Принцесса домового Кузи / Архив номеров / ВЕЛИКОРОССЪ

Принцесса домового Кузи Имя он себе взял из мультфильма. Хорошее имя. Пусть сам, так сказать, мультяшный первообладатель его был как раз весьма даже противненьким существом. Чего он старикам понравился? Дед аж пролепетал умильно: «Вот и у нас такой Кузя мне пятки по ночам щекочет». Нетушки! Вот тут позвольте и не согласиться. Домовые – маленькие аккуратные человечки. Да вот взгляните хотя бы на меня: белая курточка, белые брючки, белые сапожки, белая шапочка с золотой кисточкой – совсем не то мохнатое чувырло из телевизора! Кузя в укоризну опять щекотал деду вечером пятки. Последний, по причине добротной упитанности, согнуться не мог, поэтому только сучил под одеялом ногами, да ворчал как всегда в темноте на бабку. Та же как всегда сонно возражала, что всё на свете – от нервов. А нервы – от телевизора. А он, дед, возле телевизора – днюет и ночует… Впрочем старики Кузе нравились. В их же сыне, молодом 20-летнем поэте, весёлом, стремительном, импульсивном! – домовой и вовсе души не чаял. Синие молнии сверкали в воздухе, когда тот просыпался по утрам и звонко декламировал из своей комнаты:

«Отворите мне темницу,

Дайте мне сиянье дня,

Черноглазую девицу,

Черногривого коня!»…

Был юный поэт ещё неженат и, возможно, в связи с этим обстоятельством читал, писал и переводил (да-да, и вдобавок с французского!) стихи о любви. А ещё он любил помечтать – да, не перевелись ещё мечтатели на земле! – и верил, что когда-нибудь обязательно встретит и женится на принцессе. Признаться, Кузя и сам мечтал о том же. Да где их, принцесс, искать? По-крайней мере, во всём их огромном девятиэтажном доме, Кузя знал достоверно, особ такого высокого полёта не было ни одной. Да и дамы поплоше все давным-давно повыскакивали замуж. Так что очень даже понимал Кузя молодого человека. Однако самое главное, что роднило их – это была, конечно, любовь к поэзии. Сочинял стихи юноша обычно вечерами. Кузя садился на традесканцию на стене и, тихо покачиваясь на серебристой веточке, слушал, как комната наполняется волшебными мелодиями. Порой эти чарующие звуки так захватывали домового, что казалось ему: вот – плывёт он по сверкающему морю в золотом челне, и не молодой хозяин, а он сам, сам – поэт. Хотя – ежели честно, – молодой сочинитель, пусть и считал себя ужасно талантливым, писал частенько вычурно и банально, просто-напросто плохо. Но, с другой стороны, и гении, случается, возьмут вдруг да напишут ни то ни сё. А поэт не гений. Так что всё нормально, не раздражает. А вот что действительно раздражало Кузю, даже отравляло ему жизнь – это наличие в квартире огромного дымчатого кота Семёна. Семён иногда приходил по ночам в комнату поэта, прыгал в кресло и начинал пристально смотреть на домового, словно говоря: никто тебя не видит, а я вижу… Неподвижные серые глаза его кололи ледяными иголками. Кузя в таких случаях раздражённо удалялся на кухню, где вымещал досаду на тараканах, разгоняя их по углам, или залезал в картину на стене – горное озеро, цветущая бело-розовая яблоня и яркие рубиновые маки. Там он ложился на мягкую травку, глядел на голубое небо, и душевное спокойствие мало-помалу возвращалось к нему. Висела на стене ещё одна картина – с совершенно голой дивой, к тому же, по мнению Кузи, весьма похожей на ведьму. А так как Кузя был прямо-таки по-старомодному порядочный и морально-устойчивый домовой, то с голой дивой никаких дел не имел. Но вот опять же хозяину эта особа, видимо, нравилась. Последнее время он постоянно смотрел на неё и шептал тихо: «Наташа»...

«Её зовут не Наташа, – пытался объяснить ему домовой, – это вообще иностранная картина». Но поэт его не слушал.

«Наверное встретил принцессу, – догадался Кузя, – но неужели она похожа на эту ведьму? Эх бы её увидеть!»… Ждать пришлось недолго. Однажды, когда стариков не было дома, поэт вдруг пришёл домой не один – с высокой блондинкой в чёрном платье. «Ну-у… Это, конечно, не ведьма, но и не принцесса совсем», – расстроился Кузя. Но поэт уже провёл гостью к себе в комнату. Они сидели на диване. Молодой человек уже читал свои стихи, а дама, закинув ногу на ногу, тянула роскошным бархатным контральто: «За-ме-ча-ательно»…

В комнате жарко распускались огромные оранжевые тюльпаны… Кузя раздосадовано махнул рукой и ушёл на кухню. Там он долго в негодовании звенел посудой… Через полтора часа они ушли.

Дня три ходил поэт воздушный и окрылённый. А потом стал мрачен. С родителями разговаривать перестал. Похудел, осунулся. Какие там стихи, переводы – лежал в полной прострации по вечерам на диване и угрюмо смотрел в потолок. «А ведь я плохой поэт».

