Поздний звонок / Архив номеров / ВЕЛИКОРОССЪ

Скоро полночь. Сижу над чужой диссертацией, читаю, а ещё надо отзыв писать, чтобы хоть что-то завтра сказать про неё. И пытаюсь решить для себя, как соблюсти баланс между коллегиальной вежливостью и профессиональной честностью.

Звонит телефон. Терпеть не могу, когда так поздно звонят! Да ещё по городскому. Мобильный-то я, конечно, давно выключила. Мама уже спит в своей комнате, и телефон может услышать.

Подхожу, недовольно отвечаю. На том конце – подруга Светка, в рыданиях. Понятно, поссорилась с мужем. Она делает это так регулярно, и уже со вторым мужем, при этом считает необходимым каждый раз посвящать меня во все детали их ссор, ведь я же должна её поддерживать и уверять, что всё будет хорошо, он вернётся и они помирятся. Впрочем, в последнее время мне всё более отводится роль пассивной слушательницы, поддерживающих слов от меня требуется всё меньше. То ли Светка чувствует, что слов таких у меня уже не остаётся, то ли ей они и не нужны, а требуется только выговориться. А я для этого лучше всего подхожу. И у меня всё не хватает сил остановить эти её излияния.

Опять с плачем рассказывает, как они ругались, как он обозвал её дурой и ушёл, хлопнув дверью. На её раскаянную истерию с самообвинениями я отвечаю:

– Да перестань ты. Ты же знаешь, что он вернётся.

– А если нет? – взрывается она.

Мне хочется ответить: твоё же счастье! Наконец избавишься от этого идиота, надутого самовлюблённого индюка!

Но не могу же я такое сказать подруге! Я вообще не могу давать ей советы – я замужем никогда не была. Мои познания в этой сфере – чисто теоретического характера.

Когда я с ней закончила, было уже за полночь. Нет, я точно завтра сорвусь и выскажу всё, что я думаю про эту диссертацию! Должна же я где-то разрядиться!

Тут снова звонок. Я со злостью хватаю трубку, думая, что это опять Светка, с намерением высказать ей теперь всё!

Нет, это не она.

– Здравствуй, Дина!

Это Вадим.

– Здравствуй, – отвечаю в замешательстве.

– Извини, что так поздно. Я уже полчаса пытаюсь, а у тебя занято.

Вежливый, как всегда, извиняться не разучился.

– Да, – говорю, всё ещё не зная, как реагировать, – я сейчас разговаривала.

– Как ты живёшь? – спрашивает дальше. – Слышал, большим человеком стала.

– Да какое уж там, – отвечаю, – так, в меру скромных сил. Мы звёзд с неба не хватаем.

Не знаю, принял он последнее на свой счёт, но выдержал короткую паузу.

– Но ты не скромничай излишне. Мы ещё гордиться будем, что были знакомы с тобой.

Да, ты особенно! Я фыркнула в ответ.

Не дождавшись от меня ничего большего, он продолжил:

– А я снова вернулся в институт.

– Я знаю.

Конечно, я давно об этом знаю. Как же было не узнать: два года провёл в Японии, участвовал в исследованиях, а тут вдруг вернулся. Все думали, что он там останется.

– Захотел тебя услышать, – сказал он обезоруживающе.

– Да? – только и могла выдать я. Это был не вопрос. Это был просто знак беспомощности.

– А ты совсем не рада, – грустно усмехнулся он.

Господи, а почему я должна радоваться?! Что ты мне сделал такого хорошего в жизни, чтобы я радовалась тебе?! – вскинулось снова во мне. Но я, конечно, сдержалась.

– Нет, – говорю,– извини, просто я так устала, что уже ничего не соображаю. Мне отзыв ещё надо на диссертацию сделать.

– Понятно, – усмехнулся тихо он, – значит, я просто не вовремя.

– Да, извини, давай в другой раз поговорим. Я просто сейчас не в состоянии...

– Да, конечно, – поспешно согласился он, – в другой раз поговорим.

Подождал немного.

– Я позвоню, – пообещал грустно.

– Да, конечно, позвони, – поспешно согласилась я. – Я буду рада.

Я бросила трубку, словно она обжигала мне руку. Всё это было не то. Не то, что я должна была сказать, и не то, что я хотела ему сказать. Это были просто какие-то отговорки. Всё это было не так.

Я встала и пошла на кухню, сама не знаю, зачем. О чтении диссертации, то есть об отзыве не может быть и речи. Попила воды. Посмотрела в окно. В доме напротив горели редкие окна. Зачем он позвонил?

