Настоящее будет потом / Архив номеров / ВЕЛИКОРОССЪ

Марк Казарновский. «С неба не только звёзды». – СПб: АЛЕТЕЙЯ, 2019.

Новая книга Марка Казарновского «С неба не только звёзды» вышла в издательстве АЛЕТЕЙЯ. Это седьмая книга автора, которая выходит в этом издательстве. Как всегда добротно издана и красиво оформлена. Книга состоит из четырёх повестей. «Чистые пруды», «Супница. Рассказ заведующего цехом завода «557», «Польские спецпереселенцы (1939-1940гг), «С неба не только звезды». Марк Казарновский традиционно включил в свою новую книгу совсем разные по темам повести.

«В них судьбы героев тесно переплетаются с жизнью страны, в которой почти все они и выросли. Герои книги прошли всё, или почти всё. В их жизни не было подлости, предательства. А любовь, дружба, горькие потери, поход во взрослую жизнь – всё это с ними произошло. Герои книги шагают, не растеряв человечности ни в глухих архангельских лесах, ни в спецприёмниках и детских домах, ни в закрытых секретных заводах. Это честные и верные дружбе люди». Так нам представляет нам книгу издатель.

Первая повесть – о детстве и юности. Написано трепетно, легко и очень ностальгически. Когда я читаю прозу Казарновского, возникает удивительное ощущение. Мысль о том, что его герои живут где-то рядом с нами, искренне радует, как радует мысль о существовании где-то близкого, родного человека. Казарновский очень честный писатель. Он никогда не обманывает читателя. И прежде всего он реалист. Причем превосходный реалист. Ничего туманного, двусмысленного или непонятного в его творчестве нет. Да и что тут может быть непонятного. Писатель тоскует об ушедшем «вьюношеском возрасте», о друзьях и подружках. О взрослении, об увлечениях и отношениях. А мы «не взрослели, а росли. Ибо ума набирались не много. Учил нас двор. Да еще сад им. Баумана».

Герои Казарновского встречаются через много лет. И, как и все, кто прошел долгий жизненный путь, тоскуют о прошлом, о ценностях жизни.

Сергей Юрский в одном из своих стихотворения писал: «Вот пройдёт этот суетный, мелочный маятный год, и мы выйдем на волю из мучившей клети. Вот окончится только тысячелетье... Ну, потерпим, потрудимся, близко уже... В нашей несуществующей сонной душе всё застывшее всхлипнет и с криком проснётся. Вот окончится жизнь... тогда уж начнётся».Очень близки эти слова к мироощущению Казарновского.

Повесть «Супница» с рассказом заведующего оригинальна и увлекательна. Деталями, настроениями, атмосферой. И легкостью языка.

А вот историю польских спецпереселенцев увлекательной никак не назовешь. Но эта повесть впечатляет глубиной и – конечно же, дорога нам тем, что она основана на документальных материалах. Сердце щемит, когда смотришь на лица тех, кто смотрит на нас со страниц фотовкладки.

В книгах Казарновского всегда много документальных материалов, равно как и фотосвидетельств эпохи.

«В этой повести, наряду с реальными событиями, присутствуют авторские интерпретации тех или иных фактов. Через своих героев я хотел показать трагедию народов Европы, попавших в мясорубку Истории по воле их правительств, а иногда и в силу собственной инертности и слепой веры в то, что все как-то устроится».

Сейчас, в двадцать первом веке, Варшава восстановлена. Экскурсоводы водят туристов (а их не так уж и мало) по возрожденной Варшаве. Показывают старый город, остатки Средневековья. Прокопчённые дубовые балки четырехсотлетней давности, дома с лабиринтами проходов, проходиков и лазов. Все, что чудом уцелело после немецких бомбежек 1939 года и кровопролитных событий в гетто в 1943 году, когда еврейские повстанцы сражались с немцами. Казарновский пишет: «Копоть в подвалах и надписи на стенах подземных ходов говорят нам: бились, бились повстанцы гетто. До мая 1943 года. В этом месяце гетто было ликвидировано. А гиды всё рассказывают и рассказывают. Правда, руководство турфирм советует не педалировать ужасы жизни в гетто и не показывать фото жителей, следующих в Треблинку, лагерь уничтожения».

