Приблизительно в эти же годы в мою жизнь вошла Майя Анатольевна Ганина (23 сентября 1927 – 15 апреля 2005) – прозаик, со своими глубоко-проникновенными, тонкими, какими-то запредельными по силе воздействия рассказами. Я читала её запоем, всё подряд... но как? Я смаковала её прозаические строчки, подобно поэтическим, и многие помню наизусть до сих пор. «Поляны светились лимонным светом...», «... невезучая – это хуже, чем неталантливая», «... вот оно, моё время, время зверёныша, выросшего взаперти»... Я даже помню героиню одного из рассказов, которая ела устриц и они ей «неожиданно понравились». Почему запоминаются такие детали?

Казалось, ганинские строки вошли в мою плоть и кровь. Что это было? Может быть, обыкновенное волшебство? Так она и писала о волшебстве – человеческой жизни, любви, понимании, долгих дорогах, волнующих путешествиях, бесконечных поездках, счастье и несчастье, цельности характера, неумении и нежелании малодушничать. Наконец, она писала об одиночестве, только это было совсем другое одиночество, не такое, как у Вероники Тушновой.

Что удивительно – о прозаике Майе Ганиной я узнала на семинаре по поэтике. Да, М. А. Ганина – прозаик, но она – поэт в каждой своей строчке. Да и начинала она со стихов, и даже сама признавалась: «Стихи (как и всякий будущий настоящий прозаик!) я сочиняла сызмала. В школе, в техникуме; в Литинститут поступала со стихами. Работая на заводе, стихи печатала в заводской многотиражке "Сталинец". Состояла в литобъединении при ней».

 В этом же автобиографическом эссе «Друзья и не друзья. Из очерков русской жизни», откуда взяты приведённые строки, она даже процитировала своё стихотворение, вот оно:

 

Пусть говорят, что выглядим мы старше

И не по-юному серьёзны иногда.

Мы не виновны, что на плечи наши

Легли войны тяжёлые года.

Они прошли и будут позабыты,

Но нам ещё их долго вспоминать.

Мы старше. Что ж, ведь возраст не прожитым,

А пережитым надо измерять.

Пусть те, что не прольют и капли крови,

О нас томов испишут пыльный ряд,

Как в девятнадцать были мы суровей,

Чем внуки наши будут в пятьдесят...

 

На мой взгляд, прекрасное стихотворение, и если Майя Ганина начинала как поэт, так она и осталась поэтом в прозе, словно расширив границы своих возможностей. И я не удивлюсь, если мы узнаем, что стихи она писала до конца своих дней.

Вскоре освоены были её «Золотое одиночество», «Самая первая любовь великого человека», «Бестолочь», «В гастролях», «Счастье»... Читая её, иногда становилось даже страшно, – так всё это было близко, особенно её мысль о «золотом одиночестве», когда тебе хорошо одной, никого не надо и не растрачивается время на пустяки. Вот что произносит её героиня: «...я уходила из гостей с сознанием, что присутствовала при чём-то значительном, но просыпалась утром с ощущением пустоты и зря потерянного времени. Однако вечером снова шла в гости или звала гостей к себе». Боже мой, я ведь тоже, как и многие другие, всю жизнь искала родных людей – родных по духу, настрою, ценностям, устремлениям:

 

Родные люди, слышите мой зов?

Со мной – другие. Кровь у них не та.

И мне впервые не хватает слов,

чтоб выразить, как истина проста.

 

У меня уже были написаны стихи о «моём измерении», исписаны страницы дневников о единой галактике и точках соприкосновения родственных душ, и вдруг у Ганиной столкнулась с подобным – о том, что жизнь людей протекает в разных измерениях, отчего они и не понимают друг друга. Тогда подумалось, что я открыла (для себя) уже ранее (кем-то) открытую истину. Значит, люди тянутся друг к другу, и биотоки души существуют, и значит, на земле есть подобные мне. Главное – их встретить. Успеть встретить за недлинную человеческую жизнь.

