По тайному повелению / Архив номеров / ВЕЛИКОРОССЪ

Не убить, а предать забвению. И кого? Самого наследника царского трона Иоанна VI. Такое секретное повеление вступило в силу в 1641 году, когда императору было всего 10 месяцев. Явилось в свет оно для того, чтоб утвердить преступную власть как законную, самого же наследника сделать узником, о котором знать не положено никому.

Род Романовых после ухода из жизни царя-прародителя разделился на два ненавидевших друг друга клана. Сначала, когда управу страной вели совместно два брата – старший Иван и младший Пётр, всё шло ладно и хорошо. Никаких ссор, тем паче – скандалов и разногласий. Всё, что касалось России, с кем дружить ей, с кем воевать, решалось совместно.

Борьба за престол? Такого у братьев не было. Оба думали, что для страны полезно и что неполезно. Исходя из этого, и вели Россию к будущему, в котором бы всё устраивало обоих. И всё-таки главенство в те особые дни, когда стране угрожала беда, было за младшим Петром, обладавшим даром руководителя, кто провидчески видел дорогу, обещающую успех.

Иоанн, несмотря на то, что был старше Петра, не рвался к власти. Имел он податливо-мягкий характер, был независтлив. К тому же отчётливо понимал, что в делах политических он уступает Петру, и будет лучше, если в решении всех судьбоносных вопросов главную скрипку станет играть младший брат. Мало того, Иоанн не владел той энергией, с какой предстояло вмешиваться в драматические конфликты, от которых зависело: быть в этом мире России, или не быть? Потому что исход борьбы зачастую держался на лидере, умевшем воздействовать на противника не только словом, но и мечом.

После Петра власть в стране с помощью гвардии захватила Екатерина, его супруга. Чуть больше года продержалась она на троне.

Следующей хозяйкой державы стала Анна Иоановна, младшая дочь Иоанна V. Десять лет управляла она страной. Помогал государыне её фаворит Эрнст Бирон, онемечивший Россию настолько, что на всех государственных, хозяйственных и военных постах стояли сплошь немцы.

Своих детей у Анны Иоановны не было. Из-за чего к концу жизни она была очень обеспокоена. К власти после неё могли прийти родственники Петра, тогда как она считала достойными императорского престола только наследников брата его – Иоанна. Среди них Анна Иоановна выделила племянницу Аню, ещё малышку, очень приятной наружности, живую и заводную, которая нравилась ей ещё и потому, что внешне она чем-то напоминала её. Хозяйка страны, право, любила племянницу, как собственную дочурку.

Ещё до взросления девочки она присмотрела для неё подходящего жениха. Им стал герцог Антон Ульрих Брауншвейгский, человек ничем не выделявшийся среди многочисленных дворцовых чинов. И внешне он выглядел ординарно.

Узнав о своём предстоящем муже, Анюта решила взглянуть на него из секретного уголка, так, чтоб никто её не заметил. Взглянула. И что же? Жених не понравился ей. Слишком обыкновенный, даже вялый какой-то и скучный настолько, что, разглядывая его, она не заметила, как зевнула.

Но вот из Саксонии в столицу империи прибыл Мориц Линар, 33-летний граф, посланник этой страны, красавец-мужчина, он же и опытный сердцеед, знавший толк в победах на дамском фронте. Анюта сама была обаятельной и красивой. При первых же встречах с графом она потеряла голову, настолько крепко в него влюбилась. Чем и воспользовался Линар. Затуманил девочке очи, явив себя кавалером, кто дня не может уже без неё. Красотка поверила ловеласу. Что ни вечер, то и встречи наедине. Поцелуи. Горячие страсти. Забыла Анюта, что этого делать бы ей не надо. Сама царица выбрала ей будущего супруга. Получалось, она игнорировала её. Антону же Ульриху наставляла рога.

Вскоре о шашнях племянницы стало известно императрице. Елизавета была скора на расправу. Племяннице своей запретила выходить из дворца не только тёмными вечерами, но и в светлое время. Линара же прочь отправила из России, с тем, чтобы здесь он больше не появлялся.

Ровно через четыре года после отъезда Линара состоялась пышная свадьба. Анна Леопольдовна выходила замуж за Антона Ульриха Брауншвейгского.

