Взрыв мозга

Девушка в кожаных шортиках и коротком топике из последних сил бежала по выщербленному асфальту. Девушку звали Кристина. Грязно-белый с прозеленью туман скрадывал неряшливые очертания урбанистических строений по обеим сторонам улицы. Внезапный порыв ветра взъерошил девушке волосы, прогнал по асфальту обрывки газет, окурки и полиэтиленовые пакеты и, просвистев дальше, вырвал клок тумана, обнажив красную телефонную будку с побитыми стеклами. Кристина поправила лямки брезентового рюкзака и со всех ног припустила к будке. Не добежав до телефона метров десяти, она резко остановилась, настороженно всматриваясь в туман и прислушиваясь. Она явно чего-то боялась. Помедлив секунды две, девушка собралась с духом и медленно двинулась вперед.

Ей оставалось сделать всего пару шагов, когда раздался хруст битого стекла и из-за будки, пошатываясь, выступила тварь. Тварь была скроена из двух пар человеческих конечностей: ниже бедер – волосатые мужские ноги, а выше – тоже ноги, только женские. С этих последних кожа была ободрана, мышцы и сухожилия обнажены, зато ступни украшали туфельки с каблуками-шпильками. В том месте, где все четыре ноги срастались друг с дружкой, угрожающе зияла дыра зубастого сфинктера. Тварь двинулась вперед, лихорадочно зондируя пространство верхними конечностями.

Создание было явно слепо, а вот способно ли оно слышать? Кристина засомневалась. Поэтому на всякий случай замерла и даже задержала дыхание. Тварь чуть помедлила, но уже в следующее мгновение уверенно ринулась на Кристину, целясь в нее острыми каблуками. Девушка взвизгнула, развернулась и опрометью бросилась прочь. Четырехногий монстр, прихрамывая, заковылял следом.

Кристине почти удалось оторваться от неуклюжего преследователя, как вдруг ей наперерез из тумана выпрыгнул гигантский пес с окровавленной пастью и белыми, точно вареные яйца, глазами. Девушка ловко отскочила в сторону, но, к несчастью – прямо на использованный кондом; взбрыкнув в воздухе ногами, она со всего маху шлепнулась на спину. Белоглазый тут же вцепился ей в левую лодыжку. Кристина принялась с остервенением пинать его правой ногой. Тяжелый армейский ботинок моментально превратил собачью морду в кровавое месиво и пес с недовольным рычанием выпустил добычу. Но тут сзади подоспел Четырехногий и, опершись на все четыре конечности, навис над Кристиной. Она попыталась вскочить и угодила головой аккурат в зубастую дыру монстра. Раздался отвратительный хруст, тело девушки забилось в конвульсиях. Воспользовавшись моментом, пес деловито вгрызся ей в пах.

***

– Бли-ин! – воскликнула Кристина и в раздражении отпихнула от себя клавиатуру. – Достало! И почему сохраниться, блин, можно только у телефонов-автоматов?

– Моя очередь. Давай, – произнес стоявший за ее спиной брат – подросток лет пятнадцати со снулыми рыбьими глазами.

– Да подожди ты, – отмахнулась девушка.

– Давай. Моя очередь, – повторил парень.

– Ну, Бо-орь! У меня еще одна жизнь, блин, осталась.

– Нет, – ответил тот. Левой рукой он схватил сестру за волосы, а правой полоснул ей по горлу канцелярским ножом.

Девушка забулькала, судорожно хватая ртом воздух и пуская розовые пузыри. Борис молча спихнул сестру с кресла, сел на ее место и стремительно заработал мышью.

В дверь комнаты постучали. Подросток никак не отреагировал, продолжая давить на клавиши и щелкать мышью. Стук повторился, дверь приоткрылась и в комнату заглянула женщина с озабоченным усталым лицом.

– Идите ужинать, – сказала она, близоруко всматриваясь в полумрак помещения. – А где Кристя?

– У нее здоровье кончилось, – не отрывая глаз от монитора, заявил Борис и ткнул пальцем в вниз и в сторону.

Посмотрев на пол, женщина сунула в рот кулаки и пронзительно завизжала.

***

Пузатый мужик в растянутых трениках и застиранном тельнике убавил звук телевизора.

