебе заменить Мишу.

Не веря собственным ушам и надеясь, что директор шутит, я рассмеялся. Но директору было явно не до смеха:

–  Пойми, у нас сложилась безвыходная ситуация… Нужно выручать!

–  Это что… Вы серьёзно?! Но почему я?!

–  Мы в тебя верим. Нам кажется, только ты можешь справиться с этой ролью…

– Ну, спа-си-бо! Тоже мне, – клоуна нашли! – Не скрывая раздражения, я попытался прекратить бесполезные уговоры. Но директор не унимался и продолжал как заевшая пластинка петь в мою честь дифирамбы. Подробно дальнейшую беседу я уже не помню. Скорее всего, я потерял ощущение реальности. Всё что осталось у меня в сознании – это мысль о кошмарном сне. Словно гипнотизируя, равномерно, медленно ходили челюсти и механический голос, не оставлял мне совершенно ни одного шанса. Не знаю, как это вышло, но я дал своё согласие. Где-то глубоко внутри меня ещё теплилась надежда, что это всего-навсего чья-то злая шутка, недоразумение и что скоро всё само собою разрешиться.

– Ну и славненько! – обрадовано и повеселевши, заключил директор. – ­Гриша в курсе, так что – надеюсь и верю – у вас всё получится! – Директор обеими руками взял меня за плечи, по­-приятельски встряхнул и проводил за дверь кабинета.

 

Гриша, когда я пришёл к нему в гримёрную, сидел глубоко в кресле и обречённо смотрел в потолок. На его хмуром, вымученном лице застыло выражение безысходной тоски.

– Кто бы мог подумать? – пространно, не отвечая на мое приветствие и не отрывая взгляда от потолка, бормотал он. – Кто бы мог подумать?..

Глядя на него, я сразу понял, что Гриша совершенно в меня не верит. Почему-то, это задело моё самолюбие и в свою очередь, собственно, повлияло на дальнейшие события. «Значит, меня недооценивают! – думал я, – считают, что я не смогу справиться с новой ролью. Ну, что ж, посмотрим! Я себя знаю лучше, чем кто-либо, поэтому только мне и решать. Я докажу Грише и всем остальным, что готов и способен на большее».

Не могу сказать, что я не переживал и не волновался. Всё-таки клоунада – это то, над чем необходимо упорно работать годами, у меня же времени было в обрез. Но меня это не пугало. Меня вдохновляла сама мысль, что я могу сделать что-то полезное. 

Я обложился книгами, не спал ночами, а днём не мог сосредоточиться на делах. Мысли о номере не давали мне покоя. Забывая, что такое белый свет, я беспокоился, бурлил и фонтанировал идеями. Теперь я жил какой-то другой, совершенно чужой, не свойственной мне жизнью. Наверное, со стороны это выглядело глупо, но я был упрям и неотступен. Я познакомился с работой многих комиков и отметил то общее, что свойственно любому арти­сту цирка: желание показать зрителю что-нибудь свежее, ориги­нальное, найти “свой конёк”. И я понял: надо придумать что-то особенное, не на что не похожее, создать свой жанр, отлич­ный от других клоунов. Я обязан был это сделать. В этот раз или никогда!

Вначале Гриша лишь отмахивался и отнекивался, но в скором времени стал меня слушать с неподдельным интересом, задавать вопросы, просить уточнить то ту, то иную деталь. И в который уже раз я, охрипший и потерявший голос, пускался в сложные объяснения, не всегда понятные даже мне. Обыгрывал мимикой и жестами то, что не мог выразить обычными словами. В конце концов, мой энтузиазм сломил Гришино сопротивление, и вот, тут закончилась наша спокойная жизнь и началась кропотливая работа. Потекли дни репетиций.

На первых порах приходилось совсем нелегко. Нужно было предель­но понятно показать действия и пережива­ния персонажей. Детально и тщательно продумать обыгровку каждой вещи в манеже. Повозиться с костюмами и рек­визитом. Стоит сказать, что Гриша оказался не только талантливым артистом, но и пре­красным педагогом. Сейчас я понимаю, сколько полезного и нужного дали мне его советы и особенно занятия по актёрскому мастерству, сцениче­скому движению и акробатике. Это только некоторые умники считают, что выступать в жанре клоунады легко и просто!

