Попутные зарисовки

 

Мы с Мишей – он в Москве, я в Братске – долго готовились к этому путешествию. Почти целый год мечтали, строили фантастические планы, выдвигали взаимоисключающие предложения, спорили, переносили сроки поездки. Вначале я предложил Мише обратиться в надежное турагентство и возложить решение всех проблем на проверенного оператора. Но сын заявил, что у него в Грузии масса знакомых и друзей, которые и помогут, и подскажут интересные маршруты и варианты подешевле. Я вынужден был согласиться с ним, но порекомендовал не только искать дешевые отели и туры, а подумать и об элементарных бытовых удобствах. Уровень комфорта должен тянуть хотя бы на две звезды, лучше – на три. Миша с энтузиазмом взялся за самостоятельную разработку всех деталей наших маршрутов и пансионов. Однако предусмотреть удалось не все, в результате наше путешествие получилось весьма насыщенным экзотикой со всякими неожиданными поворотами.

Мы много слышали о красотах Большого Кавказа, традиционном гостеприимстве горцев, чудесных грузинских винах, острых и необыкновенно вкусных яствах. И наши ожидания с лихвой оправдались. Впечатляло всё: крутые местные пейзажи, саперави и чача, хинкали и хачапури, но больше всего – люди. Путешествуя по Военно-Грузинской дороге и оказавшись однажды на Крестовом перевале на высоте около двух с половиной километров, я вдруг почувствовал, как удивительно легко и свободно дышится в горах. Наверное, подумалось, здесь вольно живется орлам и похожим на них аборигенам.

 

 

Мама и дочка

 

В поезде Батуми-Тбилиси.

Трехглазое чудище, наш поезд, мчался, разрезая ночную тьму мощными лучами и посылая в черное пространство тревожные сигналы, похожие на крики одинокого ишака в пустыне. Встречные огни попадались редко, после станции Самтредиа светились только тусклые фонари полузаброшенных вокзальных строений. Всего один раз (за 6 часов) на встречных путях мелькнул какой-то яркий экипаж, должно быть, дрезина.

За окнами вагона была кромешная мгла южной ночи.

 

Мы с Мишей ехали в первом классе, отгороженном от экономкласса красными шторами. Впереди сидели в широких креслах две старушки, а через проход напротив – молодая, лет тридцати двух, мама и девочка, лет девяти. Грузинки.

Старушки неспешно вели о чем-то разговор, и было видно, что тема, которую они обсуждали, сильно их занимала. Бабушки были старенькие, совсем беловолосые, но весьма импозантные, даже немного чопорные. Как многие грузинские женщины преклонного возраста они были несуетливы, исполнены спокойствием и внутренним достоинством.

Мама и дочка разговаривали шепотом, мама читала девочке книжку, показывала картинки. Обе смеялись, иногда слишком громко, и тогда обращали на себя внимание.

Молодая женщина – не красавица, но была довольно мила. Лицо круглое простецкое, чистый неширокий и невысокий лоб, темно-карие, почти черные глаза, прямой нос с тонкими ноздрями, пухлые алые ненакрашенные губы. Лицо обрамляли черные, не завитые в косу, короткие до плеч волосы. Она была немного полновата для своих лет: грузные бутылкообразные ноги в босоножках, талии не было, вместо нее приличный животик и большие груди – то, что некоторые называют «пузо и два арбуза»; оголенные розовые, немного тронутые загаром широкие плечи, на которых две бретели поддерживали облегающее цветастое платье. Толстушка. На первый взгляд она выглядела как женщина, занимающаяся физическим трудом. Но большие мочки ее ушей были украшены золотыми сережками с зелеными камушками, на шее – массивная золотая цепочка, к которой крепился золотой же овальный медальон величиной – ого-го! – с большую монету в один лари с выбитым ликом Богородицы.

