Две раненые птицы / Архив номеров / ВЕЛИКОРОССЪ

Несчастье вновь ворвалось в её жизнь нежданно. Почему несчастье так вероломно позволяет себе врываться в чужие жизни? Сначала известие о том, что долгожданный сын умственно неполноценен. Потом – смерть мужа. Потом – она сама умерла для общества, став инвалидом.…

Ремонт в квартире был почти закончен. Новые обои, пластиковые окна, в коридоре живописно вился по стене плющ… Затем – всё до боли банально. До боли душевной. До боли физической. Она упала в собственной квартире и повредила шейку бедра. Больше не вставала. Ей за восемьдесят. Любимый диван с вылезшими наружу пружинами и старый приёмник на батарейках… Она настраивает его на волну какого-нибудь телеканала; новости и ток-шоу – это то, что разбавляет её бесконечные будни, насыщает её жизнь событиями. Событиями из чужой жизни. Надо чтобы что-то нарушало хотя бы время от времени эту больную тишину. Редкий звонок на стационарный телефон – и огонёк радости зажжётся в её глазах. Сейчас она услышит чей-то голос. И он априори дорог: он избавит на несколько минут от молчания, он нарушит тишину этой каменной клетки. От того и поломка телефона – катастрофа мирового масштаба. От того телефон живёт у неё на диване, и боится она его потерять почти так же, как боится собственной смерти.

Никого.

Соседи о ней не помнят. Родственники… о них чуть ниже. Ах, да! С её бывшей работы по праздникам приходят открытки, как ветерану труда. Впрочем, это формальность. Не трудно ведь вложить открытку в конверт и написать на нём адрес. Ещё к ней приходят сёстры милосердия. Приходят по вечерам. О, как она ждёт этих вечеров! Они проводят с ней часа три, не больше, но как ей нужны эти три часа! Их, этих сестёр, нашла знакомая. Ещё тогда, в самом начале, когда она упала, когда ей сказали, что она больше не встанет, она почувствовала, как противна ей эта клетка с евроремонтом.

Четыре стены и взгляд в потолок. Она лежит, постоянно лежит. Любимый диван с вылезшими пружинами залит испражнениями. В клетке вонь и смрад. Тараканы ползают повсюду. В них потолок, пол, диван и она сама. Сын, который не понимает ничего, ходит из комнаты в комнату в обнимку с потрёпанным меховым пингвином – любимая игрушка, которой нужно срочно помыться, поскольку и она в испражнениях. Сын ходит, согнувшись чуть не пополам, он не понимает, что надо ходить прямо. Ему сорок, но он, как малое дитя, совершенно не способен себя обслужить. Штаны с него вечно падают. Огромный нос и толстые губы, с которых постоянно стекает слюна. Глаза смотрят испуганно и бессмысленно. Он не говорит. Только издаёт звуки, похожие на призывной клич. Он не выпускает из рук мехового пингвина – старого и потрёпанного. Это её сын. Сын, с которым она не рассталась, узнав о его неполноценности. И сейчас: «Костика – в интернат? Нет, не получится!» Ещё у неё есть выходные, которые она ненавидит. В выходные к ней не приходят сёстры милосердия. Считается, что, если у больного есть родственники, а они у неё есть, то в выходные ходить к больному на дом не полагается. Но двоюродная сестра сама со своими старческими болячками, а брат любит выпить – какой из него помощник по уходу за лежачей? Однако таковы правила. И выходные тягостны, ненавистны, презренны. А вечер понедельника! – долгожданный вечер понедельника! Вот-вот придут люди, люди! За два дня в квартире хоть топор вешай. У сестёр глаза слезятся от едкого запаха физиологических отправлений. И неважно, была ли еда на выходных или нет, но отправления были обязательно. Костик разнёс их по квартире, перепачкал и себя, и постель, и пол. Сейчас всё надо отскрести, отмыть, отстирать. И их обоих вымыть. Но она-то рада! Что там запах! Она будет без перерыва рассказывать очередную несусветицу, придуманную старческим, гораздому на фантазию умом; сёстры же будут стирать и убирать, и рассказы её для них – шумовой эффект, впрочем, не важно – они слышат и хорошо.

Ещё она будет давать какие-то указания, которые всё равно не выполнят, ибо указания эти безумны и нелепы, и ещё можно будет покапризничать и почувствовать себя королевой, чьи желания есть кому исполнить: можно будет отправить кого-нибудь за замороженной ежевикой в магазин (хотя ежевику эту есть она всё равно не будет), можно будет попросить достать с антресолей пуховое одеяло (хотя в квартире тепло, даже жарко и одеяло-то это даром ей не надо) и прочую бесполезную и ненужную работу. А ещё надо шить пингвину. Это Костик придумал такую забаву и себе, и сёстрам милосердия. Находит где-то лоскуточки и заставляет пришивать их к скатавшейся шерсти пингвина. Потом сам отрывает пришитое, и назавтра просит пришить опять другие лоскуточки.

Есть у человека душа. У инвалида тоже есть. У Костика она есть. Есть она, и просит эстетики, красоты – новых лоскуточков на пингвине. Сколько это будет продолжаться? Когда-нибудь её не станет. Костика отдадут в интернат. Там он погибнет. Там не живут такие долго. Но сейчас к ним придут. Сейчас их помоют и накормят. Пингвину пришьют новые лоскутки. Всё хорошо сейчас…

Они похожи на двух раненых птиц. На птиц, которых ранило то самое вероломно ворвавшееся в их жизнь несчастье. Раненые, но не убитые. Значит, есть надежда жить. Болеть, не вставать, утопать в собственных испражнениях, но – жить.

Она часто вспоминает яблоневый сад из своего детства. Хорошо бы этим раненным птицам туда улететь! Улететь из этой каменной смрадной клетки в чудесный сад. Там тепло, и лёгкий весенний ветерок уносит прочь воспоминания о тяжёлой болезни. Там можно будет расправить крылья. И взлететь в манящую лазоревую высь!

…Они улетели. Сначала она в декабре в день памяти Николая Чудотворца. Осенью следующего года – он.