 Когда я прочла её рассказ «Записки неизвестной поэтессы», мне было почти плохо – но не столько от трагической концовки, сколько оттого, что это было написано сверххорошо.

Пронзила судьба героини-поэтессы – с её стремлением и тягой к одиночеству, но не мизантропическому, а самосозерцательному, самодостаточному, мне ведь такое было хорошо знакомо, – при внешней и видимой открытости всегда оставаться эдакой кантовской «вещью в себе». Кстати сказать, эта открытая закрытость есть свойство истинно русского человека. Да, у нас вроде бы душа нараспашку; да, мы доброжелательны, сердечны, приветливы, искренни, гостеприимны, но при этом душа остаётся глубоко закрытой, спрятанной, потому что в ней слишком много таинств. Почему так – это тоже отдельная тема, но думаю, подобная открытая закрытость русского человека появилась не изначально, она сформировалась в нём за долгие столетия как защитная мера.

Но перейдём к Майе Ганиной и к тому, что она писала в своём изумительном рассказе: «Однажды, устав от тесного дружеского общения в Малеевке, я сказала, что уезжаю в город. Заперлась у себя в комнате и целый день провалялась, заткнув уши ватой, не пила, не ела. Всё было хорошо, но мои добрые друзья вечером взяли у гардеробщицы ключ, чтобы поставить мне в комнату ужин. В комнате они нашли меня, им было странно, мне неловко. но если бы я не отдышалась чуть-чуть вот так, боюсь, что я начала бы кусаться...».

Заметим, что это сказано о героине, то есть выдуманном персонаже. А вот в автобиографическом эссе «Друзья и не друзья. Из очерков русской жизни» Майя Анатольевна Ганина призналась: «Иногда, тем не менее, и эти общения становились мне в тягость, тогда, объявив, что уезжаю в Москву, я запиралась в комнате, лежала, читала, отдыхала от людей. Однажды друзья, взяв вечером мой ужин из столовой, решили поставить его мне в комнату, дабы обрадовалась, когда вернусь из Москвы. Так, случалось, делали и для других, ездивших зачем-то в Москву. Открыв мой номер запасным ключом, они обнаружили там меня... Много по этому случаю произносилось шуток, догадок.

А дело тут было не в странностях подаренного мне природой характера, а в том, как сложилась с рождения моя судьба».

Господи, вся литература – из жизни, из души; все сюжеты – из наших биографий, личных переживаний или чужих подсмотренных судеб... Прочитав «Записки неизвестной поэтессы», я металась, плакала, перечитывала вновь и вновь весь рассказ, отдельные фрагменты... Например, эти строки: «Вечером у меня собрались гости: был мой день рождения. Пели, смеялись, пили, я была пьяна и весела, смотрела на всех весёлыми и пьяными глазами: "Чужие люди, до коих же пор вы будете окружать меня, чужие люди?.." Они ушли, а я не стала убираться, не стала мыть посуду, а посмеявшись ещё, легла и приняла столько снотворного, что утром проснулась уже мёртвой...».

Майя Ганина – это ещё одно чудо русской литературы. Чудо, не оценённое до сих пор, остающееся как бы в тени. 

 

***

 

Я мечтала познакомиться с Майей Анатольевной, мне необходимо было сказать ей, что я её обожаю, и что она – классик русской литературы. И сейчас, будучи зрелым человеком, автором многих книг – поэтических, прозаических, литературоведческих, публицистических, детских, нескольких словарей и даже шрифтом Брайля, могу это повторить: творчество Майи Ганиной нуждается в серьёзных, глубоких и системных исследованиях. Её творчество – это классическая ясная проза, выдержанная в традициях русской литературы со всеми её внешними чертами и внутренними качествами – повествовательностью, лиризмом, медитативностью, иногда – излишней рефлексией, самоанализом, а главное – милостью к падшему, любовью к дальнему и ближнему, вниманием к «маленькому» человеку. Это тонкая, психологическая проза, с глубоким пониманием души человека, его внутренних побуждений, целей и стремлений. Здесь нет ни дамского чириканья, ни эгоистичного любования собой, ни слащавого сюсюканья. Но при этом нельзя сказать, что мужское перо и неженский взгляд на мир, отнюдь нет. Это просто талантливый взгляд на мир талантливого человека – другой литературы нет. Разделять искусство на мужское и женское никчёмно и неправильно, ибо такового просто не существует.

