Это сейчас я живу в большой просторной квартире на десятом этаже кирпично-монолитного дома с охраной, с огромным застекленным балконом, лифтом, мусоропроводом, раздельными ванной и туалетом, с разными современными прибамбасами на большой кухне, с метровоэкранным плоским телевизором в гостиной. А было время…

– Всех убью, не подходите! – кричал отец, стоя у двери в нашу комнату и размахивая ломом. А за его спиной громко плакала мама и голосил я, трех– или четерыхлетний пацан, и еще один мой брат, совсем крохотный, спал в глубине комнаты в зыбке.

Нас пришли выселять какие-то чужие дяди с тетями, и с ними был милиционер. Комната была в подлежащем сносу бараке, где во время войны и после нее жили то ли ссыльные, то ли пленные немцы, под конвоем строившие город Краснотурьинск. Потом их отпустили домой, но бараки эти долго не пустовали – их тут же заняли семьи «вербованных» на городские стройки, в том числе и наша.

В таком возрасте мало что запоминается, так, какие-то отдельные картинки. Я запомнил вот эту. И та комната, из которой нас все же выгнали, чтобы сломать освобожденный барак и высвободить место под городскую новостройку, была также первым, запомнившимся мне, приютившим нашу маленькую семью, жильем.

 

***

 

В этом повествовании я хочу рассказать, как мои родители, а затем и я сам, став взрослым, решали пресловутый «квартирный вопрос», эту извечную проблему советских граждан (кстати, она и сегодня никуда не ушла, а возможно, даже стала более острой, так как раньше хоть государство обеспечивало людей жильем, а сейчас народу самому приходится всячески изворачиваться, чтобы заиметь собственную крышу над головой).

Я не собираюсь никого ругать за эту застарелую проблему или как-то анализировать ее. Нет. Моя задача куда скромнее – просто описать на собственном примере, как в масштабах огромной страны решалась жилищная проблема ее граждан. Для чего это нужно – спросите вы? Для истории – отвечу я вам. Вот именно так, ни много ни мало, а именно для летописи, так сказать, собственной семьи.

Но вернемся к нашим баракам. После того, как нашу семью все же выставили из бывшего немецкого коллективного жилья, пребывание в Краснотурьинске (отец там работал на алюминиевом заводе разнорабочим, а мама сидела с нами, малолетними еще пацанами) без крыши над головой потеряло всякий смысл, и мы вернулись на историческую родину, в татарскую деревушку.

Там мы жили то ли у родителей отца, то ли у кого-то квартировали, это я точно не помню. Но зато хорошо запомнил, как спустя какое-то время разгневанная мама с младшим братом на руках (а я бежал следом) ушла пешком в соседнюю деревню за пять километров, где жили ее родители. Оказывается, батяня мой загулял, и мама ушла от него и забрала с собой детей. Вскоре отец и вовсе исчез из деревни вместе со своей пассией.

А мы с уже подросшим братцем без конца орали на два голоса, требуя папку. И мать не выдержала. Она отыскала через знакомых и родственников адрес отца, сгребла нас в охапку и отправилась в Казахстан, где обосновался отец.

Это оказалось маленькое, дворов на сотню с небольшим, сельцо на берегу Иртыша. Помню, как отец обалдело смотрел на нас, когда жарким летним днем мама нашла его на берегу живописного, поросшего камышами озера, где он ловил щук и окуней.

Мы шли к отцу по зеленому лугу, над нашими головами порхали бабочки, на ярких цветах копошились толстые мохнатые шмели, а он стоял, опираясь на длинное удилище и раскрыв рот. А когда я побежал к нему, путаясь ногами в высокой траве и крича: «Папа, папа!», он бросил удочку и побежал мне навстречу. Так наша семья воссоединилась вновь.

 

***

 

А как же отцова любовница, спросите вы? Да не знаю, я ее не видел даже или просто не запомнил. А мы остались в этом селе со смешным названием Пятерыжск (потом я узнал, что называлось оно так не из-за наличия в нем рыжих людей, а потому, что эта бывшая казачья застава стояла на пятом по счету, не то от Омска, не то от Железинской крепости, «рыжике» – глубокой рытвине, промытой в желтом песке ручьями).

Здесь шел подъем целинных земель, и люди были нужны. Но жить при этом нам было негде – той комнаты, которую снимал отец, ему и его пассии хватало, а на семью из четырех человек этого было очень мало. Да и мама ни за что не захотела бы здесь жить по понятным всем, я надеюсь, причинам. Но свободных домов в селе не было. И нас поселили в саманном помещении на краю села, на одной половине которого часами тарахтела дизельная электростанция, а вторая была приспособлена под столярную мастерскую.

Мастерскую перевели куда-то в другое место, а в ее половине и поселилась наша семья. Мне на всю жизнь запомнились надоедливый грохот дизель-генератора, более чем хорошо слышный через тонкую перегородку, подрагивание и позвякивание посуды на столе от его вибрации, и как в нашей комнате всегда стоял запах солярки, просачивающийся даже через стену. Казалось, соляркой пахнут даже мамины вкусные супчики.

Электростанция ревела только до полуночи, и хоть спать мы могли в тишине. Но когда в деревне случались свадьбы или какие-то другие торжества, мотористам «заносили», и они гоняли свой грохочущий дизель часов до двух-трех ночи.

 

***

 

К счастью, мы прожили в этом кошмаре (хотя мне-то тогда было весело и интересно!) немного, месяца два, наверное. И потом нам от совхоза – нет, еще от колхоза, совхозом он стал в начале 60-х, – выделили двухкомнатную мазанку. Тут, наверное, надо будет пояснить, что такое мазанка и какие вообще дома возводились в степной местности, где не было строительного леса.

Жилье – как, впрочем, сараи и бани, – здесь строилось из самодельного кирпича самана и камышитовых мат (тростник в изобилии рос на пойменных озерах в луговине). Были еще «плетенки» – это когда по контуру будущего строения ставят ивовые плетни в два ряда, а промежуток между ними засыпают замлей и утрамбовывают. Но во всех случаях полученные таким образом помещения обмазывают глиной (штукатурят), а затем уже белят известью, почему они и назывались мазанками.

Были в Пятерыжске и деревянные дома, но они большей частью строились в дореволюционный период, и какое-то время даже при советской власти, зажиточными казаками, которые имели возможность закупить и доставить из Сибири по Иртышу строевой лес. А позже для колхозников и совхозников «ляпались» именно вот такие дома, из более доступного и дешевого строительного материала.

Эти дома имели плоские, немного овальные крыши, также обмазанные глиной, и в иные годы на них могли вырасти шампиньоны. Иногда крыши эти покрывали толем. Земляными же и покрытыми толем были и полы – далеко не каждый хозяин мог позволить себе выложить деревянный пол. Впрочем, дома эти хорошо держали тепло – если, конечно, нормально их топить, а в знойные летние дни хранили комфортную прохладу.

 

***

 

Большой проблемой было топливо. Отец телегами привозил сушняк, который он подбирал или срубал в прибрежных пойменных рощах, в которых росли вербы, осина и тополя, их я потом с моим подросшим младшим братом распиливал на чурбачки и складывал в поленницы под забором. Но эти тонкие и сухие дрова прогорали очень быстро и шли главным образом на растопку. На зиму же нужны были более солидные дрова, чтобы если и разгорались медленно, то и горели потом долго, поддерживая тепло в доме часами. А для таких дров нужно было спиливать ил срубать уже целые толстоствольные деревья, для чего нужно было покупать у лесника порубочный билет или что-то в этом роде, уже не помню.