Год спустя Анна родила сына. Назвала его Иоанном. В том же 1741 году императрица, уже будучи тяжело больной, написала завещание, по которому младенец Иоанн становился наследником императорского престола. Регентом его она назначила своего любимого фаворита Эрнста Бирона.

Бирон, как само воплощение иноземного образа жизни, продолжал онемечивать русские веси и города. И царского отпрыска собирался воспитывать так, чтоб из него получился истинный немец, знать русский язык которому было совсем ни к чему. Однако случился заговор тех, кто когда-то служил при царском дворе.

Бирон был выставлен со двора. Руководство страной перешло к матери крохотного Иоанна.

Анна Леопольдовна растерялась. Как же ей управлять такой огромной страной, коли она ничего в этом деле не понимает?

Помогли военные полководцы. Потом стал ей в помощь и тот, кто был изгнан покойной царицей вон из России. О, как обрадовалась она приезду Линара! Наивная, она полагала, что бывший её любовник приехал лишь потому, что не мог без неё, что чувства его высокие, чистые, что он её любит и будет теперь с нею рядом всегда. Дабы встречаться с Линаром как можно чаще, она поселила его возле Летнего сада, где обитала сама в уютном Летнем дворце. Мало того, женила Линара на баронессе Мендлен, подруге своей, чтобы та взяла роль светской сводни и уступала бы возлюбленным собственную постель.

Супруг был забыт. За сыном могли присмотреть и дворцовые няни. Для первой дамы страны Линар был всем тем, от чего исходит очарование.

Линар, в свою очередь, получал от Анны не только обильные ласки, но и награды. На камзоле его неожиданно заблестел орден Андрея Первозванного. А там и Александра Невского. За что они? За какие подвиги и победы?

Анна Леопольдовна уже не считала себя беспомощной в тех управленческих сферах, где требовался большой государственный ум. Ум этот был у Линара. Тот, подобно Бирону, с удовольствием вглядывался в Россию, словно в богатую кладовую, откуда можно брать, брать и брать. Что угодно и сколько угодно. Он даже замыслил втянуть Россию в войну за те особые интересы, которые были нужны не ей, а Европе. Правда, для этого требовалось разрешение от Саксонского королевства, которое не возражало бы ему вступить в высокую русскую должность. В том, что Анна сделает его приближенным к престолу, Линар в этом не сомневался. Правда, чтоб окончательно закрепиться в императорской иерархии, он должен был съездить в Саксонию, заполучив там письменный документ, разрешающий ему занимать в России высокую должность.

Поехал Линар. Обернулся с поездкой в одну неделю. Приплыл в Кёнигсберг, где и был перепуган известием об аресте царской семьи. Линару куда деваться? Обратно – в Саксонию. Спасать свою голову, не позволив ей покатиться по окровавленному помосту от большого русского топора.

С трона маленького Иоанна никто не свергал. Согласно царскому завещанию, он как был императором, так императором и остался. Но продолжатели рода Петра Великого тоже хотели высокой власти. Особенно усердно готовилась стать царицей тридцатилетняя дочь Петра Елизавета Петровна. Захватив с помощью гвардии власть, она разными правдами и неправдами постаралась заполучить всевозможные документы, которые бы утверждали её как единственную наследницу царского трона.

А как же быть с Иоанном VI? Ведь царствование его в России никто как будто не отменял?

Забыть Иоанна! Словно его и не было никогда! Все гербовые бумаги, где он упоминается как наследник, спалить! А деньги? Много мешков серебряных и медных монет, на которых он изображён как хозяин отечественного престола? Деньги не уничтожишь. Хоть они и выпущены недавно, но многие из них пошли по рукам. Елизавета решила: сохранившиеся монеты пустить в переплав, а те, что в ходу, объявить незаконными, подлежащими обязательному возврату. Пусть и они получат забвение, дабы никого уже не смущать. И приказание её, запечатанное в конверты, полетело, как стая птичек, по всем почтовым ямам страны. Пусть прочтёт его каждый подданный русской империи, запомнив раз навсегда, что Иоанна VI в России нет.

Дабы духом низложенного не пахло, Елизавета Петровна, не мешкая, арестовала семейку наследников Иоанна. Она допускала, что был когда-то в роду Романовых Иоанн. И всё. Других Иоаннов нет, и не будет. Никто не станет объединяться вокруг младенчика Иоанна, дабы вернуть ему и титул, и будущее, и трон.

