Наши. Время – донецкое

Из отзыва на одну мою статью: «Кстати, про Донецк. Так что же сегодня на Донбассе? Как там обстановка? Наши СМИ, кажется, или сами не знают, или окончательно заврались».

Который заставил меня задуматься так крепко, как это бывает в моментах истины, граничащей с покаянием. Когда до этого пришлось много говорить и говорить о чём-то важном и наболевшем. Или это только так казалось – и говорить, и о чём-то очень наболевшем…? И не сказать, в итоге, того самого, сокровенного святого, чем отличается всякая правда, страстно вожделенная, и трудом адским и совестливым добытая, почти что выбитая насильным принуждением из повсеместной базарной трепотни. Правда чистая и неподкупная, как душа праведника и вечные снега не покорившихся людям горных вершин. Какое счастье! Да и не ступи туда нога человека, вовеки веков. Чтобы не осквернялись таким плотским присутствием последние оплоты Земной непорочности.

Но всё же, в намертво укоренившихся пороках рассматривается устоявшееся подобие истины. Везением случая выуженной из бестолковости и полнейшей пустоты никчемно прожитых лет. Оказавшихся привычно безучастно пропечатанными удобным для чтения шрифтом на страницах мировой, никакого пафоса, истории.

Кто их видел, те исторические страницы и слова на них, если они, едва прошуршав в забитом военном захолустье, уже давно растворились в Вечности? Кто вникал в смысл каждой запятой или точки, разделявших беспокойные мысли? Они и сегодня захлестывают пространство, во всех его измерениях, мощным потоком мольбы быть услышанными. И, по-прежнему, сами слова отчаяния и пережитого, и переживаемого(!!!) ужаса были и есть мало кому, не имевшим и не имеющим к этому никакого отношения, нужны и интересны. Какой-то театрально-постановочный интерес к бедам страждущих – всего лишь десятина утешения для них. Как милость.

А дальше? Что будет дальше, когда начнут истлевать и рассыпаться залежалым ненужным тленом остатки последних воспоминаний, оказавшихся сплетёнными в один пятилетний узел одной сплошной трагедии? Человеческой Донбасской трагедии, плачем заунывным и многоликим выстраданной.

Не гламурная тема для озадаченных таинством постижения райской беззаботной жизни. Под щекотливый шёпот булькающих у носа брызгами охлаждённого, для особого эстетства вкуса, шампанского соблазнов. Что подаётся непременно в высоких бокалах, раньше – в изысканно хрустальных, нынче – в прозрачно белых. Впрочем, зависит от классности заведения, где всё это происходит. Но! Всё во благо для прекрасно узнаваемо-звериной касты неприкасаемо-новоизбранных. Хотя, не всегда демонстрирует она безупречную классность человеческой породы. Но всегда – нет в ней места обречённым на многолетние страдания… Вот пусть и веется тема эта, большой палец правой правящей руки – ВНИЗ!, в своей тоскливой будущности, да плетётся по миру жалкими крохами истрёпанной памяти...

Плетётся и веется… И тускнеет она, бедолашная. И, к тому же, и обесцвечивается. Да с глаз её долой! Тьфу-тьфу, окаянная! Чтобы не омрачала ненасытным бездельникам бесконечные праздники жизни. На которых всё должно быть – прекрасным!!! А им и самим его – МАЛО! Довелось вам слышать, как шипяще-ненавидяще и чётко артикуляторно произносится для вашего наивного сведения это «МА-ЛО»? А тут, все ВЫ, со своими руками протянутыми. Да с глазами слезливыми. Да с мыслями ноющими-жалостливыми, тоску хреновую навевающими. Да будоражите бесплодными раздумьями, на большее – не способны, космические глубины... Ну конечно же, глубины благотворительности. Уже густо населённой созревшей кучкой пресытившихся нуворишей. Это – когда кувшин с водой и так полный, а в него всё льют и льют воду. А вы это наблюдаете, как растекается по всему плоскому, перед вашими глазами, хрень со смаком, и вам кажется, что блаженные эти «благоустроители» только о вас всё время и думают.

Странное уподобление-сопоставление сытости и обыкновенного человеческого горя.

…Однако мало желающих, гламур да глянец в мозгах, вникать в подробности беды, что перелопатила одним кровавым махом и землю, и человеческие судьбы. А… беда эта, как бесконечный гнойный нарыв, пылающий жаром непреходящей душевной боли, по-прежнему, цементом злого рока, чётко сконцентрирована внутри одной территории, отгороженной от окружающего мира блокпостами. И со всех сторон.

Территории, под названием блокадный Донбасс.

