Мыслимо ли, чтобы истина просияла нам иначе, нежели мистически окутанная пестротою священных завес?..

 Дионисий Ареопагит

 

Всякий знает... То есть, разумеется, всякий интеллигентный человек знает, что, кроме политологии, есть масса наук не менее точных. Как, например: хиромантия, конспирология, алхимия, демонология, теория Шипова-Акимова, онейрокритика и онейромантика, астрология, нумерология, тринитаристика, френология, тео- и антропософия, психотроника, премониция, криптестезия, эзотерика, оккультизм, парапсихология... Уф! Да мало ли еще! И не сосчитаешь... Только в РАЕН – светоче и цитадели отечественного сверхчувственного естествознания – ведают точное количество оных.

Тем не менее, сейчас речь не о них. И даже не о политологии. О чем именно, узнаете чуть позже.

Итак, начнем.

Однажды погожим летним вечером, когда солнце уже заметно клонилось к горизонту, но продолжало питать землю приятным теплом, опушка светлого соснового бора, произрастающего на самом берегу Москва-реки к западу от столицы, явилась местом отдохновения довольно примечательной компании.

Восемь человек – шестеро мужчин и две дамы – сидели в удобных плетеных шезлонгах вокруг низкого садового столика, сервированного дюжиной бутылок тосканского, всеразличной зеленно-овощной снедью и сопутствующими закусками. Неподалеку дымил чудовищных размеров мангал; рядом суетился дюжий личарда в бухарской папахе, черкеске и с опахалом, нужным для поддержания оптимальной температуры горения углей. На заднем плане, за прозрачным, лишенным подлеска бором, виднелся внушительных размеров особняк, являвший собой претенциозный гибрид замков Луары с творениями безумного баварского короля.

Полотно, достойное кисти Фрагонара.

Буколическая умиротворенность окружающего пейзажа вполне соответствовала обстановке: крутой, испещренный песчаными залысинами берег Москва-реки, высоченные корабельные сосны, отливающие серебром и янтарной медью, изумрудная зелень трав – чудный, исполненный непередаваемой поэзии вид! Примечательность упомянутой компании заключалась не столько во внешнем виде ее участников, сколько в пестроте состава. Постараемся представить читателю всех присутствующих по порядку.

В центре, лицом к речному обрыву сидел Майкл Феликсович Кусков – руководитель могущественного медиа-холдинга «Жуй» и главный редактор популярного глянцевого журнала «Parasitus». Стоит добавить, что прославился Майкл Феликсович прежде всего как автор знаменитой теории «Позитивного потребления», и это именно его особняк маячил на заднем плане.

По правую руку от Кускова располагался седовласый муж почтенной наружности; академическая бородка alaАйболит выдавала в нем представителя научного сообщества. И действительно, это был не кто иной, как профессор МГИМО Андрей Борисович Апломбов, непререкаемый авторитет в области истории, религиоведения и, само собой, политологии.

По левую руку от хозяина замка пребывала Юлия Хиросимовна Климович – бескомпромиссная журналистка и отчаянная либертарианка, последовательная поборница идей социал-дарвинизма. Ее симпатичная обезьянья мордашка в ореоле рыжих локонов светилась язвительным интеллектом, не лишенным легкого налета климактерической разочарованности в людях.

Прямо напротив Майкла Кускова и спиной к водной артерии восседал Надёжа Леонидович Медогонов-Гозманидзе, бывший член Правительства и действительный член правления целого сонма госкорпораций. Сразу несколько институтов с загадочными названиями (вроде «Института политико-экономических проектов, физики и регионального законотворчества») числили Надёжу Леонидовича своим президентом, а едва заметное косоглазие нисколько не портило его, лишь придавало определенную двусмысленность взглядам.

Далее помещался Владлен Макарович Телятьев, поседелый в концертных баталиях бард советской эстрады; когда-то – кумир продвинутой молодежи, ныне же – мудрый политик, успешный кутюрье, ресторатор, дизайнер, шоумен и несгибаемый борец с тоталитаризмом во всех его проявлениях.

Рядом с Телятьевым сидел человек ничуть не менее известный – талантливый литератор и бесстрашный общественный деятель Константин Дмитриевич Ропоткин; ни постоянное запугивание, ни травля, ни откровенные угрозы со стороны клевретов режима, ни даже (с его слов) садистские издевательства в секретных застенках Лубянки не смогли сломить его воли. Лишь легкое заикание свидетельствовало о перенесенных им муках.

В седьмом шезлонге возлежал некий таинственный господин в бархатной полумаске. И хотя данный атрибут со всей очевидностью свидетельствовал, что таинственный господин находится на нелегальном положении и явно желает сохранить инкогнито, читатель имеет право знать (при условии соблюдения строжайшей секретности!), что это был... – мы можем рассчитывать на вашу скромность? – сам Касьян Кимович Осьминогов! Главный Координатор внесистемной российской оппозиции, бессменный сопредседатель сразу нескольких политических партий и фондов, подпольный государственный деятель международного масштаба, отзывающийся на конспиративную кличку «Гроссмейстер».