– Отстой полный, – поморщился он. – С самого начала все понятно и предсказуемо. Нашли, чем удивить: идиот брат зарезал сестренку-дебилку за то, что та не уступила ему комп… Туфта галимая, ексель-моксель!

Он запрокинул голову и вылил в себя остатки пива из бутылки, потряс ее, посмотрел на свет и со вздохом поставил на пол.

– Нина! – позвал он. – Пивка мне еще принеси. Из холодильника… Нинка! Оглохла что ли? Пива, говорю, принеси!

Минут через пять в комнату вошла женщина в цветастом халате, молча протянула мужу открытую бутылку и замерла, сложив красные, натруженные руки на засаленном переднике.

– Наконец-то, – проворчал пузан. – Я уж думал, ты там померла, ексель-моксель…

Он сделал большой глоток и поперхнулся.

– Ек… екс… й-окс… – удивленно заикал он.

Неожиданно глаза вылезли у него из орбит, словно шарики для пинг-понга, а бутыль выскользнула из ослабевших пальцев. Толстяк широко разинул рот, силясь то ли закричать, то ли сказать что-то. Но вместо слов изо рта у него вырвался придушенный хрип и какой-то желтоватый дымок. Он с ужасом уставился на супругу.

– М-м-мооокссель… – промычал он, царапая руками выпирающее из-под тельняшки пузо.

– Все кишки мне выел, алкаш проклятый, – ровным, безжизненным голосом заметила женщина.

 Толстяк сделал отчаянную попытку встать с дивана, но тут брюхо у него лопнуло и на ковер хлынула зеленая жижа.

***

– И это они называют хоррором? – не то хихикает, не то всхлипывает мужчина. – Брат зарезал сестру, жена отравила мужа, хи-хи-хи-хи! Если вы хотели меня насмешить, поздравляю – вам это удалось, хи-хи….

Несмотря на такое заявление, из глаз мужчины безостановочно текут слезы. Сморгнуть их он не может, как, впрочем, не может даже закрыть глаза – этому препятствует специальное, надетое ему на лицо устройство с векодержателями. Сам он тоже накрепко зафиксирован в кресле, похожем на гинекологическое, так, что не в состоянии пошевелить ни рукой, ни ногой. Кресло снабжено моче-и калоприемниками. Тем временем титры на расположенном перед ним экране возвещают о начале нового фильма. Мужчина хихикает и плачет, хихикает и плачет…

Два человека в белых халатах – один среднего возраста с окладистой каштановой бородкой и второй – пожилой, в огромных бифокальных очках с диоптриями – внимательно наблюдают за мужчиной в кресле через стеклянную, прозрачную с их стороны стену.

– А вы убеждены, профессор, – спрашивает Бородач, – что ваш метод поможет вернуть этому бедолаге душевное здоровье?

– Понятия не имею, – пожимает плечами очкастый профессор. – Тем паче, он и так абсолютно здоров… Точнее, был здоров, когда поступил ко мне.

Бородач, округлив глаза, долго смотрит на собеседника.

– Ну, знаете, профессор! – взрывается он. – Это… эт-то… – Он буквально захлебывается от возмущения. – Вы просто безумный старик! Я этого так не оставлю… Ни в какие рамки! Я сейчас же, немедленно…

Бородач решительно разворачивается и направляется к выходу. Профессор семенит следом. Когда Бородач подходит к двери и притормаживает, чтобы ее отворить, профессор опускает руку в боковой карман своего халата, вытаскивает оттуда шприц, и резким отработанным движением вонзает иглу в бедро Бородача. Тот, удивленно вскрикнув, падает как подкошенный.

Профессор склоняется над упавшим, щупает ему пульс, оттягивает веко и бормочет: «Ничего, ничего, голубчик… Все образуется. Для начала испробуем классику: поставим вам парочку «Восставших из ада», «Пятницу 13» и старую добрую «Техасскую резню бензопилой» … Да, «Резню» непременно! А «Кошмар на улице Вязов»? А вот его, пожалуй, не стоит… Если не увидим ожидаемого эффекта, применим массированную атаку актуальными средствами… «Пила 3D», «Астрал», «Вместилище кошмаров», «Еда» – в равных пропорциях. Потом – возможно – «Страх сцены» и «Я плюю на ваши могилы», ремейк разумеется… О! Вы еще, голубчик, от счастья писаться станете!»

