Бычков открыл почтовый ящик, открытка скользнула на пол, он поднял её и прочитал написанный с торопливым наклоном текст: «Уважаемый Леонид Борисович! Приглашаем Вас на вечер встречи выпускников школы № 26. Надеемся, что Вы не забыли “школьные годы чудесные” и Вам приятно будет вновь увидеть памятные лица одноклассников. Ждём 15 сентября в 19 часов в актовом зале школы. Выпускники».

Бычков перечитал приглашение ещё раз, почувствовав, как вздрогнули пальцы.

Конечно, он помнит эти чудесные годы, как не помнить; до сих пор никто не приглашал его в родную школу, и он не обижался на эту забывчивость. Школа осталась в его памяти ночным кошмаром, который весь день хочется забыть, и лишь следующая ночь способна перебить его новым сновидением. Бычкову не хотелось вспоминать ни учителей, ни одноклассников: воспоминания мешали, давили, угнетали.

Родители не научили его ориентации в жизненном пространстве, они сами его не имели, замкнувшись в скорлупе научно-исследовательского труда. Бычков приобретал опыт самостоятельно, он обладал набором качеств, вполне способных сделать человека несчастным: бескорыстием, добротой, стремлением к компромиссам. Он всё время порывался кому-то помочь, в искренность этого желания никто не верил, оно вызывало насмешки. Более жестоких существ, чем дети, не бывает, но когда они целенаправленно объединяются в коллектив, жестокость переходит все границы.

Травля Бычкова началась ещё в младших классах, едва обнаружилась его ранимость и неспособность к сопротивлению, он делал вид, что не замечает насмешек, но ничто так не провоцирует жестокость, как отсутствие противодействия.

Издевательствам способствовала его рассеянность и неопрятность. Бутерброды падали на колени маслом вниз; шариковые ручки протекали – ладони, щёки и даже уши Бычкова были постоянно перемазаны чернилами, в азарте учёбы он не замечал этого, вытирал лицо носовым платком, размазывая синюю пасту по щекам; сопли текли постоянно, с различной интенсивностью – хронический насморк; он оглушительно сморкался, вызывая хохот одноклассников; пропитанный соплями носовой платок вытягивали у него из кармана и вывешивали в наиболее заметном и недоступном месте, например, высоко на стене, над столом учителя. Бычков смеялся вместе со всеми, пока не обнаруживал отсутствие платка, и не догадывался, что смеются над ним.

На новогоднем празднике в третьем классе Бычков был в костюме зайчика. Мама пришила ему подобие хвостика – кусочек старой кроличьей шапки. Всем понравилось хвостик дёргать, пока кто-то не оторвал его. Не уследив, Бычков очень расстроился и бросился с кулаками на Олега Баринова, самого крупного и сильного мальчика в классе, ему показалось, что виновник – он, хотя это было не так. Баринов, к восторгу одноклассников, одним ударом расколол маску зайчика на лице Бычкова напополам.

 

В пятом классе на уроке труда преподаватель Пётр Алексеевич выдал ученикам стальные заготовки и приказал точить их напильником до тех пор, пока не получится молоток. Бычков – человек исполнительный – терзал железку целый урок, не заметив, что одноклассники давно бросили это бесполезное занятие: невозможно обработать злополучную железку старым, зализанным напильником не только за урок, но и за месяц.

Пётр Алексеевич – серьёзный мужчина: скупые, сжатые губы, впалые, бритые до синевы, щёки, нависшие над колючими глазами кустистые брови – он поставил старание Бычкова в пример, обозвав всех остальных учеников оболтусами и бездельниками. Значение слова «штрейкбрехер» Бычкову было ещё неведомо, вдохновлённый похвалой, он продолжил работу; сопли текли, не переставая, ими были перемазаны, вперемешку с мелкой стальной пылью, и лицо, и манжеты белой рубашки. Сзади подкрался Вадик – центральный нападающий детской футбольной команды «Локомотив», это ценилось в классе и придавало Вадику особый авторитет. Вадик – крепок, задаст, тренировался каждый день после уроков. Бычков получил сильнейший подзатыльник, клюнул носом в тиски, запачкав чёрной железной пудрой его кончик.

– Пилишь? – спросил Вадик, гадко улыбаясь.

Ручка с напильника слетела ещё в начале работы, выставив острый его конец, Бычков закричал:

– Отойди, убью!

Он знал, что не ударит Вадика, не потому что боится, – он не сможет заставить себя это сделать. Следующий удар Вадика пришёлся в ухо, в голове Бычкова зазвенело, в глазах свернули молнии, сделалось темно. Отлетая к верстаку, Бычков, отмахнувшись, случайно попал напильником в руку Вадику. Глубокая борозда на запястье наполнилась кровью, кровь живо потекла по пальцам.