М. А. Ганина – проницательный автор, которому присуща внимательность к деталям и точность языка, как следствие зоркости души; она – пронзительный прозаик-лирик, мастер психологического портрета, изящных пейзажных зарисовок, глубоких философских размышлений, плюс великолепный публицист, плюс обладательница острого критического ума и подлинный патриот, преданный идеалам Отечества.

 

***

 

Когда вышел мой двухтомник, я решила с ней связаться, написала письмо, встретилась с дочерью, через которую передала книги. И получила письмо, где главная мысль была, что «Сил достаёт лишь на то, чтобы выживать». Это был июнь 1999 года, жить ей оставалось пят лет.

Ей тяжело было переживать перестроечные и постперестроечные времена с нагло ворвавшимся в него рвачеством, нахрапистостью, алчностью, стократно увеличенным враньём и воровством. С воцарением торгаша, как героя дня, чего на Руси никогда не знавали и более того – торгашество, продажность всегда порицались, поскольку ценились бескорыстие и взаимопомощь. Ей сложно было встраиваться в эту новую жизнь, где совесть, что всегда была главным мерилом поступков порядочного человека, независимо от его национальной принадлежности, теперь оказалась ненужной и попранной, поскольку её нельзя было конвертировать в денежный эквивалент. Казалось, она угасала вместе с веком, в котором и вместе с которым прожила яркую, насыщенную, достойную жизнь, и душа её не приняла этого дикого разгула нового хама.

Думается, ещё живы многие из писателей, близко знавшие Майю Ганину, и которым есть, что рассказать. Буду рада, если эта статья подвигнет их к воспоминаниям.

 

«И долгий путь сквозь мокрое ненастье...»

Несколько слово о художественных особенностях лирики В.М. Тушновой

 

Меньше всего сейчас мне хочется писать литературоведческую статью, разбирать стихи Вероники Тушновой, говорить о художественных особенностях и т. д. Пусть это будет даже и не статья, а эмоциональный выплеск, экспрессивное и свободное эссе, вне всяческих рамок и жанров. Хотя совсем проходить мимо художественных особенностей нельзя, потому что из них складывается поэтический узор, конечно, помноженный на содержание, но именно они усиливают эмоциональное напряжение стиха.

Меня всегда восхищали тушновские эпитеты: «стеклянно-розовая Ока», «косматая сибирская зима», «балтийской зари золотистая прядь», «туч румяные края», «вянущих черёмух горечь», «светлый лик листопада», «глаза твои горькие», «городские мои, отчаянные, героические соловьи», «берёзовая тишина», «шмелиная музыка», «медовый зной лета», «сумрак пуховый»... За каждым – красота, внимательный взгляд, точно подмеченная деталь.

Полагаю, что владение словом – вообще мало кому доступное дело (даже не всем писателям и журналистам), многие либо впадают в многословие, либо отвлекаются от главного, сосредотачиваясь на частном, – всё это приводит к тому, что они не удерживают нерв повествования, и оно словно рассыпается, перестаёт быть цельным. Другие впадают в ересь неких художественных авангардных поисков, из чего выходит один только пшик. Все мы помним многочисленные «измы» (вплоть до акоитизма), давно канувшие в Лету. Ещё одно писательское заблуждение – лингвистическое мудрствование, увлечение заимствованной лексикой, но и это приводит к тому, что таких «модных», «хайповых»  и «продвинутых» авторов не читают, хоть они назойливо популяризируют своё творчество или, как сейчас говорят, пиарят, не брезгуя ничем. А самое главное – многие авторы грешат тем, что о простом пишут сложно, хотя признаком таланта всегда считалось умение о сложном писать просто, но таковых во все времена было мало. Уход от простоты, затемнённость смысла, нарочитая эпатажность кажутся привлекательными лишь для начинающих и часто – бездарных сочинителей. Давно замечено: чем талантливее автор, тем больше у него этой мудрой пушкинской простоты и лермонтовской кристальной чистоты слога. Майя Ганина могла писать просто. Так писала и Вероника Тушнова.