И от понимания постоянства случившегося замкнутого круга, привитого в мозги каждого бесконечностью происходящего вокруг ужаса, не становится этому каждому ни холодно, ни жарко. А всё больше – усиленно фиолетово. Потому что, как бы ни было больно идти по раздолбанным каменным будням сегодняшних Донбасских разрушений и карабкаться, и пальцы, и всё тело – в кровь, по отвесным стенам окружающего со всех сторон бездушия, только инстинкт самосохранения людей, здесь живущих, заставляет их лелеять в душах тщедушно-дистрофическое подобие спокойствия. И всё же, сохранять при этом тихо пульсирующее, обречённое желание об этом говорить. Оно, в потоке шумов и прогорклой пороховой гари Донбасских реалий, превратилось в обыкновенную привычку блокадного времени. Или в характерно важную – своего рода – прецедент, не имеющий никаких оправданий – чёрную отметину, бесповоротно травмирующую психику любого нормального человека.

Весьма характерная пометка, как подробность Донецких блокадных будней.

Люди из прошлого века. Из глубоко прошедшего времени. Есть в английском языке такой термин для обозначения совершённого во времени действия – ещё раньше, чем было прошлое.

Желательно – очень задуматься, прежде, чем читать дальше.

Люди из другой жизни, которая сегодня, как долго длящийся временной процесс, тщательно ретушируется множеством подделочных эффектов, отрицающих все былые достижения – прошлись по ним помойным катком словоблудия ораторы эпохи “освобождения” от эры совковой забитости. И по космосу, и по балету – в том числе. Но продолжают они вопить и по сей день о нелицеприятных промахах и во всём остальном, во всё той же эре. Очень хотелось бы лицезреть, пристально рассмотреть особь, – но не приведи, Господи, в кругу близкой досягаемости, чувствую, как будет омерзительно противно, – смудрившую эту пакостную плевалку – совки – для целого поколения людей. Из той жизни, в которой всем миром и дружно сдавали макулатуру, чтобы читать хорошие книги. В том числе и Ленина, и перлы диссидентов, подбросивших свои гнусные кирпичики из тихой машинописи печатных слов, в тему разрушения огромной страны. Из той жизни, что и сегодня имеет горько-солёный привкус пролитой солдатской крови во Второй мировой войне. Давшей рождение детям военного времени. Дожили они до сегодняшних времён, дети те военные, и так и не отучились, вернее – не избавились от привычки собирать в ладошку со стола крошки, после каждой отрезанной от каравая горбушки хлеба. Чтобы ни одна, даже самая невидимая глазам крохотулечка, не пропала даром. Люди – добровольно-каторжные рабы своего пожизненного труда. Здесь, на Донбассе, – тяжёлого физического и без нытья. Многих сделавшего пожизненными инвалидами. Потому что здесь – земля тяжёлым трудом кормит. И не только этот степной край. Угольные эшелоны, груженых до верху вагонов – считай! Не ошибись! Как чёрные, насытившиеся каменно-породной жратвой удавы, по всей стране расползались. Иногда было даже видно, как медленно, очень медленно пар исходил от тех вагонов, которых однажды насчитала на железнодорожном полустанке – 23! Горячо дымились лихо, по-борзому, пробегавшие мимо вагоны, как будто человеческой бесовщиной лихорадило на свежем воздухе Земную невинность, остервенело-алчно свежедобытую в подземном шахтном забое.

Скольких же людей труд всё это означало!? И сколько человеческих смертей, случившихся в забоях Донбасских шахт, утрамбовано в подарочный набор благополучия «знатоков» и вещателей о смысле Донбасской человеческой жизни?

А солнца на Донбассе вокруг – необхватный органный небесный шквал Земного тепла – валом! Сей хлеб, сажай фруктность-овощность! Но и стонет земля здесь, пробитая насквозь многокилометровыми подземными шахтными сваями, вечным воем. В этом году – 150 лет, как зарождался и набирал свою силу Донецк. На земле, что завывает с тех пор вольным степным ветром, как садистки униженная женщина. Когда насилуют беспрестанно её нутро. Возбуждённо-варварски пиная коваными сапогами и выворачивая его наизнанку. Превращая добытые земные внутренности в деньги.

Для кого?

Много или мало их? И книг прочитанных, благородных и уму полезных, и людей таких. Интеллектуалы или гопники? Последнее – как презрительно огранённая и сформулированная исключительно в обращении к Донбассовцам токсичная озлобленность «племенных» дворовых-барбоскиных. Забыли они, из каких будок выскочили когда-то сами. Они, эти барбоскины-дворовые, именно гопниками местных Донбасских старожилов и называют в постсоветском социуме. Где этот человеческий пласт есть огромное человеческое большинство, составляющее сегодняшнее население блокадной зоны Донбасса. Они, к миллионам постсоветских гопников – сюда же добавляют и недавно громогласно озвученное – недоумки. Именно для тех, кто осваивали и строили этот край. Кто пропустили через кровь свою его первобытную явь. Кто сросся своими пуповинами, навсегда, с землёй Донбасса.

