Рифы любви

 

– Здравствуй, Костя!

Я замер. Это была она, Зинаида! Сидела, по-старушечьи ссутулившись, на короткой парковой скамеечке в своём любимом по-деревенски цветастом сарафане и с напряжённой улыбкой смотрела на меня. Всё такая же маленькая, стройная, с непропорционально большой грудью. Удивительно моложавая, несмотря на двадцать с лишним лет тяжёлой и вредной работы в ядовитых испарениях гальванического цеха. «Маленькая собачка – до старости щенок!» – не раз с завистью говорила Марь Ванна, её подруга и соседка по лестничной клетке.

– Не присядешь на минуточку, зятёк? Мне надо тебе кое-что сказать.

Катя удивлённо переводила взгляд то на меня, то на эту злобную фурию, прикидывающуюся невинной овечкой.

– Я пройдусь пока к фонтану, – наконец сказала мне жена. – Найдёшь нас там.

С усилием освободившись от меня, мёртвой хваткой вцепившегося в её руку, Катя неторопливо покатила коляску с мирно спящим Алёшкой вдоль парковой аллеи к сверкающим впереди в лучах июльского солнца высоким струям фонтана.

– Садись, в ногах правды нет, – похлопала по скамейке сухой ладошкой Зинаида.

Словно кролик под взглядом змеи, я покорно шагнул к ней на чужих, негнущихся ногах и рухнул рядом. На меня пахнуло, казалось, давно забытым ароматом духов, названия которых я так и не удосужился узнать. «Что ей надо? – очнувшись от ступора, подумал я. – Неужели эта страшная женщина вновь появилась в моей жизни для того, чтобы разрушить и растоптать всё, что я успел создать и полюбить?»

 

Повернувшись торцом к улице, огромными костяшками домино стоит короткий ряд кооперативных пятиэтажных хрущоб, обсаженных по контуру кустами акации и сирени. Между домами пчелиными сотами и сейчас гудят дворы, заполненные по вечерам местной детворой, сплетничающими на лавках у подъездов старушками и «забивающими козла» мужиками. С самого детства мы жили с Валькой в соседних подъездах, играли в одном дворе, ходили в один детский сад, а потом – в школу. Валька мне всегда нравилась. Я часто защищал её от мальчишек и нередко бывал у неё дома. И взрослые, и дети дразнили нас женихом и невестой. Поначалу я обижался, а потом привык и перестал обращать внимание на подначки.

Родители Вальки часто ссорились и даже дрались. Однажды она сказала мне, что боится идти домой, потому что на заводе сегодня дают зарплату, а значит, папка придёт домой пьяный, и они с мамкой обязательно подерутся.

– Не бойся, – важно ответил я. – Я тебя защитю.

Мы пришли в их двухкомнатную квартиру. Она отличалась от нашей только наличием кладовки в маленькой комнате. Когда мама неожиданно родила мне братика, отец сломал в спальне встроенную кладовку и сделал на её месте детский уголок. Кладовка была довольно вместительная. Там свободно встала детская кроватка, а вместо сломанной стенки мама повесила штору. Валькин же отец верхнюю половину кладовки оборудовал широкими полками, на которых теснились регулярно привозимые из деревни стеклянные банки с различными вареньями и соленьями, приготовленными Валькиной бабушкой. А внизу было свободное пространство, куда Зинаида, мать Вальки, убирала складную швейную машинку марки «Зингер», и где Валька хранила свои коньки, куклы и прочие игрушки.

В тот день швейная машинка стояла в большой комнате на круглом столе у окна. Там же лежали куски пёстрой материи, жёлтая змейка «метра», кусок мела, катушки ниток и огромные ножницы. Мы с Валькой прошли в спальню, сунулись в кладовку, и она стала показывать мне свои куклы и прочие девчачьи безделушки.

Заигравшись, мы слишком поздно услыхали, что родители Вальки уже дома. В день зарплаты шум ссор доносился из многих квартир. А стены хрущобы практически не уменьшали звук. Поэтому, когда до нас с Валькой дошло, что её родители орут друг на друга уже в соседней комнате, всё, что я успел сделать – это захлопнуть дверь кладовки изнутри. Мы, затаив дыхание, сидели в темноте, тесно прижавшись друг к дружке. Ссора всё усиливалась, и вскоре сквозь мат послышались звуки первых ударов, треск рвущейся материи и стоны Зинаиды. Валька задрожала и тихо заскулила. Неожиданно, её родители ввалились в спальню и рухнули на кровать. В тот день мы с Валькой не поняли, что доносящиеся к нам во мрак кладовки рычание, удары и стоны уже не драка, а нечто иное. Наконец всё утихло, и вскоре Валькин отец неожиданно захрапел, а её мать почему-то довольно засмеялась, встала с кровати и ушла в ванную.

Мы тихонько выбрались из кладовки и прокрались в прихожую.

– Бежим на улицу, – прошептал я.

– Не могу, – сквозь непросохшие слёзы ответила Валька. – Мне надо в туалет.

Санузел в наших квартирах был совмещённым, поэтому Вальке придётся ждать, когда мать выйдет из него.

– Тогда выпусти меня. Твой отец спит. Больше драк не будет.

Дверной замок громко щёлкнул и из ванной, как кукушка из часов, тут же высунулась растрёпанная голова Зинаиды.

– А-а, жених и невеста! Уже пришли, – улыбнулась она нам, щуря подбитый глаз. – А ты чего ревёшь? Обидел кто?

– Ей в туалет надо, – поспешил ответить я.

– Так иди! Я уже помылась. А ты, жених, проходи на кухню, щас будем ужинать.

– Спасибо, тёть Зин, меня дома ждут, – пробормотал я и, выскочив за дверь, бросился по ступенькам вниз…

 

– Жена? – кивнула Зинаида вслед уже затерявшейся в толпе гуляющих вокруг фонтана Кате.

Я молча кивнул.

– Сын или дочка?

– Сын.

– Сколько ему?

– Полгода. А тебе зачем? Что ты здесь вообще делаешь?

– Тебя жду.