– Ты что сделал? – изумился Вадик. – Тебе ж не жить теперь!

Бычков и сам почувствовал весь ужас случившегося и приготовился к худшему, но Вадик предпринял вовсе не те меры, которые поспособствовали бы немедленному прекращению жизни Бычкова, он поступил хитрее – подошёл к Петру Алексеевичу, предъявил окровавленную руку и проговорил предсмертным голосом:

– Бычков ударил меня напильником.

Раненого отвели на перевязку, Бычкова – в кабинет директора школы Дамира Гайнутдиновича. У директора скуластое лицо восточного человека, гладко зачёсанные назад волосы обнажали огромный, смуглый лоб. Это был очень добрый человек, разговаривая с учениками, ободряюще улыбался, располагая к откровенности, ему хотелось говорить только правду.

Пётр Алексеевич короткими армейскими фразами изложил состав преступления, тёмно-карие глаза директора похолодели.

– Ты ненавидишь Вадима Кустова, Леонид? – спросил он.

– Да, ненавижу, – признался Бычков.

– Поэтому ты ударил его напильником?

– Я не хотел бить его напильником, это получилось случайно.

– Разве можно ударить человека, если ты этого не хочешь? Как ты предполагаешь жить дальше, Леонид? Уничтожать тех, кого ненавидишь?

Вопрос был каверзный, Бычков затруднился с ответом, он вспомнил всё то, что довелось ему вынести за время обучения в школе, и на глазах его выступили слёзы. Вадик постоянно издевался над ним, но подробное освещение их взаимоотношений могло выглядеть наушничеством. Таких, как Кустов, считал Бычков, стоило уничтожать, но он ни при каких обстоятельствах не взялся бы за эту задачу.

– Почему ты не отвечаешь?

– Мне трудно ответить на этот вопрос.

– Странно, – озадаченно проговорил директор. – Странно и удивительно: интеллигентная семья, отец и мать – научные работники, а сын дерётся, наносит одноклассникам серьёзные ранения. Как это понимать, Леонид?

Это надо было понимать как систематическую травлю одного всеми, директор о травле не догадывался, Бычков же о ней рассказывать не хотел, чтобы не претендовать на жалость. Активничали в издевательствах три-четыре человека, остальные только наблюдали, участвуя пассивно, что ничем не лучше. Люди подчинены закону стаи, таким образом, снимается личная ответственность за образующуюся атмосферу жестокости, в которой слабый не выживает.

Интуиция что-то подсказала Дамиру Гайнутдиновичу, он не поверил в бессердечность мальчика, затравленно глядящего исподлобья, и побоялся наказать невиновного.

– В этой истории много неясного, Лёня, ты что-то не договариваешь из чувства ложного товарищества.

Бычков вышел из кабинета со светлым чувством надежды: так важно встретить человека, которому хочется тебя понять. Это чувство помогло Бычкову перенести то, что произошло потом: его били в школьном дворе под цветущими яблонями, лицо не трогали, чтобы не оставлять следов. Лепестки яблонь планировали на макушки и плечи палачей и жертвы. Яблони эти Бычкову хорошо запомнились, и ещё запомнилось то, как Юра Бакин со знанием дела инструктировал Вадика:

– Куда ты бьёшь? Надо выше, по почкам!

Леня, согнувшись после же первого удара в живот, чувствовал, как прилежно следует наставлениям Вадик.

Бычков переходил из класса в класс, но ситуация не менялась, собирался перейти в другую школу, но раздумал – был не уверен, что там ситуация не повторится.

В первых рядах мучителей была девочка – Надя Бородина. Это мускулистое, низкорослое существо – отличная баскетболистка и велосипедистка, – изводило Бычкова кличками. Клички прилипали мгновенно, они были меткими, но скорее оттого, что рейтинг Бычкова в классе был крайне низок, даже двоечник Бакин ощущал себя более значительной величиной, потому что больше всех мог подтянуться на турнике.

Бакин стал носильщиком на железнодорожном вокзале, Бычков с отличием окончил филологический факультет университета, защитил диссертацию, но дело не в этом, – и тогда, в школе, Бакин сознавал своё ничтожество, но не мог понять, по каким параметрам Бычков его превосходит. Бесспорность этого факта бесила его бездоказательностью.

Через много лет Леонид Борисович провожал на железнодорожном вокзале коллегу из Москвы; стояли возле спального вагона-люкс, наслаждаясь тонкой иронической беседой, вдруг мимо прогромыхал тележкой Бакин, по-свойски бросив на ходу:

– Бычёк, привет!