И, если остались они людьми, люди престарелые и состарившиеся ещё больше за прошедшие пять лет, но не предавшие в Донбасской трагедии свой край, то это – совсем не давняя история. Не успела она ещё превратиться в постыдную отрыжку большой беды, переживаемой здесь одинаково трудно и малыми, и великими.

А, вот нет вокруг патриотизма, не ощущается он на ощупь, как ни три перед глазами обленившимися пальцами. Обиженно пожаловался-попозировался перед миром честным один «ретивый» авангардист-искатель доблестно-героических поступков. Пожурился на этот счёт «эколог» человеческих душ аж(!!!) самому президенту. Не сказал почему-то, что приезжал на Донбасс, во исполнение канонов нового заведенного порядка – ПАТРИОТЫ ВСЕХ МАСТЕЙ! ДОНБАСС ЗОВЁТ! Труба горниста, горланящего кто его знает где этот призыв, просто выскакивает из его рук, от кипящих отборным “патриотизмом” ежедневных побудок-напоминалок – кто не был на Донбассе, тот – не патриот.

А искатель подвигов, новомодных-патриотических, однако, мимоходом здесь объявился. Не намедни, но был замечен. Привёз с собой из знатного города грамоты-писульки. Держитесь, мол, мы с вами. Пофотографировался на фоне металлических осколков разорвавшейся мины, сладко улыбаясь в объектив камеры, увековечившей его с оным в руках, на долгую, так понимать, память. Непонятно только, что весёлого было в том, что в руках его был осколок, оказавшийся частью Донбасских разрушений. Спешил, видно, очень неутомимый “любитель-искатель” патриотизма. Чтобы смыться отсюда поскорее. А то бы и на фоне дома какого-нибудь разрушенного просветился. Тоже улыбаясь. Как фотографировались фашисты во времена Второй Мировой войны, сметая многочасовым залповым огнём города Советского Союза.

 И что такого? И теперь так здесь фотографируются. И заезжие мессии, и их местные обожатели. Забывшись, наверное, что за спинами их – разрушенные дома. Бывшие жилища человеческие. Которые не уберегли от разрушений. Да и это – не предел цинизма. Вот как ошарашили здесь, на очень долгую людскую память, некоторые глашатаи новых мировых заветов: столицей теперь будет – Новый Донецк! И баста. То есть – точка. А Донбасс ныне – новая Канада! Хлеба будет здесь – завались! Да так, что все позавидуют.

О зависти ничего пока не слышно. Но само собой выстроилось в мозгах: капуста – плевок Гулливера. Когда обратилась ко мне в магазине убогая старушка, державшая в своих иссохшихся старческих руках, увитых, как гигантской паутиной, набухшими синими кровяными венами, вилок этой удивительной, просто-таки, капусты:

 – А шо, доня, то есть капуста настоящая…? – Бережно крутила она перед своими прищуренными от близорукости глазами ту буро-зелёную овощную загадку о многих листьях, похожую на плохо распознаваемый овощной объект. Поднесла капустук носу. Чтобы ещё и понюхать… Потом, вопросительно так скривилась. И примолкла.

 – Да, бабуль… Видать, настоящая… – Я тоже уставилась на то чудо в её руках, порождённое неизвестной природой, но объединённой с ней непостижимым художественно-овощным замыслом.

 – А шо она, ты дывысь, така дорога… Килограмм стОит, как половина курки той синей… И борща для деда не сваришь..

 – А смотри, бабуль… Вот и побольше есть рядом…

 – Так и она стильки же стОит…

 – Не может быть…

 – Да не… Я вжэ пытала дивчат… Кажуть, цина на всю капусту одна.

А шо? И где же приличествующая современной торговле сортировка товара? По внешнему виду и по качеству, соответственно?

Да разве, только, товарищи-господа, капусты одной?

Нема. Как и нет на месте в его кабинете приёмщика убийственных “страховых” взносов. Кабинет – на месте. Говорят, там уже другой кто-то там сидит. На стуле, одухотворённо освященном кадилом привезённого сюда некогда батюшки. А на двери в одном приличном городском заведении до сих пор висит объявление о том, что приём мытарствующих граждан тем “страховщиком”, оказавшимся неожиданно в известных бегах, по-прежнему ведётся. По расписанию. И время – прилагается. Ждут-с. А вдруг, что будет. И портрет, державно-фирменный, его-себя дорогого, в белых облачениях, а вдруг, да и появится он в том кабинете на стене. Что напротив освящённого стула находится. Красная стена радости за себя “великого”, во славу такого себе устоявшегося, наконец, подобия земного райского счастья. Слепил-таки его, державец местный, непосильным трудом.