Гиды сегодня особо дотошных туристов водят в «Еврейский квартал». Которого уже давно нет, как и населения этого квартала. А ведь он был, в нём проживало до сорока процентов населения Варшавы. Все в одночасье исчезли. Казарновский пишет о том, что только в 1942 году из гетто в Треблинку было вывезено триста тысяч (!) евреев. Все были уничтожены.

«Теперь никто не предъявит право на квартиру, захваченную у евреев. На мебель. На серебро столовых сервизов и кокетливые шляпки. Вот и ведут гиды, правда, некоторые весьма смущённо, рассказы о еврейском квартале. Которого уже давно нет».

А в его новой книге еврейский квартал в Варшаве есть. Будничный. Живой. Эмоциональный. Кипевший страстями. «В 1930-х годах в Еврейском квартале жизнь кипела, бурлила, выплескивая эмоции. Литература, театр, рынки и палаточки. Певцы, гимнасты и публичные дома. Открыта масса клубов, уж не говоря о молельных домах. И здесь и там идут яростные споры между бундовцами, троцкистами, сталинистами, хасидами, антикоммунистами, социалистами. До хрипоты спорят спекулянты, сводники, проститутки. В этом же коктейле литераторы, мелькают томные поэтессы. Закатывающие глаза и читающие, как раввины местные, чуть покачиваясь, о том – где же, где мужчина, мужчина, которого необходимо найти. При слове «мужчина» все они, как сговорились, делают шумный выдох».

Казарновский ироничен, в этом отличительная особенность его повествования. «Кто вам спорит, – кричит в клубе вконец разъяренный литератор. С давно не стриженной бородой и лохмами, которым позавидовал бы любой лысеющий еврей. А разъярённый, потому что, конечно, он-то уж точно гениален. И его эссе, политические обзоры или эротические рассказы, это сразу «Гонкур» и «Нобель». Так нет, эти антисемиты, завистники и жалкие ошмётки литературы нигде его не печатают. В 1951 году в Израиле был издан сборник «Начинающие писатели». Один из рассказов неизвестного прозаика Пинхуса Рафаиловича «Варшавская кофейня» отмечен критикой и получил заслуженную премию «Первые шаги». Пинхус и здесь не утерпел, устроил на церемонии награждения скандал из-за скудной суммы премиальных. На что сидевший в президиуме еврей сразу же отреагировал:

– Вот когда выстираешь рубашку, тогда и поговорим о «Гонкуре».

Все почему-то смеялись. Да что там, даже в Израиле одни завистники. Одни! Одни!»

Наверное, нет смысла рассказывать о том, как описывает автор еврейский квартал. Повесть лучше прочитать полностью. Грустно, больно. Даже тем, кто никакого отношения к этому району Варшаве не имеет.

«Так и бегут, бегут Улицы и улички Еврейского квартала. Вот Желязная с чудными, большого архитектурного вкуса домами. А уж квартиры там – одна другой лучше, удобнее, краше. Кофейня – только на углу, в начале Желязной. Но аромат – по всей улице. А кафе на Белянской. Таких воздушных «фуэте» ни в одном заведении Варшавы не найдешь. И на Злотой – только жилые дома. Еще бы. Здесь обитают не простые паны и панёнки, в основном – маститые коммерсанты, серьезные гешефтмахеры, банковские менеджеры высокого уровня».

И вот, наконец, последняя повесть, название которой дало название книге «С неба – не только звезды». Она произвела на меня самое сильное впечатление. Мы давно знакомы с Марком Яковлевичем. Как мне казалось, я хорошо знаю его биографию. Но тот факт, что он прожил несколько лет в детском доме, стал для меня открытием.

«А прошлое, как у всех, бывает разное. И в нем всего по паре: и радости, счастья, смеха, любви. И гнева, страха, тоски и плача по ночам. Чтобы никто не видел. Под одеялом. Моё прошлое для меня началось с трёх лет. Когда я чётко стал понимать, что кастрюльку, из которой идёт пар, трогать нельзя. Рукой. Даже пальчиком. Вот такие детские воспоминания.

Но главное, что я помнил хорошо, и что не раз буквально спасало мне жизнь – папа!».