 

О свадьбе мы с Валентиной заговорили с родителями сразу, как только окончили школу и поступили в московский ВУЗ на филфак. Но поженились только на четвёртом курсе. Это было очень не просто, так как родители были категорически против нашего брака. Мои твердили, что надо сначала закончить институт и устроиться на работу. Отца Валентины к тому времени уже не было в живых. За пять лет до этого он погиб, попав в пьяном виде под машину. А Зинаида, мать Валентины, вообще видела своего будущего зятя только в офицерских погонах. Видимо, хотела в дочери воплотить собственную мечту. Но мне с моим плоскостопием даже погоны рядового не грозили.

– Ты же сама всегда называла меня женихом! – с обидой сказал я ей однажды.

– Ну и что? Жених – это ещё не зять! – проорала Зинаида в ответ. – За мной вон полдеревни женихов бегало, а я за городского замуж вышла.

Нам с Валькой надоели эти бесплодные раздражающие споры, и мы просто начали жить вместе, как сейчас принято выражаться, гражданским браком. Мне пришлось порядком побегать, пока удалось найти в нашей студенческой общаге приемлемый для всех вариант обмена, но всё же, в конце концов, у нас с Валентиной появилась своя первая отдельная комната. Мы перестали скандалить с родителями, и это их насторожило. Каким-то образом они узнали правду, и когда мы однажды приехали на выходные домой, разразился жуткий скандал. Особенно бесновалась Зинаида. В конце концов, все постепенно успокоились и начали решать, как быть дальше. Мы с Валентиной готовы были оставить всё, как есть. Мои родители тоже ни на чём уже не настаивали. А вот Зинаиду статус-кво ни в коей мере не устраивал. Она была деревенская, в город переехала только после замужества, и никаких гражданских браков не признавала. И наша свадьба состоялась!

 

– Меня, значит, ждёшь, – пробормотал я, стараясь держаться от Зинаиды подальше. – А как ты узнала, что я здесь?

– Подруга моя, Клавка, с вами в одном подъезде живёт. Так что я знаю все ваши дела, и что по выходным вы гуляете в этом парке.

– Всё знаешь? Чего ж тогда вопросы задаёшь? – разозлился я. Она, оказывается, за мной до сих пор следит!

– Надо же с чего-то разговор начать, – как-то зябко, несмотря на жару, пожала плечами тёща.

– Не о чем нам с тобой говорить! У меня теперь другая семья, и к Вальке твоей я никогда не вернусь…

– Не кричи, люди вокруг.

– Люди?! – осатанел я, окончательно сбрасывая гипноз страха перед этой женщиной. – Раньше ты не стеснялась людей. Орала на нас с Валентиной и при своих, и при чужих. А сколько грязи вы с нею на меня вылили до и после развода!

– Было… – неожиданно покорно согласилась тёща. – Извини, если сможешь.

Я опешил. Зинаида никогда ни перед кем не извинялась! Я до сих пор называю эту женщину тёщей, хотя с её дочерью мы расстались почти пять лет назад. Это Зинаида разрушила наш брак. Она была типичной тёщей из анекдотов: властной, не терпящей возражений, вечно недовольной зятем, то есть мною. Дочь Валентину всегда держала в ежовых рукавицах и даже порой могла отхлестать её старой сеткой-авоськой за какую-нибудь провинность. Временами тёща была сущей фурией.

Да, она устроила нам пышную многолюдную свадьбу, на которой мы с Валентиной знали не более десяти человек из числа ближайших родственников, а потом при каждой ссоре непременно тыкала мне, сколько денег она угробила на это торжество. Валентина настояла, чтобы мы жили с её мамой, и после окончания института мы поселились в маленькой комнате тёщиной квартиры, о чём я потом неоднократно сожалел. Сразу же после свадьбы тёща начала упорно разрушать наш с Валентиной брак. Она соблюла какие-то свои правила приличия, спасла честь дочери, превратив наше сожительство в официальный брак, продемонстрировала это всем своим подругам, пригласив их на свадьбу, но вот неугодного ей зятя-учителя хотела непременно заменить на военного.  Сколько раз я уговаривал жену жить отдельно! Но та не хотела менять привычный с детства уголок на чужой. «Хватит с меня общежитий!» – упрямо говорила она. И тёща при каждом удобном случае старалась вбить клин между нами.

Я работал в обычной городской школе, а Валентина ездила за город, в военный Городок, где жили и учились дети офицеров местного гарнизона. Она часто хвасталась перед матерью неизменным вниманием и комплиментами, что ей оказывают там офицеры и солдаты. Зинаида ещё больше загорелась своей мечтой стать офицерской тёщей. Ей казалось, что теперь, когда дочка работает в воинской части, единственной помехой остаюсь я. И моя жизнь окончательно превратилась в сущий ад. Всё, что бы я ни делал, было не так. Более того, тёща прямым текстом запретила Валентине заниматься со мной сексом! Вдруг та забеременеет, а нам, оказывается, пока рано заводить детей. На самом же деле Зинаида боялась, что беременность дочери не только осложнит развод со мной, но и может привести к потере столь выгодной в плане поиска мужа-офицера работы.

Надо сказать, что с сексом у нас с Валентиной было и ранее не всё в порядке. Только любовь удерживала меня от измен и упрёков. Все мои попытки хоть как-то расшевелить Валентину, разнообразить наши любовные игры, встречали упорное сопротивление. Однажды, когда я был особенно настойчив, она в ярости указала на кладовку, где мы когда-то с нею не раз прятались от ссор и драк её родителей, и прошипела:

– Не пытайся сделать из меня вторую Зинаиду! Я не животное!

Поэтому я почти не удивился, когда Валентина безропотно позволила матери начать ненужный ремонт в маленькой комнате, где мы жили. То, что нам теперь пришлось спать на полу в метре от её матери, Валентину полностью устраивало, а меня всё больше бесило. Ремонт затягивался. Червячок тщеславия и постоянные дифирамбы тёщи прелестям жизни офицерских жён постепенно делали своё чёрное дело. Валентина явно охладела ко мне. Она стала задерживаться на работе. Я отчётливо видел, что теряю жену, и стал с ещё большим жаром уговаривать её  оставить Зинаиду и начать, наконец, жить самостоятельно.