Имея беззлобное сердце, свежеиспечённая императрица с семьёй неудачников поступила более-менее благосклонно. Никого из них не лишила жизни. Поначалу даже позволила всем троим отправиться за границу. Однако соратники, с кем она совершила переворот, предупредили её об опасности, какая может объединить серьёзных противников Елизаветы, которые постараются возвратить Иоанну престол.

Елизавете Петровне стало одно понятно – чтоб сохранить за собой силой взятую власть, необходимо сгустить воздух вокруг конкурента. Сгустить так, чтобы стал он невидимым, чем-то вроде сказочной невидимки, рассмотреть которую никому не дано.

Как быстро всё меняется на Руси! Родился Иоанн Антонович 12 августа 1740 года. С 5 октября того же года он – наследник императорского престола. С 17 октября – император. То и дивно, что с первых дней ребёночек окунулся в великую славу. Не понимал он, что это значит. Лишь принимал эту власть, как занимательную игру. Завидуйте, люди!

Но завистников у Ванюши, кажется, и не будет. Наступило 25 ноября 1741 года. Иоанн был сброшен с престола. Куда его вместе с матерью и отцом? В неведомую дорогу. Слушать топот копыт тюремных коней. Уже не царствовать, а мытарствовать. В путь-дорогу в закрытой карете. От крепости к крепости. От тюрьмы к тюрьме.

Где ночевать? Чем угощаться? Насколько сын помнил маму, она всегда ему рада. Два года ему, а она занятные книги читает. Книги хозяина богадельни, где они на недельку остановились, перед тем как снова продолжить скитальческий путь. И Ванюшу при этом ещё обучает. Он ничего пока что не понимает, но слушает маму с вниманием и любовью. Красиво мама читает. Да и сама она очень красивая. И если есть такая возможность, берёт сына на руки и о чём-то расспрашивает, любя.

Сегодня мама расстроена. Сквозь расстройство пытается улыбнуться:

– Ах, ты мой маленький повелитель! Ясное солнышко! Поиграть со мной хочешь?

– Хочу.

– И я с тобой поиграю. На счастье! На будущее твое. Кем ты в нём будешь?

Улыбается малый:

– Царём!

Мама плачет. Ладонями прячет от сына обильные слёзы. А они всё равно текут и текут, проступая капельками меж пальцев.

Под Рязанью на ярмарке, где шла торговля съестным, вышедшего из кареты, чтоб поразмять затёкшие ножки, Ванюшу, окружили простые бабы и мужики. Тут же в руках у них оказались монетки. И возгласы удивления, с какими стали они попеременно смотреть то на мальчика, то на деньги, восхищаясь и умиляясь:

– Да это он! Сам батюшко-царь! Гляди-ко: живой! А говорят, что он в лесу заблудился, попался в лапы медведя, и тот его съел? Вот чудо, так чудо! Ай, ты всамделишной?

Отвечать Иоанну не дали. Затолкали обратно в карету и повезли. Дороги длинные и кривые. Сначала они кривуляли по Рижскому взморью. Потом по Рязанщине. А там – и на Север. Велено было держать дорогу на Соловки. Но в Соловки в ту позднюю осень дорога была заказана даже царям. Ливни со снегом, морозы и шквалистый ветер покрыли её искристым ковром, на котором не сразу и разберёшь, где торосы прозрачного льда, где полынья, а над ней насыпанные заносы. Первая тройка коней, на которой ехали конвоиры, провалилась на мелководье.

Пришлось разворачиваться назад. И ехать уже в Холмогоры, к широкой Двине, берега которой пестрели низенькими домами. Среди поморских избушек, как сказочный великан, возвышалась храмина архиерея.

В этом громадном доме и стала квартировать низложенная семейка. Сколько лет проживёт она здесь? Видимо, столько, сколько потребно, чтоб забыть навсегда, кто из них был царём. Кто – отцом императора. Кто – матерью и регентшей.

Здесь, в ночь приезда Ванюша и потерялся. Вернее, он ничего не понял. Заснул в карете. Голова покоилась на коленях у мамы. И вдруг под ней какая-то тощенькая подушка. И сам он находится не в карете, а в тёмной комнате на кровати. Кто-то сюда его, сонного, перенёс. И ушёл, оставив его в темноте. Малый спустился с кровати и, растопыря ручонки, – к стене. Подставил к ней ухо.