Марк Яковлевич живет долгую и невероятно насыщенную событиями жизнь. О детстве он писал много, и в этой повести тоже есть такие воспоминания.

«Я стоял у замёрзшего окна и пальцем, а потом и двумя оттаивал дырочку в морозных узорах, что зима нарисовала на всех окнах дачи в поселке Мамонтовка. Это – по Ярославской железной дороге. На даче жил я, мама, бабушка и няня Поля. У меня няня Поля считалось главной. Потому что она ничего не боялась. И спуску мальчишкам-фулиганам не давала. Я у неё учился. Ежели в меня на улице запустят палкой, то я – в ответ – бросаю камень. Няня Поля всегда поощряла это безобразие».

Талант Казарновского – кратко, но очень ёмко показывать человека. Небольшими штрихами.

«Она была с Украины и вместе с папой воевала в кавбригаде Примакова. Даже наградили её серебряным портсигаром. Я видел. Красивый, тяжёлый. И надпись: «Полине Карась, красному бойцу за светлые горизонты». Правда, внутри была тоже надпись, но зачёркнутая, зацарапанная. Однако прочесть можно. Мне Поля и читала. Мол, курсанту 675 артполка Юрию Гиммельфросту от друзей в день помолвки с девицей Марией. Во! Папа привёз Полю с гражданской как вдову своего друга. Всю больную. Бабушка её выхаживала».

Маленький Марк «оттаивал окошко», чтобы не пропустить приезд папы. Он приезжал каждую субботу, вечером. А в воскресенье вечером же уезжал в Москву.

Казалось бы – милые, дорогие сердцу воспоминания о далёком детстве. Но повесть предваряется словами Казарновского, где он говорит:

«5 мая 2019 года. Москва, аэропорт Домодедово. Восемь часов вечера. Мне – почти девяносто. Ну, просто пацан. Сижу в накопителе, жду, когда начнут посадку на рейс в Омск».

Казарновский говорит о том, что он решил съездить туда, куда в далеком 1941 году он был эвакуирован с детприемником.

«И никто не догадывается, что 78 лет назад из Москвы поздней осенью, нас, мальчишек из Даниловского детприёмника, быстренько заталкивали в автобусы завода АМО и везли, вероятно, на Казанский вокзал. Вот не узнал, с какого вокзала нас, детей «врагов народа», отправляли в Омскую область. И сейчас пассажиры рейса не знают и не узнают никогда, что меня вдруг охватывает глубокое отчаяние. Я почувствовал себя полностью бесправным, хотя мальчиком я и слов-то таких не знал. Не знал, что все законы тех 1930 годов работают против меня. И в зале ожидания рядом со мной сидят на корточках Цыган, Одноглазый, Пианист, Изька-еврей и ещё сколько их. Мы сидим и тихо обсуждаем уж который раз – кто мы? Шпионы или вредители. Нам воспитатели объясняли – теперь они вроде бы вместо родителей. И семья наша теперь – Родина, то есть СССР. Я вздрагиваю. Да, рядом уже не Цыган или Изька, а дама по смартфону недовольно кому-то сообщает, что в Москве все вообще плохо. Но она что-то «Диоровское» купила».

Казарновский пытался объяснить себе, зачем он решил предпринять такой неблизкий путь. И только в глухом краю Омской области, наконец, он смог ответить на этот вопрос деду, сидящему на пне у избы. «Ну, скажи, чё ты приехал. Вон, ищешь Вагановых. Да где их найдешь. Она в Новотроицке сидит, а все – кто помер, кто потонул. Как соседи брательники Шмаковы. Ну, и чё ты тащился в такую даль?

– Знаешь, дед, скажу тебе по правде. Объяснить не могу. Свербило у меня что-то. Вот и всё.

Это объяснение моему собеседнику оказалось понятным полностью».

Конечно, сегодня вряд ли что осталось неизменным в далёкой сибиркой деревне. Столько времени прошло. Ничего не сталось в деревне Лисий Нос. Но воспоминания Марка Казарновского живы. И очень подробны, о чём свидетельствует его повествование. Его родители были арестованы. Отца Марк больше не увидит никогда, а мама приедет за ним в тот самый Лисий Нос – но это случится не скоро. Пока что мальчика забрали в Даниловский детприёмник.