Лесник наш жил в соседней деревне, и отвечал он за огромный лесной участок, протянувшийся на десятки километров по берегу Иртыша. А ездил он присматривать за своим участком на мягкой подрессоренной бричке. И не по лесу ездил, а тихонечко по деревне, и высматривал, у кого за забором видны свеженапиленные дрова. Он всех мужиков знал, как в своей деревне Моисеевке, так и в Пятерыжске. И, естественно, знал, кому он продавал порубочные билеты, а кому нет.

Завидев явно незаконно заготовленные дрова, лесник мягко подкатывал на своей таратайке к такому двору, привязывал лошадь к забору, и шел выявлять браконьера. Обычно все сводилось к тому, что лесник прочно усаживался с хозяином двора за стол, и под белоголовую-другую вел с ним душеспасительные беседы. А в конце застолья прятал в карман синенькую или красненькую кредитку – насколько удавалось хозяину-браконьеру сговориться с блюстителем лесного законодательства, и уезжал восвояси в добром расположении духа. И мы могли и дальше спокойно топить свою прожорливую печку ивовыми или осиновыми полешками.

Напротив нас, наискосок, жило семейство казахов (их, кстати, в Пятерыжске было очень мало, всего несколько дворов). Так те топили свою печь кизяком, высушенными лепешками навоза, смешанного с соломой.

Этот кизяк они очень умело изготавливали и сушили в высоких, похожих на термитники, буртах все лето. Запах кизячного дыма помню до сих пор, и был он не то, чтобы вонюч, но весьма своеобразен, даже не знаю, с чем его сравнить.

Соседи-хохлы прогревали свое жилище путем сжигания в печи… соломы! Она прогорала, правда, очень быстро, но и жар давала мгновенно, даже чугунная плита у них становилась малиновой. А еще одна семья, папа в которой был механизатором, топил свою печь соляркой, которая впрыскивалась в нее под давлением из форсунки! И у них дома постоянно воняло этой соляркой всю зиму, как первое в том помещении, в котором мы жили через стенку от электростанции. С дровами в степной зоне всегда было плохо, стоили они дорого, вот народ и выкручивался, как мог.

Это было в 50-60-е годы. А в семидесятые, когда в Экибастузе, с объявлением там ударной комсомольской стройки, одновременностали разрабатывать сразу несколько угольных разрезов, и угля там стало хоть завались, его стали развозить и продавать по вполне сносным ценам и по селам области (от нас Экибастуз был на расстоянии примерно 400 километров). Вот когда с топливом в деревне стало значительно проще, и уже не надо было так изобретательно выкручиваться, чтобы протопить свое жилище.

 

***

 

Но вернемся в тот дом, который колхоз определил моим родителям как нужным для него работникам (отец был молотобойцем в кузнице, мама на разных сезонных работах) в постоянное пользование. Дом этот был уже с двором, с сараем и коровой в нем – обзавелись ею почти сразу, а то как же без молочка?

Я еще в школу не ходил, братцу моему было всего три года, и моей обязанностью было присматривать за ним в отсутствие родителей, днем ли, когда они были на работе, а то и вечером, когда они иногда уходили в сельский клуб на индийский фильм. И однажды мы с братцем учудили такую хрень, что мама наша потом без слез и смеха вспоминать об этом не могла.

Они с отцом ушли на двухсерийный фильм, оставив нас под замком, а когда вернулись, в прямом смысле обалдели. Мы с братом были буквально вываляны в земле: она у нас была на руках, в волосах, на физиономиях, черными были наши коленки, а земляной пылью было запорошен весь пол на кухне.

Я выше упомянул, что не все пятерыжцы в конце 50-х могли позволить себе в домах деревянные полы. Вот и в нашем саманном жилище он был земляной, закрытый сверху толем.

Так как нам с братцем наскучило без дела сидеть и ждать родителей, когда они вернутся с трехчасового сеанса, то мы надумали поиграть в строителей земляного карьера. В нашем распоряжении имелись машинка-самосвал (заводская) и экскаватор, роль которого выполнял железный припечной совок.

Мы отвернули в одном углу кухни кусок толя, я копал карьер и загружал грунтом машину, а братец отвозил его и сваливал в другом углу. Периодически мы менялись ролями, что делало нашу тяжелую работу социально справедливой. Еще бы часок – и мы бы прорыли дыру на волю. Но тут вернулись родители и остолбенели при виде освоенных нами земляных работ.

 Я почему-то тот момент не запомнил, но, по всей видимости, нас (по крайней мере, меня как старшего) угощали далеко не пряниками. И то: вместо того, чтобы спокойно обсудить за чашкой чая все перипетии только что просмотренного «Бродяги» с неповторимым Радж Капуром в главной роли и потом улечься спать, родителям пришлось срочно растапливать печь, греть воду и купать нас, а также возвращать обратно почти кубометр выкопанной земли, утрамбовать ее и вновь накрыть толем…

 

***

 

Это, кстати, было не единственное наше жилище в Пятерыжске. Родители даром время в темные ночи, когда электричество в дома сельчан подавали не полные сутки, не теряли. И к середине 60-х нас у них было уже четверо: три брата и сестренка. За это время наша разросшаяся семья поменяла три совхозных дома.

В армию осенью 1969 года уходил из трехкомнатной квартиры. Ну, третья комната – она хоть была у нас как столовая, там стояла и кровать, на которой мог спать любой желающий. Обычно в столовой дрых или поддатый батя, если мама на пускала его во взрослую спальню или я, поздно вернувшийся с какой-нибудь «тусовки») квартиры.

В этой квартире уже все вроде было как у людей: и пол деревянный, и шиферная двускатная крыша. Но все же нам здесь было тесновато. И потому, когда я вернулся из стройбата готовым сварщиком и меня тут же приняли в штат тракторной бригады, и получалось, что на совхоз работали уже три члена нашей семьи, а вскоре к нам присоединился и вернувшийся в деревню после окончания профучилища средний братан, руководство хозяйства сочло необходимым выделить на нашу семью четырехкомнатную половину вновь выстроенного щитосборного дома.

Строители при его возведении сделали большой шаг к цивилизации: квартира была снабжена системой водяного отопления! Правда, роль котельной при этом играла наша же кухонная печь, в которую и был вмонтированнебольшой котел. И температура в доме зависела от нас самих – как протопишь печь, так и погреешься. Но у нас уже всегда был уголь, и трех-четырех ведер его хватало на целые зимние сутки. Летом печь, понятное дело, не топили, потому как готовили все на газовой плите.

 

***

 

Этот дом был самым уютным из всех, в которых нам пришлось жить в Пятерыжске. Вообще, я хочу заметить, что жизнь в деревне по всей стране, в том числе и в Казахстане, только-только наладилась в 70-80-х годах. Люди стали неплохо зарабатывать, появился достаток, телевизоры, холодильники, стиральные машины считались уже не роскошью, а вполне заурядными приметами обихода. Парни и девчата одевались не хуже городской молодежи. Пацаны вечерами носились наперегонки по сельским улицам на мотоциклах, во дворах у сельчан появились «москвичи» и «жигули». Их было бы больше, но на такую серьезную и дорогую технику надо было выстоять многомесячную очередь.

Людям на селе было чем заняться, и рабочих рук даже не хватало. В нашем четвертом отделении совхоза «Железинский» на тысячегектарных полях выращивались пшеница и ячмень, многолетние травы, подсолнечник, кукуруза. В дойных гуртах насчитывались сотни коров и телят, животноводы производили и сдавали государству молоко и мясо. Жизнь в селе кипела: постоянно рокотала техника, уезжающая для работы в полях или на лугах, где заготавливались корма, с раннего утра зудели доильные аппараты и задорно переругивались доярки и скотники, гудел сепаратор, перегоняющий молоко в сливки, за которыми приезжал молоковоз из райцентра.

Конечно, молодежь и тогда старалась уехать в город.