– Мама? – окликнул. Однако на голос его отозвался лишь ветер. Ветер с одной стороны, он – с другой. Так началось его одиночество в тихом доме.

Жить единой семьёй? Нет! Не положено. Муж с женой – в одной половине храмин. Сын – в другой. Жить обособленно. В двух шагах, казалось бы, друг от друга, но в глубоком незнании – кто, где есть? Сын считал, что родителей увезли далеко от него. Мать с отцом тоже думали, что их сын отправлен в пустынную даль, до которой им никогда уже не добраться.

Для всех троих оказался дом чем-то вроде пустынного острова, где можно было что-то поесть, как-то поспать. И всё. Кроме этого – ничего. Живите, пока не тронетесь головой. День за днём. Месяц за месяцем. Год за годом.

Анна Леопольдовна коротала здесь дни и ночи сначала с супругом, а там – вдобавок со вновь рождавшимися детьми. Три года держалась она. И трёх ребёночков принесла – Алёшу, Катю и Петю.

Так здесь вместе и обретались, не выходя ни разу на свежий воздух, привыкая к комнатным сумеркам, закрытым ставням и еле видимому оконцу, что мерцало у самого потолка, и в солнечный день можно было увидеть два осколочка неба, которые радовали детей. Никто из них даже краешком глаза не видел, что там за стенами их храмин? Лишь слышны были изредка, то по мокрой траве, то по скрипучему снегу чьи-то медленные шаги, словно там проходил житель тайного государства, к кому невозможно и подойти. И ещё дважды в день слышался вздох тёмной двери, пропускавшей снаружи уличную прохладу, вместе с которой входил в помещение старый сторож, он же и истопник, и тот, кто следил, чтоб была у сидельцев вода и еда. Был он немой и разговаривал только руками, потому никто его, как ни старался, понять не умел.

Три года промаялись здесь сидельцы. Анна Леопольдовна, не выдержав, умерла, оставив после себя живое наследство, которым стали три заброшенных сиротинки и больной растерявшийся муж.

Как знать, может, и Иоанн разделил бы судьбу своей матери. Однако он продержался здесь 11 лет. Под конец местные жители, то один, то другой стали прикладывать уши к дому архиерея, дабы понять – кто и зачем скрывается в нём? По Холмогорам пополз нехороший слух. Добрался слух однажды и до царицы.

Елизавета Петровна очень боялась, как бы кто сидельца храмин не выпустил на свободу. Холмогоры, как крепость острожная, показалась ей ненадёжной. В любой из дней могло состояться хищение Иоанна, что равносильно было концу её царства, ибо охотников, кто бы хотел возвратить Иоанну трон, было хоть отбавляй. Пусть уж он будет ближе к императрице. Дабы можно за ним наблюдать не за тысячу вёрст...

15 лет исполнилось Иоанну, когда он выбрался из угрюмого дома архиерея и поплыл на лёгком дощанике по Двине. А потом и по Сухоне.

Редко-редко ему удавалось видеть северную природу. Те две недели, когда он плыл водой из архангельских Холмогор, он запомнил, как благодать. Чуять солнце, траву и цветы, луг, по которому ходит корова, одетых в белое мужиков, как идут они с косами по пригорку, и красивую молодицу, что махала ему с косогора развевающимся платком. О, как он упоительно волновался. Сладко пела душа, принимая картинки скромного обитания, где природа и человек были как бы его дружками, и он готов был пойти с ними вместе, куда угодно, лишь бы только плечо о плечо, и никогда бы не расставаться.

И совсем не обидно было ему, что конвоиры нет-нет, да и запрещали разглядывать берег. Как только, где на плотах или в лодке увидят людей, тут и овчину ему на голову, чтоб никто его не увидел. Но он и под теменью жаркой овчины испытывал нечто приятное, как счастливчик. Благо и в темноте ощущал оживлённые берега, где живыми были не только люди, не только часовенки и берёзы, но и кладбище над рекой, откуда кто-то что-то кричал, приглашая к себе.

