В нашем мире

Миниатюры

Погост на Старом Заказе

Настоящая волшебница – это любовь. Стоит полюбить,

и то, что полюбил, становится прекрасным.

Лев Толстой

Ясная Поляна

Двухэтажный дом, в котором прожил большую часть жизни граф Лев Николаевич Толстой со своим многочисленным семейством, оказался против ожидания совсем небольшим. Зала, которая служила одновременно и гостиной, и столовой, и музыкальным салоном, – немного больше гостиной в современной панельной пятиэтажке, а жилые комнаты и рабочий кабинет великого писателя – просто крошечные, с весьма скромной обстановкой.

Мне давно хотелось понять, как жил человек, который родил в своей голове таких необыкновенных героев, как Андрей Болконский, Наташа Ростова, Пьер Безухов, Анна Каренина, Алексей Вронский, отец Сергий, Катюша Маслова, Хаджи Мурат? Каким был мир этого демиурга? За время короткой экскурсии понять этот мир, конечно, не получилось, но, по крайней мере, оказалось возможным потрогать руками стол, за которым работал писатель, походить по скрипучим половицам дома, по которым хаживал он, прогуляться по яблоневому саду, в котором он любил гулять.

– А как пройти к месту, где похоронен Лев Николаевич? – спросил я.

Мне объяснили, что сначала нужно идти по стрелкам-указателям, они приведут к тропе в парке. Дальше надо пройти километра два с лишним к так называемому Заказу. Там он похоронен.

И я пошел.

Долго шел по стрелкам, пока не набрёл на неширокую тропу, которая вилась между деревьями большого и запущенного не то парка, не то леса. Дальше никаких указателей не было, и я пошел наобум. Было очень жарко, что-то больше 30 градусов, но в тени деревьев жара была не так мучительна.

Путь оказался неблизкий. Дорожка вначале была асфальтированной, потом гравийной, очень неровной. Хромая и часто спотыкаясь, я брёл уже больше получаса и, поскольку навстречу никто не попадался, засомневался: правильно ли иду? Наконец, меня догнали молодые парень и девушка, и я спросил, эта ли дорожка ведет к могиле Толстого. «Да», – ответили молодые и обогнали меня. Я успокоился и продолжил путь.

Прошел еще с километр и устал отчаянно. Хоть бы скамейку поставили какую-нибудь. Но ничего подобного не попадалось. Наконец, за очередным поворотом увидел парня с девушкой, которые сидели на лавочке. Я наддал шагу в надежде на то, что и мне найдется место для отдохновения. Добрался до молодых, они вежливо подвинулись, и я плюхнулся в изнеможении рядом.

Но оказалось, дальше идти не надо: погост, к которому мы шли, был здесь.

Здесь находился тот самый Старый Заказ.

Могила великого мудреца и мечтателя – простой земляной холмик, покрытый дерном с проросшей травой – была на небольшой поляне, в лесу, перед оврагом, на том месте, где он велел себя похоронить. Где, по услышанной им в детстве легенде, была зарыта зеленая палочка.

Лёвушка Толстой с очень малых лет знал, что та палочка не простая, а волшебная: на ней написана тайна, а когда тайна откроется, все люди сделаются счастливыми и будут любить друг друга. Всю свою долгую жизнь Лев Николаевич мучительно искал эту тайну, пытаясь понять, в чем секрет любви.

Когда пасмурным снежным днем 11 ноября 1910 года здесь хоронили Толстого, вокруг стояла многотысячная толпа родных, близких, друзей, крестьян из ближних и дальних сел, студентов из Москвы и других городов, людей знатных и незнатных сословий, полицейских. Когда опустили гроб, толпа встала на колени.

Много-много лет мне хотелось побывать на земле, по которой ходил этот полубог-сверхчеловек, поклониться его праху. Да в суете всё было недосуг.

Я прошел к поляне, опустился на колени, поклонился могильному холмику и про себя произнес слова простой известной мне молитвы: «Господи, помилуй нас!».

Девушка и парень последовали моему примеру и тоже преклонили колени.

«Аве, Мария!»

Чехия, Карловы Вары

Попал на концерт органной музыки в приходском католическом костеле Святой Марии Магдалины. Такого чуда в моей жизни еще не случалось. Впервые я слышал одновременное звучание органа, трубы и нежного женского сопрано.

Казалось, неземная гармония рождается где-то в дальних горних мирах, мирах неведомых, могучих, хрустально чистых и лучезарных. Божественные звуки мощным потоком изливались с небес и заполняли собой огромное пространство храма. И люди, пребывающие в этом пространстве, физически ощущали тугие волны невиданной силы, которые поднимали и несли их в загадочные космические дали, к мерцающим звездам.

Когда певица ангельским голосом запела «Аве, Мария!», мне почудилось, что я возношусь на небеса. Все выше и выше летел я в райские миры, наполненные ласковым манящим светом, волшебными красками и мелодиями. И мое крылатое тело, несущее в себе воспрянувшую душу, свободно парило в этих мирах. И летело, летело, летело … Было радостно и легко, и хотелось, чтобы полет не кончался никогда.

Набережная

Золотое кольцо, Ярославль

Красивый город и видно, что не бедный. Старина удачно соседствует с современными строениями. Всё обильно обрамлено зелеными скверами, парками, цветниками. Особенно впечатляет набережная – зона отдыха вдоль Волги: три километра ухоженных пешеходных и транспортных дорожек, богатая полоса лип, берез и кленов вдоль всей зоны; вдоль крутого берега тянется белая балюстрада с ротондами; при впадении реки Которосль в Волгу – так называемая стрелка с величественными памятными знаками в честь основания города и красивой цветочно-парковой зоной. Масса веселого праздного народа. Мест для гуляний много. Везде следы довольства и чьей-то высочайшей заботы – заботы не только отцов города, но и жителей.

У нас в Братске много лет назад власти поговаривали о создании большой парковой зоны и красивой набережной у моря. Со временем эти планы почему-то стали забываться, а сегодня, с наступлением «рыночной» экономики о них и вовсе не вспоминают. Лес вокруг города мерзко загажен и замусорен. Парков (если не считать небольшую неблагоустроенную зону в поселке Энергетик и скверика у телецентра) нет. Гуляния по улицам из-за мощного транспортного потока противопоказаны.