И наконец, последний шезлонг занимала несравненная... Впрочем, вряд ли это уместный эпитет для особы духовного звания... Так вот, в последнем шезлонге устроилась монахиня, да не просто монахиня – целая игуменья N-ской обители матушка Ксения, в миру – Оксана Север. Да-да, та самая Оксана Север, которую мы с вами еще столь недавно знали как блестящую теле– и радиоведущую, журналистку, актрису и вообще общественную деятельницу самых провокативных (в хорошем смысле!) взглядов. Случившийся некоторое время назад душевный перелом заставил былую светскую львицу отречься от суетного мира и уйти в монастырь. Но, конечно, даже там, под сенью «крыл ангельских» она осталась верной себе – месяца не прошло, как послушница не только приняла постриг, но и превратилась в настоятельницу. Теперь целые легионы тусовочной элиты северной нашей столицы толпились, томимые духовной жаждой, на набережной Карповки, осаждая стены N-ского ставропигиального женского монастыря. Каждая уважающая себя представительница beaumondeстремилась попасть к матушке Ксении Питерской за советом и наставлением.

 

Ну вот, с описаниями вроде бы покончено... Да! Еще какой любопытный момент: окажись здесь, на поляне, сторонний наблюдатель, первое, что ему бросилось бы в глаза – это поразительная воздержанность присутствующих в еде и употреблении горячительных напитков. Несмотря на несколько откупоренных бутылок чудесного «SantaCristina» урожая девяносто первого года, все – даже дамы! – пили исключительно минералку, «Perrier» и «SanPellegrino». Создавалось впечатление, что участники пикника готовятся к некоему важному мероприятию, оттого и стараются не затуманивать мозг алкоголем, а желудок – не перенасыщать яствами. Ибо известно – пищеварительный процесс не способствует мыслительной деятельности, и даже самая приятная пища, принятая сверх необходимости, как говорил классик, производит в желудке боль, икоту и чревовещание.

В ту самую минуту, когда начинается наше повествование, между участниками пикника происходил оживленный обмен мнениями по поводу текущей политической ситуации, и говорил как раз Владлен Телятьев:

– На самое святое покусились! На собственность... Собственность, господа, еще никто не отменял! О людях они, видишь ли, вспомнили... Население может хотеть что угодно. Это никого волновать не должно – земля-то чужая!

– Все это уже было, – печально вздохнул Апломбов. – Австрия. Тридцать восьмой год. Аншлюс. Обезумевшие от шовинистического угара толпы. Попустительство Запада...

– Ага, один в один, профессор, – кивнула Климович. – А теперь еще и наших отстреливать принялись. Лучших людей, соль земли! Того и гляди, «ночь длинных ножей» учинят. Кровавая гэбня! Людоеды!

– Должен сказать, соседи, – как бы цинично это ни прозвучало, – но каждая такая смерть объективно приближает победу демократии, – философски заметил Медогонов-Гозманидзе.

Майкл Кусков саркастически хмыкнул.

– Разумеется. Когда гэбэшники нас всех перестреляют, вот тогда сограждане, может, и очнутся ... Дикая страна...

– Родина генетического отребья, – проворчала матушка Ксения.

– Отбросы цивилизации! – пролаял Осьминогов.

– Н-н-некрофилы, – констатировал К. Ропоткин.

– Маниакально-депрессивные психопаты, – пробормотал Медогонов-Гозманидзе.

– Агрессивно-послушное быдло! – подхватил Кусков.

– Разровнять бы эту дурацкую страну подчистую, – мечтательно изрек Телятьев, – и построить на ее месте что-то новое. Вот просто раз-ров-нять...

– Верно меркушь, фраерок, – согласилась Климович. – Или на части поделить к чертовой матери. Глядишь, в некоторых из них и нормальная жизнь началась бы. Как в Прибалтике.

– Эх, кабы знать, каким макаром этот кровавый режим скинуть, – задумчиво проговорил Телятьев. – Как поднять массы, заставить людишек очнуться от летаргического сна, от любоначалия их дремучего.

– Сегодня и узнаем, – ответил профессор Апломбов.

– Поскорее бы уж! – заметила матушка Ксения. – А не пора ли нам, кстати, закругляться?

– Ну что ж, и правда пора, – не стал спорить Кусков, выбираясь из шезлонга. – Вон, темнеет уже. И дождем пахнет. Того и гляди, ливанёт.

За ним и все остальные стали подниматься, разминать затекшие от долгой неподвижности члены, и недолгое время спустя гуськом потянулись к виднеющемуся за деревьями поместью.