«Ну это уж ты слишком, – утешал его Кузя, качаясь на традесканции, – поэт ты совсем даже не плохой, хотя и не гений, разумеется… Я побольше твоего понимаю». Однако увещевания его не помогали. И так продолжалось несколько дней. Но вот однажды поэт вдруг проснулся утром и весело сказал:

– А что я, собственно, расстраиваюсь? Кукла она, и всё! – И следом:

«Отворите мне темницу,

Дайте мне сиянье дня,

Черноглазую девицу,

Черногривого коня!»…

Синие молнии сверкнули в воздухе. «Га-га-га!» – радостно закричал Кузя. Очень он был доволен, что молодой хозяин наконец пришёл в себя. А вечером они вновь писали стихи и Кузя вновь плыл по сверкающему морю в золотом челне. «Нет, разве такие бывают принцессы… Настоящие принцессы совсем не такие, они»…

И Кузя представил, какие прекрасные и необыкновенные должны быть настоящие принцессы. И так ему захотелось встретить её, что прям сил нет. Он забрался в картину, лёг на берегу горного озера под цветущую яблоню и мечты окончательно овладели им. Восхитительные девушки, одна красивей другой, проплывали в пленительных грёзах перед ним и звали его: «Кузя»… «Приди, приди», – шептал им домовой. Соловьи заливались, цветущие яблони и маки благоухали и кружили голову, алмазные звёзды сияющей радугой низвергались на землю… «Приди, приди!»… «Да ведь пришла я уже!».

Кузя так и подпрыгнул от неожиданности. Он явственно услышал этот голос. Он выглянул из картины и обнаружил, что уже давно утро.

«Долго я лежал», – подумал домовой. В гостиной звучала музыка из оперы Чайковского «Евгений Онегин», Лемешев пел арию Ленского. Дед в молодости занимался художественной самодеятельностью и с тех пор очень полюбил пение. За десятилетия он насобирал целый шкаф пластинок и постоянно их слушал на своём бывалом, но всё ещё вполне работоспособном проигрывателе. Странным было то, что никогда ранее не заедавшая пластинка теперь – заедала. Ленский в исполнении Лемешева сегодня икал, запинался и, кажется, готов был вот-вот расплакаться. Кузя стремглав пролетел в чуть приоткрытую дверь, да так и обмер… На проигрывателе огненным цветком кружилась – она, – прекрасная незнакомка в ярком развевающемся платье, она – принцесса… Увидев Кузю, незнакомка остановилась, вспыхнула, опустила глаза, поправила огромный розовый бант, поддерживающий золотые локоны на голове…

– Как тебя зовут? – взволнованно и смущённо спросил Кузя.

– Анжела, – нежным голоском ответила гостья.

Голос, голос её, чудный голос… И имя – именно такие имена бывают у принцесс.

– Ты из нашего дома? Я тебя не видел раньше.

– Я приехала четыре дня назад. Мои хозяева обменялись квартирами, и я переехала вместе с ними. А ты – кто?

– Я – поэт, – подумав, ответил Кузя. – И, между прочим, широко известный в нашем доме. – Ой, как это чудесно! – Анжела взмахнула длинными ресницами, её прекрасные голубые глаза восторженно распахнулись, – я никогда в жизни не встречала поэтов.

– Может, потанцуем?

– Да.

И Кузя запрыгнул на проигрыватель. Лемешев между тем всё-таки благополучно довёл арию Ленского до конца и теперь бодро запел романс «Гаснут дальней Альпухары золотистые края». Музыка как раз подходила для танцев…Дед, весь красный и злой, нервно заёрзал в кресле.

– Он уже третью пластинку меняет, – прыснула Анжела, – думает, они исцарапанные. Домовые запрыгали, закружились ещё быстрей, а Кузя даже пустился вокруг Анжелы вприсядку… Страстный поклонник Нисетты у Лемешева нынче бредил. Многие места он повторял по несколько раз, а на словах «Всех любовию сгорая, всех зову на смертный бой», застрял уже окончательно, из чего можно было предположить, что обезумевший от любви идальго, видимо, решил не ограничиваться одной общей фразой, а донести своё грозное предупреждение до каждого отдельно взятого мужчины Севильи, Гренады и всей Испании. Дед, не выдержав, вскочил, чертыхаясь, вырубил проигрыватель и побежал на кухню ругаться с бабкой.

– Смешной какой, – сказала Анжела.

– Я ему пятки щекочу, – ответил Кузя.

– А можно послушать твои стихи? Я очень люблю стихи…

Гостья вновь зарделась, опустила ресницы…

– Если они особенно – про любовь.

– Да разумеется!

Кузя провёл принцессу в комнату поэта, усадил её на веточку традесканции, а сам взлетел на стол и – начал читать. Сперва он читал вирши молодого хозяина, затем, увлекаясь всё больше и больше, перешёл на классику – Пушкин, Есенин, Блок…

Анжела, покачиваясь в своём серебряном гамачке, зачарованно слушала, широко распахнув свои голубые сияющие глаза… Есенин ей особенно понравился, она захлопала в ладоши и воскликнула – «браво».