Куда податься? Где найти глоток чистого воздуха? Ехать далеко в тайгу? А там «черные лесорубы» начисто выстригают лес, оставляя после себя массу хлама и легковоспламеняющегося мелкого валежника.

Что же делать нам, обитателям каменных джунглей? Ведь нам же, и нашим детям и внукам, жить здесь?

В мире мёртвых

Во Франции

После посещения королевского дворца в Фонтенбло заехали на русское кладбище Сен Женевьев де Буа. Кладбище платное: за право быть похороненным на его земле и за содержание могилы надо платить приличные суммы. Бросалось в глаза отличие надгробий знатных русских людей и белогвардейцев. На могиле княгини Мещерской, бывшей фрейлины императорского двора, купившей землю под кладбище, скромный каменный крест и простая табличка. Такой же простой крест с несколькими табличками на групповом захоронении семейства князей Юсуповых, знатнейших и богатейших людей в царской России. А на могилах офицеров-деникинцев, объединенных в один комплекс, – дорогие мраморные плиты, единый, впечатляющий большими размерами крест. То же на коллективной усыпальнице могил казаков (есаулов, хорунжих и чинов помельче) – борцов с советской Россией. Дорогие могилы хорошо обихожены, – кто-то хорошо платит.

В нашем городе, на кладбище, – тоже есть целый комплекс ухоженных могил с дорогими памятниками. Это могилы братков. За них тоже кто-то хорошо платит. 

Общение без слов

Германия

Мюльхаузен – небольшой средневековый городишко с интересными историческими памятниками, кривыми, утопающими в зелени, тенистыми улочками, уютными двориками, гостеприимными кафешками, барами и ресторанами. В ХVI веке Мюльхаузен был центром великой Крестьянской войны.

По вечерам мы, жильцы маленькой гостиницы, иногда собирались внизу в уютном ресторанчике. Там подавали недорогое вино, пиво, легкие закуски, допоздна играла музыка. Особенно хорош был аккордеонист, пели также живые артисты: мужчина и женщина. В ресторан надо было попадать часам к восьми вечера, позже мест уже не было: все было занято местными немцами. Мы обычно брали по бутылке рейнского и фрукты. Это было совсем дешево. И можно было, потягивая мягкое сухое вино, сидеть хоть до закрытия.

В первый же вечер я обратил внимание на двух пожилых немцев за соседним столиком, по виду каждому было за семьдесят. Оба худощавые, подтянутые, в строгих темных пиджаках с платочками в нагрудных кармашках, при галстуках, они сидели за початой бутылкой белого вина и маленькой тарелкой с орешками, на двоих. Они просидели часа три (это при нас), не проронив ни слова. Слушали музыку, изредка поглядывая друг на друга. Кто-то из посетителей шел танцевать, кто-то громко пел (у них это можно, но не позднее, кажется, десяти вечера), а двое наших соседей сидели, как мумии, не двигаясь. И молчали. Мы с приятелем пришли – они сидели, ушли – старики продолжали сидеть, бутылка у них была выпита только наполовину.

Возможно, это были два бывших сослуживца, или, может быть, просто два одиноких человека, которым некуда деваться по вечерам. Так мы и не узнали, а лезть с расспросами к незнакомым людям было неудобно.

Через день мы снова попали в ресторан. И снова увидели двух знакомых стариков, которые очень перпендикулярно, не сгибая спин, сидели за столом. Они церемонно кивнули нам, как знакомым, и пригубили из фужеров. Все молча. Видимо, так они проводили свой досуг.

Что ж, общение не всегда предполагает говорение, часто близкие люди без слов понимают друг друга.

Главное – быть вместе.

На югах

Адлер

Сентябрь. Духота.

Взмыленный сажусь в маршрутную «газель», битком набитую курортным народом. Спрашиваю:

– Сколько стоит проезд от вокзала до курортного городка?

– Пятнадцать рублей, – громко отвечает хмурого вида водитель.

Достаю две бумажки по десять рублей и передаю распаренному от жары бритоголовому мужчине с мощным затылком: он сидит в кресле первого ряда, ближе всех к шофёру:

– Пожалуйста, передайте …

Бритоголовый берет у меня бумажки, почему-то рассматривает их и спрашивает:

– Сколько?

– Что сколько? – переспрашиваю.

– За сколько человек плотишь? – уточняет бритоголовый.

– За одного … – растерявшись, тихо говорю я и пытаюсь сообразить: а что, двадцатью рублями разве можно расплатиться больше, чем за одного?

– Так и скажи! – громко, наставляет меня спутник с мощным затылком и передает деньги водителю. – Говорить надо, тундра!

Я получаю сдачу, пятак, и говорю:

– Спасибо!

– Ну, ты даёшь, мужик! – удивленно смотрит на меня бритоголовый.

Выглядит он внушительно. Прикид по моде: фирмовые шорты, кроссовки с обязательными белыми носочками на волосатых ногах, на кирпичной шее поверх футболки златая якорная цепь весом не меньше полкило.

Издалека видно – предприниматель. Из новых русских.

На водах в Гоуджеките

Прибайкалье

Острые боли в ногах, остеоартроз, таки достали меня, и по совету знакомых решил поехать на воды в район Северобайкальска. Говорили, что там много целебных ключей.

Утром поезд прибыл на полустанок Гоуджекит, на БАМе, рядом с которым находился маленький поселок из пяти домиков, в два из которых проведены трубы из местных горячих источников. Поселок не имел статуса курорта. Всё здесь – на полной самодеятельности: никакого санаторного обслуживания, никакой медицинской помощи, каждый отдыхающий принимал столько ванн, сколько выдерживал его организм. За артериальным давлением тоже каждый следил сам.

Поселился в гостиничке «Гелиос», говорили, что она – лучшая из того, что здесь есть. Стоимость пансиона, без питания 800 рублей в сутки; в стоимость входило проживание в простеньком номере, правда с хорошим отоплением, телевизором и санузлом, и пользование двумя бассейнами с горячей и очень горячей целебной водой.

Вода в бассейнах пахла сероводородом, но поблизости никакого описания ее свойств не было. В другом гостиничном домике под названием «Встреча», где находилась скважина, я нашел официальное заключение о свойствах здешних термальных вод. В официальном, заверенном печатью, медицинском документе было написано, что воды могут быть полезны при лечении ревмокардита, гипертонической и ишемической болезней, нервных, а также костно-мышечных заболеваний (в том числе, артрозов) и заболеваний мужских и женских органов мочеполовой системы. Короче, получалось, что водичка лечит почти всё.