Необыкновенно привлекательны образы цветов в её стихах: здесь в воздухе разлита горечь донника и вьюнок, который цепляется за ноги;  благоухает персидская сирень; в степи на далёком разъезде «тюльпаны, куда ни ступи», «в лугах цветёт калужница», на «горячей поляне» растёт курослеп, вдоль обочин – пыльные ромашки, а когда её лирической героине дарят «пучок незабудок», она дышит их «чистотой полевой»...

Нельзя сказать, что её стихи изобилуют цветочными образами, но они настолько ясны, красивы и запоминающиеся, что мимо них пройти невозможно. Более того, однажды я использовала её стихотворную строчку в качестве эпиграфа к книге «Волшебный букварь»; вот она, эта восхитительная, глубочайшая, метафорическая строчка:

 

Цветы – это стихи земли...

 

Она не так проста, как кажется – и если стихи, по мысли английского поэта Сэмюэля Кольриджа, есть лучшие слова в лучшем порядке, то какую же глубину обретает эта тушновская метафора: планета Земля рождает цветы, как лучшее своё творение, как стихи, оперённые рифмами ритмизованных строк. Да это же чистая натурфилософия!

Теперь поговорим вот о чём – и может быть, это главное, что характеризует её стихи. У В. М. Тушновой очень много стихов о дороге, пути, поездке, путешествии и связанных с ними встречах и расставаниях: «Прощанье», «Дорога», «Тропинка». «Пути-дороги», «Разлука», «Мы праздник встречали в дороге...», «Ночь», «Так уж сердце у меня устроено». «Нам не позволено любить...». А значит, здесь и все атрибуты, связанные с дорогой: чемодан, аэродром, корабль, поезд, перрон, рельсы, гудки электричек, последние объятья, поющие провода, «продутый насквозь» вагон, свист встречного, «вагонный плен», «грохочущий тамбур», «неумолимые расстоянья», полустанки, разъезды, «дорожная пыль» и, конечно, письма – как «вечные скитальцы». И сама дорога – трудная, просёлочная, лесная, длинная, «синяя, ветреная»... Путь – разный, необычный, обрезанный... Тропинка – петляющая, «лиловая размякшая тропа»... И ещё – помните, её лирическая героиня восклицала: «Сколько дней проводила за счастьем в погоне! / На продрогшем перроне, в гремящем вагоне...». И перед ней...

 

Рельсы – от заката до восхода,

и от севера до юга – рельсы.

Вот она – последняя свобода –

горькая свобода погорельца.

 

Пожалуй, образ дороги (пути, тропы) у В. М. Тушновой – один из самых распространённых. Более того, порой вся жизнь казалась ей одной-единственной дорогой:

 

И долгий путь сквозь мокрое ненастье

осенней ночью – хриплой и бездомной –

мне кажется ничтожно-малой частью

одной дороги – общей и огромной.

 

Так написала она в стихотворении «Дорога», а в стихотворении «Резкие гудки автомобиля...» и вовсе призналась:

 

Но когда б в моей то было власти,

вечно путь я длила б, оттого

что минуты приближенья к счастью

много лучше счастья самого.

