К 75-летию Победы / Архив номеров / ВЕЛИКОРОССЪ

Героизм Бориса Галушкина

Борис Галушкин – командир специального отряда НКГБ СССР «Помощь» – происходил из плазмы народной, из самой гущи той жизни, которую защищал, командуя отрядом впоследствии.

Он родился в городе Шахты, в семье рабочего, там же учился, потом семья переехала в Грозный, где Борис продолжил учёбу, и рано влился в комсомольскую работу…

Увлекался боксом, учился в школе тренеров, потом был принят сразу на третий курс Московского института физкультуры и спорта…

Он добровольцем ушёл на фронт; жизнь – привычная, сулившая перспективы – была смята начавшейся войной; однако, перед уходом на фронт Борис разыскал любимую девушку, сделал ей предложение, и, расписавшись, они прожили вместе два дня…

…выполняя сложное задание на Ленинградском фронте, он провёл долгое время по горло в воде, в результате чего заболел туберкулёзом; и когда его отказались выписывать из госпиталя, он просто сбежал.

Он выполнял специальные задания в тылу врага, а с мая 43-го был назначен руководителем отряда «Помощь»…

Отряд был силён и умел, действовал слажено и точно: 24 эшелона противника были пущены под откос; 23 паровоза повреждено, уничтожено десятки машин, танков…

Выходя из окружения в составе штурмовой группы, Борис Галушкин погиб…

…улица его имени, плавно изгибаясь, сбегает вниз, поднимается вверх, катятся трамваи современной конструкции, напоминающие гоночные болиды.

Улица зелёная, уютная, с хорошо развитой инфраструктурой.

Много детей играют на славно сделанных, пёстрых площадках.

И, задумываясь о том, представлял ли Борис Галушкин жизнь таковой, какая идёт, ощущаешь волевой нажим человека, мужество синевато-стального оттенка, и краткую жизнь, посвящённую спасению Отечества.

К 75-летию взятия Берлина

Участники уходят в вечность, остаётся их совсем мало: солевая горсть стариков-ветеранов, бравших Берлин.

Завершительная часть Берлинской наступательной операции, сулившая окончательную очистку земли от чёрного, могущественного смрада фашизма, претендовавшего на захват самого воздуха.

25 апреля кольцо окружения Берлина – великого города, подчинившегося временно чудовищному, овеществлённому мороку – было замкнуто; бои развернулись внутри германской столицы.

Истовые бои, неистовство которых укреплялось ощущением скорой победы.

Бои шли днём и ночью: время как будто стёрлось; советские солдаты проламывались на танках через дома, обращённые в каменное крошево; наши выбивали остатки гитлеровцев из любых развалин, громоздящихся вокруг…

Дома обращались в щебень; канонада грохотала, и воздух лопался страшными шарами; штукатурка, летевшая со стен, секла лица.

Каждый дом, каждый переулок; усиление натиска, последние щели, где может засесть враг.

Трассы пуль пробивали улицы…

Был использован проверенный в Сталинградской битве опыт штурмовых групп: стрелковому взводу придавалось несколько танков, самоходное орудие, сапёрное подразделение; и опыт этот вновь давал плоды: взятие Берлина разворачивалось мощно и бурно…

Вот-вот будет поставлена точка в войне, казавшейся бесконечной.

Вот-вот будет счастье свободного воздуха, возвращения к гражданской жизни, свету, любви…

Вот-вот…

2 мая – 75-летие завершения операция.

Гнездо и оплот нацизма разнесены, разгромлены, и красный флаг, водружённый над Рейхстагом, символизирует новую жизнь.

Дед

Он погиб в первые дни войны, будучи офицером-пограничником, чья часть была расквартирована на участке границе, где шло вторжение немцев.

Бабушка с дочерями (моими мамой и тёткой) успела эвакуироваться…

Я не имею чёткого представления о собственном деде.

На старом буфете стоит фотография конца тридцатых: даже бабушку такой молодой узнать сложно, а его, деда – курчавого блондина с открытом лицом, но без улыбки, в цивильной одежде – совершенно невозможно представить живущим…

Каким он был, как покупал маме пирожные, избыточно много – просто потому, что нравилось, как она – крохотная куколка – выбирала, тыкая пальчиком: Ещё то… ещё вот это…; какие черты созидали его индивидуальность, какие привычки организовывали его личность – останется за бортом моего сознания навсегда: рождённому в 1967 вряд ли понять человека, погибшего в сорок первом.

В самом – огненном, неистовом, яром, проигрышном – начале войны; когда страха было больше, пожалуй, чем надежд, а уверенность в победе была и вовсе шаткой.

И всё же, вглядываясь в старую, помутневшую, истрёпанную по краям фотографию, я ощущаю тайну сопричастности: всем погибшим, всем, жившим когда-то, надеявшимся, любившим, растившим детей; и, сквозь это тайное, смутное ощущение словно проступает код человеческой всеобщности, сложное ветвление рода, представляющего собой тонкую, но прочную нить в общем глобальном полотне человечества…