Леониду Борисовичу запомнился недоумённый взгляд коллеги: близкое знакомство Бычкова, тонкого знатока западноевропейской поэзии, с орангутангом-носильщиком, его поразило.

 

Единственный ребёнок в семье, Бычков рос в коконе нежной любви, не представляя, что может быть иначе, он не ходил ни в ясли, ни в детский сад – у него была няня, добрая баба Шура. Он не ощущал жестокость окружающего мира, в мозгу сформировалась модель мироздания, основанного на любви. Такой она, вполне вероятно, и замышлялась когда-то, но сгинула в безжалостном процессе эволюции.

Когда он попал в первый класс, вокруг оказались обычные дети, имевшие минимальный, но специфический, жизненный опыт. Бычков был проверен на прочность – прочности не обнаружилось никакой, откуда ей было взяться? Он ждал от одноклассников любви, но с какой стати им было его любить?

Ничего не получалось и не могло получиться: когда он пытался победить их добротой – это воспринималось как трусость; когда делился завтраками – его подозревали в хитрости; когда хотел помочь – считали, что он подлизывается. Он выглядел миссионером среди папуасов. Кто жил в мире реальных ценностей, а кто в иллюзорных, – разобраться невозможно, тем более, сейчас.

Среда не может быть не права: дело было не в неудачных одноклассниках, когда Бычков становился таким, как они – всё вставало по местам.

В восьмом классе на большой перемене он сидел за столом в школьном буфете, пил кофе и ел мягкую, горячую булочку, откусывал её маленькими кусочками. Смаковал. Таких вкусных булочек он никогда больше не ел

Слава Кокошкин, долговязый, всегда спешащий куда-то одноклассник, присев напротив, торопливо затолкал свою булочку в рот целиком, поперхнулся, закашлялся, подавившись, с трудом проглотил комок, на глазах его выступили слёзы. Отчего-то он решил, что в происшедшем вина Бычкова – его сопливый нос, измазанные чернилами пухлые щёки, весь его неопрятный вид.

– Кусок поперёк горла становится, когда вижу твою рожу, – сказал он Бычкову и в возмущении смахнул со стола стакан с недопитым кофе и тарелку с вкуснейшей, недоеденной Бычковым, булочкой.

Так часто Лёня оставлял без последствий и более наглые выходки одноклассников, но в тот момент ярость отключила разум, с диким воплем он бросился на Кокошкина, повалил его на пол, вцепившись в горло. Кокошкин хрипел и бился, Бычков душил его всерьёз и задушил бы, если б не оттащили от жертвы. Бледный, дрожащий от пережитого, Кокошкин шептал, непрерывно ощупывая пострадавшую шею:

– У него бешенство, ему надо уколы делать, двенадцать штук в живот ежедневно.

Бычков предполагал, что вновь будет избит, но его не тронули ни в тот день, ни позже.

 

Надя стала продавцом в магазине «Second hand» – ярко-рыжей толстозадой бабой, пучеглазой, мордастой, в дорогих, неуклюже сидящих на её квадратной фигуре, тряпках. Она пытается здороваться с Бычковым, предполагая, что время прошло и всё забыто. Но ничего не может быть забыто.

В школьные годы Бочков наглухо замкнулся в себе. Стоит ли говорить, что постоянно быть в таком состоянии невозможно, он всё более ощущал себя лишним, ненужным в жизни, это был путь в тупик, спасти могло только чудо. Этим чудом стала любовь.

Влюблённому человеку, если он действительно влюблён, невозможно остаться изгоем. Он кажется себе лучшим, чем есть на самом деле. Любовь возносит на пьедестал, заставляет понять незначительность и призрачность перенесённых обид.

Её звали Ирина. Имя это напоминало Бычкову горсть мелких драгоценных камней, рассыпанных по белоснежной скатерти.

Ирина. Она так и не узнала, какое значение для всей последующей жизни Бычкова была эта любовь.

Она также выросла в атмосфере родительской любви, но в школе сразу же нашла подруг и стала жить, словно в крытой прозрачным стеклом оранжерее, куда проникает лишь ласковый солнечный свет, и нет ни ветра, ни холода, ни зноя. Ей казалось, что заоранжерейная жизнь устроена точно так же, а если и существуют аномалии, то они незначительны и не слишком влияют на основной механизм устройства мира. Разочаровывать Ирину Бычков не пытался.

