Кровавый рассвет / Архив номеров / ВЕЛИКОРОССЪ

Четыреста двадцать шестой стрелковый полк, держал оборону в сорока километрах от станции Лоухи. К вечеру, на позиции первого батальона, подошел взвод морской пехоты. Создавая давку, чертыхаясь, моряки шумно спрыгнули в промерзшую траншею.

– Ну куды прете! Людей чуть не подавили, – заорал, возмущаясь, щуплый пехотинец, прижатый к стенке крепкими моряками.

– На Кудыкину гору, дядя! – огрызнулся рослый мичман и, скалясь белозубой улыбкой, шутливо надвинул ему на глаза засаленную шапку.

– Где командир? – продолжая улыбаться, спросил он.

– Че, ослеп? – Недовольно пробурчал боец.

По траншее, белея полушубком, пробирался офицер.

– Кто такие? – мрачно спросил у мичмана подошедший командир роты, старший лейтенант Бухтояров.

– Искра, – тихо произнес тот.

– Понятно.

– Командир взвода морской пехоты мичман Зотов, – представился флотский, протягивая руку Бухтоярову.

– Михалыч! – пожав руку, позвал ротный. – Проводи товарищей к разведчикам, – приказал он, обращаясь к щуплому.

– А че их водить, товарищ старший лейтенант? Вон тропа – мимо не пройдут, – недовольно возмутился тот.

– Не ворчи, тебя там все собаки знают, не дай бог, разведчики их за фрицев примут, постреляют, – оборвал его Бухтояров.

– Ну че стали, пошли, што ли! – прошипел на моряков Михалыч и, лениво закинув на плечо ремень винтовки, сгорбившись, повел их в расположение разведроты.

Разведрота находилась приблизительно в километре от позиции, под реденьким лесочком у каменной гряды. Это было хорошо обустроенное небольшое хозяйство, имевшее свои склады, кухню, санчасть, жилые блиндажи и землянки. Зима поработала на разведчиков, скрыв их подразделение в снежных сугробах, между которыми, виляя по изрытому насту, вел накатанный до лоска санный след, окаймленный по краям широкой лыжней.

– Стой, кто идет! – остановил отряд грозный окрик.

– Искра! – выкрикнул мичман.

– Свои! – спокойно произнес щуплый, подняв приветливо руку.

– Михалыч, ты, что ли? – пробасил кто-то, и из снежных сугробов, вырос боец с автоматом в белоснежном маскхалате.

Странное дело война, она убивает и калечит, но никто, так как она, не роднит и не сближает людей. Эти два человека до июля сорок первого никогда не видели друг друга. Судьба свела их в окопах. В тяжелых кровопролитных боях сорок первого они вместе отбивались от наседавших фрицев, хоронили своих погибших товарищей, мерзли в одном окопе. После переформирования дивизии их пути разошлись. И вот встретившись здесь на снежной тропе, они радовались словно дети.

– Здорово, здорово, братан! Жив чалдон! – крепко тиская щуплого, радостно басил автоматчик. – Как там наши ребята, все целы?

– Здорово, Иван! – обнимаясь, сиял щуплый. – А что нам будет, Ваня? Это вы воюете, а мы с декабря окопы сидим, охраняем. Сами-то как? Слышал, на днях крепко вас в рейде потрепали. Как там мои земляки? Гришка-то Дробышев живой?

– Живы! Гришка и Федька Кретов. Пашку Решетова ранили, в госпитале теперь. Ладно, брат, бывай, дальше я их сам поведу. Увидимся еще!

– Степан! – негромко крикнул кому-то автоматчик. – Смотри тут в оба, я моряков повел в роту.

– Ладно! – откликнулся кто-то из снежного покрова.

– Ну что, пошли! – взмахнул рукой Иван и, скрипя сапогами по снежному насту, взвод моряков черной змеей потянулся к блиндажам разведки.

Через час старшина роты Иваненко, щурясь, вошел в землянку ротного. Под мерцающим коптящим светом «катюши» капитан Ивушкин играл в шахматы. Ротный был фанатом этой игры, а на фронте она стала ему еще и способом отвлечься от тяжких дум. На расстеленных сосновых лапах, у жарко натопленной печурки, раскинув полушубок, сладко похрапывая, спал ординарец Ребоев. С Ребоевым ротный с первых дней, он стал ему как брат. Этот отчаянный карелец не раз спасал его в ночных боях от верной смерти.

– Товарищ капитан, моряки прибыли! – войдя в землянку, доложил старшина Ивушкину.