Постепенно номер сформировался в определённую схему и приобрёл нужный темп. Теперь оставалось проверить и утвердить его на художественном совете: именно от того, какое решение вынесет совет, будет в целом зависеть судьба нашего аттракциона.

Они усаживаются в пер­вый ряд, и мы начинаем прогон номера. Члены совета внимательно следят за всем, что происходит на арене. Как меняются ситуации и как строятся отдельные трюки;  что помогает раскрытию со­держания.

После представления все бурно и возбуждённо обсуждают увиденное, и становится понятно, что наш замысел им понравился. Все рады и счастливы, а я больше всех, – номер у нас получился, и я собственноручно вписываю его в программу: «Воздушный шарик».

И вот – день премьеры. Цирк полон народа. Скоро зажгутся над ареной яркие лампы, загремит оркестр, выстроятся у форганга униформисты, пройдут в параде, сверкая блёстками костюмов, бесстрашные акро­баты, прогарцуют на гордых конях ловкие всадники, пробе­гут в разноцветных трико гимнасты. Каждый в своём жанре мастер и специалист на все руки.

Я страшно волнуюсь, и по телу у меня бегают мурашки. Как старых друзей ждут зрители своих любимцев Гришу и Мишу, а вместо Миши выйду я… Кто такой и откуда взялся? Недоучка и самозванец! Помимо воли, мысли сами собой лезут в мою голову. И напрасно было пытаться отогнать их, – в своей неумолимой логике они настойчиво и ужасно стучат в висках. Состояние духа угнетённое. Сегодня случится то, о чём я не смел даже мечтать. Какая огромная ответственность! От меня ожидают очень многого. Надо оправдать эти ожидания, быть достойным этих надежд, сохра­нить веру в себя. Я совсем растерялся – не понимал, где нахожусь и что здесь делаю? Очевидно, я переоценил свои возможности. А что если вдруг ничего не получится? Внутри меня словно что-то надломилось, и я уже ничего не хотел.

Спасибо Грише. Он подсел ко мне совсем близко, так что я почувствовал на своей щеке его дыхание. Через отражение в зеркале я видел, как горели у него глаза.

– Милый   мой, – спокойно сказал он, – мы делали эту сценку целых три месяца...  Именно сейчас ты можешь показать, на что ты способен. И не дрейфь, всё будет хо-оккей!

Он добродушно посмотрел мне в глаза, и я поверил его убеждённости и, кажется, с этого мо­мента перестал волноваться за свою судьбу. Я почему-то подумал, что как бы там ни было, бояться уже поздно.

Гаснет свет, в оркестре раздаются первые аккорды му­зыки. Начинается цирковое представле­ние. Первое моё представление. Зрительный зал с волнением ждёт выхода артистов.

Я стою в артистическом проходе и, спрятавшись за алым бархатом штор, с напряжённым вниманием и интересом наблюдаю за происходящим на арене.

Мучительно долго тянутся минуты.

И вот, как гром среди ясного неба – громким, сочным голосом конферансье взрывает выжидательную тишину: «Новый оригинальный номер: “Воздушный шарик”. Встречайте!.. На арене цирка клоуны, – Гриша и Юра!»

Из оркестра уже летят под купол торжественные звуки фанфар и я, справляясь с волнением, опускаю на нос красный поролоновый шарик, до этого висевший на резинке у меня на лбу. Гриша подмигнул мне нарисованной бровью, хлопнул по плечу и передёрнул ногами, примеряясь к сценической походке, а я, в свою очередь, присел и поджался, плотно входя в специальный корсет. После этого я стал ростом не больше семилетнего ребенка, – пухлый, округлых форм костюм с корсетом внутри, придуманный и сделанный по моим эскизам, – он давал мне возможность такого перевоплощения. В нём я был уже не тем парнем, – в метр восемьдесят ростом, – что раньше, и даже не уродливым карликом из детских сказок, а настоящим и одушевлённым воздушным шариком.