Они познакомились в музыкальной школе, когда Ирине, как и Лёне, шёл шестнадцатый год. Он провожал её до дому, неся скрипку в футляре. Ирина замечательно играла на скрипке, музыку чувствовала так глубоко, что иногда плакала, когда её слушала.

Лёня впервые столкнулся с тем, что другой человек думает и чувствует так же, как и он. Было что-то магическое в этом ощущении, словно встретился близкий родственник. Когда такое происходит с обычным, не хлебнувшим горькой судьбы, человеком – это приятно удивляет. В случае с Бычковым это было всё равно, что слепому увидеть солнце.

Здоровый человек не ощущает здоровья, счастливый – не видит своего счастья. Лёня не смог бы объяснить Ирине своих чувств, даже если б захотел. Для него, не имевшего ни подруг, ни друзей, знакомство с красивой девушкой было редкостным подарком судьбы. Судьба раздаёт всем по справедливости – незаметным, кого беда обошла стороной – понемногу; тем, кто получал шишки и синяки – побольше; но тех, на ком живого места нет – одаривает с царской щедростью, надо лишь разглядеть это и оценить.

О бурном романе с Ириной речи идти не могло, Бычков был осторожен и предупредителен. Они часами ходили вокруг её дома и беспрерывно разговаривали, Лёня отыгрывался за предыдущее многолетнее молчание.

Незаметно наступила зима, он провожал Ирину домой заснеженным парком, им было хорошо друг с другом. Каждую субботу и воскресенье они ходили на каток стадиона «Буревестник». У Ирины были изумительные фигурные коньки с высокими ботинками белого цвета, так красиво глядевшиеся на её стройных ногах. Бычков стоял на коньках неважно, брал их напрокат в павильоне под трибуной – тупые уродливые «полуканады». Ирина каталась красиво и грациозно, ей была досадна неумелость Лёни, но из воспитанности, она не подавала виду, подбадривая его улыбками.

Счастье не бывает долгим, таково его свойство; однажды на катке появился Юра Бакин с двумя друзьями – ухмыляющиеся, отвратительные рожи. Они обступили Бычкова на льду и стали переговариваться между собой так, словно рядом никого не было.

– Глянь, да он с бабой!

– Культурно отдыхают. Фигуристы.

Бакин и его приятели стали делать Бычкову подсечки, ударяя его по ногам ниже колен, он легко падал от ударов, как только поднимался – получал новые. Каждый раз искал глазами Ирину и находил – в её глазах был ужас: в прекрасной оранжерее наличие Бакиных не предполагалось. Бычков был уверен: главное – подняться, и он поднимался, но его сразу же роняли вновь.

Понаблюдав некоторое время за этими упражнениями, Ирина ушла. Она ни разу не оглянулась. Троица, посмеиваясь, тоже отправилась восвояси.

Дружба с Ириной закончилась – ей было стыдно за Бычкова, ему – за себя. Но главное уже случилось: он поверил, что может подняться, может стать равным остальным людям.

Через много лет на городском рынке Бычков обратил внимание на женщину, которая торговала пчёлами поштучно, желающим объясняла целебную силу укуса пчелы, рекомендовала какие-то книги, лицо у женщины было утомлённое, с безнадёжной усталостью в глазах. Он понял, что это Ирина, но сразу же уверил себя, что ошибся.

 

Бычков разорвал открытку, обрывки бросил на подоконник. Он представил, как придут одноклассники на вечер встречи выпускников, как будут обниматься и целоваться алкоголик Кустов, продавщица старых вещей Бородина, безработный Кокошкин, дегенерат Бакин и другие. Как будут вспоминать «те чудесные годы». Ну, а ему, Бычкову, с какой стати лить ностальгические слёзы? Вспомнить, как Вадик шипел: «Мы все тебя презираем»? Или как Надя старательно выводила мелом на доске: «Бычёк – гнойный прыщ на заднице восьмого “А”»? Умилиться этому вместе с одноклассниками?

Они возненавидят его теперь новой ненавистью за то, что он – кандидат наук, заведующий кафедрой университета, что скоро защитит докторскую диссертацию. Он будет ходить среди них – завистливых серых неудачников, раздвигая руками эту ненависть, словно нити стекляруса. Он будет задыхаться в этой ненависти.

Но Бычков чувствовал, что желает её, и чем сильней и жгучей она будет – тем лучше, так мазохист сладостно предвкушает боль, которую ему причинят.

Леонид Борисович взял с подоконника разорванные части открытки, сложил их и ещё раз прочитал: «15 сентября, в 19 часов, в актовом зале школы».

Обязательно приду, – решил он.

 

Художник: Эдвард Мунк

© Vinchi Group - создание сайтов 1998-2024
Илья - оформление и программирование