«Какая тонкая поэтическая натура», – восхищённо подумал Кузя.

Наконец он устал и уселся на веточке рядом с принцессой.

– Это что? – вдруг спросила она, указывая на картину с обнажённой дивой.

– Это Гойя.

– Как можно жить в одной квартире с этой ужасной Гойей?

– А она у нас только вчера появилась, – соврал Кузя. – Это хозяевам знакомые подарили. Мы её скоро снимем, сразу-то неудобно выбрасывать.

– А она тебе нравится? – неожиданно спросила Анжела.

– Конечно, нет.

– А кто тебе нравится? – в очередной раз краснея и отводя глаза, еле слышно поинтересовалась красавица.

– Ты, – простодушно ответил Кузя.

В груди у него зацвели красные маки. Точь-в-точь как на картине. И он уже хотел обнять и поцеловать принцессу, но та внезапно ойкнула и, сверкнув в воздухе белыми ножками, полетела вниз. Семён – отвратительный кот Семён неслышно прокрался в комнату и кольнул взглядом принцессу.

– Держись, Анжела! – крикнул Кузя и метнулся в картину. Как говорится, «мы мирные люди, но наш бронепоезд – стоит! на запасном пути»: под камнем возле яблони хранились у него, так, на всякий случай, щит и волшебный меч-кладенец. Вооружившись, домовой выскочил обратно в комнату, закрылся щитом от игольчатого взора кота и полоснул мечом по его ужасной, злой, наглой роже. Кот фыркнул и, отвернувшись, свернулся калачиком в кресле.

– Цела? – бросился Кузя к раскинувшейся на подушке принцессе.

– О-о, ты мой спаситель, – томно произнесла она и обняла его за шею.

– Хочешь, я выгоню его из комнаты? – горячечно прошептал расхрабрившийся домовой.

– Не надо. Скажи мне что-нибудь, – ответила принцесса, отводя в сторону его щит.

– Да, конечно… Я хочу сказать, – дыхание у Кузи перехватило, – я хочу сказать, чтобы ты стала моей женой.

– Я согласна, согласна, – ещё крепче обнимая домового прошептала Анжела, запрокидывая голову… Золотые локоны её рассыпались на подушке, платье на груди чуть приоткрылось, и… И вот тут её взгляд случайно упал на маленький зелёный будильник на книжной полке. Она вздрогнула и, отстранив Кузю, поднялась.

– Эти часы правильно идут?

– Нет, они отстают на десять минут.

– Ой, как это…

Она взволнованно поглядела на домового.

– Прости меня, любимый, но мне надо срочно домой.

– Я провожу тебя…

– Нет! Ни в коем случае! – испуганно воскликнула она. – Я сама… Я прилечу… Завтра.

– И мы поженимся?

– Конечно-конечно… Обязательно поженимся.

Она взмыла к потолку, качнулась, помахала ему ладошкой и исчезла, пройдя огоньком сквозь стену. Кузя зачарованно смотрел ей вслед. Семён презрительно покосился на него.

– Да дурит она тебя.

Впервые Кузя услышал его голос!

– Молчи, аспид! – страшно закричал Кузя и замахнулся на кота кладенцом. Но тот только лениво потянулся и демонстративно лёг задом к домовому.

Кузя в сердцах махнул рукой. «Завистливое глупое животное. Завистливое глупое животное»… Он залез в картину и лёг под цветущей яблоней. И стало ему хорошо-хорошо. Лежал он весь вечер и всю ночь. Даже деду пятки ни разу не пощекотал. Согласитесь, ведь это такое событие в жизни – женитьба, да ещё на принцессе! А утром к нему просунулся соседский домовой Мишка и протянул записку:

– Это от Анжелы.

Кузя выхватил из его рук сложенный вдвое листок, пахнущий духами и перевязанный розовой лентой… Как это у поэта:

«Вскрываю… читаю… Конечно!

Откуда же больше и ждать!

И почерк такой беспечный,

И лондонская печать»…

«Любимый, здравствуй! Как я вчера была счастлива с тобой! Какой ты великий поэт, какой отважный рыцарь… Но я забыла тебе сказать, что я замужем, и мой муж сегодня – увы! – дома. Поэтому я не смогу прийти к тебе сегодня. Но я обязательно приду, как только он снова уйдёт по делам. Обязательно приду. До свидания. Целую. Твоя Анжела».

– А она разве замужем?

– А ты разве не знал? – Мишка озадаченно почесал затылок. – Хотя она и мне позавчера говорила, что не замужем…

Кузя протянул записку обратно:

– Скажи ей, пусть больше не приходит.

Удар. Какой удар. Какой страшный удар! До вечера Кузя сидел и задумчиво, и печально смотрел на красные маки. А потом, вздохнув, махнул рукой и выбрался из картины.

Молодой хозяин уже садился за работу. Кузя дружески хлопнул его по плечу. Поэт вздрогнул и удивлённо уставился на закачавшуюся веточку традесканции, на которую взгромоздился домовой.

«Да нечего тут, собственно, расстраиваться, – пояснил Кузя ему и, чуть помедлив, добавил: Кукла она, и всё!»