Но ведь немало было и таких, что оставались после школы или, помыкавшись в городе, возвращались домой и им обязательно находилось дело. Теперь все это, увы, в прошлом. На мою родную деревню без слез смотреть невозможно. Здесь полностью свернуто все сельскохозяйственное производство – оно всегда ведь было убыточным из-за высокой себестоимости мясомолочной продукции и низкой урожайности как зерновых, так и кормовых культур (зона рискованного земледелия).

Это советское государство, как мы его, неблагодарные, не ругали, могло позволить себе покрывать убыточность сельскохозяйственного производства, так как оно думало не только о выгоде, но и о людях. А так как мы сейчас идем по пути капиталистического развития, то от всего, что нам невыгодно, отказываемся. Все совхозы накрылись, что называется, медным тазом. На селе у нас не стало работы, и народ начал разъезжаться.

Сейчас от былого Пятерыжска не осталось, пожалуй, и половины. Село стоит в руинах от заброшенных домов, тех самых – саманных, камышитовых, щитосборных… И наша половина дома тоже стала нежилой – ее используют теперь то ли как сарай, то ли как гараж, вот съезжу нынче туда, посмотрю, уроню скупую мужскую слезу. А может, и поплачу от души на развалинах родного гнезда, вкоторым наша семья (всего один год всяцеликом, а потом все уменьшаясь и уменьшаясь, пока дома не осталась одна мама) прожила целых четырнадцать лет. Как нигде долго.

 

***

 

Я уехал в райцентр осенью 1972 года, поскольку был приглашен на работу в редакцию районной газеты «Ленинское знамя». Конечно, вопрос: как это получилось? Начал пописывать, мне показалось, что получается. Послал рассказ в газету, а они взяли и напечатали. Написал и послал второй – опять публикация. Потом меня попросили написать кое-что уже по редакционному заданию – справился. Ну а журналистов в районке не хватало всегда, вот меня и пригласили.

В райцентре я никого не знал, жить мне было негде. На первое время меня приютила мама моего приятеля Гриши Витковского (увы, его уже нет в живых). Он у нас работал заведующим клубом, районное управление культуры послало, а мама осталась в райцентре. Вот к ней меня Гриша и опередил: «И ей не так страшно и скучно будет, и тебе на работу недалеко ходить». Кстати, домишко, в котором жила Гришина мама, тоже был саманным, и всего на две комнаты, одна из которых была в то же время и кухней.

Вот напротив печки я и поставил свою панцирную кровать. За жилье платил символическую цену – трешку в месяц, да и ту добрая старушка не хотела брать. Продукты я привозил из деревни – мясо, картошку, что-то там еще. До работы мне действительно было пройти всего метров сто. Удобно конечно, но делить как-то с бабкой тесное жилище, в котором у меня не было даже своего стола, слушать ее рассказы, что болит то там, то здесь, было, что называется, «некомильфо».

Но вскоре моя жилищная проблема была решена кардинальным образом. Заместитель редактора Калиновский получил назначение на должность редактора новой Экибастузской объединенной (одновременно городской и районной) газеты «Вперед». Там ему уже выделили благоустроенное жилье, и в один из ноябрьских дней он съехал со своей двухкомнатной квартиры в двухэтажном каменном доме (из силикатного кирпича) по улице Ленина.

Эта квартира была закреплена за редакцией, и шеф сказал мне:

-Завтра утром помоги Калиновскому погрузить его вещи в машину. Он тебе потом отдаст ключи, тут же занимай квартиру. Пропиской, ордером займемся позже.

И на следующий день ранним ноябрьским утром, под обильным снегопадом, в желтом тусклом свете редких уличных фонарей я топал с позванивающей панцирной кроватной сеткой на спине и связанной в узел постелью к своему будущему постоянному жилью.

У подъезда Калиновского уже стоял грузовик с откинутым бортом кузова, куда сноровисто грузили замредакторские вещи сам Владимир Мартынович, ответсекретарь Леонид Павлович Кишкунов, тоже живущий в этом доме, корреспондент Гена Державцев, он же сын редактора, и толстенький и жизнерадостный, с исходящей паром на легком морозце открытой волосатой грудью редакционный шофер Толя Загородный.

– Заноси свое барахло в дом и присоединяйся к нам, – приказал Калиновский. Я затащил в открытую настежь квартиру на втором этаже свою постель и успел отнести к машине то ли табуретку, то ли тазик – не помню, и погрузочные работы закончились. Мы еще покурили все вместе в пустой затоптанной квартире с повсюду рассыпанными газетами и журналами, и Калиновский отдал мне ключи:

– Ну, живи! – просто сказал он. И уехал в Экибастуз. Больше я его не видел.

 

***

 

Квартира была двухкомнатная, с полезной площадью в тридцать два квадратных метра, благоустроенная и даже с балконом. Правда, из всех удобств исправным было только центральное отопление, водопровод и канализация почему-то не работали. По нужде жильцы дома ходили в общий сортир на несколько кабинок в конце двора, а воду брали из колодца, спрятанного в надстроенной над ним дощатой будке. Вода, надо признать, была замечательно холодная, от нее даже ломило зубы.

Бесполезную ванну я использовал для хранения пустых бутылок – был же холостым, и ко мне постоянно наведывались коллеги из редакции, приезжающие из деревни по каким-либо делам односельчане. А у нас же не принято ходить в гости с пустыми руками.

Но жениться мне все же пришлось, причем в срочном порядке. Редактор припугнул, сказав, что в райисполкоме прознали, что я один шикую в двухкомнатной квартире, а это непозволительная роскошь при всеобщей остро стоящей жилищной проблеме. Кстати, в деревне у меня кое-кто просто на уши встал, узнав, что я, не успев уехать в райцентр, стал владельцем благоустроенной квартиры – как, за какие такие заслуги? Да, блин, вам-то какое дело?

Но если своим я еще мог так ответить, то в райисполкоме такой довод не мог быть принят. Там захотели кого-то ко мне подселить. Шеф вызвал меня к себе и прямо сказал: женись, хотя бы формально. Иначе квартира, всегда негласно державшаяся за редакцией, уплывет, если раньше меня женится еще неизвестный мне кандидат на подселение. Тогда меня просто переселят в какую-нибудь общагу, чтобы я не мешал счастливой жизни вновь образованной семейной ячейке.

 

***

 

А у меня, признаться, и кандидатуры-то подходящей на примете не было. Я всего одиннадцать месяцев прожил дома после армии. Успел, правда, погулять сначала с агрономшей приезжей, потом с учительницей, тоже не местной (свои девчонки-ровесницы или учились в это время в городе, или уже повыскакивали замуж), что-то у меня ни с одной не склеилось, и на них потом женились мои приятели.

Тем не менее, невеста для меня отыскалась – была на примете девчонка, не местная, жила на той стороне Иртыша. Родители наши дружили и наезжали иногда друг к другу в гости. Вот ее-то я и привез в свою бывшую холостяцкую двухкомнатную берлогу. Сыграли свадьбу и зажили чин по чину.

Бутылки все сдал, ванна опять освободилась, но водопровод до сих пор не был налажен. Тогда мы в ванне стали хранить картошку, а в самом помещении я стал складировать… кости мамонтов. Я их находил на берегу Старицы, древнего русла Иртыша, куда ходил ловить ельцов и подъязков, и как давний любитель старины (еще с детства мечтал стать археологом), не мог пройти мимо таких артефактов, а тащил их домой. Вскоре в ванной комнате скопилось центнера два древних костей: огромная голень мамонта (как я только допер ее!), пара обломанных бивней, несколько зубов, ребра, еще чего-то.