Сделав глубокий вдох и сконцентрировав всю свою энергию в ладонях, направленных на землю, я понемногу, через ноздри, стал выпускать воздух из лёгких, так, что он ровными потоками струился по рукам, собирался под ладонями, и мне стоило лишь оттолкнуться. Зал скандировал аплодисментами, ожидая нашего выхода. Я оттолкнулся и, плавно отрываясь от земли, завис в воздухе. От моего костюма ниспадала шелковая лента-нить, Гриша её подхватил и бойко шагнул на залитую светом арену.

Прожектор, ослепляя, ударил мне в глаза. Оркестр умолк и ошеломлённая удивительным зрелищем затих­ла публика. Неожиданно для всех шарик начал самостоятельно двигаться, словно подчиняясь какой-то неведомой силе. Все смотрели изумлённо и заворожено, ведь ничего подобного видеть никому не приходилось, и это вызывало недоверие и подозрение. Теперь основной моей задачей было убедить публику в том, что это не розыгрыш и не обман. В наступившей тишине мне стало по-настояще­му страшно, но присутствие моего партнёра и его профессиональное спокойствие заставили меня взять себя в руки так же быстро, как и испугаться.

Лучшего чем Гриша мима мне не доводилось видеть. Не произнося ни слова, он «говорил» всё. Он был остроумен, хотя и не разговаривал. Он играл со зрите­лями глазами, жестами, с помощью любого реквизита. Это комик, который в те­чение короткой паузы завоёвывает такой же успех, как и артист, выступающий с самостоятельным большим номером. Выхваченный лучом прожектора, Гриша остановился в центре манежа. Ничего не сделал, лишь глянул вокруг, лукаво блеснув большими голубыми глазами, и рот растянулся в широкой доброй улыбке, – и в от­вет заулыбался весь зал.

Гриша по ходу действия разгуливает по манежу забавной, вразвалку, походкой. То и дело, изредка зазевавшись и спотыкаясь, выпускает из рук ленту, но тут же быстро подпрыгивает, ловит её, и шарик улететь больше не пытается, лишь подёргивается на другом конце, раскачивается из стороны в сторону, повторяя Гришины движения. Вдруг в первых рядах зрителей Гриша увидел маленькую девочку, которой (по сценарию) он должен подарить шарик. Он хотел было уже направиться к ней, но шарик, сопротивляясь, недвижно застыл на одном месте. Гриша с удивлением смотрит вверх, пытаясь понять, что же случилось? Дёргает за нитку, тянет, но шарик никак не подаётся. Клоун грозит шарику пальцем, но угрозы тоже не помогают. Тогда совсем подавленный он уговаривает свой шарик, объясняет, что девочка будет рада подарку, и делает он это так трогательно, с такой по­разительной серьёзностью и в то же время так смешно, что цирк разражается аплодисментами. И как бы поняв причину такой реакции зрителей, шарик встрепенулся и, подавшись руке клоуна, легко и плавно поплыл за ним на противоположную сторону манежа. В этот самый момент у него неожиданно проявились ручки и ножки, которыми он неуклюже перебирая, помогает себе не то лететь, не то плыть. Публика следит за каждым движе­нием. Весёлость и комичность ситуации, вызывая смех, подкупает, и зрители вначале робко, а затем от души, долго и громко хлопают.

Тем временем Гриша подошёл к девочке и, перевешиваясь через барьер, протянул ленточку с шариком. Но девочка не успела буквально на какую-то долю секунды, и шарик, выскользнув из рук, стремительно взмыл под купол и прилип к его поверхности. Все, затаив дыхание, ждали, что произойдёт дальше. Внизу, нарезая круги, по арене бегал Гриша, подпрыгивал, пытаясь достать свой шарик, падал на колени и молил его вернуться, но шарик даже не шевелился. Это напоминало своеобразный диалог. Зрители заметно «переживали» положение, в которое попал Гриша.

Подаваясь негласному общему желанию, я высоко под куполом цирка, прижимаясь к нему спиной, проскользил в сторону, имитируя шарик, затем перевернулся и уперевшись ногами в потолок, выпрямился. В сопровождении дружных аплодисментов и под­свеченный разноцветными лучами прожекторов, побежал к центру купола, под сухую барабанную дробь немного постоял, ожидая пока утихнет публика и, сорвавшись, полетел головой вниз.

– А-ах, – ахнула публика.