 

Сразу скажем, что выделенные строки – для нас знаковые в её творчестве. Конечно, образ дороги (пути, тропы), связанный с темой движения, далеко не нов в русской поэзии, более того – традиционен; многие поэты и прозаики обращались к нему, пытаясь выразить те или иные мысли и чувства. Дорога – древнейшая метафора жизни и судьбы, испытаний и лишений, странничества, неприкаянности, бездомности, уходящего времени, стремления к счастью, духовных поисков, обновления, начала нового этапа, символ родины и т. д. Можно привести множество примеров, но это слишком большая тема и объёмный материал. Из более близких к нам по времени вспоминаются прекрасные строчки Риммы Казаковой: «Как лекарство глотаю / Паровозный дымок. / Все прорехи латаю / Лоскутами дорог». Или строчки солнечного поэта Василия Казанцева: «Сколько лет я всё еду и еду. / Пролагаю дорогу свою. / По траве, по песку, по жнивью. / По болоту. По лесу. По следу».

Почему так част образ дороги в стихах Вероники Тушновой? Безусловно, автобиографическое начало здесь присутствует, но, думается, дело всё же в другом, но об этом – чуть позднее. Кстати сказать, очень любила дорогу и Майя Ганина, и в силу своей первой профессии журналиста она исходила, изъездила в своей жизни сотни километров по родной стране.

 

***

 

При всей огромной любви к поэзии Вероники Тушновой у меня долго не было её книги (так же, как и книги Майи Ганиной, кстати), её сборник появился не так давно. Когда-то я даже вела речь о женском лирическом созвездии, куда включала Анну Ахматову, Марину Цветаеву и Веронику Тушнову. Они и воспринимались в единстве – именно как женское лирическое созвездие, потому что, во-первых, они несказанно хороши и мастерство их неоспоримо. А во-вторых, им свойственны трагические ноты, пронзительный взгляд в глубину человеческой души, мотивы одиночества и даже отчаяния. Но слава Богу, я от этого отошла и перестала так думать, на эту тему написаны уже другие книги («Натурфилософия и русская поэзия», «Серебряный век нисхождения») и др. А. А. Ахматова и М. И. Цветаева вместе с ореолом Серебряного века с его балансированием над бездной, культом тьмы и декадентскими ценностями потускнели. А вот В. М. Тушнова видится теперь в другой плоскости, она словно от них отошла, отсоединилась и «светит» уже отдельной звездой.

Признаюсь, что в моей жизни был даже некий мистический опыт, связанный со стихами Вероники Тушновой. Многие, вероятно, гадают по любимым книгам – загадывают что-либо и открывают на любой странице. Когда-то таким образом я «гадала» на стихах Ивана Бунина, Николая Гумилёва и Вероники Тушновой. Однажды, решив узнать о судьбе близкого и очень больного человека, открыла её стихи.

 

Вот уеду, исчезну,

на года, навсегда,

кану в снежную бездну,

пропаду без следа.

 

Час прощанья рисую,

гладкий след от саней...

Я ничем не рискую,

кроме жизни своей.

 

Вскоре человек этот умер, причём, именно зимой, канув в «снежную бездну». Опасно гадать на стихах, друзья мои.

 

***

 

Есть исследователи, которые изучают творчество того или иного автора, интересуясь подробностями его жизни, количеством жён, мужей, детей, внебрачных отпрысков и т. д. И у них это неплохо получается. Конечно, чтобы говорить о человеке, нужна знать биографические данные. Но есть очень деликатные темы, касаться которых следует не просто с особенной осторожностью – с душевным трепетом.

Но лично мне всегда было интересно собственно творчество, то есть то, что человек после себя оставил, ведь именно в нём он максимально раскрылся, выразил себя, состоялся как личность. Здесь – вся его натура, во всей полноте, со всеми внутренними и внешними характеристиками; с тайнами, тщательно скрываемыми от других, но которые при этом не могут быть скрыты под словесной оболочкой. Творчество – это и есть момент истины для любого творца, длящийся на протяжении всей его жизни.

И я не хочу знать, сколько у кого было мужей, кого кто любил, по какому поводу было написано то или иное стихотворение... Перед глазами только стихи.