С питанием были проблемы: хлеба завозили мало, простой обед в кафе стоил 250-300 рублей. Добраться до Северобайкальска можно было только утром на электричке; обратно же поезд возвращался вечером. Автобусный маршрут 107 отменен из-за распутицы.

Четыре дня я прожил в компании с маленьким пузатым дедушкой семидесяти лет, который назвался Юрой. Бывший железнодорожник, машинист тепловоза, он пребывал на пенсии и не работал уже лет пятнадцать. Деда Юра часто, по делу и без дела, просто так, ходил по номеру и матерился. И мат, и образ мышления моего напарника были однообразными и скучными, так же, как его присказка: «Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет». Я иногда его дополнял: «Заметь: тот, кто не курит и не пьет, умрет позже того, кто курит и пьет». Дедушка Юра бормотал очередную матерщину и шел на воздух покурить. На крыльце он проводил большую часть своего времени. Как-то вдогонку старому курцу и сквернослову я сказал: «Кто много матерится, у того язык сохнет». Сказал так, потому что его недержание речи становилось надоедным и утомительным. Сказал без зла, без умысла, но деда Юра слова эти услышал и запомнил.

Почти все дни нашего отдыха были солнечными, но холодноватыми. Снег только-только начал таять, а на ближних вершинах гор Байкальского хребта он, по-видимому, не таял даже летом. Горы высокие, все в серых каменных складках. У подошвы ближней гряды просматривался редкий и мелкий лесок. Но на скалах не росло ничего – холодно.

Мы с дедом Юрой по три-четыре раза в день мокли то в одном, то в другом бассейнах и я заметил, что ноги мои стали не такими тяжелыми, как прежде, скрюченный палец на правой ноге не болел, колени не ныли. Общее самочувствие и давление все дни были нормальными. И слава Богу!

Прошло несколько дней. Наш недолгий пансион заканчивался, и мой сосед засобирался: вечерним поездом он уезжал домой в Усть-Кут. После обеда он сложил свои вещички в ветхий рюкзачок, а потом полдня слонялся от безделья. По-прежнему долго курил на крыльце, но, вернувшись в номер, сидел молчаливый и задумчивый. Потом подошел к висевшему небольшому зеркалу и, высунув язык, что-то долго рассматривал. Наконец, повернулся ко мне и сказал:

– Слушай, что-то во рту стало сохнуть, и язык вроде как не мой … К чему бы это, а, Васильич?

– Не знаю, – ответил я. Свои слова (про язык) я совсем забыл, но на моего напарника они, видать, подействовали.

Вечером деда Юра уехал. Однако целый день перед этим он ни разу не заматерился …

Через сутки уезжал и я. Небо нахмурилось, ночью повалил снег, и к утру образовался толстый белый покров.

Местные говорили, что снег может пролежать до середины мая.

Места здесь суровые.

Птичья солидарность

Приангарье, Моргудон

В погожий сентябрьский день на даче мы с Любой копали картошку. Была суббота, и нам хотелось закончить копку, чтобы не оставалось на воскресенье.

Часа в три пополудни послышался крик, точнее, трещание, сороки. Мы работали, уткнувшись в землю, ни на что не обращая внимания. Когда крик усилился и превратился в непрерывный и беспокойный треск, я поднял голову и увидел сидящую на оголенном электрическом проводе сороку. Она издавала громкие тревожные звуки, хлопала крыльями и как бы порывалась что-то прокричать другой сороке, которая почему-то висела вниз головой на другом проводе. Эта, вторая птица, казалась мертвой: её крылья были бессильно опущены, голова болталась как привязанная на ниточке. Вероятно, её крепко стукнуло током. Первая сорока продолжала неистово кричать, и было видно, что она хочет помочь пораженной подруге: движения её крыльев и крики были не беспорядочны, а направлены в сторону второй птицы.

Но вот появилась ещё одна сорока, которая тоже с громкими стенаниями то приближалась к пострадавшей, то удалялась. На их крик прилетели ещё несколько сорок и все вместе они подняли невообразимый гвалт. Непрерывно кружа вокруг места происшествия и издавая тревожные крики, каждая из птиц стремилась как можно ближе подлететь к той, что безжизненно висела вниз головой. В их действиях прослеживалась какая-то заданность.

Так продолжалось с полминуты.

Неожиданно их несчастная, казавшаяся мертвой, подруга чуть шевельнула крыльями, затем головой. Потом она вся вздрогнула, встрепенулась и отцепилась от провода. Но … не упала на землю, а – что было совсем неожиданно – полетела! Сначала она летела, немного заваливаясь набок, потом всё ровнее и ровнее. Рядом с ней летела первая сорока. Так они вдвоем и летели, пока не скрылись в ближнем лесочке.

Остальные, как ни в чем не бывало, устремились в разные стороны, видимо, торопясь по своим делам.

Вот это солидарность! Сороки спасли свою подругу.

По-видимому, мы были свидетелями птичьей реанимации.

Живучие весенние коты

Братск

Сегодня теплый день. Настоящая весна. Ребятишки шумно играют во дворе в догонялки.

Из подвальных отдушин вылезли трое котов. Они разлеглись на мягкой земле газона – греются на солнце. Один, большой, толстый и пушистый, видно породистый, огненно рыжего окраса тянет кверху мордочку и зажмуривает глаза – ему хорошо и двигаться неохота. Черненький с белой грудкой дремлет поодаль от рыжего, опустив голову на лапки. Третий дымчатый, самый худой и, наверное, самый молодой, решил заняться охотой на голубей. Те большой стаей слетаются к месту, где их прикармливает баба Тамара и, наступая друг на друга, бестолково суетятся. Дымчатый ме-е-дленно-ме-е-е-е-е-дленно ползет по земле … и тихо, совсем бесшумно подползает к глупым птицам … Ближе, бли-и-иже … Прыжок – и!.. Голуби тут же все враз взлетают, шумно хлопая крыльями. Ах, не повезло! Мимо! Кот разочарованно отворачивается, нехотя отходит и садится. Недоволен собой, его хвост нервно подрагивает. Но через несколько минут – голод не тетка – голуби снова слетаются и опять начинают суетиться в поисках бабушкиных зернышек. И снова идет охота … Опять – по-пластунски, ти-и-ихо-ти-и-и-и-хо … незаметно … ну, вот же она, добыча … только бы не спугнуть …Опять – прыжок !.. И …Они, подлые, снова дружно взлетают! Опять – мимо! Что ж, ладно, подождем … Только вот жрать сильно хочется. Ох, пожрать бы чего-нибудь!