 

 

***

 

В сгущающихся сумерках замок производил мрачное, если не сказать – зловещее, впечатление. Да и погода в самом деле начинала портиться: из-за леса наползали тяжелые сизые тучи, в которых уже что-то глухо ворчало и посверкивало. Все яркие цвета и краски поблекли, а самые очертания вычурного строения – столь веселящие взгляд днем – смотрелись теперь сурово и бесприютно. Нарядные каминные трубы, бесчисленные шпили, целый лес конических башен и башенок, несколько рядов выступающих над покатостями черепичной крыши окошек-люкарн с высокими и тоже богато декорированными тимпанами и навершиями – все они скрадывались стремительно разливающейся темнотой, теряя привычные и приобретая какие-то новые, уродливые формы... Даже местность вокруг поместья выглядела в этот час уныло, безрадостно и дико; казалось, на многие километры окрест нет ни иного жилья, ни селения. Неизъяснимый страх наполнял душу каждого, кто находился в такое время поблизости. И всякий путник торопился тогда поскорее уйти прочь, боясь оглянуться, осмотреться по сторонам... А ведь нельзя сказать, что замок стоял где-то на отшибе или в глухомани. Совсем недалеко, рядом даже, находились Подушкино и печально знаменитое Успенское, где, говорят, каждую осень черти давят, а после сбрасывают с моста пьяных путешественников...

Но довольно о замке и окрестностях! Члены нашей компании уже давно собрались внутри, в обширной парадной зале на втором этаже.

Зала имела прямоугольную форму и была столь длинна и высока, что углы ее терялись в таинственной мгле, а глаз тщетно старался бы рассмотреть узорный орнамент на крестовых ребрах стрельчатого свода. Южную стену украшал мегалитического вида камин. Колпак его покоился на двух выдающихся вперед гранитных косяках и доходил до самого потолка. От нижней части колпака выступал широкий карниз зеленого мрамора, на котором стояли различные безделушки, в основном – фигурки ацтекских божков. На каменном полу самого камина виднелся стальной таган с котлом такого объема, что в нем, кажется, поместился бы буйвол. В центре помещения находился большой круглый стол красного дерева; он был совершенно пуст, если не считать двух серебряных канделябров о три свечи черного воска каждый. Эти свечи, да еще тлеющие в зеве огромного камина угли и составляли единственное освещение залы. Узкие остроконечные окна с частыми переплетами были составлены из цветных стекол, отчего и днем солнечные лучи пробивались сквозь них с определенным трудом. На стенах, обшитых дубовыми панелями, висели темные драпировки и неразличимые сейчас портреты. Расставленная вдоль стен массивная антикварная мебель придавала помещению дополнительную мрачность.

 

Семеро друзей сидели вокруг стола и выжидающе ели глазами хозяина поместья, Майкла Кускова. Тот задумчиво поглаживал обтянутый кожей переплет толстого как алтарное Евангелие фолианта. Наконец, оторвавшись от этого увлекательного занятия, он заговорил:

– Господа! Мы собрались здесь сегодня, дабы выяснить, долго ли продержится нынешний человеконенавистнический режим. Доколе нам еще стонать под игом тоталитарного государства? И, главное, что нужно сделать, чтобы приблизить его крушение. Раньше всякие прогнозы по этому поводу носили сугубо гипотетический характер. Но сейчас... Сейчас – иной расклад! – Кусков осторожно щелкнул ногтем по черной коже фолианта. – Сегодня мы во всеоружии! Вы в курсе, что на последнем аукционе Sotheby'sв Мельбурне мне наконец удалось добыть необходимый артефакт. Знаменитый гримуар Амальриха Бенского. Вот он перед вами! – Кусков с благоговением погладил книжный переплет и массивные бронзовые застежки. – Так что на сей раз мы имеем возможность обратиться к могущественным силам. К силам, которые сумеют дать ответы на интересующие нас вопросы... Сам я не слишком поднаторел в проблемах палеографии и черной магии, да и латынь помню через пятое на десятое. Но с нами профессор Апломбов! Потому и осечки случиться не должно...

– Верю, ждет нас удача, – торжественно проронила преподобная Ксения. – На святое дело идем, Рашку из беды выручать.

– Заграница нам поможет! – эхом откликнулся Осьминогов.

– Согласен. Но хочу предупредить всех... Особенно вас, матушка!.. С настоящего момента и до конца церемонии воздержитесь от упоминания имени... имени сами-знаете-Кого. И не просто всуе, а вообще!.. Убедительнейшим образом прошу! Магические процедуры – вещь весьма хрупкая. Это вам не над налоговой декларацией колдовать. Одно слово, одно единственное слово может напрочь разрушить, разорвать всю цепь заклинаний. Да и творятся они с помощью совсем иных – можно сказать, противоположных! – сущностей... Думаю, всем ясно, о чем я толкую?!

Присутствующие согласно закивали.

– А теперь... – Кусков посмотрел на часы, потом перевел взгляд на профессора Апломбова. – До полуночи еще далеко, так что, уважаемый Андрей Борисович, самое время просветить нас относительно некоторых особенностей грядущей церемонии.

– Ну что ж, друзья мои, извольте. Я с превеликим удовольствием, – ответил седовласый профессор, откашливаясь и поудобнее устраиваясь в кресле. – Гхм... Поскольку нам с вами предстоит ритуал, восходящий к средневековым магическим практикам, начать, вероятно, следует с того, как же, собственно, в те времена выглядела картина видимого мира. Логично? Ну вот и хорошо. Вот и славно. Для этого обратимся к одному из самых загадочных ученых XII столетия, к мессеру Гонорию Августодунскому...