Дочь была обличьем в маму, но худенькая. Черты лица пока мелкие. Рот чуть щербатый, потому что слева не было одного резца. Темные волосики были зачесаны гладко и схвачены резинкой. Одета в розовое парчовое платьице с рюшами, поверх которого – дорогой кремовый жилетик. Девочка постоянно и беспричинно улыбалась. Просто так от избытка хорошего настроения.

Мама и дочка продолжали негромко говорить о чем-то на своем языке, выразительно жестикулируя и время от времени хихикая. Две подружки.

Девочка показала маме упражнение для пальцев рук: переплетенные пальцы выворачиваются то так, то эдак. Мама попробовала – у нее поначалу не получилось. Дочь показала еще раз, потом еще. Наконец, у мамы тоже получилось. Они вместе стали делать упражнение и от того, что все у них стало выходить ладно, обе радостно пересмеивались. Потом мама стала что-то горячо и быстро говорить, а девочка, не отрываясь, глядела на нее в упор и все кивала и кивала. Наконец, обе снова засмеялись, да так весело и заливисто, что обратили на себя внимание сидевших через проход бабушек. Одна из них достала из дорожной сумки и протянула девочке большущую сливу и красивый персик. «Нэт, нэ-э-эт! – замахала руками девочка. «Вазими!» – разрешила мать. Девочка, стесняясь, встала, приняла гостинцы, сказала: «Спасибо!» и сделала книксен. Воспитанный ребенок.

Они с мамой о чем-то снова защебетали и стали есть плоды, по-прежнему весело глядя друг на дружку и радуясь общению.

Поначалу мне показалось, что мать – простушка-крестьянка, но приглядевшись, понял, что грубо обманулся: у крестьянки не могло быть таких дорогих украшений; а по уверенным движениям, сдержанным жестам было видно, что она – не доярка, не передовица полей, а особа достатком и классом повыше.

Подошел проводник, статный красавец в форменном жилетном костюме, в белой сорочке с ярко красным галстуком и стал раздавать бутылочки с минеральной водой. Молодой женщине проводник собственноручно открыл бутылочку и пытался оказать особый респект: грузины обожают полных женщин и не упускают возможности поухаживать. Красавец продолжал услужливо улыбаться, говорить комплименты, предложил принести теплый плед – вдруг понадобиться укрыть ребенка. Однако женщина довольно прохладно поблагодарила проводника за служебное рвение и тут же отвернулась. Ее поведение демонстрировало высокое достоинство замужней дамы, которой абсолютно чужды кокетство и флирт с посторонним мужчиной.

И я, прожженный, старый и прокисший иноземец, тоже пытавшийся с ней о чем-то говорить, понял: ловить тут нечего. Женщина отвечала односложно, давая понять, что терпит меня из вежливости. И только.

 

Наше путешествие было не очень долгим, но немного утомительным. Мать с дочерью дважды отлучалась в туалет, после чего из красивой белой сумки доставался флакон с ароматизированной водой, сбрызгивались и протирались руки, затем специальным гелем с умягчителем кожи смазывались белые пальчики, которые снова протирались влажными салфетками. Дочь полностью копировала действия мамы. Обе демонстрировали не просто образцы обязательной гигиенической процедуры, но – некий ритуал, которому привыкли следовать женщины их, явно избранного, круга.

Ближе к полуночи девочка уснула и, свернувшись калачиком, проспала около часу. Мама тоже немного вздремнула. А когда обе проснулись, девочка сладко потянулась, как котенок, и мама обняла ее, крепко прижала к себе и стала целовать. Сначала – лобик, потом головку, ушко, носик, глазки, щечки, губки, шейку. Девочка купалась в ласках матери и, наверное, испытывала такое счастье, которое случается только в раннем детстве, когда понимаешь, что мама – самый близкий, самый родной и дорогой тебе человек и все твое благополучие – в единстве с ней. В полном слиянии с мамой.