И в третий раз прилетают голуби, и в третий раз кот близко подползает к добыче и совершает сильнейший прыжок. Но, увы!.. Видно, сегодня – не его день. Не котячий. Дымчатый ложится рядом с рыжим и погружается в весеннюю дремоту.

А черный кот с белой манишкой уходит подальше от приятелей и, озираясь по сторонам, как шпион, начинает рыть землю передними лапами, Что-то ему надо. Вырыв небольшую ямку, он присаживается над ней и … Справив нужду, снова оглядывается – заметил кто-нибудь или нет? – потом начинает быстро-быстро работать всеми ногами, загребая землю, чтобы зарыть какашки. Работает долго, с минуту, пока не убеждается, что дело сделано. Теперь враги не догадаются, где зарыты его запахи.

Весеннее солнышко продолжает пригревать.

Удивительно, что животным удалось пережить слякотную осень, сильные морозы, бескормицу, многодневный голод. Это само по себе – чудо. Потому что они были обречены на верную гибель: люди наказали их за нехорошее поведение и выбросили вон из теплых жилищ.

Но они, брошенные и никому не нужные, все же выжили!

Бусик

Братск

На трансформаторной будке, что недалеко от городской мэрии, читается прямо по кирпичу намалеванная полуметровыми буквами надпись: «Бусик, я тебя ням!»

Обычно такие надписи, выражающие желания и намерения, часто с добавлением ненормативной лексики, на заборах, тротуарах, цоколях домов и даже общественных зданий делаются полулегально, под покровом ночи. И делают их представители фертильной возрастной группы. Они не хулиганы, совсем нет. Так они выражают свои чувства. Таков извечный способ подрастающих самцов хомо сапиенс привлечь внимание противоположного пола. В дикой природе, среди зверей, птиц, насекомых и рыб, где властвуют одни инстинкты, особи самцов действуют аналогично. Правда, у животных возможности ограничены. Например, они привлекают самок своим цветовым окрасом, мелодичной голосовой трелью или устрашающим рыком, демонстрируют физическую силу – и это, пожалуй, всё, на что они способны. И, конечно, ни одно животное не может выражать свои половые желания посредством публичного письменного обращения к самке. А вот царь зверей, человек, может. Однако и у царей не всегда всё получается.

Беглый анализ текстов на упомянутой кирпичной будке свидетельствует, что чересчур настойчивые домогательства реализуются не всегда. Так, обращение к «Бусику» с намерением «ням», по-видимому, не привело к искомому результату, ввиду чего ниже черным цветом было написано нехорошее дополнение: «Сука».

Будущие археологи, изучая подобные настенные и назаборные надписи наших современников, будут, надо полагать, строить свои суждения о нашей культуре сходным образом.

Кулек на газоне

Братск

Утром иду мимо соседней девятиэтажки. Впереди – женщина, судя по полноватой фигуре и тяжелой походке, пожилая, но нестарая. Вдруг она останавливается, достает большой кулек и вываливает на белый снег газона какие-то объедки: подгнившие помидоры, заплесневевшие куски хлеба, остатки каши. Тут же рядом бросает пустой целлофановый пакет.

– Для кого вы все это добро выбрасываете? – спрашиваю я, поравнявшись с женщиной.

– А вот голуби прилетят и поклюют, – отвечает она. Правда, отвечает слишком быстро. Видно, не ожидала, что кто-то увидит, что она делает.

– Но голуби гнилые помидоры не едят.

– Ну, кто-нибудь да съест.

– Никто не съест.

– Вон, еще вороны летают …

– А пакет, – спрашиваю, – кому оставляете? Тоже воронам?

Женщина, чтоб отвязаться от назойливого свидетеля, тут же придумывает новую сказку:

– Буду идти обратно из магазина – подберу.

Однако порыв ветра подхватывает пакет, он улетает и повисает далеко на кусте.

– Вот видите.

Поняв, что разговор принимает нежелательный для нее характер, женщина меняет тональность:

– Тебе-то какое дело? Иди себе.

Я пытаюсь снова что-то объяснить, но это только распаляет ее, и она начинает злобно кричать:

– Чего пристал, черт хромой? Иди подобру-поздорову! Кругом вон сколько мусора валяется, и бутылки, и бумажки!.. Чего ты ко мне вяжешься? Иди своей дорогой!..

Стоп! – говорю я себе. – Дальше запретная зона.

До меня, наконец, доходит вся бессмысленность и бесполезность нашего диалога. Я начинаю понимать, что передо мной – представительница особой человеческой породы, внешне похожая на благообразную пожилую гражданку, но которая, кажется, не совсем понимает, что творит. В нашем доме на третьем этаже живет похожий представитель. Он старик, но много курит. Курит в форточку, однако в форточку выбрасывает на газон и окурки. Он курит часто, делает это изо дня в день, на протяжении многих лет и окурки выбрасывает в форточку постоянно. Обычно газон периодически убирает дворничиха, но зимой все засыпает снегом, и ко времени его таяния нарастает приличная куча окурков. Однажды возмущенная соседка сказала старику: «Иван Васильевич, вы сильно замусориваете наш двор». На что старый куряка заметил: «Зато дворничиха не останется без работы». Оказывается, он так понимал заботу об общем благе.

Похоже, что женщина из той же породы.

– Иду, – поспешно говорю я. – Так и быть, ухожу… А ваш мусор, конечно, уберет дворничиха … Не стоит оставлять ее без работы.

Самое любопытное, что помимо дворников, в наших домах нормально работают мусоропроводы.

Есть женщины в нашем селении!

Братск

После обеда пошел в магазин купить хлеба и молока. По дороге поскользнулся на ледяном тротуаре, упал и снова повредил без того покалеченное левое колено: оно стало болеть, не переставая. Я едва-едва встал.

Возвращаюсь домой, сильно хромая. Пошел заснеженной малохоженой тропинкой. Вдруг обогнавшая меня молодая худенькая женщина в очках останавливается и, пропуская меня, говорит:

– Идите вперед.

– Что случилось? – спрашиваю.