– Почему «загадочному»? – живо прервала докладчика Климович.

– Главным образом потому, что о нем ровным счетом ничего неизвестно.

– А! В самом деле, любопытно, – разочарованно протянула Климович, сморщив и без того сморщенную рожицу.

– Да, почти совсем ничего. Кроме его сочинений, разумеется, – продолжил Апломбов. – Они-то как раз очень известны. Плодовитейший, доложу вам, был схоласт. Чего только ни понаписал. Но – успокойтесь! – мы станем опираться только на два его труда. Всего лишь на два. Хотя нельзя не признать, что среди прочих эти – едва ли ни самые объемные... Я разумею сейчас основополагающие трактаты Гонория «Об образе мира» и «Элюцидарий»... Итак, что же такое Вселенная по Гонорию? «Mundusdiciturquasiundiquemotus». «Миром называется как бы всестороннее движение». А что более всего склонно к движению, да еще и всестороннему? Шар, друзья! Да, да, именно шар! Таким образом Универсум – есть шар, содержимое коего аналогично внутренности яйца: капля жира, находящаяся в центре желтка, – Земля, сам желток – это сфера воздуха, наполненная испарениями и приблудными духами, белок – эфир, скорлупа – небо. Наглядно? Ну вот...

– Прости, Андрей Борисыч, что прерываю твои экзерсисы о содержимом выеденного яйца, – встрял склонный к скептицизму Телятьев, – но зачем нам вообще эта космографическая тряхомундия? Нельзя ли ближе к телу? Как говорили у нас в архитектурном институте: побольше кирпичей, поменьше раствора!

На сей раз вместо ученого мужа ответил хозяин замка:

– Не тупи, Макарыч! Иначе ничего не получится. Уж поверь мне, отставному историку-медиевисту. Лучше сиди тихо, да ума-разума набирайся... Пойми, старик, нужно попытаться влезть в шкуру интеллигента XII века. Нам всем нужно. Магия – штука тонкая. Абы кому духи являться не станут. Оттого, кстати, материалисты дальше собственного носа и не видят.

– То есть, если я правильно понял, ты хочешь сказать, что покуда мы не вживемся в образ какого-нибудь средневекового мракобеса, пока не станем мыслить как он, гримуар не подействует?

– Не совсем так. Подобной степени слияния со средневековым разумом все одно не выйдет. Но нам надо, по крайней мере, постараться понять, как мыслил человек той эпохи, как видел сложную механику Вселенной... А главное – проникнуться страхом перед Мировой Предустановленной Гармонией. Ибо страх, по Тертуллиану, есть начало всякого знания.

– Майкл Феликсович абсолютно прав, – вновь взял слово Апломбов. – Коли мы собрались окунуться в атмосферу темных веков, надлежит почувствовать некоторое сродство с тогдашними обывателями. Иначе говоря, устрашиться, убояться и вострепетать... Доступно излагаю?

– Т-т-трансцендентально, – проронил Ропоткин.

Ежу понятно! – хмыкнул Осьминогов.

– Всё, профессор. Усекли. Продолжай, дорогой, – вальяжно подытожил Медогонов-Гозманидзе.

И Апломбов продолжил:

– Итак, фундаментом Универсума по Гонорию являются четыре первоэлемента: воздух, земля, вода и огонь. Земля – самый тяжелый элемент – занимает нижнюю часть мира. Ад помещен в центр земли; его представляли в виде бутыли с узким горлышком, но широким основанием; там – озеро окончательной погибели, полное огня и серы, на дне коего таятся Эреб – обитель пламенных червей, а равно Ахерон, Стикс, Флегетон и прочие locapenaliainferni, схроны для нечистых духов и погибших душ. Неприкаянные же души и некоторые демоны, что прокляты, так сказать, не бесповоротно, обитают в воздухе. Там они в муках и корчах ожидают Судного дня... Таким образом все в Мире теснейшим образом взаимосвязано, подчинено самой восхитительной гармонии и ничто не исчезает бесследно... На этом, собственно, и зиждется действие магии. Но не только. Не менее существенны и еще два фактора – этимология и определенный порядок действий...

– Это еще что за звери? – поинтересовалась Климович.

– Терпение! Сейчас расскажу.

– Прекратите прерывать профессора! – распорядился Кусков.— Давай дальше, Андрей Борисыч. Гони лошадей, время дорого.

– Ну-с, далее. Касательно этимологии. Во времена Гонория считалось, что коль скоро всякой вещи присвоено имя, дабы отражать ее природу, то и саму эту природу можно познать, отыскав первоначальный смысл обозначающих ее слов. Причем не только познать, но и использовать. В частности, в магических практиках. Что нас с вами главным образом в настоящий момент и интересует... Так вот, примеров таковых этимологических толкований можно привести множество. Я этого делать не стану. За неимением времени. Напомню лишь, что Средневековье – не единственный носитель данной традиции. Достаточно вспомнить хотя бы знаменитого Жозефа де Местра, уже в XIX веке размышлявшего над шедеврами типа: «cadaver = carodatavermibus», «покойник = плоть, отданная червям». Понятно?