***

Переполненный зал взрывается аплодисментами. На сцену выходит ведущий в сиреневом с искрой костюме.

– Дамы и господа! – восклицает он. – Вы только что посмотрели фильм «Зловещая хрень» молодого, но дьявольски талантливого режиссера Павла Лаврина. Надеюсь, вы получили такое же неподдельное удовольствие от просмотра, как и ваш покорный слуга. – Ведущий галантно раскланяется, зал аплодирует. – А теперь давайте попросим к нам автора этого неординарного и, не побоюсь заявить, знакового творения. Ита-ак… Павел! Лаврин!! Встречайте!!!

Зал вновь взрывается аплодисментами, а на сцену, победно потрясая руками, взбегает молодой человек в потертых джинсах, зеленом свитере, с гладко выбритой головой, татуированной языками пламени.

– Павел, красота ты моя, – обращается к нему ведущий, – расскажи-ка нам, что для тебя самого значит «Зловещая хрень»?

– Н-ну… фильм этот во многом этапный для моего творчества … – начинает режиссер.

– Как тонко подмечено! – прерывает ведущий. – Этапный, несомненно, этапный! А вот еще вопрос, которым наверняка задаются многие зрители: персонажи твоего фильма, кто они?

– Люди, – уверенно отвечает Павел.

 – Это понятно. Но кто на самом деле скрывается за образами геймерши, ее отмороженного брата, толстяка-телезрителя, его жены-отравительницы, сумасшедшего профессора, наконец?

– Н-ну… дело в том, что «Зловещая хрень» многоплановый фильм; он содержит в себе сложную семиотическую систему знаков и символов…

– Замечательно! – снова прерывает его ведущий. – Просто замечательно! Именно это мы и хотели услышать. А верно ли я уловил основную идею, главный посыл картины: пагубное воздействие на человеческий мозг интернета и телевидения?

– Бред! На самом деле…

– Так я и думал. Тогда расскажи нам лучше, э-мм… расскажите-ка… Вот что! К какому субжанру, точнее направлению ты относишь свою «Зловещую хрень»? Постой, постой! Дай угадаю: есть в нем и сюр и эстетический эклектизм… Постмодерн, верно?

– Какой еще постмодерн? – хмурится Павел.

– Нуар? – делает вторую попытку ведущий.

– Это сплаттерпанк, – с ноткой раздражения в голосе поясняет режиссер.

– Сплаттерпанк, разумеется, сплаттерпанк, – легко соглашается ведущий. – Я знал, просто забыл. Нелинейность повествования, мрачный, асоциальный посыл – натуральный сплаттерпанк! В любом случае, твой фильм, э-мм… подлинное событие, веховое явление в нашем российском кино.

Режиссер пожимает плечами и скромно улыбается.

– Новое, свежее слово в отечественной кинематографии, – продолжает ведущий.

Улыбка режиссера становится шире. Он разводит руками и делает нечто вроде книксена.

– Хотя, почему только отечественной? – не унимается ведущий. – Мировой кинематографии!

Павел Лаврин расплывается от уха до уха.

– Твой фильм, это настоящий… настоящий… взрыв мозга!

Улыбка режиссера моментально гаснет. Он бросает на ведущего испуганный взгляд и переспрашивает:

– Ч-что?

– Взрыв мозга! – четко артикулируя слова, с расстановкой повторяет ведущий.

Режиссер отшатывается и в панике обшаривает глазами неожиданно притихший зал. Ведущий молча – внимательно и жадно смотрит на Павла. То же жадное предвкушение ощущается во взглядах зрителей: разряженных, женоподобных мужчин и женщин с мертвенно-ботэксными лицами. Все они чего-то напряженно ждут.

Лаврин проводит вспотевшими ладонями по своей татуированной голове, и чувствует, как та стремительно увеличивается в размерах, вспучиваясь огромными волдырями, будто забродившее тесто.

– Мм-му-у-э-эм-у-э… – пытается что-то сказать Павел Лаврин. Но не успевает.

Раздается громкий, сочный хлопок – голова режиссера взрывается и во все стороны шрапнелью летят бело-розовые куски его мозга. Ведущий и зрители ловят их в воздухе, подбирают с пола и жадно суют в рот. Единственный звук, который теперь слышен в зале – это влажное чавканье, чавканье, чавканье…