– Прибыли? – переспросил ротный, повернув голову в его сторону. – Ну и прекрасно, друг ты мой сердечный! – поднявшись из-за стола, потягиваясь, протянул он веселым голосом. – А я-то уж думал, что кинули штабные. Разместить, накормить надо товарищей.

– Уже разместил, в первом блиндаже. Распорядился поварам, чтобы накормили. Все сделано, товарищ капитан, – скороговоркой доложил старшина.

– Молодец, умеешь услужить начальству! За что я тебя всегда хвалю.

– Разрешите идти, – засуетился старшина.

– Идите, – кивнул ротный.

Ивушкин не был кадровым, и не выносил уставных взаимоотношений, он был прост в общении. Бойцы его уважали за храбрость, в бою понимали с полслова и беспрекословно выполняли его приказ. В прошлом он закончил спортивный факультет и был мастером спорта по лыжным гонкам. В самом начале войны его, офицера запаса, направили в диверсионную школу на ускоренные курсы. С декабря сорок первого капитан Ивушкин – командир лыжной диверсионно-разведывательной роты 88 Архангельской стрелковой дивизии. Его рота была сформирована из фронтовиков-старичков, выживших в тяжелых ноябрьских боях. Её костяк составляли карельские и сибирские охотники, прошедшие финскую. Это были природные диверсанты, не верившие ни в бога, ни в черта, а верившие лишь в собственные силы. Прекрасно владевшие холодным оружием, стрелявшие без промаха навскидку они ночами наводили ужас в немецких тылах. Командование Карельского фронта подготовило масштабное весеннее наступление. Накануне Ивушкина вызвали в штаб дивизии и отдали приказ, – «Двадцать третьего марта в семь ноль, ноль, атаковать позиции противника и произвести разведку боем». Для большей вероятности выполнения поставленной задачи его поредевшую в рейдах роту было решено усилить взводом морской пехоты. Все было уже готово к выполнению операции, и Ивушкин ожидал лишь моряков. Он был уверен в своих, знал, что они не подведут; его не беспокоила схватка в окопах, беспокойство вызывала лишь нейтральная полоса. Эти шестьсот метров открытого пространства, где его диверсанты теряли свое преимущество и становились для противника обычной мишенью.

В двадцать ноль, ноль ротный собрал командиров.

– Ну, вроде все? – осмотрел он присутствующих и вопросительно взглянул на мичмана.

– Командир взвода морской пехоты мичман Зотов! Взвод численностью сорок три человека, включая меня, прибыл в ваше распоряжение, товарищ капитан! – отчеканил шагнувший вперед флотский.

– Командир роты капитан Ивушкин, – представился ротный. – Рассаживайтесь за стол, товарищи. – Все готовы к завтрашней операции? – спросил Ивушкин, рассматривая взводных.

Командиры одобрительно отрапортовали.

– Моряки, боекомплект, гранаты, маскхалаты имеете? – задал он вопрос мичману, вглядываясь в его лицо.

– Полный порядок, товарищ капитан, – улыбаясь, ответил веселый морпех.

– Ну раз все готовы, довожу до вас план операции. Задача у нас, братцы, очень простая. Завтра мы должны провести разведку боем и атаковать позиции противника в районе деревни Лохи-Вара. В семь ноль, ноль, без сигнала к атаке, по команде «Вперед», с позиций первого батальона, тремя цепями, начинаем движение в сторону противника. Первым выдвигается взвод лейтенанта Польских, за ним, с интервалом двадцать метров, взвод младшего лейтенанта Хитцова, последними идут моряки. И без всякой полундры. Понял, мичман?

– Так точно, товарищ капитан! – кивнул головой Зотов.

– Доведи это до своих! – строго предупредил ротный. – Ширина фронта наступления двести метров. По нейтралке двигаться тихо, как мыши, и с ходу в окопы. Навязать рукопашную, уничтожить пулеметные гнезда. В общем, наделать побольше шуму, да такого, чтобы вызвать огонь всех средств противника. Отход взводов производить по сигналу зеленой ракеты, до зеленой сцепить зубы и держаться! Задача ясна? Документы, награды, личные вещи сдать старшине. С собой лишь оружие, боекомплект. Построение роты в шесть ноль, ноль. Если нет вопросов, свободны.

Под покровом утренней мглы разведрота, как и планировал Ивушкин, заняла рубеж атаки. Чтобы не создавать лишнего шума, бойцов первого батальона временно вывели из окопов. Первый взвод готовился к броску. Григорий Дробышев, навалившись грудью на бруствер, внимательно всматривался в немецкие позиции. Вокруг стояла тишина.

– Слышишь, Федор, как тихо, – сказал он стоявшему рядом Кретову.

– Да. Тишина, спит еще фриц.