Они скоро стали пересыхать и осыпаться, а что с ними делать, я не знал. Областной музей, куда я позвонил и великодушно согласился передать им свою бесценную коллекцию, причем даже бесплатно, выступил с обратным предложением, суть которого заключалась в том, что я сам должен привезти им эти кости. То есть найти машину, погрузить это мамонтово кладбище и отвезти в Павлодар, до которого около 200 километров.

Когда жена, в очередной раз напугавшись вида этих костей, чуть преждевременно не родила, я погрузил их на санки и отвез по первому снегу в школьный краеведческий музей, чему там тоже не очень-то обрадовались – у них своих костей некуда было девать. Тем не менее, приняли и спрятали до поры до времени в запасник. И ванная комната снова приобрела свой первозданный вид. А вскоре в доме отремонтировали водопровод, и у нас появилась вода. Правда, только холодная. И поэтому мыться мы предпочитали ходить в общественную баню, а не греть дома воду в ведрах, чтобы наполнять ею ванну.

 

***

 

В этой квартире мы прожили семь с половиной лет. 1980-й стал переломным в моей жизни. Я решил бросить газету – платили в ней мало, хоть запишись, вместе с гонорарами получал максимум 160 рублей (начинал вообще со 115). Ну и жена на своей швейной фабрике зарабатывала около сотни, изредка чуть больше. А ведь надо было одеваться, приобретать обстановку, содержать растущую дочь. Не мог я себе отказать и в поддержании затратных вредных привычек.

Так что хоть я и любил свою работу, но постоянная нехватка денег, когда приходится то и дело занимать «до получки», мне надоела. И я уволился из газеты и уехал сам в Экибастуз, где разворачивалась грандиозная Всесоюзная стройка, на которой, говорили, даже обычные землекопы запросто получают по три сотни. А я, если вы помните, был сварщиком четвертого разряда, так что на работу должен был устроиться сходу. Ну, а со временем решил бы и жилищный вопрос и перевез семью.

На первое время меня приютила моя двоюродная тетка, тетя Галя. Она с мужем и четырьмя детьми жила в четырехкомнатной квартире. Давно, еще в начале 60-х, когда она, неожиданно овдовев (муж разбился на мотоцикле), списалась с моим отцом, ее двоюродным братом, и в поисках лучшей доли уехала из Волгограда к нам. Тетя Галя (вообще-то правильно Гульшат-апа), сама еще молодая синеглазая красавица, привезла с собой и кукольной красоты четырехлетнюю дочкуГульсину (на русский манер ее тоже почему-то называли Галя, хотя явно просилось имя Гуля) которая, завидев у нас во дворе петуха, подбежавшего к ней знакомиться, испуганно закричала мне:

– Убей его! Убей!

«Ишь ты, горожанка еще мне! – фыркнул я тогда про себя. – Петуха никогда не видала, а туда же: «Убей!».

Тетю в том же году высватал и увез к себе в Иртышск отцов земляк Шамиль, работавший электриком в пожарном депо. Мужик он был ничего, даже симпатичный, но очень уж смуглый, просто цыган какой-то. Но тетку он, похоже, устраивал, и вскоре обе Гали перебрались с Шамилем на пароме на ту сторону Иртыша. А в 70-х, когда их всех стало уже шестеро, переехали в Экибастуз, где Шамиль как ценный работник (хотя, что ценного было в его профессии электрика?) и многодетный глава семьи быстро получил сначала трехкомнатную квартиру, а затем и четырехкомнатную.

Не скажу, чтобы мне сильно обрадовались (кроме Шамиля, которому мое появление дало легальный повод для выпивки, чем он немедленно и воспользовался) когда я объявился на пороге той самой четырехкомнатной квартиры. Но долг, как говорится, платежом красен, да и родственные узы обязывали. В общем, вопрос был решенным: мне выделили комнату отсутствующей по причине обучения в мединституте старшей дочери тети Гали – Гульсум. Конкретных сроков , сколько я здесь могу жить, никто не называл, но и так понятно было, что чем быстрее я решу вопрос с трудоустройством и получением жилья, тем будет лучше для всех.

 

***

 

И вот после того, как встретился с работающим в Экибастузе своим земляком (адресом я запасся заранее и нашел Серегу вечером в семейной общаге неподалеку от приютивших меня родственников, и он рассказал, как ему работается в домостроительной бригаде, сколько им платят, и что им очень нужны сварные), я прогуливался апрельским теплым деньком в приподнятом настроении по улице Строительной. Мимо, разбрызгивая лужи, часто проезжалилегковые машины и автобусы. И вдруг услышал, как кто-то зовет меня по имени.

В недоумении завертел головой: кто бы это мог быть? Я ведь никого практически никого не знал в Экибастузе. И тут вижу: впереди меня метрах в двадцати притуляется потрепанная «Нива», а из кабинки высунулся и машет мне рукой ни кто иной, как наш бывший ответственный секретарь Кишкунов!

Он получил назначение редактором в ту же газету, что и Калиновский до него, после объявления последнего пропавшим без вести. У Владимира Мартыновича судьба сложилась трагически: он психически заболел, долго лечился, потом его забрал к себе родной брат, живший в одном из совхозов Иртышского района. А там Калиновский однажды вышел из дома, и никто его больше не видел, ни живым, ни мертвым. Вот Кишкунов и занял его место.

«Если будет звать в газету, ни за что не пойду! – поклялся я себе, с улыбкой направляясь к машине. Поздоровались, похлопали друг дура по спине. Кишкунов, оказывается, ехал к себе на обед. Пригласил меня отобедать у него. Мне все равно пока делать нечего было, и я поехал. А дома, под пельмени и водочку с груздочками Леонид Павлович и сосватал меня, клятвоотступника, к себе в газету «Вперед». На должность завсельхозотделом.

– Квартиру я тебе сделаю через райком, как нечего делать, – уговаривал меня Кишкунов, подкладывая мне пельменей и подливая водки. – На стройке еще неизвестно, когда ты ее получишь. Знаешь, сколько народа здесь мается по общагам да времянкам? Годами ждут! А я тебе гарантирую – через пару месяцев хата у тебя будет! С зарплатой все нормально будет – в облполиграфиздате мне сказали, что ждут повышения со дня на день, гонорарами тебя обижать не буду. Идет?

И я сломался и пожал протянутую мне будущим редактором руку. И уже через день катил в редакционном уазике в какой-то совхоз – кажется, «Саргамысский», – за материалами для газеты.

 

***

 

Квартиру мне Кишкунов пробил только через полгода, двухкомнатную, на втором этаже обычной панельной пятиэтажки в 19-м микрорайоне.

Здесь я прожил до 1989 года. Также работал в газете «Вперед», поступил на заочный факультет журналистики Казахского госуниверситета, раз в год стал ездить на сорокадневные экзаменационные сессии в Алма-Ату, опять порядком устал от районной газеты с ее бесконечными командировками в совхозы и засобирался в многотиражку «Угольный Экибастуз», куда меня звал редактор Василий Матвеюк.

– Триста рэ будешь получать как «с куста, – сулил он мне. – И не надо мотаться по аулам. Ну, съездишь пару раз в месяц на угольный разрез на электричке, а так весь материал можно брать в шахтоуправлении...

Я уже собрался туда, да как-то обмолвился в телефонном разговоре с редактором областной газеты «Звезды Прииртышья» Юрием Поминовым (тоже, кстати, железинский кадр, начинал еще до меня в «Ленинском знамени») о том, что ухожу из районки в многотиражку.

– Ну, раз ты все равно уходишь от Кишкунова, то я с чистой совестью приглашаю тебя на работу к нам, – сказал мне Юра. Я давно печатался в областной газете, кроме того, мою подпись можно было встретить в республиканских газетах и журналах, проскакивали публикации и в столичной прессе, и сейчас, с поступлением в университет, я становился, надо понимать, перспективным журналистом.