До чего же хотелось жить! Не царём и даже не барином, а обычным простолюдином. Чтобы можно было как отрокам на обрывистом берегу, среди свалки кряжей колоть берёзовые дрова. Поколоть бы их самому, а то взмахнуть бы косой по высокой траве, как это делают загорелые девы. Какое счастье, когда руки твои при работе. Глаза бы смеялись от ощущения силы, какую ты отдаёшь и этим дровам, и этой траве. А ещё бы хотелось, чтобы, смеясь, глядела девушка на тебя. И ты бы глядел на нее. А может быть, даже к ней подошёл, взял бы руки её и спросил: «Можно с тобой встретиться вечерочком?» Что бы она на это ему?

– А вон и город какой-то, – сказал Иоанн самому себе, разглядев под кудрявыми облаками огородные грядки, звонницы, два порядка хором, дым над трубами и берёзы.

– Тотьма, – вымолвил конвоир, хотя и не слышал голоса Иоанна.

Ворота с воронами на столбах, стайка девушек в сарафанах, отрок с котиком на руках, колокольня с колоколами, откуда шёл бой разболтавшихся языков.

– Праздник, что ли, сегодня? – спросил у себя Иоанн. И опять конвоир, как, услышав его, обрумянившись, улыбнулся:

– Ильин день!

Что-то в душе Иоанна нахмурилось, помрачнело, когда поплыли по узкому руслу копаного канала. Рукотворный канал его взволновал. Здесь, по берегу, что ни ольшина, то и закопанный копарь. Крестьянин ли, или пленный татарин, все они здесь работали до износа. Петровскую стройку выдерживали не все. Заступ вываливался из рук. Копщик падал. В тишине, над берегом, обнимая муравку, он навечно и оставался. Для того, быть может, и оставался, чтоб на этом месте росла и выросла ничего не значащая ольха.

Тайна незнания, кого негласно сопровождает речная охрана, была нераскрытой, потому и в самом Шлиссельбурге, омытом водами смирной Невы, куда причалил дощаник, знать о том, что приплыл сюда свергнутый император, мог лишь один комендант.

Сидение в Шлиссельбурге ничем, пожалуй, не отличалось от сидения в Холмогорах. Такая же сумрачная палата. Такой же тюремный режим. Такая же скука. Свиданий нет. И не будет. Лишь окно под каменным потолком, куда, нет-нет, да и проникала призрачная звезда, подсказывало о том, что сейчас середина ночи. Иоанн хотел, чтобы в этой звезде собиралась энергия, чтобы шла она в сторону крепости для великого разрушения. Дабы можно было её использовать как таран, который вскинет всю крепость и с окаянным грохотом сбросит её в спокойные воды Невы, оставив на берегу лишь его одного, Иоанна, чей срок одиночества завершится, и он готов выйти к людям, чтоб известить:

– Я – ваш! Берите меня! Отныне я – с вами!..

Подобные всё разрушающие видения укрепляли узнику душу, он набирался смелости и твердел, готовясь к чему-то страшному и святому, чтоб повстречаться с бедой и её победить.

Сколько лет предстояло сидеть в одиночестве, он не знал. Не знал и способа, по какому бы мог растрачивать время, чтобы шло оно быстро, и впереди не осталось бы ничего, что ему помешало бы завершить скорбный путь.

Каждый день он стоял в сумеречной камере и смотрел, сам не зная куда. Совершал никому не нужный стоический подвиг, с каким не желают себе ничего. Иногда он видел своих сторожей. Их не было, а он видел. Были похожи они на слуг, дисциплинированных и чётких, провожающих обречённого в край, где завершается всё, и он, как особенный, обретает крылья, на которых свершают полёт в абсолютную тишину. Предчувствовал Иоанн: сторожам приказано вырвать язык у него, как только кто-то со стороны попытается с ним связаться. Так было нужно императрице.

Елизавета Петровна уже умерла. Теперь на престоле Екатерина Вторая. Что у неё на уме?

О приходе Екатерины в его угрюмую келью подсказал Иоанну сам комендант, дабы он был готов её встретить не как врага своего, а как истинную подругу, в руках у которой его судьба.

«Поглядим, – прошептал Иоанн, – может, и вправду дорога моя побежит рядом с дорогой Екатерины...»

Время сидения, с каким приходилось терпеть одиночество, не торопилось. Было оно при главной мученице его царице Елизавете окаменевшим. Таким же окаменевшим оказалось оно и при новой царице.

По гулкому коридору просыпались лёгонькие шаги. Вслед за ними и грузные.

Екатерина! Сопровождал её высокорослый полковник Бередников, управляющий крепости Шлиссельбурга.