А мама, казалось, светится от радости обладания таким чудом – ребенком, произведенным на свет и воспитанным лично ею. Это чудо – копия её я, точнее, это её второе я, – так, наверное, думала мать. Какое счастье выносить под сердцем такое дитя и знать, что это – плоть и кровь твоя, это вся та же ты, только в другом варианте …

 

Но вот, наконец, за окном замелькали огни большого города.

Все засобирались: и бабушки, и мы с Мишей, и мама с дочкой.

Это был Тбилиси.

 

 

Старик на «блошином» рынке

 

Тбилиси.

После обеда в ресторанчике «Пасанаури» в центре старого города мы с Мишей поехали на «блошиный» рынок, который многие из наших знакомых рекомендовали как особую достопримечательность.

Таксист высадил нас на тенистой улице, в месте, где густо толпился народ.

«Блошиный» рынок оказался старой барахолкой, которая тянулась вдоль тротуаров нескольких улиц и переулков. Товары, как на любой барахолке, были разложены на картонках, газетах, ковриках, тряпочках прямо на асфальте. Говорили, что на «блошином» рынке можно купить все, что угодно. Это заинтриговало и поначалу сильно мотивировало нас на поиски чего-то «супер». Но ничего такого сверхособенного мы не обнаружили. Барахолка как барахолка, как где-нибудь на одесском Привозе, или в Москве на Воробъевых горах, или на толкучке в Козельске. Были выставлены для продажи очень старые вещи, бывшие в употреблении в прошлом и позапрошлом веках: старые патефоны и радиолы, наборы грампластинок бывшего Апрелевского завода, телевизор «КВН» с малюсеньким экраном и линзой для увеличения изображения, внутрь которой заливалась вода, огромный и помпезный как католический собор ламповый приемник «Родина» и когда-то весьма дефицитный портативный приемник «ВЭФ», произведенный на ныне несуществующем Рижском радиозаводе, первые советские катушечные магнитофоны «Мелодия» в тяжелых двуручных чемоданах, ножи охотничьи на любой вкус: колющие, режущие и для снятия шкур с животных, ржавые кавказские кинжалы, некоторые вполне боевые (один такой длиной сантиметров 60, больше меча древнеримского воина, продавался аж за 500 долларов), штыки-ножи армейские немецкие и австрийские и русские четырехгранные к трехлинейной винтовке Мосина образца 1891 года, громадная сабля тифлисского дореволюционного городового, изящные кортики офицеров царской и советской армий, а также гитлеровских «морских волков», столовое серебро якобы из дворца бывшего кахетинского князя, фаянсовые статуэтки с изображениями Василия Теркина, Данилы-мастера и других русских литературных и сказочных героев, изготовленные некогда в уральском городке Кунгуре, шапочки-сванки и траченные молью монгольские малахаи, грудами наваленная ценная бижутерия из шкатулок бабушек, ушедших в мир иной, копии картин, конечно, Пиросмани (как без него!) и других великих грузин, фотоаппараты пленочные разнообразные от «лейки» и «ФЭДа» до «минолты» и «никона» с мощными телескопическими объективами, предназначенными, по-видимому, как для портретных съемок с большим увеличением, так и для съемок деталей из жизни обитаемых планет Млечного Пути, фотоальбомы с пожелтевшими дагерротипами бравых кавказских джигитов и волооких грузинских красавиц и прочее добро. Бородатый парень продавал лазерные диски. Мне давно хотелось приобрести записи хорошего грузинского хорового пения, и по убедительным рекомендациям парня я купил два диска. Позднее, приехав домой и проиграв их, понял, что купил фуфло.

Мы не обошли и треть рынка, и от всего увиденного я порядком устал и сказал Мише, что хочу отдохнуть. Поблизости не было ни лавки, ни какого-либо каменного сидения, и я просто прислонился к металлическому фонарному столбу. Сын оставил меня у этого столба, а сам пошел дальше, на разведку.