– Зачем нам вешать на себя дополнительные трудности? – отвечала Валентина. – Мама готовит, стирает, ходит по магазинам. Мне некогда этим всем заниматься. Пока на работу, пока с работы, кучу тетрадок надо проверить. Сам же видишь! К тому же нам не хватит денег на то, чтобы снимать квартиру и платить домработнице. Потерпи. Неужели для тебя секс важнее любви?

Как бы вы ответили на последний вопрос? И я отступал, довольствуясь торопливыми полунасильными ласками по выходным, когда тёща уходила в магазин. И вот эта вынужденная спешка привела однажды к катастрофе. Валентина забеременела! По её словам во всём, конечно, виноват был исключительно я. Жена выплеснула на меня массу несправедливых упрёков и оскорблений. Я всё покорно сносил в радостном предвкушении того, что теперь-то, наконец, мои мучения закончатся. С рождением ребёнка тёща похоронит свои мечты о зяте-офицере, и мы все заживём нормальной семьёй. Как я был наивен…

Почти месяц Зинаида радовалась явной неприязни ко мне, которую всячески демонстрировала Валентина. Жена со мной совершенно не разговаривала, не отвечала на мои вопросы и игнорировала любые попытки общения. Даже спала она теперь на одном диване с Зинаидой, заявив той, что ей на полу холодно. Разговаривала она только со своей мамой и только об офицерах военного городка. Тёща была счастлива! Она даже неожиданно смягчилась ко мне, перестала ругать, в глазах её иногда мелькали жалость и сочувствие. Особенно когда Валентина при ней демонстративно «не замечала» мои попытки примирения. Скандалить Зинаида прекратила, но мне от этого не стало легче. И вот, наконец, настал «день гнева».

В тот вечер я задержался на работе больше, чем обычно – пришлось подменить заболевшую Зою Петровну. В общем-то, я сам вызвался. Дополнительные деньги нам с Валентиной не помешают, да и возвращаться в дом, где царит гнетущая атмосфера разрыва, тоже не хотелось. Я уже давно не брал тетрадки учеников для проверки домой, а сидел и проверял их в учительской. Куда мне было спешить? Под отчуждённо-равнодушные взоры жены? Или оскорбительные скандалы тёщи? В тот день тетрадок значительно прибавилось, и я просидел в школе до самого её закрытия.

Не успел я переступить порог, как на меня накинулась злобная фурия. Поток матерщины и оскорблений дополнялся пожеланиями оторвать мне кое-что, поджарить и заставить съесть вместо яичницы с колбасой на завтрак. Тёща узнала о беременности дочери, понял я. Не отвечая на брань, я прошёл в комнату. Жены дома не было.

– Где Валентина? – пытаясь перекричать Зинаиду, спросил я   

На мгновение в квартире повисла звеняще-оглушающая тишина.

– Валентина?! – взвизгнула, наконец, тёща. – Ноги этой шлюхи больше не будет в моём доме!

И тут она неожиданно набросилась на меня. До этого Зинаида никогда не пыталась бить меня. Порой она по привычке хлестала за что-нибудь дочь старой авоськой, обычно висевшей на вешалке в прихожей. Я, конечно, всегда бросался к жене на выручку, закрывал её своим телом и несколько раз ощутил-таки всю жгучую силу тёщиных ударов. Но в этот вечер Зинаида, не переставая изрыгать матерщину и оскорбления, набросилась с кулаками на меня. Ошеломлённый, я в первый момент даже не пытался закрываться от ударов. Но вот ногти Зинаиды пробороздили мою левую щёку, едва не задев глаз. Я схватил её за руки, пытаясь как можно дальше отстранить от себя эту злобную фурию. Но в пылу ярости, она оказалась сильнее меня и легко вырвалась. Тогда, чтобы уберечь своё лицо от увечий, я решил сменить тактику и сам пошёл на сближение. И когда не ожидавшая этого тёща бросилась на меня, мы, сцепившись, как борцы на ринге, рухнули на пол. Рычащая как зверь Зинаида пыталась вырваться, чтобы вновь пустить в ход кулаки и ногти. Я всё сильнее сжимал объятия, чтобы не дать ей такой возможности. Всё теснее сплетаясь, мы катались по полу. Неожиданно она укусила меня в грудь. Взвыв от боли и ярости, я отстранился. Тёща тут же попыталась вскочить, но я успел схватить её за халат и резко дёрнул вниз. Раздался треск, пуговицы пулями разлетелись в разные стороны, и полуголая Зинаида рухнула на меня. Моё кровоточащее лицо неожиданно оказалось между горячих упругих грудей, довольно внушительных по сравнению со вторым номером Валентины. На меня пахнуло смесью терпких духов, пота, разгорячённого женского тела и чего-то ещё, чего я не смог определить. Разум мой рухнул в бездну, в голове смешались воспоминания детства, холодность жены, оскорбления, унижения и побои. Я тоже зарычал и вцепился зубами в белую, налитую желанием грудь Зинаиды…    

Очнулся я утром. Из кухни доносились шкворчание яиц на сковородке и голос Зинаиды. Она пела! От запаха свежесваренного кофе у меня свело скулы, и рот наполнился вязкой слюной. Над головой семь раз прокуковала кукушка. На работу в школу мне к девяти, так что можно ещё полчасика подремать. Стоп, а почему кукушка куковала прямо надо мной? Я открыл глаза и увидел, что лежу голый на тёщином диване! Память о произошедшем вчера кошмарным потоком обрушилась на меня. Я бросился в ванную. В зеркале отразилась исцарапанная физиономия с тёмными кругами под глазами. Губы распухли. Шею и грудь покрывали следы укусов и синяки засосов. Я тёр и тёр себя мочалкой, словно пытаясь содрать вместе с кожей, казалось, намертво впитавшийся в меня запах Зинаиды. Стекающая с меня вода сквозь мыльную пену розовела от крови, сочащейся из потревоженных мочалкой глубоких царапин на спине…    

 

Валентина так и не узнала о том, что произошло в ту ночь. Она в это время уже была в больнице. Завуч не отпустила меня с работы, тем более что на мне висели не только мои классы, но и ученики заболевшей Зои Петровны, которую я сам столь неосмотрительно вызвался подменить. Так что в роддом я попал только во второй половине дня. Валентина вышла ко мне в своём стареньком выцветшим от частых стирок халатике, бледная, упорно смотрящая мимо меня.