«Меня фоткнули, ввели в комнату, и женщина в сапогах сказала – ложись на свободную койку. (Слово «кровать» было не в ходу. Потом и «койка» стала называться «шконкой». Что ж, жизнь). Я ни о чём не думал. Видно, голова была перенасыщена событиями – я уснул сразу. Не раздеваясь. А проснулся по звонку. На соседней кровати сидел мальчик и смотрел на меня огромными чёрными глазами. Казалось, что все его лицо и есть глаза».

Дети – есть дети. «Ты меня не будешь обижать? – тихо, почти шёпотом спросил он. А папа мой подсказал – слабым нужно всегда помогать. Так вот Изя, сын члена ЦК Польши, стал моим другом. На долгие годы».

Постепенно Марк освоился. «Я ждал, что будут хулиганы и начнут драться. Но ребята знакомились, смеялись и ждали завтрака. Нас кормили три раза в день. Не очень много, но – три раза. Узнал, что есть директор дома. Дом разделён на корпуса, а над нами главные люди называются воспитателями. Я попал в группу мальчиков от 8 до 15 лет. И мы даже пошли в школу. Хотя уже знали, что когда нас соберут больше, то отправят в детский дом, далеко, в Сибирь или на Урал. По картам папы я знал, где это».

Шёл 1940 год, Марку исполнилось 7 лет, но он старался держался за группу ребят постарше. «А родителей мы вспоминали только по ночам. Изя плакал всегда ночью, накрывшись одеялом. Я на него два раза даже крикнул. А утром, когда никого не было, объяснил, что слёзы не помогут».

«Вот так мы жили в Даниловке. Не так уж плохо. Все-таки детприёмник лучше детдома. Потому что – все временно. Даже воспитатели. А затем наступил 1941 год. И 22 июня. А потом – октябрь. Холодный, мокрый, стылый октябрь. В этот месяц в нашей Даниловке начала наблюдаться легкая паника. Однажды вбежал воспитатель. Лицо белое, напряженное. «Детки» – это он нас так назвал. А раньше все кричал – эй, выродки, построиться. Так вот говорит: – Ребятки, положение серьезное. Немец уже под Москвой. Если мы вас эвакуировать не успеем, то уж вы нас не выдавайте. Лады? Мы не очень поняли, почему и кому мы должны не выдавать воспитателей. Только потом поняли, когда уже в теплушках мчались (а вернее, очень тихо ехали куда-то на восток».

Вот так и оказался Марк Казарновский в Омской области.

«Наш многострадальный обоз медленно приближался, вернее, тащился по узкой снежной дороге. Между прекрасных золотых сосен, на что нам было совершенно наплевать. Потому что у нас мерзло всё: уши, нос, вся голова, руки, ноги, коленки. Да что перечислять, все мёрзло. Маленькие уже не плакали. Их хоть хорошо, в сани посадили, да тулупами и сеном накрыли. Мы шли за санями, а последний ехал на санках дядька, который подбирал упавших».

Казарновский немногословен в описании жизни в Сибири. Он как всегда краток, но убедителен. Вот, например, документ:

«Источник «Белка» информирует, что в детском доме нет столовой посуды. Имеется только 8 тарелок на 76 человек. Отсутствует столовая и кухонная посуда. Тёплой одежды и обуви не имеется. Нет ни варежек, ни головных уборов. На 84 человека только двадцать пять шапок. К сему Белка».

В Послесловии к повести Казарновский рассказал о своём отъезде из Омска 8 мая 2019 года. О встречах, которые – несмотря на прошедшие годы, оказались возможными.

«А мне вовсе и не восемьдесят девять. Мне снова 13 лет. Или 14. И меня целует тётя Галя, а я весь задыхаюсь от счастья. Мы весь вечер говорили. В основном – я. Ну кому ещё я мог рассказать о печали своей, одиночестве. О папе. Только Гале. Я прощался. Целовал руку. Обещал написать. Хотя был уверен, что обещанье не выполню».

Но Марк Казарновский обещание выполнил.

В заключении опять процитирую отрывок из стихотворения Сергея Юрского:

«Нет, пока настоящее не начиналось.

Может, в детстве…

Ну в юности… самую малость…

Может, были минуты… часы… ну, недели…

Настоящее будет потом!»