– Кажется вон тот молодой человек, – женщина кивает на фигуру в куртке с капюшоном у киоска; парень в куртке стоит, делая вид, что что-то там рассматривает, – кажется, он за вами наблюдает.

– Да ну, что вы?..

– Вы идите, а я пока постою.

Я пошел. А маленькая незнакомка стояла и смотрела, оберегая мой путь.

Неужели я выгляжу столь беспомощно, что даже слабая женщина считает нужным защитить меня? – подумал я.

Пройдя немного, оглянулся: парень, надвинув капюшон на лицо, двигался за мной. Видя такое развитие событий, женщина догнала меня и, взяв под руку, заявила решительным тоном:

– Провожу вас до дома.

И проводила. И оберегла.

Баба Тамара и птицы

Братск

Вечереет.

Вместе с голубями и воробьями жду, когда Баба Тамара откроет створку окна и начнет рассыпать своим питомцам пшено. Обычное время кормежки – за час до захода солнца. Голуби в нетерпении толкутся на газоне, взлетают на жестяные отбойники у окон, садятся на ветки деревьев, воркуют. Не могут дождаться. Большая стайка воробьишек обсела ветки тополя и гулко чирикает. Они тоже изнемогают от ожидания. Самые нетерпеливые взлетают и садятся прямо на стену дома, ловко цепляясь серыми лапками за мелкие выступы железобетонных панелей.

А когда, наконец, сверху проливается благословенный дождь из пшенной крупы, все птицы дружно устремляются вниз, на газон и быстро-быстро жадно начинают клевать. Настоящая куча мала. Удивительно, что большие голуби не давят мелких воробьев. Но места всем хватает, корма тоже.

После ужина начинается сплошное воркование. Голуби-самцы кружатся вокруг самок, призывно гулят и неутомимо преследуют приглянувшихся голубок.

Любовь. У них наступает пора любви.

Некоторые поругивают Бабу Тамару: дескать, птицы гадят на тротуар и газон.

«Но им же тоже жить хочется», – говорит сердобольная соседка.

Тяжелой походкой на своих ревматических ногах она два-три раза в неделю ходит на рынок и покупает птицам корм из скудной своей пенсии.

Сегодня, против ожидания, она окно не открыла, а вышла сама на крыльцо. В руке – увесистый, с полтора килограмма, целлофановый пакет с пшеном.

– Куда, – спрашиваю, – направляетесь, Тамара Макаровна?

– Да вот – подальше от крыльца и от тротуара, на стоянку для автомобилей.

– Никак кормить своих любимцев?

– А то как же. Пока нет машин, покормлю.

– Дороговато они вам обходятся?

– Да я уж привыкла. А тут повезло еще: то я все на базаре купляла, да по двадцать семь рубликов за килограмм, а вчерась в нашем магазине стали пшено давать по двадцать. Ну, я возрадовалась и накупила поболе.

– Святая вы женщина …

– Не-е-ет! Я грешница. А вот птички небесные – они безгрешные. Они – божьи твари. Когда накормлены – им хорошо. И у меня радость на душе.

Пока мы с Бабой Тамарой разговариваем, «божьи твари», узнав свою кормилицу, взлетают всей стаей и давай летать вокруг нее. Да все кружат и кружат, не переставая.

– Ишь, какие настырные! – говорит она.

Говорит и идет на площадку, подальше от дома и начинает разбрасывать корм. Ненасытная небесная орава, громко хлопая крыльями, тут же приступает к трапезе и, как всегда, с жадностью и невероятной быстротой начинает клевать. Баба Тамара подсыпает отдельно воробьишкам, садится рядом на лавку и с улыбкой смотрит, как взрослые воробьи кормят своих неопытных желторотых трепещущих слабыми крылышками птенцов.

Видеть такое со стороны – радость.

Да не оскудеют дающие руки Бабы Тамары!

Новая дворничиха

Братск

Сижу на крыльце. Дышу.

Идет мелконький холоднючий дождик. Идет весь день. Сентябрьское небо затянуто серой мутью. На душе тоже мутновато. Уже осень, и тепла, наверное, больше не будет. В пожухшей траве на газонах и на дрожащих листьях пожелтевших тополей и берез – неизбежность увядания.

Унылая пора.

Но воздух на удивление чист и свеж.

По двору с большим мешком ходит в резиновых сапогах и невзрачном оранжевом плащике с капюшоном новая дворничиха. Она работает недавно, с весны; до нее работала толстая и крикливая тетка, которая, бывало, не убирала двор по несколько дней: говорили – пила.

Новая то и дело нагибается и руками в резиновых перчатках выковыривает из мокрой травы мусор: смятые сигаретные пачки, пивные банки, окурки, грязные бумажки, целлофановые пакеты, целые и битые бутылки, обрывки тряпок, поломанные детские игрушки, использованные шприцы, женские прокладки, затычки «оби», презервативы и прочие отходы человеческой деятельности и бросает в мешок. Двор большой, мусора много. Дворничиха, горбатясь, терпеливо ходит и собирает. Занятие долгое, нудное и грязное.

Но вот мешок наполовину заполнен. Женщина подходит к крыльцу и ссыпает мусор в заранее подготовленные картонные коробки. Наконец, опускает капюшон и поднимает голову.

– Скажите, как вас зовут? – спрашиваю.

Женщина смотрит на меня, не понимая.

– Извините, пожалуйста! Можно узнать, как вас зовут? – повторяю я.

– Оля, – отвечает удивленно. Видно, не привыкла, чтобы кто-то ею интересовался. Смотрит на меня вопросительно, не ожидая ничего хорошего. Раньше я видел ее издали, со спины и сбоку. Теперь увидел лицо: черты мелкие, со скорбными морщинами у рта, нос бульбой, глаза под круглыми немодными очочками глубоко спрятаны. Оказывается, она совсем не старая: лет сорока пяти, может, чуть больше. Не шибко красавица, но …

– Спасибо вам, Оля!– говорю.

– За что? – спрашивает тихо.

– За работу. Вы хорошая работница. Спасибо!

Оля виновато улыбается и молчит.

– Благодаря вам у нас двор стал чистым и опрятным.

Женщина по-прежнему молчит, видимо, не зная, что сказать. Потом со вздохом берет в руки мешок и снова направляется к газону. Но, пройдя несколько шагов, оглядывается. И улыбается.

Улыбка у нее хорошая.