– Понятно, профессор, – откликнулся Телятьев. – Только не просек я, что за ответ и на какой такой вопрос мы получили?

– То есть как? – Андрей Борисович ажно поперхнулся. – То есть что тут непонятного? Все ж очевидно предельно. Каким образом действуют заклинательные формулы гримуара, вот на какой вопрос! Я ж вам битый час объясняю: необходима идеальная совокупность по меньшей мере трех условий: соответствующей подготовки сознания или, иными словами, достижения своеобразного «диаболопатического» состояния личности, проникновение в тайны этимологии и определенный порядок действий...

– Темен ты, брат! Темен и бестолков, – с усмешкой бросил Телятьеву Кусков.

Владлен Макарович насупился.

– Не сочти за обиду, Макарыч, но ты артист, следственно – глуп. Артисту, старик, и положено быть глупым. Ничего не попишешь, эдак уж природа распорядилась. Это не я, это Тарковский сказал. Так что не куксись и рож не строй, а то смотреть страшно... Лучше слушай, что умные люди-то говорят.

– Да. Ага. Вот я и говорю... – забормотал Апломбов, стараясь замять возникшую неловкость. – Порядок действий, он, друзья мои, крайне важен... Крайне... Взять, к примеру, хотя бы сам ритуал, который должно применять даже при простом открывании гримуара. На сей счет имеется недвусмысленное положение устава клюнийского ордена. Оно касается как раз подобных случаев. То есть правил работы с книгами некошного, так сказать, содержания. «Сначала осените манускрипт крестным знамением; потом трижды плюньте через левое плечо; затем совершите три оборота посолонь и напоследок трижды коснитесь пальцем своего уха, как делает лапой собака, когда оную тварь беспокоят гниды либо воши, ибо любого неверующего вполне можно сравнить с этим нечистым животным». Во-от. Ну, крестить мы ничего, разумеется, не станем. Не та ситуация. В остальном же прочем – очень полезные рекомендации! Гримуары, ведь они, знаете ли, весьма опасны. Что-то не так сделаешь, обмишуришься где-то – и пиши пропало...

– А с чего вы решили, что к нам в руки попал именно нужный гримуар? – обеспокоенно спросил Осьминогов. – И что подействует он надлежащим образом? А не как-нибудь эдак... катастрофично? Кто такой вообще этот Амальрих?

– Надо признаться, о нем мы знаем немногим более, нежели о таинственном Гонории Августодунском, – ответил Апломбов. – Известно, что родился он в местечке Бен Шартрской епархии, умер между 1205-1207 годами; преподавал логику и философию в Парижском университете во времена Филиппа-Августа и еще при жизни был объявлен папой Иннокентием III опаснейшим ересиархом и чернокнижником. Вскоре после кончины Амальриха Церковь постановила разрыть его могилу, останки выбросить на поругание, а затем сжечь. Вот, собственно, и все. В чем именно состояла его вина, достоверно не установлено. Однако последователи ересиарха образовали по смерти учителя секту амальриканцев или тюрлюпенов, вроде бы придерживающуюся пантеизма эриугеновского толка, также удостоились осуждения со стороны Церкви и благополучно канули в Лету. Стоит добавить, что до сих пор считалось, что никаких трудов Амальриха не сохранилось. Так что имеющийся у нас экземпляр воистину уникален! Майклу несказанно повезло... Правда, слухи о том, что Амальрик оставил аколитам некий таинственный манускрипт, в коем будто бы изложил основы своего чернокнижного мастерства, ходили издавна. Но большинство исследователей полагало, что рукопись спалили вместе с прахом самого магистра... И вот, эдакая удача! Не сожгли, оказывается. Целехонек!

– А интересно узнать, – вступила в разговор матушка Ксения, – мы намерены вызвать какого-то конкретного духа? Если да, то кто это должен быть?

– Увы! – вздохнул профессор. – Нам неизвестно достоверно, какими возможностями наделен гримуар. Сохранилась легенда, будто сам Амальрих мог с его помощью призвать практически любого демона или покойника, чья эктоплазма не успела еще распасться на элементалы... Думается, что в нашем случае имеет смысл обратиться не к какой-то конкретной личности, а непосредственно к самому духу, самому дэймону демократии. Да-да! Согласно Ямвлиху, Макробию и Артемидору не только у каждого человека, но и у каждого мало-мальски значимого явления есть свой собственный персональный дэймон.

– Эка! Получится ли? – усомнился Осьминогов. – Все ж таки это вещь такая... эдакая... эфемерная! Каждый по-своему ее понять и трактовать норовит... Я про демократию.

– Риск, конечно, есть, – не мог не согласиться профессор. – Ну так ведь у нас же не одна попытка в загашнике. Не выйдет с дэймоном, перейдем на личности.

– У нас, стало быть, намечается нечто вроде спиритического сеанса? – спросил Медогонов-Гозманидзе.

Андрей Борисович снисходительно улыбнулся.