Больше не позвонит, просто так сказал. Ну, и слава богу. Я забуду и успокоюсь. Перестану обвинять себя.

Вернуться к чтению. Читать всю ночь. Всё равно не засну.

Я должна была ему прямо сказать: «Какое право ты имеешь мне звонить?»

Я хотела сказать ему... Что я хотела сказать? «Приезжай сейчас же!»? Нет, абсолютно нет.

Ничего я не хотела ему сказать. Всё уже сказано.

Снова обжечься, как в прошлый раз, я не хочу. Тоже позвонил вдруг ни с того, ни с сего. Года три назад уже. Не устояла – встретились... Потом долго простить себе не могла.

У меня всё в жизни не так. Не так, как надо. Не так, как я хочу.

Ведь негодяй же вообще: у него жена и ребёнок, а он звонит любовнице, хоть и бывшей, когда ему взгрустнулось.

Сколько я сил потратила, чтобы освободиться тогда от него. А он опять напоминает о себе.

Если бы он был на моём месте, он бы прямо сказал мне, что не может со мной сейчас говорить, а потом спокойно вернулся бы к диссертации и писал свой отзыв, позабыв тут же обо мне. А я не могу, я должна о нём думать, вспоминать, обвинять себя, пытаться разобраться в том, в чём разобраться нельзя. Женщине вообще трудно отключиться от своих личных проблем.

Завтра вечером непременно Светка примчится с бутылкой, будем заливать душевные раны. Я вообще-то не очень люблю, когда она приезжает ко мне после ссоры со своим, – целый вечер потерян, она ещё ночевать останется. Но теперь это будет очень кстати. Ко мне уже давно никто не приходит, кроме Светки, скоро совсем в отшельницу превращусь. Ни с кем не общаюсь, кроме мамы и наших кафедральных, так и одичать нетрудно.

С ним было всё давно, по-настоящему. Кроме него у меня не было никого в жизни. Даже если я хотела – не могла. А он был уже тогда женат.

И я долго билась с ним, не зная, продолжать или бросить. Иногда казалось, что он останется со мной, ещё немного – и останется. Но он по-прежнему уходил к ней. Может, я была не слишком настойчива, может, он не был уверен. Нет, дело не в том, конечно.

От жён не уходят.

А потом я поняла, что повторяю судьбу матери. А я не хочу этого. И я рассталась с ним.

Всё, читаю дальше диссертацию. Может, что-то хорошее смогу сказать.

У меня и так уже светится и мерцает перед глазами, ноет в правом боку, никак не пойму, по женской ли части или по какой другой. Чего вам надо от больной старой женщины?! Впрочем, я сама себя, видимо, накручиваю, у меня гипертрофированное восприятие боли.

Говорят, из-за жены он и вернулся – она не смогла жить в Японии.

А я – старая дура, которая сидит в темноте и перечисляет себе, что у неё не получилось в жизни. Что всё прошло и всё было не так. Всё в жизни получается не так, как мечталось в юности.

И тут я сорвалась и расплакалась. Горячий солёный ком подкатил к горлу, он должен был куда-то выплеснуться. Сначала думала, что это жалость к себе самой. Сидела и обжигалась слезами. Потом поняла, что это не только обо мне. Если он всё ещё звонит...

Потому, что где-то там оно всё равно ещё осталось...

Конец мая. Молодая зелень беззаботно греется под солнцем, омывается дождём. Льёт светлый летний дождь.

По набережной под огромным коричневым зонтом идут двое – он и она. Она держит его под руку, он держит зонт и несёт сетку с продуктами. Они остановились у ограды набережной, смотрели, как капли дождя падают на поверхность воды.

– Будет лето, и будет опять дождь с печалью звучать в унисон, – продекламировала она.

Он хотел спросить, что дальше, но не спросил.

Они постояли ещё немного у реки и пошли под арку во внутренний двор, где жила она. Дождь постукивал по зонту, вода лилась по водосточным трубам и потоками стекала по тротуару. Они скрылись во дворе.

И почему я с такой нежностью и печалью смотрю им вслед? Потому, что я знаю: она допишет тот стих, а потом поймёт, что он по-юношески наивен и ни на что не годен. И почему-то я знаю, что потом он будет вспоминать, как они в коммуналке на общей кухне жарили картофель, и ели его с огурцом, сидя у окна в её комнате. Окно было открыто, дождь прекратился, и огуречная свежесть шла в комнату от мокрого города. И даже когда уже не интересует, как звучит дождь, иногда запах дождя вдруг будет наполнять его ожиданием счастья.

Мы с тобой смешные люди. Знаем, что ничего уже не будет. А мы всё помним и не можем отпустить.