Ленинградская рапсодия / Архив номеров / ВЕЛИКОРОССЪ

Нереволюционная рапсодия

Часть 1

Наложим позже резолюцию...

к тебе, ТоварищЪ, – революция! –

я обращаюсь в здравой памяти –

мы много верного истратили;

что тут поделаешь, эклектики,

для них законы диалектики

что по воде кривыми вилами,

уж мы померились бы силами

с той камарильей безалаберной,

стоят архарами за кафедрой

твои профессоры с бородками,

мешая Гегеля с Кропоткиным,

их вызывает точка зрения

не смех, pardon, – недоумение, –

кого ж по заповедям миловать?

таких не слушать, интернировать!

Весьма опасно поколению

судьбы коленопреклонение...

и были б мы с тобой похожими

мировоззреньями, не рожами.

Мадмуазели вьются кошками,

дворцы с ковровыми дорожками,

к икре, к шампанскому, к кабанчикам;

все, все растратили растратчики.

Да, правда – дело растяжимое,

а ведь делили неделимое...

из табакерки роем полчища,

пора задуматься о помощи;

не испугают расстояния

миров двух противостояние.

Партийцы с выжженными нервами

в сраженьях с вихрями враждебными;

не с полонезами ж Огинского

зреть на страну с вокзала Финского!

Состроят мину очень умную,

зарядят сердце в семиструнную... –

разит от пораженцев снежностью,

то с придыханием, то с нежностью

в башку втемяшится буколика.

С броневика сильней риторика!!

Скроим по лучшей моде бантики!

Устой разрушили привратники,

прокравшись в сумраке по лестницам,

теперь не каются, но крестятся;

а ведь когда-то были алыми...

не смыть страну империалами!

не просадить ночами долгими, –

есть Енисей, есть Лена, с челками

тайга, озёра, птичек рвение...

нехорошо – есть население,

пристроить некуда, и мается,

нет, с населением не справиться,

что табунами под знамёнами

льняными, чёрными, зелёными,

тот с жёлто-белыми прожилками,

все с напряжением, с пружинками,

формаций крайних столкновение –

не граф Толстой с непротивлением.

Под пулемёт отлично спляшется... –

не в шалашах же вечно прятаться.

Чтоб времена за хвост не трогали,

вдаль мчится тройка... всё по-Гоголю;

чтоб позади враги не чавкали –

по пулёмету... звать «тачанками»,

по Перекопу переправами... –

и где бароны с адмиралами!?

дела за право дело спорятся;

сейчас, смотри-ка, хорохорятся,

примчали с комплексами золушки,

попило сучье племя кровушки...

опять «делите всё и властвуйте?»,

теперь в святые метят... – здравствуйте! –

на дилижансе стадо адское...

что, спишет всё война гражданская?

в парижах, бедные, намыкались?

и ожирели, мало двигались...

Здесь времена всегда азартные,

запросы, лозунги – стандартные:

«За копи, фабрики и вотчины...

за день рабочий, укороченный!»

Часть 2

Животноводство, – зря затеяли, –

основа жизни земледелие,

мясные лавки, бойни кислые...

в том смысле что инакомыслие

непредсказуемо, до старости

не дотянуть, тому и радуйся.

Перебирают кости с ливером

кто не с мечом крупнокалиберным,

теперь всё проще, – заработали, –

меч замещается банкнотами

в пустых боях с авторитетами...

ну, в крайнем случае, монетами.

Поскольку краски акварельные,

и жизнь такая... карамельная,

хоть все желают шоколадного...

а что возьмёшь ты с безлошадного?

Вот вид: за горными долинами,

за черемшой, за георгинами,

повсюду – север, дело тонкое! –

добро колхозное обломками.

Сидит – как будто в банке хариус –

на троне время, архивариус.

Одни – Сибирь, Кавказ с хазарами...

другие сжали всю, Романовы;

сплошь самодержцы в ратном кителе,

говоруны, освободители,

в семье большие, величавые,

в контрреволюциях – кровавые.

В своём отечестве вредительством

в салопе временном правительство.

Всё аккуратно, быт, романтика,

путч броненосца, честь и Балтика;

лишившись места неудобного

ползут на поиски съедобного,

дворянство с выгнутыми спинами,

обгородив страну гардинами,

вскипает лозунгами броскими, –

грустили б лучше под берёзками!