 Я был еще достаточно молод – всего тридцать пять лет, еще не поздно было что-то менять в своей жизни и карьере. И я принял приглашение Поминова и, как меня ни уговаривал остаться редактор моей районки Кишкунов, а также к явному разочарованию редактора «Угольного Экибастуза», уехал в Павлодар.

 

***

 

Полтора или два месяца я жил в общежитии железнодорожников, куда меня пристроил Поминов, деля комнату с машинистом тепловоза, который, впрочем, очень редко здесь ночевал, так как постоянно бывал в рейсах.

Я работал корреспондентом в отделе сельского хозяйства, и так же, как и раньше, мотался по командировкам, только теперь уже по всей области, и так же писал о проблемах и заботах аграриев, на выходные уезжал в Экибастуз. И со временем что-то начал сомневаться в том, что скоро получу квартиру в областном центре и переведу сюда семью.

Но тут в Экибастузе освободилось место собственного корреспондента по ЭТЭК (Экибастузскому топливно-энергетическому комплексу). Бывший собкор Виктор Горбенко закрутил роман с симпатичной сотрудницей городской газеты «Заветы Ильича» Наташей Узуновой, она ушла от мужа, и они вместе уехали на Ставрополье.

Собкоровский пост областной газеты в очень важном для области, да что там – республики, всей страны промышленном узле оказался вакантным. И проблема эта был решена моментально – меня просто вернули домой, в Экибастуз, но в новом качестве. Так я стал освещать в «Звезде Прииртышья» ход развития ЭТЭК.

Ездил по стройкам, электростанциям, угольным разрезам, а писал дома на кухне ночами или днем, когда жена уходила на работу, а дочери одна в школу, вторая в детский сад. Оперативные материалы диктовал в редакцию по телефону (во, забыл сказать – мне же, как собкору, подвели телефон, а так невозможно было дождаться своей очереди!), а прочие статьи, корреспонденции, очерки и заметки раз в неделю отвозил пакетом на автовокзал, договаривался с шофером рейсового автобуса, чтобы он оставил пакет в кабинете диспетчера на Павлодарском автовокзале, а там его забирал представитель редакции – эта схема была отработана еще до меня и редко когда давала сбои.

В обязанности собкора также входит организация авторского актива, членам которого можно было бы заказать материал для газеты на ту или иную тему. Вскоре в поле моего зрения попала прехорошенькая корреспондентка газеты энергостроителей Светлана, да так в нем и осталась. Более того, она вскоре овладела всеми моими мыслями, а затем и сердцем, причем не безответно.

Завязался «служебный» роман, потому что поначалу мы встречались исключительно в редакции многотиражки, где работала Светлана – я приходил и забирал подготовленные ею для областной газеты материалы, договаривался о новых. Потом наши отношения перешли в стадию, где свидетели совершенно не нужны, и мы стали искать уединения и находили его.

Экибастуз – город небольшой, и наши отношения очень быстро потеряли покров секретности. Нас пытались вернуть обратно в семьи, но все было напрасно – мы уже не могли быть друг без друга, да и не хотели. И все завершилось (или началось?) тем, что мы со Светланой оставили Экибастуз и уехали далеко-далеко, на Крайний Север, чтобы нас оставили в покое и не мешали любить друг друга.

 

***

 

Крайний Север – он хоть и необъятный, а для нас сфокусировался на маленькой точке на карте, именуемой поселок городского типа Тура. Это был административный центр Эвенкийского автономного округа. Был – потому что сегодня это уже районный центр. А тогда Тура на полном серьезе именовалась даже столицей Эвенкии!

На самом деле в этом крохотном поселке у слияния рек Нижняя Тунгуска и ее притока Кочеум тогда проживало в пределах шести с небольшим тысяч человек. А всего на огромной территории Эвенкийского округа площадью в 767,6 тыс. кв. м. в 27 селах (городов здесь не было и нет) обитало немногим более двадцати тысяч человек. На долю коренного населения – эвенков, кутов, кетов, из них приходилось менее четверти.

Как мы сюда попали? Еще в Экибастузе я разослал письма в кучу северных газет с просьбой приютить парочку журналистов. Через пару-тройку недель стали приходить ответы, но в большинстве из них содержалось приглашение только для одного из нас. А вот редактор газеты «Эвенкийская жизнь» Эдуард Иванов звал нас обоих, обещая не только интересную работу, но и быстрое решение квартирного вопроса. Он также расписал прелести эвенкийской природы, местной охоты и рыбалки. А я был заядлым рыбаком, и все эти плюсы сыграли в пользу нашего переезда в Эвенкию.

Прилетели в Туру в конце июня холодным дождливым днем втроем. Никто в порту нас не встретил, и мы пешком пошли по мокрому, грязному поселку, застроенному обшарпанными деревянными двух– и одноэтажными домами, с проложенными вдоль улиц деревянными же тротуарами и коробами теплотрасс. Расспросы редких прохожих привели нас к продолговатому и, как вы догадались, деревянному одноэтажному зданию под жестяной крышей, с решетками на окнах. Это и была редакция (с типографией под одной крышей). Все очень удивились нашему появлению, включая редактора.

 

***

 

На первое время Иванов пригласил нас жить к себе – жена его с дочерью уехали в длительный северный отпуск, и редактор холостяковал. Жил он метрах в ста от редакции, в трехкомнатной квартире на втором этаже деревянного дома, обшитого крашеной вагонкой. Поскольку, как я понял, нам вскоре тоже предстоит занять примерно такое же жилье (типовое для Туры), я стал внимательно рассматривать дом Иванова и расспрашивать о его особенностях.

Оказалось, что все дома в Туре строят из лиственничного бруса, материала прочного и теплого. Дома стоят на сваях из-за вечной мерзлоты, и по низу их обшивают той же вагонкой по всему периметру, чтобы тепло не так быстро уходило через пол. Двухэтажные многоквартирные дома подсоединены к центральному отоплению, трубы которого проложены поверху и спрятаны в коробы с утеплителем – опилками, стекловатой. В то же время все квартиры для страховки снабжены кирпичными печками. В дальнейшем нашем бытие в Туре я понял, насколько это важно на Севере при центральном отоплении иметь еще и печь.

На этом все удобства кончались. Туалет – общий, на несколько «очков», на задворках. Рядом же большие деревянные ящики для складирования сухого мусора, жидкие отходы предполагалось сливать в вырытые в вечной мерзлоте ямы-септики. Но содержимое ям замерзало с первыми же крепкими морозами (а они в Эвенкии начинаются в октябре и отступают лишь в апреле), и народ все валил в ящики, и все это смерзалось колом.

Пытались здесь наладить более-менее цивилизованный подход к утилизации продуктов жизнедеятельности человека. Для чего на всю Туру в разных местах построили около десятка или чуть болеетого септиков: такие деревянные комплексы типа амбаров, на втором этаже которых устанавливалисьбункеры для накапливания мусора (чтобы вывалить туда ведро, надо было подняться по крутой обледенелой лестнице наверх). По мере накопления бункер освобождал свое содержимое в кузов заезжающего в септик через специальные ворота самосвала.

К септику же был пристроен общий многоместный туалет – с отоплением! Но так как септики вовремя не обслуживались, вездесущие вандалы разбивали стекла и двери в сортирах, отопление в них перемерзало и все эти грандиозные и весьма недешевые сооружения очень скоро одно за другим повыходили из строя. И народ снова стал вываливать и выливать мусор на задах дворов и «ходить» в холодные сортиры, а в морозные дни использовать для этого обычное эмалированное ведро.