– Можно сказать и так. Но никаких блюдечек и стуков! Никаких планшеток и гадательных досок. Гримуар, благодаря содержащемуся в нем комплексу заклинательных формул, позволяет напрямую взывать к нужным сущностям. Без посредства разных там медиумов и прочей рутины.

– Решено! – подвел черту под дискуссией Кусков. – Пора приступать. Время близится.

 

 

***

 

Майкл Феликсович Кусков очень осторожно передал фолиант профессору; тот водрузил его перед собой на стол, подвинул поближе один из подсвечников, затем поднялся и проделал манипуляции, предусмотренные клюнийским уставом, – поплевал, покрутился, почесал за ухом.

– Прошу всех взяться за руки, – сказал он, усаживаясь и подпирая подбородок кулаками, отчего сразу стал разительно смахивать на одну из горгулий парижского Нотр-Дам. – Закройте глаза и мысленно взывайте к искомой сущности... Сосредоточьтесь, очистите сознание...

Спириты молча протянули друг другу руки и образовали круг. Чтобы круг не оказался разорван, Телятьев и Осьминогов, сидевшие по бокам от Апломбова, положили каждый свободную руку ему на плечо.

В наступившей тишине стал отчетливее слышен сердитый и одновременно тоскливый шум ночной грозы. Даже здесь, в зале, чувствовалось, что непогода разгулялась вовсю. Дождь явно усилился и хлестал теперь будто из ведра; то и дело сверкали молнии и тогда оглушительные раскаты грома потрясали весь замок до основания. Надрывно и угрожающе выл ветер; дождевые заряды бились в стены и окна подобно артиллерийской шрапнели, заставляя содрогаться самые камни и жалобно дребезжать оконные стекла. Казалось, еще мгновение и те не выдержат, разлетятся на тысячи осколков, а неведомый и страшный зверь, со злобными стонами беснующийся там, снаружи, ворвется в осажденные покои и разнесет их по кирпичику...

 

Апломбов натянул белые перчатки, отомкнул бронзовые застежки и с благоговением открыл книгу.

В то же мгновение могильным холодом повеяло на собравшихся; пламя свечей потускнело, все лица словно бы выцвели, обратившись в какие-то бледные, искаженные страхом посмертные маски. В углах залы сгустилась тьма и жуткие бесформенные тени заметались по стенам и сводчатому потолку.

– Зябко как-то, – пожаловалась Климович, – будто кошки на душе скребут...

– Тихо ты, кикимора! – шикнула на нее преподобная Ксения. – Сосредоточиться мешаешь...

– Так-так. Отличный пергамент, «девичья кожа», – бормотал профессор, бережно переворачивая листы. – Что у нас тут? Ага, латынь естественно, каролингский минускул. Но уже с признаками готического письма. Да, несомненно. Littera textualis formata или littera boloniensis. Очень удачно, читать легче. Гораздо легче. Архитектоническая каллиграфия... А инициалы-то, инициалы! А орнаменты! Восхитительно! Просто великолепно... Нуте-с, приступим. Может быть, вот отсюда... – он откашлялся и стал декламировать глухим, срывающимся от волнения голосом: – Hocque opere consummato et in uno volumie nostro nomine praefulgente caudunato...

Спириты напряглись, замерли в ожидании. Прошла минута, другая... Но ничего особенного не происходило. Только холод и тени.

Апломбов хмыкнул, перелистнул страницу и прочел, несколько возвысив голос:

– Crocodillus est serpens aquaticus, bubalis infestus, magnae quantitatis...

Опять ничего.

Апломбов покачал головой, укоризненно глянул на товарищей: «Плохо стараетесь, друзья. Напрягайте фантазию, очищайте сознание, медитируйте! Вы сейчас не здесь, вы – в XII столетии!» Потом принялся читать еще громче, с выражением:

– Magometus, cujus monstruosa vita, monstruosior secta, monstruosissimus finis in gestis ejus manifeste reperitur!..

И вновь никаких результатов.

– Хорошо, попробуем с другого места, – сказал профессор, перевернув еще несколько листов. – Вот! Кажется, подходящий текст... Ну-ка, ну-ка... Несомненно. То что надо. Какая энергетика! Сколько экспрессии... Значит так... Взываю к тебе, Великий Дэймон Демократии! Pedicabere, fur, semel; sed idem si prensus fueris bis, irrumado; quod si tertia furta molieris, ut poenam patiare et hanc et illam, pedicaberis irrumaberisque!!!

На сей раз заклинание определенно подействовало. По мере того, как профессор читал, в зале становилось все прохладнее и прохладнее. Прямо-таки настоящей зимней стужей запахло. Невольная дрожь объяла спиритов, они принялись с испугом оглядываться по сторонам; даже сам Кусков передернулся и пробормотал под нос: «Черт знает что! Всякая пакость мерещится!»

 

Нечто и правда менялось в окружающей обстановке. Гнетущая тишина, повисшая после того, как смолкли последние слова заклятия, приобретала ощутимую вязкость и становилась просто невыносимой. Но вот... – что это? – едва различимые глухие шепотки поползли по зале; по углам и стрехам, там, где клубилась сизая мгла, проявилось неестественное зеленоватое мерцание, разноцветные искры побежали по потолочным балкам... Или это просто оптический обман? Плод перевозбужденной фантазии? Игра воспаленного воображения? Нет! Куда там! Какая еще фантазия! Какое воображение...