 

Рядом располагались товары старика-грузина, если можно назвать товарами то старьё, которое было выставлено. Скорее, их можно было назвать музейными экспонатами бытовой культуры ушедших эпох. Но в отличии от других торговцев свои экспонаты старик для наглядности разложил на столике. Там был черно-белый недействующий телевизор «Рекорд», ржавая мясорубка, несколько пластмассовых коробок, похожих на противопехотные мины типа «Попрыгунчик», с торчащими из них проводами, исполинских размеров конское седло с потрескавшейся кожей (животное под такое седло должно быть ростом со слона), позеленевший медный тазик, в каком местные прабабушки варили варенье, прибор со стрелкой, возможно, предназначенный для показа скорости движения субатомных частиц в синхрофазотроне, серая немецкая каска с пробитым сзади отверстием (она могла принадлежать горному стрелку из гитлеровской дивизии «Эдельвейс», подбитому при попытке прорыва к Военно-Грузинской дороге), почерневший явно не рабочий примус, рында без языка с военного миноносца и еще какие-то штуки, прикрытые промасленной тряпкой. Сам владелец этого хозяйства, небольшого роста дедок, выглядел настолько живописно, что встреть на улице, я принял бы его за нищего: на голове была напялена сильно помятая панама, бывшая когда-то солдатской, тощая грудь едва прикрыта трикотажной голубой тенниской с незашитой прорехой на левом боку, ветхие утратившие цвет шорты на костлявом заду были подпоясаны брезентовым красноармейским ремнем с пряжкой со звездой, черные варикозные икры были открыты, на босых узловатых ступнях – сандалии из кожемита. Кожа на обнаженных руках-ногах и на лице старика была черно-коричневая, продубленная временем, но глубоко посаженные глаза смотрели живо и излучали энергию.

Время от времени дедок громко то ли переговаривался, то ли переругивался с соседями, приятелями по «бизнесу», быстро жестикулируя корявыми ладонями, и было понятно, что в жизни «блошиного» рынка он принимает весьма активное участие.

После того, как дедок заметил мое появление, он на время прервал свои оживленные диалоги и вопросительно посмотрел на меня.

– Гамарджёба! – вынужденно поприветствовал я его.

– Здарастуй, дуруг! – ответствовал старый человек, сверкнув из-под мохнатых бровей угольками глаз. – Что хочешь купить?

– Ничего. Просто смотрю.

– Харашё. Пасматры. – Старик отвернулся и стал что-то перекладывать в двухколесном возке, который стоял за его спиной на дороге. Возок был самодельный с невысокими деревянными бортами на двух велосипедных колесах, со скобой от детской коляски для толкания. На нем, вероятно, перевозилось имущество старика.

Толпы праздного люда проходили мимо, но я не заметил, чтобы кто-то бросил заинтересованный взгляд на столик старика. Видимо, его товары не интересовали никого.

Я молча стоял у столба. Было душновато.

Старик, увидев, что я маюсь от жары, вдруг спросил:

– Вады хочишь? Халллодный? – Он вытащил из своей коляски большой китайский термос и стал отвинчивать алюминиевый колпачок.

– Нет, спасибо! – Пить я пока не хотел.

– Ну, харашё.

Он налил себе немного воды, выпил. Небритый костлявый кадык его двигался в такт глоткам. Потом достал какую-то потрепанную книгу, пристроился на возке и углубился в чтение. Читал старик без очков.

Я по-прежнему стоял, опираясь на палку.

Прошло минут пять-семь. Миши все не было.

– Дарагой! – услышал я снова обращение к себе. – Тибе нада сидеть.

Старик отложил книгу, полез под стол и извлек кресло на металлических ножках. Боковины и спинка кресла были обтянуты желтым дерматином, однако, середина, само место для сидения зияло открытыми пластинами поролона, так как дерматиновое покрытие было кем-то вырезано. Поролон был негрязный, и я уселся в кресло, сразу почувствовав облегчение.