Но опасения зри­телей были напрасны, – у самой земли, сделав в воздухе сальто, я плавно опустился ногами на ковёр манежа, «вышел из трюка», говоря профессиональным языком.

– Вот так, да!.. – вскрикнул кто-то восторженно.

– Браво! Бррравво… – оправившись от испуга, заревела, захлопала публика.

Вспотевший и счастливый в ослепительных лучах прожекторов я низко поклонился, почти упал, теряя равновесие, но в прыжке удержался, выпрямился. Сделав ряд кульбитов, опять склонился в поклоне, в этот раз, отрывая ноги, перевернулся горизонтально и лбом легонько ударился о ковёр. Отскочил и стал обратно на ноги. Хлопнул себя по бокам, и тут же из-под костюма вырвались на волю несколько цветных воздушных шариков. Они устремились под купол, а я их ло­вил и, почти не задерживая в руках, сно­ва и снова посылал вверх. Одному из них я не дал улететь, поймал, и вприпрыжку подскочив к девочке, вручил подарок. Это вы­звало овацию зрительного зала. Слажено, в одном ритме публика гремит аплодисмен­тами, а Гриша весёлый, озорной подкрался ко мне и подхватил конец шёлковой ленты. Ещё некоторое время мы раскланивались перед публикой вместе, а потом осторожно, слегка подёргивая и медленно пе­редвигая ногами, он потянул меня к выходу. Чем дальше он удалялся, тем выше я поднимался над ним, раскачиваясь из стороны в сторону под потоками воздуха. У самых кулис со светящейся улыбкой на лице Гриша остановился и, сняв с головы смешной, утрированно маленький цилиндр, помахал на прощание в зал. Дёрнул за ленту, и я покорно тоже покачался в ритм возрастающих аплодисментов.

Представление окончено. За кулисами, возбуждённые и взволнованные, нас встречали, кажется, все артисты и вся администрация цирка. Помогая мне вылезти из костюма, наперебой поздравляли с дебютом и успехом, а я всё ещё не мог поверить, что это случилось. В жизни каж­дого актёра есть выступление, которое он, в силу разных обстоятельств не забудет до конца своей жизни. Так и я не забуду своего первого выступления.

Теперь, по прошествии времени и совмещая в цирке две должности, я даже не пытаюсь напомнить директору о том обещании, которое он давал: найти мне замену. Напротив, – я буду благодарен, если он забудет. Без цирка, без арены я не мыслю свою жизнь. Нет. Мне не вскружили голову ни похвалы, ни комплименты. Я не оболь­щаюсь успехом. Знаю, что ещё нужно многому учиться, и сама возможность расти и совершенствоваться, безмерно меня радует. Мне нравится сама атмосфера цирка с его праздничной музыкой, светом прожекторов, яркими костюмами, с каким-то особым, чисто цирковым запахом. Я верю, что снова поднимусь под купол и буду парить, словно воздушный шарик, заставляя тысячи глаз не отрываясь смотреть на это волшебство. Мне нравится быть клоуном, хотя до сих пор никто из моих друзей не догадывается о том, что я и есть «Воздушный шарик». Замучат ведь вопросами, а мне совсем не хочется открывать тайны и секреты своего ремесла. Ко мне словно вернулось детство, когда я умел летать, и когда  так сладко замирало сердце. Пусть эта радость полёта будет только моей.

 

 

Царство Небесное

 

Егорка не спал, ждал бабушку. Их кровати стояли в одной комнате, рядышком.

Бабушка вошла в спаленку, посмотрела на иконы в красном углу и перекрестилась. Иконы в золотых киотах с золотым виноградом убраны красиво вышитыми рушниками. Бабушка уставно затеплила зелёную лампадку и зашептала:

– Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое…

Егорка смотрит, как от лампадки ложится на потолок большое зелёное пятно. Когда лампадка начинает мигать, пятно оживает и приходит в движение, словно в порывах ветра.

– Да будет воля Твоя...

От лампадки по всей комнате распространяется сладкий запах. Неспокойная мысль так и распирает Егорушку, что не может он уже сдержаться, и важно заявляет:

– Нет никакого Бога, бабушка.

