Памяти Глеба Горбовского

Нечто сине-золотистое, вечное, тонкое, печальное пронизывало его стихи – точно лучи собственного, сокровенного солнца прободали их великолепными сияниями, рождая грусть и нежность:

В четырёх стенах темно.

Свет зажечь или не надо? ...

Постучите мне в окно

 кто-нибудь из Ленинграда.

…кто не пел, особенно поддав: У павильона пиво-воды…

Кто из поющих знал поэта, автора стихотворения?

Ведь коли текст уходит, оставляя поэта точно за бортом, в недра и бездны людские, значит, писавший его настолько почувствовал (пусть и в несколько ироническом контексте) душу народную, что и имя его не важно.

Тем не менее, имя важно всегда – и у Глеба Горбовского оно было: значительное имя великолепного мастера, чья жизнь шла по крутым и сложным изломам великой, страшной, величественной советской истории, чья муза пела и рвалась в напряжённых строчках, давая ритмы вечные, веские и точные.

Горела осень.

Бегал виновато

Пожарный ветер,

мокрый и лохматый.

...Вдруг,

пламенем осенним подожжён,

я сам пылаю,

в луже отражён.

Трещит моя душа.

Как перекрытья,

горят и настроенья, и событья.

От пламени жизни (и событий! и чувств!) трещит душа, и разрывы её рождают стихи, и пламя осени вечно пылает, зажатое в совершенных строчках.

Яркость и грусть, яркость и ярость…

Жизнь Глеба Горбовского была яркой: настолько, чтобы стихи его, даже рождённые внутренними бурями, могли хоть на чуть согреть чуткие к поэзии сердца.

Жизнь Глеба Горбовского, давшая целый ряд текстов для антологий, переходит в неведомые нам планы, но оставленного им на земле, достаточно, чтобы классическое словосочетание: Вечная память – не звучало формально.