Развеселые бабули

Иркутск

В кафе «Пельменная» посетителей было немного: посреди зала за столом сидели двое мужчин и еще в дальнем углу – человек семь женщин очень пожилого возраста. Старушки. Время было послеобеденное, но на многих столах были таблички «Заказано». Подивившись такому явлению, я все же нашел свободное место и уселся. Подошла официантка, молоденькая девушка с двумя пионерскими косичками, я сделал заказ и стал ждать.

Было почему-то необычно шумно: из динамиков с ревом изливалась модная хитовая музыка и дополнительно работали два больших телевизора. Бабушки в своем закутке веселились, а рядом двое мужчин что-то рассказывали друг другу. Оба мужика были крупными супертяжами, похожими на борцов сумо, с задами, едва умещавшимися на стандартных стульях, в темных футболках, поверх которых у каждого на бычьей шее висела килограммовая якорная цепь из желтого драгметалла. Видать, какие-то «манагеры»: среди их сословия в последние годы пузатых стало многовато. Толстяки вели диалог, азартно размахивая волосатыми руками и громко матерясь. Но вот к ним подсел третий, габаритами поменьше, без цепи, с плоским монголоидным лицом и коротким, туповатым носом. Ему налили рюмку водки, и он тут же быстро опрокинул ее в узкую щель рта. Налили вторую – он так же ловко тяпнул еще. Без закуски. После чего тупоносый бойко включился в беседу с «манагерами», густо пересыпая свою речь словами из трех букв.

Сквозь шум послышалось, будто кто-то из дальнего угла позвал: «Эй! Эй, дед!» Поскольку единственным дедом в кафе был я, вероятно, звали меня. Однако я не стал оглядываться и не отозвался: эта публика меня пока не интересовала.

Официантка то и дело носила к столу бабушек блюда с пельменями, варениками и пирогами. Потом понесла им большой ковш с компотом и плоскую литровую бутыль водки. Бабули гуляли с размахом.

Я переключил внимание на телевизор. Шел репортаж с красноярской Универсиады. Показывали фигурное катание. Красиво каталась и отлично выполняла замысловатые фигуры девушка из Казахстана. Так же хороша была японка, но она упала. Когда же на лед вышла наша россиянка, трибуны взорвались приветственным ором, замелькали наши триколоры и самодельные транспаранты: «Стася, держись!», «Стася, мы с тобой!». И Стася сходу раз за разом стала крутить тройные «тулупы» и выполнять сложнейшие штуки. И не упала.

А в зале пельменной гулянка стала вступать в новую стадию. Послышалось пение:

Вот кто-о-о-то с го-о-о-ро-чки спу-сти-и-и-лся-а-а,

На-а-ве-е-рна-а ми-и-и-лый мо-о-ой и-и-дё-о-от…

Я оглянулся. Дребезжащим дискантом самозабвенно выводила слова дама с седыми буклями, сидящая во главе длинного стола. Ее товарки нестройно – кто в лес, кто по дрова, – но очень громко подхватили. Допели первый куплет.

Но тут один из сидящих за соседним столом, тупоносый, – он уже успел поднабраться – ни с того, ни с сего залился хохотом. Хоровое песнопение прервалось.

Девушка, наконец, принесла мне горшочек с первым блюдом, которое называлось «ушица наваристая из свежей сёмужки». С голодухи я накинулся на еду: ушица показалась вкусной, правда, сёмужку в ней при всем старании я не обнаружил.

Компания престарелых дам продолжала резвиться. Перешли на анекдоты. Поочередно кто-то рассказывал байки, и старушки укатывались со смеху.

Меня все это стало напрягать. Когда я ем, я глух и нем – а тут …

Нервный дискомфорт понемногу нарастал, и, когда пионерка-официантка принесла второе – вареники с творогом, – я, прочитав на бейджике ее имя, попросил:

– Настя, вы не могли бы подействовать на бабушек и немного их угомонить?

– Что вы! – тихо сказала девушка. – Я их боюсь.

– Почему? Они какие-то важные шишки?

– Хуже. Они бывшие работники торговли.

– Жаль.

– Они гуляют не первой раз. Мы их знаем, но помалкиваем.

Время шло. Бабули – бывшие товароведы, завсекциями, кладовщицы, продавщицы – отрывались по полной программе.

Никогда не думал, что групповое поведение пожилых женщин может быть таким вызывающим. Они галдели, часто перебивая друг друга, вопили, переходя на крик, и временами, когда их что-то смешило, хохотали так, что лампочки в люстрах начинали моргать.

Галдеж и вопли поддатых бабуль мало-помалу достали меня. И, когда после обеда чей-то пьяный голос снова позвал: «Дед, а дед! Иди к нам!» – я молча встал из-за стола и стал одеваться, делая вид, что не слышу. Потом быстро пошел вон.

На волю! К чертям собачьим! На свежий воздух!

Однажды летним вечером, или Вид с крыльца девятиэтажки

Братск

Мягкий вечер после проливного дождика.

Нежарко. Асфальт и газоны подсохли. Воздух прозрачен, свеж и пахнет маттиолой.

Дышится легко. Сердце бьется почти без аритмии.

Где-то в глубинах солнечного сплетения пробуждаются неясные желания. Хочется что-то делать сильными руками. Куда-то идти на быстрых ногах.

Но крепости в руках-ногах не хватает. Силёнок маловато. Что поделать – возраст.

На волю хочется, на волю. Но куда? Куда податься нам, немощным пленникам железобетонных берлог?

На улицу, на воздух, на травку. Во двор.

Наш двор широкий, просторный, зеленый, с трёх сторон окруженный большими домами, а с четвёртой – детским садиком.

Я выбираюсь на крыльцо нашего подъезда. Дышу. Наслаждаюсь.

Людей во дворе уже много, особенно, пенсионеров. Но больше – детей, от самых маленьких до юношей допризывного возраста и девушек на выданье.

В последние годы в наших дворах всё громче звучат детские голоса. Число детей растет, и это, мне кажется, – самое радостное из всего, что происходит в нашей жизни.

Вот две юные мамы с колясками, в которых – груднички. Обе невероятно худые, на высоченных шпильках, в джинсовых штанцах, обтягивающих их фигуры от талий до щиколоток. Как они натягивают эти дудочки на свои ножонки и хилые попки – загадка для людей моего возраста. В колясках – вполне бодрые, мордастенькие бутузы. И снова загадка природы: как таким пигалицам удалось выродить крепеньких богатырей?