Явилась императрица, видимо, для того, чтобы дать Иоанну свободу. А может быть, и не дать. Всё зависело от того, как он выглядит и насколько умно поведёт с хозяйкой страны разговор.

И вот она рядом, стоит в двух шагах от него, маловатого роста, полная, в шляпе с пером и руками, которыми мягко водит по воздуху, словно гладит невидимую собачку. Единственно, что Иоанн хотел от неё, так это ясности: даст свободу или не даст? Понятно, что в крепость она приехала не за этим. Ей тоже нужна была ясность: годится он ей или же не годится?

– Выпускаешь? – спросил Иоанн. Но спросил не голосом. Тот куда-то пропал, передав вопрос воспалённым глазам, которые вспыхнули и погасли, выражая то ли безволие, то ли робость.

Императрица вежливо улыбнулась:

– Так, так, так...

Иоанн догадался – явилась она для того, чтоб узнать: как он выглядит? И нет ли в нём той особой мужской энергии, что могла бы её расположить к нему.

Энергии, кажется, в нём она не нашла. Но тут же, споря с собой, прошлась по нему теплеющими глазами, предлагая ему в разговоре с ней быть настойчивей и смелей.

Иоанн не принял её зовущего взгляда. Мало того, разглядел на кончиках губ её плохо скрываемое притворство. Не улыбнулся в ответ. Не скрыл мускулами лица свою вялость и утомлённость. Наоборот, выставил из себя равнодушного Иоанна, каким он был в минуты сидения в полном мраке. Екатерина его поняла. Пожала плечами.

– Прощай, – и ушла в проскрипевшую дверь, которую ей, поклонившись, открыл комендант.

Уезжала царица из крепости обозлённой. Понимала, что ей с Иоанном встречаться больше не надо. Ибо она в нём почувствовала врага, через кого может случиться и катастрофа, после которой ей не быть уже управительницей страны.

По возвращению во дворец, она тут же и написала инструкцию, адресовав её коменданту. В инструкции говорится: всех, кто прибудет в крепость, и будет требовать выдачи Иоанна, с её ли письмом или без, встретить почтительно, но постараться сразу же, как особых гостей, доставить к ней в Петербург. С ними она сама разберётся. Иоанна же умертвить, дабы тот не попал в ненужные руки и этим не вызвал переполоха ни во дворце, ни в крепости, ни в стране.

Именно так, согласно инструкции стражники Чекин с Власьевым и поступили, когда около цитадели остановился отряд местного гарнизона. Возглавлял его молодой поручик Мирович. Поручик вручил сторожам бумагу за подписью Екатерины, потребовав передать им сидельца крепости, ибо его пожелала увидеть императрица.

Охранники Власьев с Чекиным не показали вида, что оба в тревоге. Напротив, спокойно ответили офицеру, мол, сейчас арестанта и приведём. И ушли в каземат, чтобы выполнить то, что приказано было свыше.

Блеснули привинченные к мушкетам наточенные штыки. Штыки, словно молнии, – к Иоанну. Не к спине его прикоснулись, чтобы вывести узника в коридор, а оттуда во двор, где его уже дожидались. Прямо в грудь они, эти штыки, через толстый камзол и тоненькую рубаху, а потом через кожу и рёбра – туда, где покоится ретивое.

– Вы, чего-о? – изумлён Иоанн.

Боль с двух разных сторон так и лезет в него, так и лезет. Он ещё был в сознании, разобрав:

– Так велели.

– Кто-о? – еле вымолвил Иоанн.

– Коменданта об этом пытай. Нас не надо. Мы – пешки…

Пешкой был, кажется, и Мирович. Через несколько дней, там, на лобном помосте города на Неве, прежде чем отрубить ему голову, кто-то из исполнителей казни полюбопытствовал у него:

– Ну, зачем тебе это?

– Не мне, – отвечал офицер, – Государыне. Её и спрашивайте об этом, коль хотите уйти раньше времени в Могилёво...

Никому уходить в Могилёво не хочется. А идут туда и идут. По-разному удаляются люди в мир неведомой тишины. В ней навеки и остаются. Кто-то по старости и болезни. Кто-то по злой жестокости. Кто-то по клевете. Иоанн ушёл по тайному повелению. Потеряла Россия царя. Случилось это 16 июня 1764 года. Было Иоанну Шестому Романову 24 года.