– Спасибо, батоно!

– Пажжжялста! Сыды!

Старик снова присел на возок и продолжил чтение.

А я сидел и ждал сына.

Но сидел я теперь на виду у странного старика. Вскоре понял, что в моем положении что-то изменилось. Одно дело, когда я стоял у столба: стоячий, да еще чужеземец, так же, как любой прохожий, мог считаться человеком посторонним. Совсем другое дело – когда я сел. Да сел на территории, принадлежащей, пусть временно, другому человеку. Теперь, понял я, мой статус изменился: из случайного прохожего я стал чем-то вроде гостя. А на Кавказе, как известно, гость – лицо, особо чтимое и оберегаемое.

Старик, видать, тоже это почувствовал, потому что по прошествии еще нескольких минут снова засуетился. Достал из возка еще один термос, отвинтил пластиковый колпак, под которым оказалась чашка, и сказал, протягивая мне чашку:

– Дуруг, давай пить чай.

Это было проявление гостеприимства. Отказаться от чая значило нанести хозяину обиду.

И мы стали пить чай, который неожиданно оказался хорошо заваренным и душистым. Ну, а где чай, там – и неспешный разговор.

Старик спросил, откуда я. Я сказал, что из Сибири. Оказалось, Сибирь он неплохо знал, во времена Союза сам водил фуры и в Омск, и в Новосибирск, имел хорошие деньги. А теперь? Что – теперь? Теперь он – одинокий человек. Совсем одинокий. Его барахло никто не покупает. Пенсия маленькая. Тяжело! А что делать? Другим тоже тяжело. В Россию выезда нет: грузинам визы не дают.

Так мы сидели два битых жизнью старых человека, грузин и русский, пили чай и беседовали о превратностях наших судеб, которыми вертят по своему произволу неподвластные нам силы.

Старик не роптал, нет. Глупо жаловаться на судьбу. Да и грешно. Если есть хлеб и чай, да иногда хватает еще на лапоть хачапури и стаканчик саперави – что еще надо восьмидесятилетнему человеку?

– Скажжжи – что ищё? – сверля меня пронзительным взглядом, вопрошал мой собеседник.

– Ну, много чего …

– Что, дэньги – да? Бабу – да?

– И деньги не помешают, и бабу надо бы … Да только где их взять?

– Э-э-э! Ти маладой, нэ панимаишь!

Мы оба замолчали, потому что затронутая тема была безбрежной и необъятной.

 

Но вот, подошел Миша.

Нужно было прощаться.

– Спасибо, батоно! За чай, за добрые слова! Крепкого тебе здоровья!

– И тибе – здароввя и хароший путь!

Старик, не торопясь, закрыл термос, бережно уложил его в возок и снова достал свою потрепанную книгу.

Интересно, что еще может занимать этого явно не избалованного жизнью человека?

– Скажи, уважаемый, что ты читаешь? – любопытство не давало мне покоя.

Старик поднял голову и хитро заулыбался:

– Э-э-э, слюшай, очинь-очинь умный книжка.

Он развернул обложку и прочитал:

– «Похвала гулупости». Аутор Э-разм Рот-тер-дам-ский.

Фамилия автора была произнесена четко, с большим почтением.

Мы с сыном переглянулись: вот тебе и старичок – нищий! Да продлятся дни его в добром здравии!

 

 

Просфорка от бабы Жени

 

Алазанская долина.

У входа на территорию древнего монастыря на табурете сидела просящая бабушка. Туристы проходили мимо нее, торопясь в церковь Святой Нины (TsmindaNina). Что-то неуловимо знакомое привиделось мне в этой бабушке: грузная диабетическая фигура, востроносые калоши на ногах, старенькое, но опрятное серое платье под домашним фартуком, черная косынка на седой голове и улыбающееся морщинистое лицо. Сильно хромая, я подошел к ней и протянул монету в пол лари:

– Прошу вас.