Однако ведь рожают как-то. И, дай Бог, чтоб побольше рожали!

Пронзительный визг и крики не смолкают на детской спортплощадке, где по шведским стенкам, сложным турникам и рукоходам с перекладинами ползают, висят, прыгают, непрерывно двигаются дошколята. Их много. Орда. Им хорошо, и об этом звонкими голосами они извещают весь мир.

Рядом на небольшом асфальтовом пятачке играют в волейбол полдюжины мальчишек и девчонок постарше. Время от времени то один, то другой игрок сильно бьёт по мячу, поражая противника, и выкрикивает:

– А-а-а!

И солидарно полдюжины глоток взрёвывают:

– А-а-а-а-а-а-а!

Временами крики превышают допустимые децибелы. И тогда бабушка Мироновна со второго этажа открывает окно. Она старая и больная. Живет с сильно пьющим сыном; мужа нет: давно похоронила. Ей, наверное, плохо.

– Уймитесь, оглашенные! – кричит она слабым дребезжащим голоском. – Покоя от вас нет. Уймитесь!

Но бабушку никто не слушает.

– Будет тебе покой, бабка, – громко урезонивает соседку Иван. Он тоже вышел подышать. Он тоже пенсионер, но еще молодой. Начинающий. Пока не больной.

Иван, как обычно, пребывает в небольшом подпитии.

– Будет тебе, бабка, покой на девятом Братске. – Так по старинке старожилы называют кладбище.

– Всё пьёшь? Тьфу на тебя, алкаш, – ругается бабуля и закрывает створку окна. Понять её можно: она перенесла инсульт и теперь опасается новых кризов.

Иван обиженно отворачивается.

– Имею право, на свои же. Верно, дядя Паша? – обращается он ко мне.

Я молча всё наблюдаю.

– Верно, Ваня. На свои можно, – говорю. – Но соседей не обижай.

Мне кажется, не только Мироновна, все мы в последние годы сильно отвыкли от детских голосов и криков. В бездетных дворах в течение многих лет было тихо. Теперь всё по-другому. Детей стало больше.

По мне, пускай на воздухе они немного покричат. Раз голоса режутся, надо дать им свободу. Иначе где и когда можно будет испытать им свои голосовые связки? Дома-то мамки не позволят.

В металлической беседке – несколько девчонок и мальчишек. Они в том возрасте, когда интерес к противоположному полу уже есть, но проявляется пока бестолково. Мальчишки жмут девчонок, «давят масло», те повизгивают и ответно дубасят их кулачками. А двое пацанов, демонстрируя мужскую удаль, даже залезли на пирамидальную крышу беседки и оттуда, свесившись вниз головами, выкрикивают что-то шибко нахальное в адрес девчонок.

По асфальтовой дорожке туда-сюда раскатывают на роликах две девчушки – младшего школьного возраста. Они еще только учатся катанию. Замирая от страха, нескладно разгоняются и совсем немного прокатываются, боязливо растопыривая ручонки.

На качели – томная девушка с грустными глазами. Она по-тургеневски хороша. Девушка медленно раскачивается, сжимая коленями распахивающееся платье. О чём она думает? О чем грустит? Ведь жизнь у неё только начинается.

На скамейке под тополями в дальнем углу – две старушки, закадычные подружки. Они о чем-то доверительно беседуют, не обращая внимания на шумных ребят, которые рядом с ними, на небольшом пятачке играют в минифутбол. Парни на басах изредка покрикивают друг на друга, как и положено в игре. Особенно – после голов. Однако я заметил, что пасовки у некоторых отработаны совсем неплохо, и удары по воротам – серьёзные: прицельные и сильные. Им бы на хорошем поле поиграть. Видно, что у ребят есть интерес и неплохая сноровка.

Но вот на нашем крыльце появляется старушка Тимохина с шестого этажа. Она, как многие в нашем доме, одинока, хотя замужем была трижды. Всех троих мужиков пережила, так и не родив ни от кого. Она худощава, личико, что печеное яблоко, – в морщинах, – но всё ещё крепка. Говорит громко и всё басом. Живет с престарелым псом Дарданелом, беспородным дворнягой, животным удивительно глупым.

С появлением Тимохиной возникает какое-то напряжение. Она вечно недовольна чем-то. Я тоже недоволен многим. Но предметы недовольства у нас разные. И из-за этого случаются разногласия. Однако спорить со старухой всё равно, что плевать против ветра: всё, что скажешь, вернется к тебе же, но в исковерканном виде.

Её пёс Дарданел первым делом бросается на меня с хриплым старческим лаем, оскалив черную пасть с желтыми клыками. И это, несмотря на то, что мы с ним знакомы много лет. Я поджимаю ноги.

– Фу, негодник, – рявкает на пса Тимохина.

Дарданел оставляет меня в покое, но тут же начинает обгавкивать Ивана, потом кидается на юных мадонн с колясками, и те в страхе бросаются бежать на своих шпильках. Пёс еще немного лает и, по-видимому, удовлетворившись одержанными победами, запрокидывает лапу и орошает ближний пень и кусты. Наконец, он высматривает небольшого черного кобелька, который давно слоняется по двору, и, галопируя, несется к сородичу.

Тимохина прикладывает сухонькую ладошку ко лбу козырьком и осматривает двор неприязненным колючим взглядом. Наконец глаза её останавливаются на минифутболистах. Они явно её раздражают. И ей – это видно невооруженным глазом – надо непременно выразить своё раздражение. Но – кому?

Я делаю вид, что читаю газету.

– Ну, и молодежь пошла … – издали заводит старуха свою филиппику.

Я помалкиваю, уткнувшись в газету.

– Ни стыда, ни совести, – всё более озлобляясь, возвышает голос Тимохина. – Вечно орут под окнами. Всё ломають, портють … Вон как истоптали траву. Всё бы играть им. Никак не наиграются. И всё ржуть как жеребцы …

И верно: с площадки футболистов доносится дружный басовитый гогот.

Но я продолжаю молчать.

Тимохина ещё несколько минут топчется на крыльце, изрыгая хулу на непутёвую молодежь и, не встретив поддержки, зовет пса и уходит восвояси на свой этаж.

Каждому – своё, думаю я.

А мне всё это нравится. По мне – всё это хорошо. Пускай отроки и юноши больше бегают – тела у них должны быть крепкими. Пускай ржут – отрабатывают мужские интонации. Сейчас – самое время.