– Зачем ты это делаешь, Валя? – бросился я к ней. – Давай всё обсудим. Дети – это то, что нас всех сблизит…

– Обсуждать нечего. – Как-то мёртво ответила Валентина, отстраняясь и упорно глядя куда-то мимо меня. – Уже всё произошло.

– Как уже? – не поверил я.

– Утром ещё. Ничего нас уже не сблизит, Костя. Детей мне и в школе хватает, а с тобой их у меня теперь уж точно не будет.

– Как не будет? Почему?

– Потому что перед тем, как идти сюда, я зашла в ЗАГС и подала заявление на развод.

– Что ты говоришь, Валечка?! Ты подумай, что ты говоришь? Какой развод? Почему?

– Уходи, Костя! Я не хочу и не могу с тобой говорить. Наш брак был ошибкой…

Я задыхался, не мог найти слова. В голове у меня всё перепуталось.

– Подожди, Валя, – схватил я за руку повернувшуюся чтобы уйти жену. – Давай не будем сейчас ничего окончательно решать. Ты вернёшься домой, и тогда…

– Я не вернусь! – голос жены неожиданно окреп и зазвенел. – У нас в части очередное сокращение офицерского состава. Полковник уже выделил мне отдельную служебную квартиру.

– Так это же прекрасно, Валя! Я давно говорил, что нам нужно жить отдельно от твоей мамы…

– Тебе там делать нечего. Караул тебя не пустит на территорию Городка, а я не собираюсь выписывать тебе пропуск.

– Но почему ты так со мной, Валя? – почти прорыдал я. – За что? Давай всё же поговорим с тобой, когда ты успокоишься.

– Я всё сказала. Не приходи больше. Для развода твоего согласия не требуется. А если начнёшь доставать меня в Городке, то там найдётся, кому меня защитить.

И она ушла, шаркая старыми тёщиными тапочками, которые та всё собиралась выбросить, но так до сих пор и не выкинула. А я остался, повторяя, как заевшая пластинка: «Вот оно как! Есть, кому защитить. Вот оно как! Есть, кому защитить…».

 

– Ну что, сбылась твоя мечта? Ты теперь офицерская тёща? – Зло бросил я, откидываясь на спинку парковой скамейки.

– Нет, Костик, – горько вздохнула Зинаида. – Женихов-то, как грязи! А когда дело доходит до ЗАГСа, все куда-то исчезают. Кобели проклятые! Нет охотников менять офицерское общежитие на служебную квартиру в той же части. Тем более, если и так в этой квартире жить можно.

Я вновь поразился неожиданной откровенности тёщи. Все язвительные словечки сами собой приклеились к моему языку и не выпорхнули наружу. Зинаида была не похожа на себя, на ту гордую, самоуверенную женщину, легко распоряжавшуюся чужими судьбами.

– Так от меня-то тебе чего теперь надо? – наконец выдавил я, видя, что тёща не собирается сама продолжать этот тягостный для нас обоих разговор. – У меня, как ты знаешь, уже другая семья, ребёнок…

– Не бойся, Костик! – неожиданно улыбнулась тёща, распрямляясь, и я вновь увидел рядом прежнюю Зинаиду. – Я не собираюсь уговаривать тебя вернуться к Вальке. Я ж не дура!

– Тогда… что? – я был в полнейшей растерянности.

– Хотелось своими глазами убедиться, что люди не врут, и ты действительно счастлив.

– Убедилась? – Я вновь начал укреплять пошатнувшуюся было между нами стену.

– Убедилась, – спокойно кивнула тёща. – И очень рада за тебя. Авось, скоро и у моей  Вальки всё наладится. Недолго ей уже осталось мыкаться… Ты простил меня, Костя? – неожиданно подалась ко мне всем телом Зинаида, и я вновь, до головокружения, ощутил запах её духов.

– Бог простит! – сквозь стиснутые зубы бросил я на прощанье этой непонятной мне теперь женщине и поспешил навстречу подходящей к нам Кате, укоризненно глядевшей на меня поверх Алёшкиной коляски…

 

Через две недели вернувшаяся с прогулки Катя, уложив уснувшего Алёшку в кроватку, неожиданно сказала мне, накрывая стол к обеду:

– Да, Костенька, я тут встретила Клавдию Михалну с третьего этажа. Она просила тебе передать, что вчера похоронили её подругу, какую-то Зинаиду. Клавдия Михална сказала, что ты поймёшь, о ком речь. У Зинаиды врачи обнаружили какую-то опухоль в мозгу. На срочную операцию нужны были совершенно немыслимые деньги. Клавдия Михална говорит, что даже если бы та Зинаида продала всё, что у неё есть, включая квартиру, то и тогда не набрала бы нужную сумму. Представляешь, какой ужас? Костик, ты чего молчишь? Что с тобой, Костенька? Костя!!!

 

 

Ночь, и вся жизнь

 

– Отстань! Не тронь меня! – взвизгнула за окном очередная девица.

В ответ послышались пьяный хохот и невнятное бормотание мужских голосов.

Иван Петрович раздражённо перевернулся на другой бок. Рядом шумно вздохнула во сне жена. С тех пор, как майская температура неожиданно подскочила к тридцати градусам, ночи для Ивана Петровича превратились в мучения. Шумные пьяные компании молодёжи орали за окнами спальни чуть ли не до утра. Юнцы и девицы возвращались парочками и группками из открывшегося три года назад на берегу Оки клуба. Те из них, кому клубные цены были не по зубам, устраивали «вечеринки» на берегу реки, прямо на пляже, и уборщики по утрам выгребали оттуда мешки мусора и пустых бутылок. Громкий хохот, мат и женский визг теперь не дадут спать жильцам окрестных домов до поздней осени. Конечно, с осенним похолоданием ночные гулянки не прекратятся.  Просто исчезновение удушающей жары даст возможность людям закрыть окна и тем самым хоть как-то отгородиться от пьяного орева молодёжи. И ладно бы эти ночные гульбища были по выходным, но нет: хохот и вопли за окном раздаются каждую ночь!