Лишь время – кто тут станут первыми? –

рассортировывает термины,

облагораживает лучшее...

всплывут покойники живучие

на пьедесталах победителей,

проспектам – благоустроители,

собор Казанский, – весь! – в обузу ли,

но Голенищеву-Кутузову,

не забегаловка таковская –

вот галерея Третьяковская;

вскипают страсти точно чайники,

в жизнь возвращаются изгнанники.

Ну а природа, – что ей станется? –

здесь человеку должно кланяться:

хребты с морщинами глубокими,

ревут под мощными потоками

электростанции турбинами,

сверкают звёздочки рубинами,

плечом друг к другу, сжались, горбятся,

впритык рабочий и колхозница.

Хоть велика и сумасбродима...

люблю я это слово, – «Родина»! –

пора уж прекратить родимую

терзать, – прирос к ней пуповиною, –

вот только время-то блошиное,

и пуповина слишком длинная;

виси, растянутые помочи,

перетянуть не дали... – «сволочи...» –

тавро здесь, так, для настроения,

расстройство камнем преткновения;

мы столько времени потратили...

а как ещё назвать предателей!?

Вчера грачи по полю стаями,

сегодня клетки с попугаями,

к премьер-министрам сострадание,

прогноз, день завтрашний, – гадание, –

век до предела сжатых плоскостей,

час необузданных возможностей;

что с аргамаками ретивыми

летим в просторы с перспективами:

внутри такая радость, – чудится, –

ни загадаешь что, всё сбудется!

Часть 3

Прильнул к окошку этим вечером,

и загадать-то вроде нечего...

хотя... в среде астрономической

о жизни не гуманистической

всё ж думать надо, – и неделями! –

куда с такими-то идеями?..

Он, мир, в окно с деньгою, с ласками,

куда ему со свистоплясками

от широты господской милости

до эталонов справедливости?..

к ней обратишься как к заочнице, –

была ведь правильность в песочнице?

так и песочницы промотаны...

нет, не ворами, – обормотами.

Всё хорошо, как с Вольфом Мессингом

впотьмах тягаемся с армрестлингом,

теперь вот с целлюлозной фабрики

пускаем белые кораблики...

Пусть доплывут для дела хитрого

до океана ледовитого!

Здесь и вернуться бы к буколике...

когда б ни шарики за ролики

в умах, – пока ничем не смазанных, –

то ли в бумажных, то ль в пластмассовых;

но знают – в центе каждом кроется

вражда, разруха и бескормица...

там где купюры бродят с кралями,

нет мест эклогам с пасторалями;

так подождём, пока проклюнется

тот сказ – не стерпится, так слюбится.

Тут мы Ван Вэя и застукаем... –

жить хорошо в краях бамбуковых,

легко откормленному статору –

пиши что хочешь императору,

водись со змеями да крысами,

жизнь запивай настойкой рисовой.

Кишит надеждами негромкими

Янцзы, усеянная джонками,

свисает небо иллюстрацией...

нет, хорошо дружить с китайцами,

так повезло, соседи добрые,

драконы вздыбленными кобрами,

лишь азиатская наследственность

мешает выписать доверенность...

тут отодвинешь все теории

коль нет в достатке территории;

переплелись, сроднились душами,

мир современный и разрушенный,

не удивить прохожих древностью,

Стена единственною ценностью;

не приспособлен он к мгновениям,

Китай, не место откровениям,

нет в содержимом откровенности,

вот и осматриваем ценности...

Вы бы ногами тут не шаркали!..

удобней жить с мечтами жалкими;

(прими Россию за Московию,

и нет конца средневековию),

в своих родимых, – не ворованных, –

живи в веках пронумерованных.

Век 21-й, только жжение,

нет ничего, – преображение, –

нет ни царя, ни своры с кликами,

летят в обнимку с горемыками

по мостовым дурные лошади,

скрипя зубами и подошвами,

и ни шампанского с гусарами,

ни светских дам с аксессуарами,

взгляни на встречного боярина

и ни к чему тебе кунсткамера,

торговец с видом теоретика... –

вот вдохновение, эстетика;

неровным взглядом на опричнину? –

так наскребёшь на зуботычину;

минувших дней квартиры с явками

дела... – лечение пиявками, –

всё те же стачки, жандармерия,

вот лишь исчезла инженерия.