И довольный собою широко улыбается, показывая редкие зубы. А она будто и не слышит, только губы слегка дрогнули, продолжает читать молитву с тем же упованием и твёрдостью.

– Хлеб наш насущный даждь нам днесь…

Не дождавшись ответа, Егорушка продолжает:

– Я смотрел по телевизору, как Гагарин летал в космос. И Бога там никакого нет!

Бабушка сделалась суровее и, кажется, красные жилки на её щеках стали заметнее.

– Слава Отцу и Сыну и Святому Духу… – она трижды перекрестилась, собрав пальцы щепоткой и поглядывая на образа, наклонилась к самому полу.

Только после этого наконец-то подслеповатая повернулась она к Егорке и нарочито строгим голосом произнесла:

– Не говори слов непутёвых. Не огорчай Ангела своего. Мал ты ещё понимать что-то.

– Я понимаю! – не унимается Егорушка, – Гагарин на ракете вокруг Земли несколько раз облетел, и Бога нигде не видел.

– Не всякому слуху верь. Кто знает, что там на самом деле Гагарин видел?

– Ну, где Он?! На облаке сидит и ножки свесил?! Нету! И ты только зря молишься.

– Это ты обо мне так беспокоишься?! Только не тебе судить – зря или не зря. Ты мне скажи лучше: сейчас где Гагарин?

– Погиб он… Разбился на самолёте.

– Вот видишь. Значит, Бог к себе прибрал.

– Как это прибрал?

– Понравился Ему Гагарин, значит. Если уж кто Ему понравится, Он к себе забирает. Теперь беседуют вдвоём.

– Где беседуют?

– Где?! В Царствии Небесном! – Бабушка улыбнулась мелкими лучиками сухих морщин. – Спи уж лучше! Умишко куриный.

Егорка хотел было что-то возразить, но вдруг осёкся, лишь обижено надул щёки. Бабушка поправила одеяло и отошла к божнице.

Вероятно, она знала наизусть очень много молитв, потому что ещё долго стояла перед образами и шептала. Становилась на колени, припадала к полу и старчески, с трудом поднималась.

Егорушка никак не мог уснуть. Всё думал о том, что сказала бабушка. Нежным светом дрожал огонёк лампадки. Медленно постукивали в полусумраке стенные часы. В постели, под одеялом было уютно и тепло, и казалось Егорушке, что от монотонного бабушкиного голоса всё постепенно погружается в тихий, глубокий сон, и от этого у него начали слипаться глаза. Сквозь прозрачную лёгкую дрёму он услышал бабушкин голос:

– Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий! Прости и помилуй деточку несмышлёную. Говорит, сам не знает что. Господи! Огради и спаси от всякого зла…

Помолившись, она перекрестила окна, дверь, Егорушку; стараясь меньше скрипеть пружинами, осторожно легла на кровать и вскоре затихла. Егорка отвернулся к белой, известью побелённой стенке. Его душу охватило странное, новое и непонятное чувство, точно стояло у горла и глубже что-то необъяснимое, необъятное – больше его самого, этой комнаты, всего дома, и даже ещё больше. Оно овладело полностью его сознанием. И казалось ему, что кто-то смотрит с высоты неба, из синевы, оттуда, где звёзды, видит всё, что происходит здесь на земле, в этом доме и в этой комнатке. И видит бабушку и его. И никуда нельзя спрятаться. И ночь тиха и прекрасна, и нет ничего лучшего в этом мире, чем этот дом, комната, его бабушка, и сам он Егорушка есть и будет, сейчас и всегда, как все на земле. И хочется Егорушке раствориться, слиться с лунным светом, с этим ночным небом, с этим огромным миром…

И снится ему Царство Небесное, сначала в синих, белых, золотых красках, – солнечное, яркое – до боли в глазах, а вокруг слышится тихое с переливами пение, очень похожее на птичьи трели. Потом видит Егорушка огромное, похожее на сахарную вату, облако, почему-то поросшее необыкновенно зелёной травою. А с облака, в гневных вспышках молний осуждающе смотрит на него Бог, а рядом с ним смотрит и улыбается Гагарин.

 

Комментарии пока отсутствуют ...

© Vinchi Group - создание сайтов 1998-2024
Илья - оформление и программирование