Вот они – трепетные, живые, нежные, строгие, шутливые, бескомпромиссные, иногда – нервозно-изысканные, иногда – до стона пронзительные стихи Вероники Тушновой. Бывает, что этот стон невозможно даже сдержать. Случается, её строки просто обжигают. А бывает, от них задыхаешься. Отражающие, насколько это возможно вообще, её чистейшую, кристальную душу... Боже, Боже, как же она высока и как красива!

 

Моя муза

 

На Парнасе осудят меня за грехи:

я в хозяйственной сумке таскаю стихи.

И представьте – легко уживаются в ней

счастье, нежность, надежда, разлука

рядом с пыльной картошкой и горсткой груздей,

с банкой мёда и перьями лука.

Уживаются горькие строки мои

и огурчики в белых накрапах,

проникает в тоску мою бодрость земли,

огородов живительный запах.

Не заносчива, нет, и не помнит обид

работящая моя муза.

Нас обеих всегда от души веселит

ощущенье зелёного груза.

А когда, невзначай, у неё на груди

безутешно расплачусь от горя,

утешает она: – Не глупи, погоди,

это всё переменится вскоре... –

И, смеясь, мне глаза вытирает платком,

и, удобное выбрав мгновенье,

дружелюбной рукою суёт мне тайком

в сумку новое стихотворенье.

 

И даже все её эпитеты, образы, сравнения и метафоры естественны, не вымучены, не выдуманы искусственно, не «притянуты за уши» и не выглядят нарочито, они таковы, каковы есть; они – продолжение её открытой и сияющей души.

Разве не восхищают нас эти строки – простотой и величием?

 

Над комодом в рамках и без рамок

полинялых фотографий ряд –

дедовских, отцовских, тех же самых,

что висели тридцать лет назад... (Встреча).

 

Любимая осенняя пора.

На облаках – сиреневые блики,

на светлых лужицах – каёмка серебра,

и над землёй – покой, безмерный и великий... (Спокойный вечер пасмурен и мглист...).

 

Горит в пылинках солнечное утро,

мерцает зной... И мы одни с тобой.

Ты так в глаза мои глядишь, как будто

они полны водою ключевой... (Ты мне чужой...).

 

Всё в доме пасмурно и ветхо,

скрипят ступени, мох в пазах...

А за окном – рассвет и ветка

в аквамариновых слезах... (Всё в доме пасмурно и ветхо...).

 

Вся ночь без сна...

А после, в роще,

берёзовая тишина,

и всё приемлемее, проще... (Утро).

 

Нездешнее сиянье льётся,

мерцают срубы в глыбах льда,

и смутно светится в колодцах

животворящая вода... (Полнолуние).

 

Необыкновенно хороши её стихотворения: «Сияет небо снежными горами...», «Помнишь, как залетела в окно синица...», «Полнолуние», «Котёнок», «Открываю томик одинокий...». Но невозможно привести их полностью, можно только их вспомнить, перечитать, а кому-то, их ещё не читавшему и не открывшему, и посоветовать...

 

«Есть вечное движение...»

Ещё раз об одиночестве и странном родстве душ

Вероники Тушновой и Майи Ганиной

 

Удивительно, но в моём сознании необыкновенно прочна и даже неразрывна ассоциативная нить – Вероника Тушнова и Майя Ганина. Не знаю, были ли они знакомы, встречались ли, общались. К тому же, разница в возрасте у них не совсем велика, всего двенадцать лет. Но дело даже не  в этом, а в той предельной честности, бескомпромиссности, откровенности, непримиримости к злу, неприемлемости лицемерия, и в той мере ответственности за слово, которая была у каждой. И главное, может быть, в той максималистской требовательности к себе, не знающей ни снисхождения, ни малодушия, ни попустительства. Казалось, они ни разу не покривили душой, не пошли на сделку с совестью, – видимо, для них обеих это было невозможно, ибо нравственный выбор всегда суров и отвергает метания и колебания. Не знаю, может быть, я ошибаюсь, преувеличиваю, идеализирую, но я люблю их творчество, а когда любишь... К тому же, увлечение их творчеством началось в юности, а это для любого человека ценно.

