Памяти Юрия Бондарева

Наждачная правда войны, хранимая вернувшимися, должна была сложиться в целую литературу, ибо эпос глобальной драмы требовал воплощения.

Юрий Бондарев дебютировал рассказами; первый сборник именовался «На большой реке», и вышел в 1953 году.

Много огня – и снег горяч; снег будет чёрным, но пепел страха не сможет помешать делу победы.

Двум артиллерийским взводам предстоит выполнить приказ командования: закрепиться на рубеже реки Мышкова – с тем, чтобы сдерживать немецкие натиски; три человека и взводный остаются после боя, плюс одно орудие…

Три человека и взводный: опыт смерти мерцает в глазах живых; вместе сражение – точно фон, на котором показываются взаимоотношения двух лейтенантов – слишком разных по характеру; и грезящий подвигами не сумеет совершить их…

«Горячий снег» многопланов: длится повествование о людях, не участвовавших в сражениях, но имеющих к нему прямое отношение: генерале Бессонове, комиссаре Веснине…

И горечь горячего снега оседала в сознаниях читавших поколений, воспринимавших правду войну из книг…

…батальоны просили огня, ибо форсировать Днепр, создавая плацдарм в районе деревни Новомихайловка, было делом тяжёлым, как свинец, ибо последующее развитие наступления дивизии, согласно плану, оказывалось под вопросом, и всё могло пойти иначе, чем намечалось; ибо ритмы прозы Бондарева сочетали в себе поэзию жизни и траур войны, траур, превращающийся в повседневную работу. Работу без иллюзий, но поддержанную руками надежды – они очень ощущались в недрах пламени-войны: мы не просто победим, мы выживем.

Иверзев, командир дивизии, поднимающий в конце повести солдат с автоматом в руке, сквозь очевидную данность советского человека точно просвечен световой мощью всех когда-либо живших и воевавших героев.

Тяжёлая правда лейтенантской прозы не допускала никаких срывов в фантазию или фантасмагорию – только реализм, чьи рамки раздвигались до предела фактом отбушевавшей войны, способен передать былое, только благодаря его правилам и канонам оно может сохраниться в весьма зыбкой , если не вообще условной, памяти человечества.

С условностью и зыбкостью оной мы сталкиваемся в наши дни, когда ряд людей – под видом дерзновения мысли – предлагает различные варианты пересмотров итогов войны: якобы историю в Советском Союзе заменяла идеология, и положение нужно исправить, громоздя горы небылиц.

А проза Бондарева шла от той правды, что, казалось, сама выстраивает художественность: выразительность каждого абзаца, всякой реплики прямой речи, ёмкости любой страницы: но, оставшись верным военной тематике на всю жизнь, писатель чувствовал, как ему тесновато становится в ней: жизнь шла, требовала забирать гуще и шире, изображая себя.

И появлялись книги Бондарева «Берег», «Выбор», «Игра» – романы, звучавшие полифонично, многие формулы которых служили метафизическому осмыслению действительности: такой усложняющейся, густеющей в многочисленных деталях; инакой делалась фраза Бондарева: не теряя в крепости, она точно добирала в лиричности; он предлагал своеобразную оптику восприятия яви: иногда с отблесками военных зарев, иногда в контексте внутренней тишины.

«Тишина» именовался один из ранних романов писателя; а жизнь его, казалось бы, была далека от оной – жизнь интенсивно долгая, поднявшая прозаика на изрядные высоты; тем не менее, именно тишина определяет одинокое писательское дело: то, какому так успешно и длительно служил Юрий Бондарев.