– Шестьсот метров по куржаку в такую тишь, да нас за семь верст слышно будет. У фрица здесь нейтралка пристреляна, всех положат за пять минут. Чем они только там, в штабе, думают!

– Да им начхать на нас, они в блиндаже с окулярами стоят, огневые точки засекают, а мы для них как быки на бойне, – с досадой сплюнул, поправляя нож, Кретов.

– Федор, держись рядом, не отрывайся. Если что, сам знаешь.

Григорий Дробышев начинал еще в срочную, с Финской. С Федором они земляки, призывались с одного сибирского военкомата в июне сорок первого. А уже в августе, их 426-й стрелковый полк прямо с колес вступил в бой. С этого дня они рядом. Рядом они в ноябре бились на высотах. Полег тогда почти весь полк, двенадцать дней в окружении, голодные, без патронов, одними рукопашными сдерживали рвавшийся к Лоухам «Норд». Вот где война покатала их по полной и выкупала в крови. Сколько там миру побили, трупами была завалена вся высота. Повезло им, выжили они. После приказа, через болото, их изнеможенную группу вывел местный красноармеец – карел. Дробышева, раненого осколком снаряда в плечо, всю дорогу, поддерживал Кретов. После Сегежского госпиталя Григория направили в разведроту. И снова судьба свела их вместе. Поднаторевшие в лыжных рейдах, плечом к плечу громили сибиряки ночами тылы противника. В феврале, отстав в лесу от основной группы, Григорий наткнулся на вражескую разведку. Повезло ему тогда, почуяв опасность, он первый обнаружил их и положил на прогалине. В течение получаса, укрывшись за сосной, Григорий вел бой с немецкой группой из девяти человек. Потеряв четверых убитыми, зализывая раны, немцы упустили его. Как матерый волк, он смог ускользнуть и догнать своих. За этот бой его представили к ордену Красной звезды. В рейдах, своим хладнокровием он внушал бойцам уверенность и спокойствие. Но сейчас, как тогда в лесу, он снова почувствовал смертельную опасность.

– Вперед! – покатилась волной команда, и первый взвод вынырнул из окопов. Утренняя тишина наполнилась топотом ног и хриплым дыханием разгоряченных тел. За первым пошел второй, последними, двинулись моряки. Началась игра со смертью, рота тремя цепями пошла в атаку.

Григорий двигался по центру, справа, метрах в шести, шел Кретов. Утренняя мгла рассеялась, и в сером рассвете были хорошо видны немецкие позиции. Когда до них оставалось каких-то метров сто пятьдесят, неожиданно ударил пулемет. Ломая строй, первые смертоносные жала зажужжали, впиваясь в тела. Следом за ним, вся немецкая оборона открыла шквальный огонь. Рота залегла, в воздухе повисли крики, запахло кровью.

«Ждали, подпускали, гады, наверняка бьют, теперь не упустят», – коротко резанув по вспышкам, злобно подумал Григорий. Из глубины немецкой обороны потянул пронзительный свист, оставляя черные змейки дыма, рванули первые мины. Около десятка немецких минометов в шахматном порядке начали утюжить обездвиженную роту. Пелена дыма и снежной бузы нависла над нейтралкой.

– Ребоев! Ракету, ракету давай! – хрипел смертельно раненый капитан Ивушкин.

Отбросив бинт, привстав на колено, Ребоев выпустил зеленую и ткнулся в окровавленный наст, сраженный пулей.

– Зеленая! Отходим, Гришка! – вжавшись в снег, орал Кретов.

Но едва тот успел кивнуть ему, как взрывная волна подкинула его и, ломая, обрушила на изорванную землю. Оглохший, с посеченным лицом, Федор метнулся к другу. Залитый кровью Григорий лежал навзничь, а в откинутой руке шипел раскаленный автомат. Рванув на его груди бушлат, припав ухом, Кретов потухшим слухом едва уловил биение сердца.

– Живой. Держись, брат, я сейчас! – бормотал он. И сцепив поясные ремни, упираясь ногами в окровавленный наст потащил его к своим. Вокруг бушевал ад.

Смерть и на этот раз обошла их. Свалившись в окоп, размазывая по лицу кровь, Федор крыл всех матом.

– Таких ребят положили! Мать их в душу! Ради чего?

– Ну что стали! Раненого в санбат, живо! – крикнул бойцам подошедший пожилой старшина. – На-ка вот, браток, хлебни, легче будет! – протягивая флягу, предложил он Кретову. – Война, мать ее!

Огонь стих, с нейтралки доносились истошные крики умирающих, а на Карельском небе через дым пробивался кровавый рассвет.