Бабушка приняла монету и внимательно посмотрела на меня.

– Ты русский?

– Да.

– Болят ноги?

– Да.

– Мои ноги тоже болят.

– У меня артроз.

– А у меня – ревматизм.

– Ничего не поделаешь – возраст.

– Ну, ты-то еще не старый … Но тебя что-то еще беспокоит …

– Нет, но … – я немного замялся.

– Ну, так – что?

– Вы очень похожи на одну женщину.

– Какую женщину?

– На мою покойную тещу, любимую бабушку моих детей.

– Да-а-а?

– Перед войной она несколько лет жила в Грузии.

– Как её звали?

– Евгения Григорьевна, баба Женя.

– Ха-а-а-а! – темпераментно воскликнула просящая бабушка. – А меня знаешь, как зовут?

– Как?

– Еу-ге-ния!

– Значит, вы тоже – баба Женя?

– Да

– Очень рад!

Баба Женя достала из-под фартука сверточек пергаментной бумаги и извлекла из него белую просфорку, которую подала мне со словами:

– Возьми. Она целебная.

Бабушка по-православному перекрестила меня и сказала:

– Я буду молиться за тебя Святой Нине.

 

 

Котэ из Казбеги

           

Главный Кавказский хребет.

В высокогорном селении Казбеги нашу туристскую группу ожидал сюрприз – путешествие в горы: все выше и выше. На небольшой площади нас уже поджидали японские джипы.

– Прежде чем мы пересядем в джипы и начнем путешествие, – объявила Лика, наш гид, – вы можете в ресторанчике заказать обед. Когда часа через три мы вернемся, ваш обед будет готов.

Мы так и сделали: заказали обеды и расселись по джипам. Наша группа разместилась в трех машинах.

И вот началось …

Все три машины, ведомые местными джигитами, разом рванули с бешеной скоростью. Джигиты, все как на подбор худые и жилистые, были местные гонщики-асы. Шумахеры.

Мы помчались как на пожар: стрелка спидометра колебалась от 120 до 140. Потом с асфальта съехали на проселочную дорогу вдоль какой-то речки, которая оказалась истоком реки Терек. Мутные воды в ней неслись с шумом, перемещая большие массы песка и глины. В речке было полно камней, малых и больших; иные – величиной с наш автомобиль. Можно предположить, что все камни однажды притащило водой.

Дорога, вначале ровная гравийная, сменилась каменистой. Джипы немного сбросили скорость и на неровных камнях стали переваливаться с борта на борт, временами подпрыгивая как резиновые мячи. Я чувствовал себя как куперовский ковбой при укрощении дикого мустанга, который норовит во что бы то ни стало скинуть всадника и то резко взвивается передними ногами вверх, то подбрасывает задние копыта. Меня бросало из стороны в сторону. Ежесекундно соседи справа и слева наваливались на меня, а я на них. Держаться можно было только за спинку сидения впередисидящего пассажира, и пару раз я все же стукнулся лбом о какую-то железяку. Дважды мы переезжали по мосткам с одного берега на другой, где рев мутных потоков перекрывал все шумы. Наконец, дорога вильнула влево, и мы свернули на горный серпантин. Замелькали кустарники ивы, шиповника, деревья сосны, осины, березы, клена, еще чего-то. Дорога оказалась коварной: часто за поворотом мы разворачивались в прямо противоположном направлении, иногда автомобиль, казалось, повисает над пропастью. Временами было страшновато. Однако нашему шумахеру было все нипочем: он спокойно одной левой крутил баранку и невозмутимо продолжал движение. Потом дорожное полотно стало шире, мы увидели желтый экскаватор «хитачи», который ковшом вгрызался в отвесную скалу, бытовку на четырех колесах и рабочих в оранжевых жилетах с лопатами и теодолитом на треноге. Еще дальше работал бульдозер «катерпиллер», который мощным отвалом перемещал большую кучу камней и грунта. Люди работали, вероятно, строили нормальную дорогу для цивилизованного движения.