«Где они только деньги берут на ежедневные гулянки? – задумался Иван Петрович. – Мы вот с Анютой, оба работаем, уже давно ничего не откладываем на сберкнижку – всё заработанное как-то незаметно уходит на еду и прочие насущные нужды. Внукам, опять же, то гостинчик, то одёжку какую везём. А эти, молодые парни и девки, явно нигде не работают – как и где можно работать после ночных пьянок-гулянок? Но деньги, судя по всему, у них всегда есть! Откуда? И чего они каждую ночь «празднуют»? Почему их не грызёт забота о завтрашнем дне?»

Мысль о завтрашнем дне заставила Ивана Петровича вновь перевернуться с одного бока на другой.

«Так что же мне ответить начальнику цеха?» – тоскливо вздохнул он. Вчера сбылись самые жуткие его опасения.

Тридцать лет назад, отслужив, как и все его друзья, в армии, вернулся Иван Петрович в родную деревню под Саранском. Женился на Анюте и затосковал. Скучно после армии показалось ему дома. Все развлечения – регулярные драки стенка на стенку, русская деревня против мордовской. А тут как раз вербовщик появился. Сказал, что заводы Подмосковья объявили «оргнабор» рабочих. Обещают жильё и прописку! Своих, местных кадров растущим предприятиям не хватает.

– Можно, конечно, и в самой Москве устроиться, – рассказывал вербовщик обступившим его парням. – Но я вам не советую: не любят москвичи «лимитчиков». А у нас, в Подмосковье, совсем иной народ, примет вас как родных. А в Москву, если уж так захочется в музей или театр сходить, можно и в выходной съездить. Электрички ходят регулярно.

Так Иван Петрович оказался в подмосковной Коломне. В московские театры и музеи он так и не попал, хотя регулярно мотался в столицу по выходным: всё время съедали очереди за мясом, колбасой, одеждой и прочими необходимыми вещами, купить которые можно было только в Москве.

Завод показался Ивану Петровичу огромным. Начал он простым формовщиком в чугунолитейном цехе. Анюта устроилась там же, крановщицей. Работа была тяжёлая, зарплата… Хватало. Не деньги в то время были главным – работали «за квартиру». И они с Анютой получили-таки свою «двушку» в новом микрорайоне. Далековато, конечно, от завода, и с транспортом поначалу была напряжёнка. Анюте приходилось вставать чуть свет, чтобы успеть отвести сына в ясли. Но постепенно всё наладилось. В быстро растущий микрорайон пустили дополнительные маршруты автобусов, протянули трамвайную ветку. Вскоре здесь появились свои магазины, детские сады и школы. Стихийный пляж на берегу Оки обзавёлся буйками, «лягушатником» для детей, кабинками для переодевания и барханами песка.

К тому времени Иван Петрович заочно окончил местный политехнический институт. Анюта заставила. Самому ему и школы хватало  за глаза.

– Не век же тебе здоровье в формовщиках гробить, – сказала Анюта. – Посмотри вокруг: у одних к сорока годам «вибрация рук» или силикоз лёгких, у других вообще такая инвалидность, что на одни лекарства только и работают! Квартиру мы уже получили, теперь надо и о себе позаботиться.

Большинство заводских мастеров и начальников цехов имели точно такие же дипломы, полученные в своё время «без отрыва от производства». И как только Иван Петрович похвастал в цеху новой «корочкой», начальник тут же предложил ему перейти в мастера. Желающих поработать в «чугунке» «за квартиру» в то время было с избытком, на все три смены хватало, а вот в мастерах народ не задерживался – старались при первой же возможности перейти в «чистые» цеха, где шума поменьше, и воздух почище.

Когда Иван Петрович рассказал жене о полученном предложении, та откровенно обрадовалась.

– «Горячий стаж» теряю, – нерешительно пытался возражать Иван Петрович. – И в зарплате…

– «Тёплого» хватит! – решительно заявила Анюта. – Лучше чуть дольше поработать, но зато здоровье сохранить.

 

Жизнь складывалась. Постепенно обставили новую квартиру, сын Колька пошёл в школу, росли сбережения на заведённой в Сберкассе книжке. Анюта ушла с завода и устроилась работать на новой почте, что построили рядом с их домом. Теперь Колька был практически под присмотром матери. Той нужно было только перейти дорогу, чтобы накормить обедом сына.  Будущее представлялось ясным и стабильным.

И вдруг откуда-то вынырнул Горбачёв. Ивану Петровичу сначала было забавно слушать косноязычные, пространные речи нового Генерального секретаря КПСС. Народ в цеху откровенно потешался, каждый старался обязательно ввернуть в разговор какое-нибудь «углУбить», «консенсус» или смачно произвести «плюрализм».

Потом грянул ГКЧП, затем Ельцин влез на броневик. Иван Петрович вспомнил, как радовались все вокруг, когда Ельцин объявил о запрете КПСС. Рухнул ненавистный диктат партии. Все были уверены: завтра начнётся новая, свободная и счастливая жизнь!

«Отныне мы будем получать за свой труд настоящие деньги, а не гроши, – говорили вокруг. – Мы теперь сами хозяева нашего завода».

А Иван Петрович вертел в руках бумажку, на которой было напечатано, что он является владельцем сорока трёх обычных и двенадцати привилегированных акций, и не знал, что с ней делать. Привычный, стабильный уклад жизни рухнул. Ясное ранее будущее закрыл плотный туман неизвестности. В отличие от окружающих, Иван Петрович теперь уже не верил в светлое будущее. Это раньше он твёрдо знал, что никогда и нигде без работы не останется. Что каждый месяц получит за свой труд вполне конкретные деньги, которых хватит на еду, оплату жилья, и даже останется, что отложить на сберкнижку. Что в положенное время он выйдет на пенсию, которой тоже хватит на все его насущные нужды. Что если он заболеет, его будут бесплатно лечить. Что его дети и внуки бесплатно получат образование в школах и институтах, а потом их обязательно обеспечат работой.

