Смути и удиви

Глаза в глаза

Зима. Гудят под ветром белые берёзы. Искрится снег. Откуда-то с высоких крыш, а может, с облаков слетает лёгкое и неземное. Вон двое. Девушка и кавалер. Оба в меховых полупальто. Остановились и любуются друг другом. Дыхание с дыханием, как два очарования. И этот взгляд. Глаза в глаза. Глядят и обещают то, что сбудется, как сон.

Непокой

Великое русское поле, поросшее мелким лесом, чертополохом и лебедой. Здесь когда-то работали агрегаты, выращивая хлеба. А теперь – тишина. Лишь глубокой осенью среди дикой травы поднимается что-то бывшее, трудовое. Может быть, это тень забытого труженика полей, кого разбудил непокой, и он встал, чтоб понять: будем жить мы на грешной земле? Или – нет?

Неожиданно в тишине что-то чутко зашелестело, как от лопастей хлебной мельницы, запустил которую тот, кто опять становится хлеборобом.

Неужели такое не сбудется? – спрашиваем себя. И молчим, принимая действительность хмурым сердцем.

Пробудись!

Кланяются деревья, как молятся, уговаривая кого-то не торопиться, подождать день-другой с листопадом, абы высмотреть напоследок судьбу свою, как дорогу, брошенную с горы в пропасть будущих дней, где белеть будет снежное поле, а над ним сивер-сиверко, что баюкает русскую деревушку, в которой заснула, как бабушка на печи, озябшая Русь.

Бабушка, бабушка, пробудись!..

О самом, об интересном

Чу! Чьи-то крадущиеся шаги. Кто-то спускается от деревни. Спускается с тихой песней. Возле обрыва над берегом, где притаилась скамейка, слышится голос:

– Это, Галинка, ты?

– А то!

– Одна?

– Ну, да, и ну! Ещё и спрашиваешь об этом…

– О чём?

– О самом, об интересном…

Зависть

Человеку так мало надо. Идти бы по берегу и душой принимать то, на что показывают глаза.

Лёгкая лодочка на реке. Сосны с рябинами на откосах. А за ними, как спрятавшись от кого-то, лукавое солнце. Под солнцем внизу на кочках и между кочек пылающая брусника. Вверху же, где гнёзда рябчиков, гроздья рыжеющих ягод. Сам рай!

Рай-то бы рай, кабы не плач ветхой бабушки, потерявшей в лесу любимого внука.

– Мишутка-а! Ты – где-е?

Внук молчит. Заблудился, видать, а может, встретился с сивым волком. Задрожала бабушка. Стало ей потерянно и угрюмо. И вдруг где-то рядышком ворохнуло.

– Я – тут! – отвечает косматый, с пластами земли и двумя рогами столетний пень, на который залез пятилетний внучек.

Бабушка тут же преобразилась. Была растерянной, стала шустрой. И даже смеётся.

О, как славно в лесу, когда разгуляется ранняя осень! Запахи белых грибов и ягоды всюду, некуда даже ступить, знай, собирай их в наберуху и корзину! Что и делают старая с малым.

Где-то рядом сквозь можжевеловый лом крадётся лиса, с завистью думая про себя: «Хорошо быть о двух-то ногах! Вон, какие они! Всем довольны. Ещё и играют!» Лиса засовывает голову в нору.

Из темноты справляется лисовин:

– Чево?

Лиса улыбается:

– Поиграй со мной, муженёк!

– Это как?

– Сперва потеряй меня, а потом отыщи!

– Ну, я этого не умею.

– Я так и знала, – вздохнула лиса, ещё больше завидуя двоеногим.

Милок

Он у меня корявый, выкропаной. А харахтером – мякиш. За всю жизнь на меня ни разу руку не поднимал. Не мужик, а милок. И в работе – милок. Все работы в колхозе прошёл от края до края. Где с простыми руками, а где с топором. По части дерева он у меня выкуделистый. Нет в деревне дома, на который бы он не залез. Теперь на всех крышах у нас, коль не конь, так петух. Даром, что из полена, а смотрятся, как в кино.

Пройденная дорога

Иногда мне кажется, что я уже жил. Хотя и трудно, однако с большим старанием одолел назначенную дорогу. И теперь, оборачиваясь назад, узнаю забытую улицу и то, как с неё летят в мою сторону знакомые голоса.

Это прошлое. Я иду от него и иду. А оно от меня – ни на шаг. Спотыкаюсь я.

Всё! Никуда уже не иду.

Где-то рядом сквозь дымку времени вижу мальчика. У него всё моё. И руки, и ноги, и шея, и голова. И такие же точно глаза. Значит, он за меня и досмотрит. Всё, всё досмотрит, что я в этой жизни не досмотрел.

Восторг

Закат был вкрадчиво алый, порывистый, но несмелый, как девушка у кровати перед тем, как ей обнажиться и броситься на подушки, чтоб погрузиться в мечтательный сон.

Сон и ночь. Было в этом что-то счастливо-томное, обещающее покой, а вслед за ним и горнее обновление, когда душа вдруг взлетает, и кого-то в это мгновение охватывает восторг.

Босой

Закиданная землёй свежая могила. Рядом с ней до блеска начищенные ботинки. Не может такого и быть, чтоб покойник ещё до того, как устроиться в подземелье, снял их с ног и теперь там лежит, хоть и в новом костюме, но голоногий?

Смути и удиви

На вологодском кладбище лежит поэт Рубцов. С ним рядом – Чухин. По – соседству – Коротаев. Здесь навсегда остановилась тишина. Никто ни с кем и ни о чём. Как знаменитые немые, кому не разрешили прочитать последнее стихотворение.

Покрытая крестами скорбная земля вздохнула, вызывая тех, кто долго спит. И три души, учуяв зов, заговорили небывалыми стихами.

О, невозможное, явись в мой край. Смути и удиви.