Когда лес кончился, мы въехали в лощину, с которой открывался дивный вид насыщенно зеленых субальпийских лугов. Вдали виднелся церковный конус древнего монастыря.

Через десяток минут мы подъехали к черным стенам монастыря. Напротив на склоне стояло десятка три легковых автомобилей, в том числе таких же, в каких привезли нас. Мы подрулили к этим машинам.

           

Большинство туристов отправилось осматривать храмовые и монастырские достопримечательности, я же из-за своей хромоты не пошел никуда, остался на зеленой лужайке. У края скалы.

Подошел к самому краю. Глянул вниз. Там была глубочайшая пропасть, на дне которой далеко-далеко едва виднелись крошечные оранжевые клеточки черепичных крыш селения, из которого мы выехали. Над пропастью, широко раскинув крылья, парил орел. Он был совсем рядом. Мне тоже захотелось взмахнуть своими крыльями и полететь вместе с ним. Но закружилась голова.

Высоковато мы забрались, однако. Вероятно – на высоту не меньше трех с половиной тысяч метров.

Воистину, Кавказ подо мною …

Я выбрал валун поудобнее, присел и погрузился в праздные размышления…

 

Время от времени на окружающее пространство наплывали густые молочные облака, и тогда ближние предметы, камни, автомобили и монастырские строения теряли очертания. Ненадолго становилось сыро и прохладно. Но воздух оставался поразительно свежим.

Я невольно погружался в созерцание стихий девственно чистого горного мира. Этот мир был переменчивым, но совершенным и могучим. От соприкосновения с ним, казалось, очищается кровь, светлеют мысли и рождаются дерзкие желания.

 

Здесь, на субальпийском лугу, кроме людей, были и другие существа. Совсем близко паслась бурая корова. У неё была большая красивая голова с белым пятном, звездой, на лбу и короткими черными рожками. Косясь на меня выпуклым коричневым глазом, она паслась, издавая громкие хрупающие звуки. Длинным языком, как серпом, она захватывала сочную зеленую траву и отправляла в свою утробу. Корова была очень аккуратная: не пропуская ни одной былинки, она подробно выкашивала всё подряд. Чуть поодаль паслась белая лошадь с длинной серебряной гривой. Лошадь иногда громко фыркала и передвигалась прыжками, потому что передние ноги ее были опутаны веревкой.

Идиллия, подумал я. Но интересно, откуда здесь высоко в горах домашние животные? Кто их хозяин?

 

Подошла Лика и села на камень.

– Отдыхаете?

– Да. Радуюсь тишине и покою.

– Тишина и покой целебны.

– В обычной жизни они нам только снятся.

– Чем ближе к небесам, тем больше покоя, – заметила молодая женщина. – Не случайно святые люди в древности удалялись либо в пустыню, либо в горы.

– Это так. Люди ищут покоя, наверное, потому, что пытаются уйти от суеты и понять самих себя.

– Да. Я тоже много раз хотела уйти от суеты, но у меня не получалось. Особенно, когда жила в Москве.

– Вы же – грузинка, и жили в Москве?

– Жила, вместе с родителями.

Оказалось, Лика с семи до двадцати трех лет жила и училась в Москве. И даже окончила там университет. А потом вся их семья вернулась в Грузию. Вот почему она так хорошо говорит по-русски.

 

           

Вдали за серыми клочьями плотных туч высились громады горных цепей. Но вот выглянуло солнце и неожиданно осветило ближние вершины. Сияющие как белый сахар снежные шапки, казалось, находятся совсем рядом. Недалеко.

– Это Казбек, – сказала Лика. – Нам сегодня повезло: Казбек открылся.

– Гора совсем близко, так ведь?