«Чего же ещё им не хватает? – думал Иван Петрович, с недоумением глядя на ликующих сослуживцев и соседей. – Зачем они всё рушат? О каком светлом будущем кричат, если повернули всё вспять, в капитализм?»

Иван Петрович был твёрдо уверен, что его предки, как и миллионы других рабочих и крестьян, не зря пролили потоки крови, свергая капитализм, в надежде на лучшее будущее. Может быть, у них и не всё получилось так, как им хотелось и мечталось. Так исправляйте! Улучшайте! Зачем же опять всё рушить и возвращаться к тому, что уже столь кроваво и трудно отвергалось? Какое же светлое будущее может быть в тёмном прошлом?

Народ хлынул с завода. Как грибы после дождя росли вокруг всяческие фирмы и фирмочки, базары и рынки, магазины и ларьки. Торговать импортными продуктами и тряпками стало выгодней, чем «горбатиться» на производстве.

При коммунистах завод работал в три смены, при хозяевах еле осиливал одну. Вместо обещанных высоких зарплат начались месяцы задержки её выплаты. Теперь народ побежал с завода уже не в погоне за лёгкой наживой, а чтобы не умереть с голоду. Многие поспешили продать свои акции за бесценок какому-то анонимному покупателю, оклеившему объявлениями о покупке акций завода все проходные. Иван Петрович тоже продал и вновь превратился из «хозяина» в наёмного работника.

– А чего их держать? – сказал он жене. – Всё равно по ним никаких дивидендов не платят.

Вскоре оказалось, что акции скупила какая-то иногородняя фирма. Новые хозяева сменили директора и начали «реорганизацию» – сокращение работников. Первым делом отправили за ворота всех работающих пенсионеров. Затем принялись за «лишних» рабочих. Значительно поредевшие участки и бригады объединили. Часть ставших ненужными мастеров и бригадиров уволили. Ивану Петровичу повезло – ему предложили занять должность энергетика цеха, пойманного незадолго до этого в проходной завода в нетрезвом виде. Новое начальство не церемонилось с пьяницами и нарушителями режима – всех их немедленно ждали расчёт и увольнение. Иван Петрович ничего не понимал в работе энергетика, но вынужден был согласиться на перевод. А куда деваться? На других предприятиях города ситуация была ничуть не лучше, а порой и хуже! Его нигде не ждали. Пришлось вживаться в новые реалии.

Но неприятности на этом не закончились. Внезапно грянул какой-то «дефолт». Все сбережения Ивана Петровича почему-то резко обесценились. Цены в магазинах стремительно обрастали дополнительными нулями. Производство практически встало. Завод остановили на два месяца, а работников «отпустили в отпуск без содержания».

Иван Петрович был в ужасе: на что жить? Сын скоро кончает школу, собирается поступать в московский институт – это ещё пять лет надо парня кормить, одевать, оплачивать дорогущее московское жильё! Где на всё это деньги взять? Да и потом, что сына ждёт? При коммунистах-то каждый был уверен, что без работы и зарплаты не останется. Иван Петрович помнил, как радовался увольнению парень, на место которого его назначили мастером. Оказалось, того прислали на завод «по распределению» после окончания института и сразу же сунули в «чугунку». Три года молодой специалист был обязан отработать там, куда пошлют. Как злобствовали при коммунистах на это «обязан»…

А если вдуматься, то нынешнее «не обязан» во сто крат хуже! Да, сына не пошлют три года отрабатывать пять институтских лет бесплатного обучения в какую-нибудь дыру, но и никакой другой работы никто ему не предоставит. А на каком производстве нужен новоиспечённый инженер без опыта практической работы? То-то и оно! Сейчас вон специалистов со стажем увольняют…

Позвали Кольку. Сынок, так и так, тяжело нам будет содержать тебя в Москве. Поступай в наш, коломенский. Жить будешь дома и питаться домашней едой, а не в сухомятку да по столовкам.

– Нет! – отвечает. – Я уже и сам передумал в институт поступать. Кому сейчас инженеры нужны? Все мои друзья на юристов и менеджеров учиться хотят.

– А разве этому не в институтах учат? – удивились Иван Петрович с Анютой.

– В институтах. Только я ни юристом, ни менеджером быть не хочу.

– А что же ты собираешься делать?

– На шофёра пойду учиться. Шофера всегда и везде нужны.

– Что ж, – согласился Иван Петрович. – Дело хорошее. На водительские курсы мы денег наскребём.

– Не надо, папа, – ответил Колька. – Меня бесплатно обучат, от военкомата.

– Как это – от военкомата? – всполошилась Анюта.

– Так ведь всё равно скоро в армию идти, раз в институт поступать не буду, – улыбнулся сын. – Лучше уж баранку крутить, чем на подводной лодке света белого месяцами не видеть…

Отучился. В ноябре проводили, а на следующий год Чечня напала на Дагестан! И от Кольки ни звонка, ни строчки! Сколько слёз Анюта выплакала, пока весточка пришла: жив, здоров.

Отслужил, вернулся. Действительно, здоров, ни царапины. Но другой! Пули и осколки не задели, а сын изменился. В церковь стал ходить. Комнату свою иконами и лампадками обвешал. А через три месяца привёл в дом девушку. И что только в ней нашёл? Маленькая, тощая, как говорится: в чём душа держится. Рыжая, глаз ни на кого не поднимает, бледное личико всё в прыщах и веснушках. Одета простенько, но чисто.

– Знакомьтесь, – сказал Колька. – Это Света. Мы решили обвенчаться.

Иван Петрович с Анютой только переглянулись. Уже знали, что возражать сыну бесполезно. У него теперь только один авторитет – церковный батюшка. Тот и познакомил Кольку с «хорошей девушкой». Прямо в церкви. Сводник в рясе!

Сноха оказалась ярой богомолкой и сразу после свадьбы уговорила Кольку бросить «полный греха город» и переехать в деревню, где её родители «отписали» им ветхий дом с огородом, заросшим бурьяном. Раньше в нём жила Светкина бабушка. Старушка к тому времени уже год как померла, и дом пустовал, постепенно разрушаясь без присмотра. Поначалу-то Иван Петрович с Анютой в эту деревню регулярно мотались. Помогали дом в порядок приводить и огород поднимать. Потом внуки один за другим народились…

«Да, часто в то время в ту деревню сумки с продуктами и вещами пёрли, – вспоминал Иван Петрович, ворочаясь на влажной от пота простыне. – А сейчас почти и не ездим. Нет сил глядеть на их житьё! Трое внуков у нас уже, скоро четвёртый будет. Живут все в страшной нищете, в грязи!»