К счастью, в 90-х в продаже появились компактные биотуалеты голландского производства (как поговаривали, наше изобретение для космонавтов, но выпуск этого чуда сантехники для простого народа наладили, как водится, за бугром, и нам же стали продавать). Они стоили довольно дорого, недешевыми были и полагающиеся к ним химикаты; но кто их приобретал, затем об этом не жалел. Мы тоже обзавелись таким пластиковым «горшком» с двухведерным объемом вместимости, но все это будет позже.

Водопровода в поселке тоже, понятно, не было. Нет, его хотели построить еще в советские времена, даже поставили насосную станцию на крутом берегу Нижней Тунгуски и смонтировали сколько-то десятков метров трубопровода за сумасшедшие деньги, но потом эта работа была заброшена. И вода к домам туринцев и по сей день подвозится водовозками и сливается в стоящие во дворах бочки. Зимой ее надо срочно перетаскать в дом, иначе замерзнет. Прозеваешь – и выколачивай потом из бочки двухсоткилограммовую глыбу льда. И это опять же на морозе, которые в Эвенкии за – 40-50, а порой и под -60 стоят по нескольку месяцев.

 

***

 

У Иванова мы прожили несколько дней. А потом он нас устроил в местную коммунальную гостиницу рядом с аэропортом, с точно такими же удобствами, описанными выше. Сказал – не переживайте это временно. Но как было не переживать? Мы со Светланой практически с первого дня нашего приезда сюда были приняты в штат окружной газеты, на второй день пошли в туринские организации за материалом для газеты, на третий уже подготовили свои публикации и сдали их в секретариат. И с той поры стали «гнать» полноценную строку для «Советской Эвенкии».

А что такое появление сразу двух продуктивных и мобильных журналистов в штате небольшой газеты понимающим людям объяснять не надо. То есть свою часть заключенного с нами договора мы выполняли. А вот обеспечение нас жильем затягивалось. И я уже порой начинал жалеть, что зря мы не поехали, например, в поселок Дальнегорский Приморского края, или в Маму Иркутской области. Там, правда, работу в газете предлагали только одному из нас, но зато жилье обещали предоставить сразу. А с другой стороны, Иванов ведь тоже писал, что у него все «схвачено», и квартира нам обязательно будет предоставлена. Но пока у него что-то там, в тех инстанциях, куда он ходил хлопотать за нас, не срасталось. Ни в поссовете, ни в райисполкоме, ни в окружкоме партии.

Наконец, в конце июля, редактор пришел на работу радостный и сказал, что жилье на зиму у нас будет! Правда, пока арендованное. Какая-то семья уезжала на неопределенное время жить и работать в Ванавару (один из трех райцентров округа), вот Иванов и договорился, что мы временно займем их «полуторку».

Квартира располагалась в длинном деревянном двухэтажном доме (его еще называли то лежачим небоскребом, то китайской стеной) уступами сползающем от поселкового кладбища вдоль улицы имени Увачана. Из стен этого дома, как и во многих других, в некоторых местах свисали длинные резиновые шланги, назначение которых мы поняли не сразу. Оказалось, что это так называемые несанкционированные сливы.

Канализации в Туре ведь практически не было, за исключением единственного двухэтажного кирпичного окружкомовского дома, да ряда хоть и деревянных, но благоустроенных домов, выстроенных для своих работников богатой экспедицией «Шпат». Вот, чтобы не ходить в морозы на улицу с использованной, допустим, для стирки водой или после умывания или мытья посуды, в стенах других неблагоустроенных домов, коих в Туре было большинство, пробивались дыры, в которые и пропускали эти шланги.

В квартирах они крепились к раковинам, в которые и сливались помои. А те по шлангу вытекали наружу, или во двор, или на проезжую часть улицы. И сколько «радости» бывало в зимние дни водителям машин или пешеходам, преодолевающим эти наледи. По весне же все это добро таяло и по руслам ручьев стекало или в Нижнюю Тунгуску, или в Кочечум.

Власти старались бороться с этой антисанитарией, пугали владельцев незаконных сливов штрафами, а кого-то и штрафовали, но все бесполезно – такие сливы в Туре есть и сегодня. По большому счету, власти окружного (а с 2006 года, после возвращения Эвенкии в лоно Красноярского края – районного) центра не то, чтобы устали бороться с данным явлением, а смотрят на него сквозь пальцы.

Они прекрасно понимают, что жители не из вредности и не от хорошей жизни идут на сооружение этих сливов, а пытаются хоть чуть-чуть сделать свою жизнь в условиях Крайнего Севера комфортнее. По-первости, я сам пытался через газету бороться с этим вопиющим проявлением грубейшего нарушения всех санитарных правил и норм, ну и эстетики (дома с торчащими из их стен шлангами выглядят, по крайней мере, нелепо). Но когда сам попал в сложную жизненную ситуацию и был лишен возможности вытаскивать на улицу эти бесчисленные ведра с помоями, и это за меня должна была делать моя маленькая хрупкая жена, то плюнул на все эти приведенные выше условности, пробил дыру в стене и подвесил снаружи сливной шланг…

 

***

 

Однако я забежал вперед. Итак, мы получили квартиру. Наш подъезд располагался где-то в середине длиннющего двухэтажного деревянного дома, отделанного снаружи гладкими шиферными листами. Когда дом только сдавался, он, по-видимому, из-за этой самой отделки выглядел вполне прилично. Но со временем какие-то листы потрескались и местами осыпались, какие-то вообще выпали, и потому дом вызывал определенное сочувствие.

И все равно он смотрелся неплохо, по сравнению со многими другими туринскими домами, вообще не отделанными, с почерневшими от времени стенами из ничем не защищенного бруса, или отделанными листами выкрашенного толя, во многих местах прорвавшегося и свисающего со стен безобразными лохмотьями.

Наша квартира была на втором этаже, куда надо было подниматься по деревянной, выкрашенной коричневой краской лестнице со скрипучими ступенями. За дверью, для утепления обитой одеялом, располагались крохотная прихожая, из которой одна дверь вела на кухню, вторая в собственно саму жилую комнату.

В комнатестояла печка, дымоход которой обогревал кухонную стену. Печка занимала приличную площадь, и мы при проведении косметического ремонта перед заселением попросили строителей разломать ее и выкинуть (готовить мы приучились на электрической плитке, а отопление в доме было центральным). Так комната стала на пару квадратов побольше.

Из кухни мы сделали дополнительную комнату для девятилетнего сына Светланы Владика (забыл сказать – она забрала его из Экибастуза с собой). А кухню оборудовали в закутке гостиной, образованном перегородкойиз сухой штукатурки. Там стояли небольшой холодильник, стол и три табуретки, плитка.

Еще нашу сугубо спартанскую обстановку дополняли наш со Светланой диван в комнате, небольшой шкаф и черно-белый телевизор, в комнате Владика узенькая кроватка и стол для приготовления уроков. Все. Мы уехали в эту тмутаракань с двумя чемоданами, правда, кроме этого Светлана все же прихватила из своей квартиры, которую она оставила мужу (как и я свою бывшей жене), пару ковров, книги и стиральную машину, зимнюю одежду; все это еще плутало где-то по железной дороге в контейнере.

 

***

 

Что поразило в нашем новом жилище – полное отсутствие какой-либо звукоизоляции. Мы слышали, как скрипят половицы под шагами соседей снизу и сразу за стенкой, и по диагонали от нас: как и о чем они разговаривают, ссорятся, занимаются любовью. Если вам что-то нужно было от соседей, об этом запросто можно было спросить их, не заходя к ним, правда, чуть повысив при этом голос. Эффект был такой, как будто мы живем в гитарной коробке!

И если с рядовым звукоиспусканием еще можно было смириться, то настоящим кошмаром были вечеринки. Мы себя чувствовали их полноправными участниками, вот разве только не выпивали и не закусывали вместе с теми, кто гулеванил за стенкой или снизу.