Как похоронная процессия –

шалавы, урки и агрессия.

Часть 4

Уж лучше б жили со смутьянами,

чем с этими... островитянами;

сбылось желание заветное,

и?.. форма зла – инопланетное?

Чтоб люди стали экспонатами...

уж лучше сказки с транспарантами!

и некрасивые красавицы

великолепно совмещаются.

Три революции, зачинщики

не акушеры, но могильщики!

забылись годы уж тифозные,

вот в этом все метаморфозы-то.

Да, Чрезвычайная Комиссия, –

за что любить инакомыслие!?

Иным прославится провинция,

нет, не пиитами – мздоимцами.

Ещё б чуть-чуть для вида важного

сюда добавить буржуазного:

спят гимназистки с менестрелями,

гуашь мешая с акварелями...

вот mauvais ton, – дела французские, –

с неимоверными нагрузками;

когда обхаживают пряники,

поосторожней бы в предбаннике.

Здесь революции без поводов,

без цзаофаней и без Оводов,

в лесах, украшенных рябинами,

они с дубинами и с вилами;

дубина – принявшим лишения –

не средство даже, украшение,

входя во время осторожное, –

дубина самое надежное...

хоть за плечами, хоть за пазухой,

особо только не показывай,

ведь до неё всегда охотников,

то проходимцев, то угодников.

И сколько б в нас враги не зыркали –

забьём! штыком и бескозырками.

Знать, хорошо в делах запутанных

от казематов и шпицрутенов.

В окне, что вижу то и слушаю,

Всё та же скорбь и малодушие,

вот львы с гноящимися ранами

перемежаются с баранами...

подай на паперти грош нищему,

но не от Герцена, Радищева.

С «Авроры» так когда-то ухнули!

теперь беснуются здесь ухари,

и снов пиратская флотилия

изнемогает от бессилия;

а, в общем, время-то хорошее,

но преимущественно – прошлое;

сплав дистрофии и гармонии,

не Эрмитаж, но... филармония,

дань обесцененного Балтике

на обесточенной геральдике.

Всё та же осень бьётся с листьями...

а мы росли максималистами.

Кто отстоял сей град неистово? –

аскеты вместе с атеистами!!

До блеска небеса натёртые...

на постаментах только мёртвые,

день спрятав завтрашний за спинами

неотражёнными витринами;

тут из немаловажных факторов –

чтят, обожают триумфаторов,

едва ль блаженного с каликою,

в следах – сапог Петра Великого,

градостроительство с рекордами

прошло петровскими ботфортами,

архитектура заключённого:

парадный – вход, а выход – с чёрного,

коль нет в них запахов с заплатами,

дворцы и пахнут казематами,

из одного ведь камня сделаны

цари, архангелы и демоны.

И лишь Нева в своём величии

течёт как вера в безразличие...

Стоит вдали от суеверия

страна, присмотришься – империя.

Пьер Прудон

Олегу С. Михалёву

Олег, не золотую серединку,

не формулу к свободному труду,

в глазу чужом мельчайшую соринку

найду.

Теперь я въедлив крайне, озабочен

тем, что когда-то выдал Пьер Прудон,

открою тебе тайну: мир испорчен

трудом.

Нет, я бы взялся с радостью за грабли,

без пряников, без стимулов, без розг,

вот только члены бренные ослабли;

и мозг.

И я бы в революцию подался...

вгрызается сомнение в покой:

всегда, когда бы я ни целовался –

не с той.

Знать, никуда от этого не деться,

так мало одиночества в любви,

поскольку к государству раболепство –

в крови.

Товарищу Крылову не поверить

воочию нельзя, – но как же так?.. –

в одной упряжке снова щука, лебедь

и рак.

Как цепь экономических новаций

над грузом философской нищеты,

Экклезиаст, должны ведь возвышаться

щиты?

А были дни, сворачивали горы!

сегодня ж, словно руки кто связал;

пошли, Олег Сергеевич, с «Авроры»

в мир залп;

на лучшей из площадок обозрений

и белое, и красное тряпьё –

едино; не прими за всепрощенье

сиё.

«Что, собственно, есть собственность?», далече

залез месье Прудон: есть гимн одним,

храм Божий и оплавленные свечи –

другим.