Сын Колька при местной церкви устроился. Всё там делает: ремонтирует что-то, попа возит на церковной машине – словом, с раннего утра до позднего вечера там. Без праздников и выходных. Денег ему церковь почти не платит. Помогает иногда обносками: люди свои ненужные вещи и одежду в церковь приносят, а поп её «распределяет» нуждающимся. Колькиной семье в том числе. И сын со снохой тому попу благодарственные гимны поют. Не людям, пожертвовавшим свои вещи, а попу! Светка, конечно, нигде не работает. Колхоз давно ликвидировали. Молодёжь вся в город перебралась. В деревне остались одни старики и алкаши. Вот и сидит сноха дома, огород развела – с него и живут. Нет, не продают выращенное на базаре, как другие, а сами, что вырастили, то и едят. Дети мяса с роду не видали! Вегетарианцы все. Анюта поначалу пыталась что-то изменить, убеждала сына со снохой вернуться в город и устроиться на нормальную работу. Колька переезжать наотрез отказался.

– В городе везде соблазны и грех, – крестясь на иконостас в углу, сказал он. – Даже церкви там жиреют. А здесь, в деревне, прихожан мало, да и те в основном одни старушки-пенсионерки. Кто ж батюшке поможет?

– Да ты не батюшку, ты своих детей пожалей! – кричала Анюта. – Грязные, вечно голодные! Что их ждёт здесь, когда вырастут? В вашей деревне даже школы давно нет.

– Бог даст, проживём как-нибудь, – благостно улыбаясь, ответил Колька. – И дети вырастут.

– Да куда вы их столько рожаете-то? – не выдержал Иван Петрович. – Самим жрать нечего, а Светка опять с пузом ходит!

– Аборт – грех! – вскинулась сноха.

– Гре-ех?! – передразнила её Анюта. – Всё у тебя – грех! И мясо есть, и в городе жить, и работать нормально, и даже стиральная машина. А детей морить голодом – не грех? В чужие обноски одеваться – не грех? Ты ж целый день дома, почему же дети у тебя постоянно немытые и неухоженные? Сама ходишь, как пугало огородное, и детей в грязи держишь!

– Это не грязь! – завизжала сноха. – Грязь в душах людских, в городах ваших. Главное – душу в чистоте содержать, а тело отмоется.                      

Так и не нашли общего языка и понимания. Вроде и есть у Ивана Петровича с Анютой сын, сноха и внуки, а в то же время и нет. Чужие стали друг другу.

 

Поселилось у Ивана Петровича внутри злое существо. Грызёт день и ночь, спать не даёт, насылает приступы тошноты и комки огненной горечи к горлу. Дерёт когтями в правом подреберье. Анюта всё советует к врачу сходить, анализы сдать, на обследование лечь. А как идти? Вдруг врачи что-нибудь такое найдут, что заводская медкомиссия запретит Ивану Петровичу работать в «горячем» цехе? Уволят моментально! Слухи о грядущей второй волне сокращений постоянно усиливаются и никем из начальства не опровергаются. Тут хотя бы до пенсии на заводе удержаться. Бог с ним, со здоровьем: безработного оно вряд ли накормит. И Иван Петрович перешёл на диету: молочные супы и кашки, минимум соли и сахара, ничего острого и жареного. Анюта обложилась книжками народных рецептов, стала поить Ивана Петровича различными травяными отварами и настоями. Иван Петрович покорно всё пил, ел кашки и салаты, худел, но ни на что не жаловался.

Вторая волна сокращений его не задела. Завод опустел почти наполовину. Несколько цехов вообще закрыли, оборудование продали или распихали по другим цехам. Затем хозяин вновь неожиданно сменился. Новый директор каждое утро самолично бегал по цехам, а потом проводил бесконечные совещания. Его приказы вызвали у заводчан шок. Ликвидировались все заводские склады и цеховые запасы! Директор лично совал нос в цеховые кладовые и если находил в них какие-либо запчасти к станкам и прочему оборудованию, начальник цеха лишался премии, а «нерадивый» хозяин кладовки (механик или энергетик цеха) – работы. Иван Петрович со слезами ненависти к высокопоставленным дуракам-разрушителям поспешил ликвидировать все свои запасы. Завод уже несколько лет не приобретал запчасти к оборудованию – на зарплату с трудом наскребали! О приобретении новых станков вообще никто не заикался. А теперь и остатки того, что хранилось на складах и в кладовых ещё с советских времён, было уничтожено по приказу нового начальства. Отныне любая поломка обветшалого, дышащего на ладан оборудования грозила катастрофой дорогостоящего простоя и не менее дорогого брака продукции.

По заводу поползли слухи, что новый директор вовсе не дурак. Говорили, что он уже «успешно» обанкротил несколько заводов. Работа у него такая – банкротить и ликвидировать предприятия. Видимо, для этого его и сюда прислали. У новых хозяев есть другие заводы, которым наш – явный конкурент. В условиях всеобщего спада производства и отсутствия достаточного количества заказов дешевле наш завод разорить и ликвидировать, чем конкурировать с ним, а тем более, поддерживать на плаву. Иван Петрович слушал всё это и не знал, верить или нет. Он не понимал, как же можно, вот так просто взять и закрыть «градообразующее предприятие»? Умрёт завод, умрёт и город!