Участники сеанса со страхом смотрели друг на друга; сердца у всех колотились будто в приступе стенокардии; невзирая на усиливающийся холод, пот градом катился по их бледным лицам.

Вдруг... отчаянный, раздирающий душу протяжный вой нарушил тишину... что-то зашумело, захохотало на разные дурные голоса в глубине камина... целый сноп искр вылетел из его аспидно-багрового зева, а следом за искрами выпал поместительный черный гроб, обитый розовым глазетом, с золотой бахромой и кистями!

Никто из спиритов и глазом не успел моргнуть, как крышка гроба с треском отлетела, и наружу с натужным кряхтением полезло что-то огромное, страшное, отдаленно напоминающее допотопное земноводное или прародительницу всех жаб на свете.

– Ильинична! – ахнул Ропоткин.

– Она самая, – гнусавым дискантом проквакало существо, выпрямляясь и кокетливо расправляя складки полуистлевшего савана.

Тут уж и остальные участники сеанса признали в чудище не столь давно упокоившуюся Ксаверию Ильиничну Древлепогостову, если и не дэймона, то уж точно валькирию демократии.

Однако извержение духов на этом не кончилось, нервам спиритов суждено было претерпеть новое испытание – в камине вновь что-то зашкворчало, заухало и через мгновение следом за гробом с валькирией в залу ввалилась еще пара субъектов, заметно тронутых необратимыми процессами разложения и похожих друг на друга точно близнецы-братья, – оба дородные, приземистые, на маленьких кривых ножках и с зеленовато-фиолетовыми отечными рожами.

Первый, казавшийся постарше и помассивнее, держался за второго, выглядевшего помельче; круглые буркалы их горели кровавым огнем точно уголья адского костра, плоть отставала целыми клочьями, а подгнившие уста кривились в хищном оскале.

– Ой! Ой!— испуганно заойкала Климович. – Страсти какие! У меня счас глаза дыбом встанут!

Несмотря на то, что оба новоявленных мертвеца порядком истлели, не опознать их также было невозможно: вне всякого сомнения перед спиритами стояли архитекторы великих реформ, знаменитые авторы экономического чуда девяностых. Старшего в былые времена пресса чаще всего именовала Идеологом, а того, что помладше, – Финансистом или даже Финансовым Гением Новой России.

Как ни странно, при появлении этих страхолюдных созданий оторопь, напавшая было на председателя спиритов, немедленно прошла. Майкл Феликсович приосанился, расправил плечи и заговорил, обращаясь к Древлепогостовой:

– А-а... Хм... Многоуважаемая Ксаверия Ильинична... Извините за причиненное беспокойство, но мы вот тут с друзьями... соседями... посоветовались и решили, так сказать, выяснить, поинтересоваться... узнать из первоисточника...

– Не мямли! – оборвала его валькирия. – Рохля! Ведаю я, о чем вы, прохвосты, узнать хотите.

– Все знаем, все ведаем! – в унисон подхватили Идеолог с Финансистом.

– Довольно обидно слышать от вас, Ксаверия Ильинична, такие слова, – нахмурился Кусков. – Отчего же сразу «рохля», «прохвосты»? Мы же не из пустого любопытства... За страну болеем. Надо же что-то делать! Того и гляди полная реставрация сталинских порядков произойдет. Ситуация катастрофическая... Гнет власти... Государство усиливается, народ безмолвствует...

– А мне-то что? – удивленно квакнула Древлепогостова. – Это вам тут жить. Я свое отжила. Хватит, покоптила воздух.

– То есть как же? Вы ли это говорите? Опомнитесь! Вся ваша жизнь... сплошное служение... подвижничество... Вспомните карательную психиатрию!

– Ну вот, снова замямлил, – грузное тулово валькирии заколыхалось в утробном смехе. – Гы-гы! Четче формулируй. Четче!

– Четче, четче! – эхом откликнулись Идеолог с Финансистом.

– Просто скажите нам, возможно ли еще восстановление демократии?

– А нужна она вам? Демократия-то?! – отвечала валькирия, страшно клацая металлокерамическими зубищами. – Это ведь, как и права человека, понятие элитарное. Или ты тварь дрожащая, или право имеешь. Одно из двух...

– Что же делать? – сдавленно пискнула Климович.

– Да, да, – поддержал Юлию Хиросимовну Ропоткин. – Скажите, посоветуйте, как нам быть? Как с режимом бороться? Как вернуть народу свободу?

– А я почем знаю?! «Как-как»... Закакал! Положили вас у параши и правильно сделали. Демократии им надо! Свободу подавай! Тьфу! Петухи лагерные! Америку расшевелить не сумели... Сейчас вот как размажу вас по полу! Разнесу клочки по закоулочкам!