Сначала пытались урезонивать соседей, а потом махнули рукой – только нервы себе расстроишь, да отношения испортишь с неплохими, в общем-то, людьми, просто любящими иногда повеселиться, иногда до утра. К счастью, уже через полгода мы получили постоянное жилье, с ордером на него!

 

***

 

Это была однокомнатная квартирка в старом двухподъездном деревянном доме по улице Школьной. Все то же, как и в предыдущем жилье: из благ цивилизации только центральное отопление. Вода привозная, общий туалет на улице, встроенный в здание уже упомянутого септика. Первоначально он был с отоплением, но батареи (вернее, регистрыиз труб) быстро переморозились, и теперь температура в отхожем месте была такая же, как и на улице.

А с наступлением настоящих эвенкийских холодов (– 40-50 градусов, а нередко и под 60) и дома у нас стало ненамного теплее.

Квартира была на первом этаже, а для Туры это нет ничего хуже. Тех, кто жил над нами, подогревало, какое-никакое, тепло нашей квартиры (мы сами топили печку, которую мне хватило ума не разобрать и выкинуть, как в предыдущей квартире). А нам в пол дышала вечная мерзлота, хотя дом и стоял на сваях. Если в метре и выше от пола в квартире, благодаря совместным усилиям батарей отопления и печке с раскаленной малиновой плитой, было почти жарко, то пол продолжал оставаться холодным, так что на ногах у нас всегда были теплые носки, которые мы не снимали и на ночь.

Спать обычно укладывались в теплой квартире (перед этим я сжигал в прожорливой печке три-четыре ведра угля, который таскал от ближайшей котельной), но к утру квартира выстывала. Причем настолько, что в прихожейв оцинкованном баке с питьевой водой намерзала корочка льда, замерзала она и в подвесном умывальнике.

Мерзли не только мы, мерзла практически вся Тура. Теплосети, как их не ремонтировали все лето, один черт оставались худыми, батареи из-за плохой воды забивались осадками, привозной уголь был очень плохой, с высокой зольностью, и потому температурные режимы никогда не выдерживались.

А если еще добавить, что кочегары частенько пьянствовали на своих рабочих местах (в Туре не было единой ТЭЦ, а работали десятки мелких котельных, одно время их было за полсотню), и засыпали на своих рабочих местах, со всеми вытекающими из этого последствиями, то нетрудно представить, как несладко приходилось туринцам в особо холодные зимние месяцы.

Народ обогревался в своих промерзающих квартирах как мог, кому не хватало тепла печей, и тем более – у кого их не было, покупали или сами мастерили всевозможные обогреватели. Это приводило к тому, что в Туре периодически вспыхивали пожары. За нашу двадцатидвухлетнюю жизнь в Эвенкии мы стали свидетелями десятков таких ЧП, когда полностью или частично выгорали многоквартирные жилые дома, и люди посреди лютой зимы оказывались на улице без крыши над головой, часто лишь в том, в чем успели выскочить – дома, сложенные из лиственничного бруса, вспыхивали как спички. И прибывшим на место пожарным нередко оставалось лишь заливать пожарище, чтобы оно не перекинулось на соседние здания.

Немало народа погибло в огне таких пожаров. Так что больше всего в Туре мы боялись именно этой беды, которая может нагрянуть, как и полагается, совершенно неожиданно – из твоей ли печки выкатится уголек на пол, пьяный ли сосед заснет с непотушенной сигаретой, случится ли короткое замыкание в самодельном обогревательном «козле» в соседнем подъезде – пиши пропало.

 

***

 

Нас такое жилье никак не устраивало. И даже не из-за того, что квартира была такой холодной (мы потом промыли забитые батареи, утеплились, и жить стало можно). А потому, что площадь ее была очень маленькой. Сыну негде было заниматься, нам – работать на дому. Мы со Светланой нередко писали дома, и в советские времена за членами творческих сообществ – а мы оба состояли в Союзе журналистов, – законодательно было закреплено право на дополнительную площадь, другое дело, что право это надо было выбивать.

Но нас услышали (не без прямой поддержки редактора), и в начале лета выделили двухкомнатную квартиру – в этом же доме, в соседнем подъезде. Увы, новое наше жилье также располагалось на первом этаже, буквально через стенку, и мы, наученные горьким опытом минувшей зимы, сразу же принялись старательно ее утеплять: промыли батареи, что гарантировало нам несколько дополнительных градусов тепла, поменяли треснувшие стекла, купили на пол толстые ковровые дорожки.

Самое удивительное – выдав ордер на новое жилье, поссовет оставил нам и прежнюю однокомнатную квартиру (надо понимать, как дополнительную жилую площадь для творческой семьи), и я уже подумывал, как ей распорядиться. На ум ничего другого, кроме как выпилить в стене дверной проем, ведущий в соседнюю квартиру, не приходило. И тогда мы получили бы, в итоге четырехкомнатную квартиру (из двух кухонь одну можно было бы переоборудовать в дополнительную комнату), но длинную, как трамвай!

Но мэрия поселка (бывший поссовет, а по новой моде администрацию, уже стали называть именно так) предложила нам в обмен на две эти квартиры одну трехкомнатную.

Она была раза в четыре дальше от нашего места работы (то есть, надо было пройти метров четыреста), но зато у нее было много других плюсов. Дом был относительно новый, выстроен меньше десяти лет назад, а тем, в которых мы жили, было уже по три с лишним десятка лет – очень много для брусовых многоквартирных домов, со временем деформирующихся. Народу в нем проживало немного – всего восемь квартир. И наша располагалась на втором этаже, более теплом по причинам, которые я уже приводил выше.

Квартира показалась нам огромной – да и то дело, свыше семидесяти квадратов! Проходных комнат практически не было – из просторной прохожей двери вели на кухню, в гостиную и спальню. Еще в одну спальню можно было попасть из гостиной. На кухне имелась печка, и трогать я ее, естественно, не стал, так как проникся уважением к этому автономному источнику тепла, несмотря на центральное отопление.

Ну а все остальное было как у всех: бочки для воды на улице, там же, только с другой стороны дома, и туалет – на две персоны.А еще нам полагался дощатый сарай (впрочем, уже третий за время проживания в Туре). В сараях обычно лежит всякий ненужный хлам. Но чаще всего там хранятся дрова, ближе к весне там складируется питьевой лед.

Лед – это особая история. В толще вечной мерзлоты под днищем рек Кочечум и Нижняя Тунгуска покоятся моря разливанные так называемых кембрийских рассолов и солей тяжелых металлов меди и цинка, магния. Ближе к весне они почему-то просачиваются в воду, и она становится не просто солоноватой, а и очень вредной для организма.

Вот чтобы хоть на какое-то время обеспечить себя относительно безвредной пресной водой, туринцы покупают лед у специально заготавливающих его людей, и употребляют в пищу только полученную из него воду.

 

***

 

К сожалению, и ряд наших сараев (восемь штук, по числу квартир), и стоящая с ним рядом будочка на два одновременных посещения простояли совсем недолго.

Дом наш располагался в низине, практически в русле ручья, стекающего с ближайшей крупной сопки – Солдатской горки (там размещалась небольшая, в середине 90-х расформированная воинская радиолокационная часть. Да так спешно, что пацаны там находили потом сотни невыстрелянных патронов к ручному пулемету).

Этот ручей тихо и почти незаметно журчал весь год, утекая вдоль наших хозяйственных построек в Кочечум. А по весне превращался в рычащий бурный поток, упорно подмывающий насыпь, на которой стояли сараи. И в один прекрасный день сначала завалились они, а затем сполз в лощину ручья и наш сортир.