В музее хорошо бродить средь статуй,

пешком по Эрмитажу, точно кто

в сарай залез, ходи себе и ратуй, –

за что!?

Догадками терзается люд штатский,

времён ведя связующую нить:

сегодня повторись мятеж Кронштадтский –

давить?

Не покорить ведь Балтику рублями!?

винты взбивают пенистую гладь;

что станет с боевыми кораблями? –

угнать!!!

Пробоина, и век до боли прыткий,

плотву тяни из мутного пруда.

По Мойке, по Неве, по Монастырке... –

куда?

Спасибо посетившему Прудону

извилин закоулки, – всё как встарь, –

по мудрости, еде грустит и дому

пескарь.

Качает ветер маятник, деревья

качают пустоту, по дате – жать;

великое, по сути, преступленье –

не ждать.

И Авель есть бесценное, и Каин;

разломан на бесплотное и плоть

краёв национальных и окраин

ломоть.

Здесь словно свет завёрнут в многогранник

усилием всех нанятых послов,

в отечестве чужом пиит изгнанник, –

без слов.

Привяжешь только взгляд живой к рябине,

не к саксаулу, выпестуешь гроздь...

на родине своей и на чужбине –

ты гость,

как будто раздвоением, подспудно

нигде не существуешь и везде...

как без узды легко дышать, как трудно

в узде.

Жмёт государства каменная глыба,

расправится – и ног не унести.

За мелкобуржуазное «спасибо»,

Олег, прости.

Ленинградская поэзия

«... Вечерний звон, вечерний звон!

как много дум наводит он...»

(Томас Мур, «Колокола Санкт-Петербурга»)

Санкт-Петербург. Эклога металлурга.

Не Томас Мур, «Колокола Санкт-Петербурга».

Изысканность (но не длина!) Невы.

Мы в летописцы произведены.

Другой расклад, сложней чем «Сивка-Бурка»,

... и Стеньки Разина челны.

Кура, Москва-река, Нева...

в запасе волчьем – Енисей и Волга.

Оглохли уж сибирские тетерева.

Бескрайняя, до кромки неба, барахолка

раздольем всех уральских распродаж,

распроданы края, периферия...

сибирская тайга и невских недр Пассаж, –

глазами, веками, нет, не грифона, Вия;

прищуром ленинградских фонарей.

Ответишь что на это ты, товарищ Рейн!? –

что запах есть от вече новгородский?

Век двадцать первый оседлал Товарищ Бродский!

Есть слово тёплое, родное, «Ленинград»,

от империалистов оторвался «Петроград».

Поэзия одна – и лишь! – у Ленинграда,

противопоставление себя всей этой своре ада.

В поэзии возможны ль закрома?

Как много недоразумения от здравого ума!

Уже по швам давно трещит граница...

и мёртвые не могут защититься.

Учебник школьный, – ветер, скандалист, –

отвалится ли с неба штукатурка?

(прижми к стене, признает даже урка...)

– тем паче, у истории есть лист... –

держава началась с Санкт-Петербурга.

Сними картуз с чела, окажется красиво.

Не дури заграничной, но – Петру спасибо!

Грехопаденью Петербурга мы весьма удивлены;

удержимся с тобой едва ли мы...

Но ты держись! за жизнь, бездарная моя Россия!

За Мойку, кромку неумытую Невы.

Ночь над Невой

Тьма поседевшая,

тонкие швы над Невой,

волны вспотевшие...

вечный как старость прибой,

полночь подсвечником.

Времени хочется!

кто же его осветит?

словно пророчество

сырость могильная плит

с именем-отчеством.

Может, проветриться,

Невским пройтись не спеша?

лишь бы не встретиться

с новыми лешими. Шар

крутится-вертится.

Плыть в уготованном,

в вере, в надежде, в любви,

в поле подсолнухов...

Хуже привычки, в крови –

жить в полусогнутом.

Доблесть солдатская,

опухоль в тысячу дней

голода, адская

ночь поминальных огней,

тьма ленинградская.

Что же там спрятано,

в этом пространстве, где меж

белыми пятнами

совесть, измена, мятеж,

тень императора.

Русским по белому,

буковка к буковке в ряд...

всё, что не сделано,

вряд ли потомки простят.

Даже сверхсмелому.