Спириты, будто опомнившись, загалдели все разом. Каждый старался доказать Древлепогостовой, что он-то как раз делал все возможное, вопиял к мировой общественности, призывал обрушиться на преступный режим всей мощью экономического и военного потенциала... Но грузная валькирия только ругалась в ответ нехорошими словами и хохотала...

– ЕБНа! Надо спросить ЕБНа! – дико вскрикнула вдруг матушка Ксения, перекрывая общий гвалт. – Он знает!

Все общество немедленно замерло, пораженное ужасом; могильная тишина глухим куполом накрыла залу, и только Ильинична словно бы нехотя проронила, с нехорошей усмешкой обернувшись к своим монструозным спутникам:

– Ступайте, голуби, приведите им ЕБНа.

Оба раздутых архитектора реформ тотчас послушно нырнули в камин и исчезли в багровой вспышке, распространив вокруг сильный запах серы и аммиака.

Через минуту откуда-то издалека послышалось тоскливое волчье завывание. В зале громыхнуло, на Древлепогостову напали корчи, она как-то стушевалась и отступила в тень. А из каминного чрева в клубах дымного пламени появился дюжий и косолапый человек огромного роста. Тяжело, раскорячисто ковылял он, поминутно оступаясь и матерясь под нос. Идеолог и Финансист почтительно вели его под руки, не давая упасть. Весь он был покрыт лишаем и трупными пятнами; ноги страшилища поросли каким-то мхом, и целый рой падальных мух кружил над челом его, образуя своего рода траурный нимб.

Грозно насупив брови, выпучив заплывшие очи и поджав губы, обвел он собрание тяжелым взглядом, оперся на столешницу и сказал гулким скрипучим басом:

– Ну шта? Опять ЕБН понадобился? Ничего без меня не можете.

– Совета и помощи просим от вас! – воскликнул Кусков, трагически заламывая руки. – Кто же кроме вас и посодействует? Что нам делать? Скажите!

– Так ты ж, Майкл, сам, понимашь, нынче вечером догадался, шта делать надо, – веско пророкотал ЕБН, уставив жирный палец в грудь председателя спиритов. – Вот ведь какая загогулина получается.

– Я?! Догадался? – Кусков удивленно пожал плечами. – Не соображу, о чем вы...

– Так сейчас и сообразишь, – пообещал ЕБН и мигнул свите.

Как волки на сгрудившуюся в панике отару накинулись трое выходцев из преисподней на несчастных спиритов. Те с истошными криками заметались по зале, ища спасения кто где. Но смерть подстерегала повсюду. Началась натуральная кровавая вакханалия.

– Ух! Ух! Ух! – ухала Древлепогостова одним легким движением разрывая на части профессора Апломбова, первым подвернувшегося под руку.

– Гхых! Гхыхх! – взрыкивал Идеолог, круша сплеча головы спиритов каминными щипцами.

– Аххр-р-р-м! – урчал Финансист, вгрызаясь в глотку Осьминогову, который с перепугу хотел залезть на книжные стеллажи, да не успел – поскользнулся на залитом кровью и забрызганном мозговым веществом полу...

Некоторые из уцелевших бросились к двери, но ЕБН лишь взглянул на нее и та с шумом захлопнулась. Кусков с Телятьевым попытались было высадить раму в одном из окон, однако рольставни словно по волшебству опустились, отрезая последний путь к спасению.

Упорнее всех оборонялась преподобная Ксения. С криками: «Врешь! Не возьмешь!» долго отбивалась она от нападавших бронзовым канделябром. Но и ее, в конце концов, постигла общая участь...

Когда в живых оставались только Ропоткин с Кусковым, забившиеся в самый тёмный угол возле камина, ЕБН зашелся вдруг в утробном хохоте; раздутое гнилостными газами чрево его с треском лопнуло и огромный клубок белых червей вывалился на стол. Зачерпнув полную пригоршню отвратительной шевелящейся массы, ЕБН швырнул ее прямо в искаженные ужасом лица представителей творческой интеллигенции. Мгновение – и вместо двух упитанных граждан на гранитных плитах лежали голые костяки с незначительными вкраплениями жира. Подчистую обглодали проклятые твари!

Все было кончено.

– Вот такая вот, понимашь, политология, – сказал ЕБН, рачительно запихивая в брюхо остатки опарышей.

– Такая вот! Такая вот! – согласно забормотали архитекторы и с почтением подхватили босса под руки.

 

Уже ступив обратно в камин, ЕБН оглянулся на Древлепогостову, – та сидела на столе, облизывая окровавленные пальцы, – и просипел:

– Ну ты эта... оставь шта-нибудь для прессы. Надо ведь, чтоб шум поднялся. Гнев бы воспылал в прослойках разных…

 

Древлепогостова понимающе кивнула, подняла с пола чью-то оторванную руку и после секундного размышления вывела обрубком на стене кровавую надпись: «Смерть либерастам!!!»

– Теперь порядок, – заключил ЕБН, скрываясь вместе со свитой во чреве камина.

Откуда-то с улицы послышался утренний крик петуха.

Комментарии пока отсутствуют ...

© Vinchi Group - создание сайтов 1998-2024
Илья - оформление и программирование