Дежавю… Держись, родной Донецк… дежавю с тобой может случиться.

Гремел же здесь в марте майский гром.

Да, может, радуга, хоть, не даст плохому произойти.

Куда уж хуже? Если невозможно абстрагироваться от позорных минут осознания текущего момента. Он потому и текущий, что перетекает изо дня в день, из месяца в месяц, и, совершенно верно, – ИЗ ГОДА В ГОД! Буржуйствует бесстыдно и нагло донецкий центр. Как будто и нет войны. Зачумели, что ли центровые, обкурившись кальяном? Под рекламными щитами об открытии элитных косметических салонов. По пути следования битком набитых троллейбусов, которые, перекосившись от перегруза веса живых людских тел, так и готовы на поворотах завалиться на бок. Разглядывает рабочий люд “праздник жизни”, по-донецки, через мутные оконные стёкла остатков громыхающего транспорта. И это – ещё не совсем плохо. В городках-сателлитах к чертям собачьим убрали и трамваи, и троллейбусы. Рельсы, ясное дело, на металл сдали. Реанимировали там РАФовские вездеходки из прошлого века, да минивэны с десятых рук – из Счастливой Германии, что избавилась от них, наконец. Так бабло с обнищавших совков, уже тогда!!!, до войны, бывшими собиралось. Бывшие те “благодетели-благотворители” находили чем в “благотворительности” своей отличиться. Не только, чтобы так себе, профФэссорской корочкой “засиять” под светилом солнечным убогим, своей образованностью его пересиять. Но обязательно – о нескольких дипломах! Потому, как путь по головокружительным высям научных знаний, напором ненужной для них витиеватой дури заполняющий ржавые пустозвонные мозговые извилины, тяжкий есть. Но для пытливо-озабоченных – одолимый. Если сунуться туда, на ту дорогу академическую – и академиком, и писателем хочется, страсть аж, как хочется!, побыть – в туфлецах хороших. Ну…, или если только ножной прикид будет из кожицы глупого страуса. Типа, “принудительной”, опять, блин, “благотворительности”, из какой-то там нерадивой папуасии.

Где не ведают, что такое антидепрессанты. А как обойтись без них, если острота мыслей, роящихся в атмосфере блокадного города, не даёт покоя и телам. Об этом можно и догадаться, сопоставив далее следующие цифры: в прошлом году в одной совсем не маленькой стране на 317 миллионов населения было официально выписано 250 миллионов рецептов на покупку антидепрессантов. Насколько это важно знать, зависит оттого, кому об этом говорить. Особенно, когда речь идёт о Донецке. Сегодня он, несмотря на все свои вопящие ранним весенним громом противоречия – одно огромное страдание. Со стороны город смотрится, как абсурдно-бездумная подборка кадров немого кино. Разве что, ещё прорываются из него голоса, их сопровождающие и озвучивающие. А далее – сплошные аптеки. Где не требуют рецепты на покупку успокаивающих средств. Да и на всё остальное, что облегчает жизнь населению в блокадном городе. В вяло текущем моменте это – следующие одна за другой штормовые волны в 12 баллов.

Мореплаватель Конюхов, переживший недавно один такой шторм, был, как следовало из новостей, на грани между жизнью и смертью. Состояние явного упадничества людей, из которого выводят специалисты по психологии.

Но впечатление от всего этого такое, что людям, некрасиво оставленным на обочине жизни и выживающим в блокаде на пенсионные пособия, и упоминать об этом не стоит. Потому что химичат они, колдуют сами со своими успокоительными настойками. Жизненный опыт предков здесь не клеймят совковым забвением. Да и знают престарелые совки, совки – так совки, плевать!, по чём фунт живого лиха. Режут старички-бабульки лимоны с чесноком, чтобы кровь по жилам не застаивалась. Да напирают на свеколку. Чтобы желудкам комфортно было. Да чтобы в аптеки пореже заглядывать. Где один только экспромтный взгляд на цены – верная дорога в больницу…

Вот и докладывают они, при случае и с большим желанием, что лучше пребывать в состоянии сонной медитации. Если очень постараться, то получится. Чтобы не видеть ничего вокруг. И не слышать.

Надоело мечтать о несбыточном. Что было таким красивым в любимых книгах…

Они бережно собирались в Донбассовских семьях годами и так же бережно хранятся и по сей день в любом совковомдоме…

P.S. Я очень благодарна читателю, несколькими строчками своего отзыва на одну мою статью, сподобившего меня отозваться на его слова новым откровением о моём любимом городе Донецк.

И ещё. Очень терпимо относятся на Украине к байкам о капусте. Которая в постсоветском времени есть многолистно-шуршащий показатель благосостояния. А это – всё равно, что лепетать о сотворении мира. И из предосторожности. И из любопытства.