Недавно, перечитывая стихи Вероники Тушновой и прозу Майи Ганиной, я совершила удивительное открытие. Помните стихотворение В. М. Тушновой...

 

Я хотела по росе,

чтоб измокли ноги,

Ты сказал: – Пойдём, как все,

по прямой дороге…

Я сказала: – Круче путь, –

значит, дали шире…

Ты ответил: – Ну и пусть,

мы же всё решили…

– У меня одна душа! –

я сказала плача,

повернулась и ушла,

не могла иначе.

Оказались не просты

спуски и подъёмы,

разводить пришлось костры,

залезать в солому,

вброд идти через ручей,

ёжиться от ветра,

злые шорохи ночей

слушать до рассвета.

Всё равно благодарю

свой характер вздорный

за чистейшую зарю

на вершине горной,

за цветов умытых дрожь,

за простор огромный…

... Где-то ты сейчас идёшь

по дороге ровной?

 

И вот читаю у М.А. Ганиной, причём, это не слова её персонажа, что важно, а её собственные – из того же автобиографического очерка: «Мне с детства многое легко – то, что другим трудно. Меня высмеивали подруги и знакомые: зачем повергать себя в дискомфорт, в неудовольствие, когда можно перетерпеть небольшое неудобство, опустить необязательную необходимость, полениться, понежиться. Ведь лень тоже как бы из доступных человеку удовольствий! Зачем лезть на крутую, поросшую малопроходимым лесом гору, когда можно с комфортом гулять по шоссе?! Но я давным-давно не получаю удовольствия, гуляя по шоссе, у меня с теми, кто может утешиться прогулкой по шоссе, давным-давно разная шкала необходимых ценностей...».

Разве это не связующая нить? Разве это не одно ценностное пространство? Разве это не одно духовное измерение, несмотря на то, что у Вероники Тушновой одиночество – неизбежное, а у Майи Ганиной – золотое?

Но приведу ещё одну цитату из Майи Ганиной: «А "одинокое полено" и на самом деле не горит. Даже для "нодьи" – огнища, ровно горящего с вечера до утра, возле которого приходилось и мне ночевать не раз в тайге, необходимы два довольно толстых, длинных ствола, особым образом расположенных. Кстати, о существовании этой самой "нодьи" я впервые прочитала ещё в детстве в журнале ежемесячном "Ёж" (много полезного и интересного тогда печаталось в детских журналах).

Одиночество человека, будь оно многажды "золотое" и даже, по обстоятель­ствам, желанное, всё же крест. Кому-то оно по силам, кого-то придавливает».

Так значит, одиночество – всегдашнее, постоянное, долго длящееся – всё же «крест» и его вряд ли можно назвать благом для человека. Вероятно, это так. И вот строка Вероники Тушновой – «Одиночество неизбежно». Можно сейчас сказать, что строка эта вырвана из контекста. Да, она взята из стихотворения «Погода плохая», где героиня, глядя на нависшие тучи и сыплющийся дождик и пребывая в подавленном настроении, насочиняла о своей жизни Бог знает что, и даже подумала, что её забыл любимый. Но, несмотря на непогоду, когда так легко вспоминаются обиды и накатываются печали, концовка стихотворения прекрасна, и героиня счастлива – пусть на время, ненадолго, но счастлива.

 

Одиночество неизбежно...

Но не знал ты о том, не ведал,

постучался, влюблённый, нежный,

и конца мне придумать не́ дал!

 

Что роднит – этих двух писательниц, таких разных, таких непохожих друг на друга, работающих в разных жанрах, но необыкновенно поэтичных натур – Веронику Тушнову и Майю Ганину? Хотя, может быть, это их родство важно только для меня и существует только в моём воображении, как знать. А кто-то, возможно, вообще оспорит это сходство. Но послушайте...