– Не очень. Отсюда напрямую будет километров тридцать …

           

Обратный путь вниз, на джипах показался еще более напряженным и опасным, чем путь в горы.

Проезжая мимо строителей и дорожной техники, я подумал, что через несколько лет, когда устроят здесь хорошую асфальтированную дорогу, джипы и асы-каскадеры уже не понадобятся. Однако пропадет и чувство опасности. Дух приключений тоже исчезнет.

           

Мы вернулись в Казбеги.

– Теперь можете не торопясь пообедать, – было нам сказано, и все дружно устремились в ресторан. Мы назвали наши имена, заплатили за заказы и сели за стол, покрытый ослепительно белой скатертью. Вскоре Мише принесли шашлык и кружку пива. А у меня еще побаливал живот, поэтому я, решив не рисковать с едой, стал ждать заказанный простой жареный картофель.

Время шло, и я уже стал было настраиваться на долгое ожидание, но тут за спиной вдруг услышал:

– Павел! – после чего на столе передо мною образовалась огромная миска с горой дымящихся кружков картошки. Да не только – картошки. Сверху располагались еще и островки не жареного, а томленого лука, а также – изумительно пахнущие специи и листья зелени. Необыкновенная роскошь. Рядом был поставлен фужер черного как деготь домашнего вина и на тарелке подан ломоть свежего лаваша.

– Пажялста! Прошю! – подавальщица в белом фартуке, хрупкая женщина средних лет, выставив все это великолепие, улыбалась.

– Спасибо, милая! – искренне радуясь, проговорил я. – Все выглядит прекрасно!

– Куший!

– Благодарю! А как вас зовут, красавица?

– Котэ. Мине звать Котэ. А тибе – Павел, я знаю.

– Верно, Павел. Но здесь порция на пятерых …

– Харашё! Ти сам балшой, тибе многа нада. Куший на здароввя!

Все так же приветливо улыбаясь, женщина удалилась на кухню.

Простая женщина, делала простое дело, говорила простые слова. А как приятно!

Я приступил к трапезе.

Такую вкуснятину, картошку, жареную на подсолнечном масле, последний раз я ел у мамы в Бельцах лет тридцать тому назад. Мягкий лаваш, еще горячий, видать, тоже только что выпеченный, сладко таял во рту. Еда сопровождалась бодрящими глотками хорошего вина.

С небывалым аппетитом я предавался радостному чревоугодию. Мой желудок не оказывал никаких признаков сопротивления и вел себя хорошо.

Процесс так увлек меня, что я не заметил, как миска с едой была опустошена, и снова подошла подавальщица Котэ.

– Ну как? Тибе понаравился? – спросила она.

– Конечно! Большое спасибо! Так вкусно я давно не ел.

– Приезжяй ищё, я тибе снова накармлю, дарагой Павел.

– Я бы с радостью. Да путь к вам совсем неблизкий.

– Откуда ти?

– Из Сибири. Это далеко от вас.

Женщина очень внимательно посмотрела на меня своими оливковыми глазами и грустно сказала:

– Всо рамно – приезжяй. Я буду ждать тибе …

 

Так могла бы сказать, наверное, близкая женщина: мать, сестра, жена. Или любовница. Но сказала незнакомая мне Котэ, и я задумался.

 

 

 

 

Покраска и кузовные работы – это, что называется, «конёк» сервиса «Кузовной цех». Здесь вам помогут восстановить любые повреждения кузова, а в первую очередь, конечно, повреждения лакокрасочного покрытия. Такого рода повреждения могут появляться из-за мелких аварий, ударов щебня или гравия из-под колес встречного автомобиля. Но главное, что любая царапина вызывает коррозию и ржавчину. Чтобы ржавчина не съела ваш автомобиль, обращайтесь своевременно к специалистам!

Комментарии пока отсутствуют ...

© Vinchi Group - создание сайтов 1998-2024
Илья - оформление и программирование