Вместе с заводскими складами и цеховыми кладовыми ликвидировали за ненадобностью и их персонал. Иван Петрович смотрел, как рыдает Клавка-кладовщица, получившая уведомление об увольнении, и глотал из фляжки анютин настой, чтобы утихомирить грызущего его внутренности зверя. С Клавкой все постоянно ругались. Это была тощая склочная бабёнка, упивавшаяся своей пусть небольшой, но почти абсолютной властью. Не раз Ивану Петровичу приходилось разбирать жалобы электриков на вздорную кладовщицу, не выдававшую необходимую запчасть для срочного ремонта сломавшегося оборудования без прямого распоряжения энергетика. А ведь Иван Петрович не сидел весь день в своём кабинете. То рапорт у начальства, то совещание, то на склад надо смотаться в поисках необходимых запчастей, то по цеху носится из конца в конец – поломки и аварии порой сразу в нескольких местах происходят. Конечно, электрики его искать не будут. Не даёт Клавка запчасть, ну и пусть подавится! Сядут у себя в каптёрке и в домино «козла забивают». А оборудование простаивает, а за простой начальник с Ивана Петровича «стружку снимает»! А Клавка, вроде бы, и ни при чём: порядок соблюдать надо, требования и накладные подписывать. Без них кладовщица ничего выдавать не обязана.

– Да я потом все твои бумажки подпишу! – не раз кричал ей в ярости Иван Петрович. – Ты только выдай моим людям то, что они просят сразу, без волокиты.

Клавка каждый раз кивала, соглашалась с ним, но при очередной поломке знакомая история вновь повторялась. Сколько раз Иван Петрович просил начальника цеха сменить кладовщицу! Тот только разводил руками в ответ. Та ничего не нарушает. На работу не опаздывает и раньше не уходит. Формально уволить вздорную бабу не за что.

И вот, наконец, свершилось. Клавку уволили, но никакой радости это Ивану Петровичу почему-то не доставило. Он смотрел на рыдающую женщину, которой до пенсии оставалось всего три года, и с ужасом видел в ней своё собственное будущее.

 

За окнами взревели моторы. Пьяные голоса завопили: «Россия, вперёд!». Гулкой россыпью брызнули в ночное небо ракеты салюта. Тревожно вздрогнув, во сне заворочалась Анюта.

«Вот тоже – сборище идиотов! – разозлился Иван Петрович. – Болельщики, типа. Видать, наши кому-то забили гол. Ну, и радуйся у себя дома, перед телевизором, раз ты – болельщик. Зачем же всей компанией носиться на машинах и мотоциклах по ночным улицам и орать во всю глотку? Люди же спят! Многим с утра на работу. Или этим «болельщикам» тоже работать не надо, как и тусующейся по клубам и пляжам молодёжи?

Что-то я совсем не понимаю, что вокруг происходит, – пригорюнился Иван Петрович. – Откуда все эти люди берут деньги? Я всю жизнь работаю. Не в офисе штаны просиживаю, а на заводе, в «горячем» цеху вкалываю! Здесь всегда зарабатывали больше, чем в других местах: как-никак доплачивают «за вредность». Почему же мне сейчас едва хватает на жизнь, а эти развлекаются, нигде не работая? Как такое возможно?»

Очередной ком горечи подкатил к горлу, и Иван Петрович стал усиленно сглатывать обильную слюну, стараясь «затушить пожар». Когда приступ утих, Иван Петрович осторожно расслабил напряжённые мышцы и вздохнул. Что же всё-таки ответить ему утром начальнику цеха? Анюта спит и не знает, что решается их судьба. Он так и не осмелился сказать жене, что очередная волна «реорганизации» накрыла, наконец, и его. «Сокращение управленческого аппарата» заводские «верхи» начали с «низов». Вчера начальник цеха вызвал Ивана Петровича к себе и показал соответствующую «бумагу» из дирекции.

– Цеховые службы механика и энергетика объединяются, – матерно выругавшись, сказал начальник. – Мы должны сократить либо механика цеха, либо тебя. Оставшийся будет отвечать за обе службы.

– Как это? – удивился Иван Петрович. – Это же совершенно разные службы!

– Вот так! – хмуро ответил начальник. Он закурил, встал из-за стола и отошёл к окну кабинета, повернувшись к Ивану Петровичу спиной. – Мы тут посоветовались и решили оставить механика.

– А я? – обмер Иван Петрович. До него наконец дошло, что происходит. – Меня куда? – прохрипел он в напряжённую спину начальника.

Тот молча докурил сигарету, потом резко повернулся, вернулся за свой стол, долго мял дымящийся окурок в переполненной вонючей пепельнице.

–У тебя два варианта, – наконец ответил начальник. – Мы тут прикинули: тебе до пенсии осталось чуть больше четырёх лет. Но, оказывается, есть закон, по которому, учитывая твой горячий стаж, ты можешь выйти на пенсию уже сейчас. И я тебе настоятельно советую, Иван Петрович, иди в отдел кадров и немедленно начинай оформлять себе пенсию. Там про этот закон знают, ты не один такой на заводе.

– На пенсию? – растерялся Иван Петрович. – Мне?

– Тебе! – раздражаясь, повысил голос начальник и задымил новой сигаретой. – Не будь дураком: сегодня у тебя такая возможность есть, а завтра её вполне могут отменить. Посмотри, что творится у нас в стране и на заводе. Дают тебе пенсию раньше срока – бери, не раздумывай! Всё лучше, чем пособие по безработице…

– А какой второй вариант? – утирая дрожащей рукой обильный пот, спросил Иван Петрович.

– Могу перевести тебя в электрики, – пожал плечами начальник. – Если отдел кадров позволит. Сам знаешь, это у нас единственная вакансия. Все нормальные электрики давно по частным фирмам разбежались. Остались одни бездельники и неумехи. Потянешь электриком?

Иван Петрович сделал неопределённый жест. Голос ему отказал. Какой из него электрик? Не хватает ему только на старости лет хлебнуть позора, да ещё на глазах своих бывших подчинённых: услыхать, как и о нём когда-нибудь скажут: «Бездельник и неумеха». Или всё же попробовать? Не боги же горшки обжигают!

– Ладно, – махнул рукой начальник, – иди, думай. Только не долго: ответ мне нужен завтра. А пенсию оформляй в любом случае!

 

Запикал электронный китайский будильник. Бессонная ночь наконец закончилась. Иван Петрович поспешно отключил противный сигнал. Решение принято. Вот и начался его последний рабочий день…

 

Комментарии пока отсутствуют ...

© Vinchi Group - создание сайтов 1998-2024
Илья - оформление и программирование