Когда были прочитаны «Записки неизвестной поэтессы» Майи Ганиной, одна моя преподавательница высказала догадку, что прототипом этой поэтессы могла быть Вероника Тушнова. Не знаю, на чём была основана эта догадка, но с тех университетских пор эти писательницы живут в моём сознании рядышком, по крайней мере, в одном измерении.

Есть ещё одна тонкость, которая тоже, может быть, имеет значение лишь для меня, вот она. У Майи Ганиной есть изумительная строчка: её героиня – поэтесса произносит удивительную фразу: «У меня пошли стихи...». То есть стихи в понимании М. А. Ганиной – это не бездействующая метафизика, не покоящаяся статика, а нечто действующее, живое, связанное с движением. Главное в них – движение.

Не напоминает ли это нам вечное стремление к образу дороги у Вероники Тушновой? В стихотворении «Не сули мне золотые горы...» читаем строчку: «Смутное движение стихов». Не знаю, как других, а меня подобные соответствия поражают и заставляют думать о родстве душ.

Вероника Тушнова вся – в движении, в пути, в дороге; у неё даже письма, как мы помним, «скитальцы». Всё больше и больше убеждаешься в том, что для неё движение было необходимым фоном её жизни; тем полотном, на котором происходило всё главное, и где разворачивались все прочие события. Кажется, она всегда находилась в этом движении – к любви, к красоте, к счастью, к стихам, к смерти.

55 лет тому назад ушла из жизни Вероника Тушнова, и вот уже 15 лет нет на свете Майи Ганиной. Глядя на их фотографии, удивляешься...  их сходству, обе – почти с классическими лицами-ликами, мадонны, красавицы, две русские княгини... Помните у Дмитрия Кедрина – «Эти гордые лбы винчианских мадонн...»? Кажется, это – и о них, о таких, как они – гордых, независимых, полных прирождённого достоинства.

Однажды Вероника Тушнова написала:

 

А стоит ли уж так печалиться,

прощаясь с миром дорогим?

Ничто на свете не кончается,

лишь поручается другим.

 

Поручается? Что значит – «поручается другим»? А то и значит, что смерти нет, есть вечное движение – от одной жизни к другой. И пока человек находится в пути, в этом вечном движении – он приближается к своему счастью, которое, видимо, тоже не может быть статичным и застывшим. Оно – живое, целостное, совершенное, диктующее поэтам стихи из неведомых ноосферных высот.

Видимо, ценность человеческого счастья – не в нём самом, а в приближении к нему; не в обладании им, а в движении к нему. И достигнутое счастье перестаёт быть таковым, становясь очередной ступенькой на пути познания мира и снова зовёт вперёд. Как знать...

И ещё: напомним строки В. Тушновой:

 

Пусть друзья простят меня за то, что

повидаться с ними не спешу.

Пусть друзья не попрекают почту. –

это я им писем не пишу.

 

И затем:

 

Пусть не сетуют, что рвутся нити, –

я их не по доброй воле рву.

Милые, хорошие, поймите:

я в другой галактике живу!

 

Что же получается? А получается, что и одиночества, так же, как смерти и счастья, тоже нет. Вместо смерти – движение от жизни к жизни; вместо счастья – желанная дорога к нему; вместо одиночества – разные людские галактики, которые существуют рядышком, но параллельно и никогда не пересекаются, вот и всё. Но только какой в этом смысл, Господи? Неужели в самоуспокоении и самообмане, чтобы не было так странно жить и писать?

 

Литература:

Ганина М. А. Дальняя поездка: Рассказы. – Москва: Советская Россия, 1975. – 288 с.

Ганина Майя. Друзья и не друзья. Из очерков русской жизни // Наш современник, 2006, № 7. [Электронный ресурс]. URL: https://web.archive.org/web/20061125090831/https://nashsovr.aihs.net/p.php?y=2006&n=7&id=1

Тушнова В. М. Избранное. – Ростов н/Д: Феникс, 1999. – 426 с. – (Всемирная библиотека поэзии).

© Vinchi Group - создание сайтов 1998-2024
Илья - оформление и программирование