Их время.

«Вам помочь?»

Братск

Не от хорошей жизни перешел я на так называемую «скандинавскую ходьбу». Для меня это– не столько спорт, сколько постоянная потребность в поддержании одряхлевшего тела в устойчивом вертикальном положении. Но вот – любопытное открытие. Было уже несколько случаев, когда люди разных возрастов, и пожилые и совсем молодые, женщины и мужчины, увидев, как с трудом, опираясь на скандинавские палки, я спускаюсь с лестницы или преодолеваю небольшую выбоину на тротуаре, вдруг подходили ко мне и спрашивали: «Может, вам помочь?». А неделю назад мужчина средних лет, водитель троллейбуса 2-А открыл переднюю дверь для выхода и тоже спросил: «Вам помочь?» Я, конечно, отказался. Но душа радуется, что есть люди, и их немало, готовые прийти на помощь немощному человеку.

В день получения пенсии на радостях поскакал на рынок с тележкой, накупил впрок продуктов: ведерко картошки, курочку суповую, селедку, по кусочку брынзы, салтисона, помидоры, хлеб, перловку, зелень, сахар, соль. Еле допёр набитую доверху тележку до выхода из рынка. А там высокая лестница. Да еще ветер поднялся, такой сильный, что с ног сбивает. Начал я пыхтеть: как же мне подняться-то? Вдруг подходит незнакомый парень и говорит: «Батя! Давай я тебе помогу». Схватил мою тележку и в три прыжка вытащил ее по лестнице наверх.

Доехал я на автобусе до своей остановки. Надо выходить – и я опять начинаю соображать, как бы мне с моим грузом половчее вылезти, чтоб никого не травмировать. Пока мостился и так, и эдак, подошел пожилой мужик, по виду работяга, и, ни слова не говоря, схватил мой нелегкий возок, выставил из автобуса и подал мне руку. «Спасибо! Спасибо!» – только и мог я сказать, а мужик поехал себе дальше. Какой молодец!

Добрый у нас народ. Не берет его сатанинское зло, которым так обильно пропитана наша жизнь.

«Господи, помилуй!»

Золотое кольцо, Боголюбово

Мне хотелось попасть к церкви Покрова на Нерли. Давно мечтал.

– Как выйдете из ворот нашей обители, свернете вправо, – объясняла пожилая женщина в чёрном с пергаментным лицом, монашка Боголюбского Свято-Данилова монастыря. – Дойдете до кирпичного здания больницы и снова повернете направо. Метров через двести будет пешоходный мост через чугунку. Пройдя его, вы окажетесь на ровном лугу. А там надобно иттить да иттить строго по тропинке. Она и приведет вас ко храму.

– Сколько же всего пути? – спросил я. Для меня, хромоногого ходока, вопрос был не праздный.

– А версты три будет.

– Ничего себе! И никаких автобусов или машин туда не ходит?

– Нету, милок, ничё такого нету, – ответила старая монашка. – На Руси испокон веку в церкву ходили своими ногами. И князья, и смерды. Пешком.

Делать нечего – я пошел. Точнее, поковылял.

Августовский день клонился к вечеру, но солнце было еще жарким и палило затылок. Обливаясь потом, доковылял до железнодорожного виадука, с трудом прошел через него, потом долго брел, спотыкаясь о плоские камни, которыми была вымощена тропинка через знаменитый луг. Навстречу попадались редкие богомольцы и туристы, молодые и старые, некоторые с детьми. Они, кто с любопытством, кто с сочувствием, взглядывали на меня, одинокого хромого пилигрима. Вдруг одна из паломниц, махонькая бабуся остановила меня и спрашивает:

– Куда путь дёржишь, добрый чоловек?

– А – куда? Путь тут один – ко храму.

– Ежли ко храму, то лучче со Господом, – говорит бабуся и строго смотрит на меня.

– Как это? – не понимаю я.

– А вот как. Кады идешь, говори: «Господи, помилуй!». Да приговаривай то же: «Господи, помилуй!»

– А поможет?

– Тебе, болезному – всенепременно. – И старушка набожно перекрестила меня.

Я внял её словам и под каждый шаг, который давался с трудом, стал проборматывать: «Господи!.. Помилуй!» Потом приноровился и стал напевать по слогам: «Гос-по-ди-по-ми-луй!» и делать по шагу под каждый слог. Пошел значительно быстрее. Так со словами молитвы шел да шёл. Дорога, в самом деле, показалась более лёгкой. Я всё ж одолел её.

Дошёл до цели!

И, вот, наконец, он – белокаменный храм Покрова, устремлённый в голубые небеса единственной своей главой. Знаменитый, всемирно известный. Величайшая святыня и гордость нашего зодчества, созданная ещё в середине ХII века по повелению великого князя Андрея Боголюбского.

Я обошёл храм. Он был совсем невелик, девственно скромен в своей простой белокаменной одежде и гармоничен, без архитектурных висюлек и излишеств. И был потрясающе красив, как может быть красивым боговдохновенное творение гениальных русских мастеров.

Потрогал я руками шершавые камни, и показалось, что ощутил биение энергии, которая накопилась в них за восемь с половиной веков. Прислонился лбом к белой стене, простоял так в одиночестве несколько мгновений. И почудились пульсирующие космические токи, сполохи горних сияний, волны солнечного ветра, обрывки каких-то неземных мотивов, потоки неизреченной благодати. Мне показалось, что время остановилось, и кто-то очень сильный и очень добрый ободряюще улыбается издалека.

Нет, не зря мне так хотелось сюда попасть.

Зашёл внутрь. Стены церкви, вероятно, были полутораметровые. Внутри мало пространства. Почерневший древний иконостас простирался куда-то очень высоко. Двое священников в белых ризах, стоя перед скромным аналоем, негромко читали молитвы.

В храме царил благостный покой. И что-то в нём было такое, отчего на душе становилось спокойно, мысли текли ровно, не прыгая, не путаясь, а тело наливалось силой.

Обратно с той же молитвой «Господи, помилуй!» я прошёл вдвое быстрее, чем шел туда.

Наши ожидания

Мы живём не столько настоящим, сколько будущим.

Хорошо, когда живёшь ожиданием благоприятного будущего. И плохо, когда такого ожидания нет.

Ещё хуже, если не понимаешь, куда двигаются твоя страна, твой народ и куда идёшь ты – вместе со всеми.