В сарае у нас хранилось где-то с полмашины дров (первые несколько лет в квартире, несмотря на то, что она была на втором этаже, в сильные морозы было довольно прохладно – достаточно сказать, что при температуре -30 и ниже на кухне, на стене у окна, почему-то упорно образовывался снежный нарост, размером со сковороду, то есть стена промерзала, поэтому приходилось печку протапливать), пришлось их перетащить под стену дома, где они и дожидались своей участи до зимы. И они более-менее благополучно для нас сменяли друг друга. В настоящий кошмар для туринцев превратилась зима 1999-2000 годов.

 

***

 

Тут надо сделать небольшое отступление от основной темы к специфической. А именно к системе тепло-энергообеспечения окружного центра. Котельные в Туре (а их число в разные годы доходило до полусотни и более) отапливались преимущественно углем и лишь небольшое количество совсем крохотных (типа нашей, редакционной), дровами. Дизельные электростанции, естественно, работали на соляре.

Все это измерялось десятками тысяч тонн и завозилось с материка водным путем, по Енисею. Навигация на Енисее длится все лето, а вот его приток Нижняя Тунгуска судоходен в летнее время месяц с небольшим, затем вода падает, и река со многими порогами становится непроходимой. Следующий скачок уровня воды дают осенние дожди, и судам нужно успеть обернуться за две-три недели, потому что к октябрю своенравная река снова неприлично мелеет.

Осенняя краткосрочная навигация обычно используется для доставки низкосидящим флотом – катерами с прицепными баржами, небольшими самоходными баржами в Туру овощной продукции, продовольствия, строительных и прочих материалов.

А основные грузы, обеспечивающие жилищно-коммунальные, транспортные и энергетические предприятия топливом и горюче-смазочными материалами, завозятся преимущественно в период основной, весенне-летней навигации теплоходами-танкерами и сухогрузными судами.

Когда вовремя и в полном объеме проплачены услуги поставщиков и речников, проблем обычно не случается (за исключением форс-мажора – уровень воды мал), и Тура уходит в зиму с необходимым запасом углеводородов, то есть народ будет с теплом и светом.

Если же до весны завезенного запаса, случается, может не хватить, то с января начинают действовать зимники, по которым недостающее достается автотранспортом. А что-то можно подвезти и авиацией.

Эта схема отработана за десятилетия и работает практически безукоризненно. Правда, сжирает она сотни миллионов бюджетных рублей, но тут уж ничего не попишешь, так вот неудобно расположена Эвенкия (хотя и в Центре России, между прочим), и транспортные издержки здесь одни из самых высоких в стране. Все потому, что автомобильных дорог с твердым покрытием здесь, а тем более железнодорожного сообщения с материком, и в помине нет. И не скоро предвидится.

 

***

 

В весенне-летнюю навигацию 1999 года эта схема дала сбой. У администрации не было денег на решение взятых на себя обязательств. Собственных доходов – кот наплакал, меньше десяти процентов, все остальное – дотации, но тогда Москва сама бедствовала, соответственно, и давала трансферты дотационным территориям «по бедности». Эвенкии на полноценную жизнь в год надо было в пределах 2,5 миллиарда рублей, получали же что-то в пределах миллиарда. Но и эти деньги давали обычно с большим опозданием, и их ни на что не хватало.

 Как утверждало тогдашнее руководство Эвенкийского автономного округа, федеральный центр не выделил вовремя необходимых денег для обеспечения завоза топлива и ГСМ на предстоящую зиму. Из-за чего и грузы были закуплены в неполном объеме, и речники не получили окончательного расчета еще за прошлый завоз, а надо было в пожарном порядке завозить уголь, соляру, бензин, авиационное топливо, масла уже под эту зиму.

Завоз в конечном итоге был сорван. И в ночь с 31 декабря 1999 года на 1 января 2000 года в домах большинства туринцев свет погас, в домах стало прохладнее. В силу вступил режим жесткой экономии, потому что горючего катастрофически не хватало.

 

***

 

Решено было до начала весенне-летней навигации прекратить подачу света в жилые массивы столицы Эвенкии, резко ограничить – для учреждений и организаций. В том числе и для администрации округа. Я, к тому времени ставший редактором окружной газеты, брал интервью у губернатора самостоятельного субъекта Российской Федерации, члена Совета Федерации Александра Боковикова в его кабинете при свете… керосиновой лампы, при зыбком свете этой же коптилки по сумрачным утрам у него проводились и планерки.

Котельные также работали в режиме экономии, из-за чего температура в коммуникациях была ниже требуемой, и в ту зиму в Туре были разморожены несколько зданий, в том числе и жилье. Некоторые туринцы перешли жить в собственные бани, в свои рабочие кабинеты, в котельные.

У нас в редакции поселилась семья бывшего директора типографии Феликса Буйновского (их двухэтажный многоквартирный дом сгорел – пожары в ту зиму были частыми из-за неосторожного обращения людей с огнем), они же были и сторожами редакции.

Обедали мы на работе – супы забирали с собой утром из дома, разогревали в кабинете на плитке. Как никогда поднялся спрос на дрова, цена на них тут же резко подскочила, но, несмотря на это, кучи дров выросли во всех дворах. Их разворовывали все, кому не лень.

Купили полмашины дров и мы со Светкой. Я их колол, жена носила в дом и складывала в поленницу… в прихожей (благо, она у нас огромная). Пример подала соседка, Анна Семеновна Саливончик. Ей надоело наблюдать, как ее поленница на улице день ото дня день все «худеет», и она перенесла все поленья до одного в дом.

Руководство округа судорожно металось в поисках выхода из этой чудовищной ситуации. Подвозимых по зимнику в автоцистернах дизельного топлива с материка и сырой нефти с эвенкийского Юрубчено-Тохомского месторождения не хватало – их сжигали буквально с колес. Здорово помогли якуты – наш губернатор договорился с Вячеславом Штыровым, хозяином всесильной алмазной компании «Алроса», на товарный кредит, и солярку в Туру стали возить из Мирного даже авиацией.

 

***

 

Муки наши закончились с приходом к власти в округе губернатора Бориса Золотарева, ставленника и бывшего топ-менеджера ЮКОСа. У Михаила Ходорковского были большие планы на Эвенкию, и он не жалел денег, когда продвигал сюда своего человека. Бывший руководитель округа Александр Боковиков, растерявший все свои рейтинги за две прошедшие провальные для него и кошмарные для туринцев зимы, не стал выдвигать свою кандидатуру на следующих выборах, а благоразумно уступил Золотареву.

Агитировать за него приезжал сам Ходорковский, он в красках и с ошеломляющими цифрами в руках расписывал, что ждет Эвенкию в ближайшие несколько лет… Все перспективы связывались с нефтью – ее запасы в Эвенкии ни уступают западносибирским месторождениям, и никто не брался за них пока всерьез потому, что они трудноизвлекаемы, требуют особого подхода, и еще нет здесь никакой соответствующей инфраструктуры.

Ходороковский заверял, что Эвенкию ждут миллиардные инвестиции, и после строительства нефтепровода эвенкийская нефть буквально хлынет на внутренний и внешний рынки, и бюджет округа, естественно, перестанет зависеть от унизительных дотаций, а эвенкийцы заживут, наконец, на широкую ногу. Да мы бы за черта с рогами проголосовали, только бы, наконец, кто-то всерьез взялся за эвенкийскую нефть. Так в округе утвердился губернатор Борис Николаевич Золотарев.

И свершилось долгожданное чудо: впервые за последние годы в полном объеме были закуплены и завезены все объемы энергоносителей, и зима 2001-2002 годов прошла без отключений света. Дальше в Туре была построена центральная котельная с теплообменной системой, к которой были подключены и некоторые другие котельные поменьше, и проблемы с теплом в большинстве домов туринцев тоже ушли в прошлое.

Мы это почувствовали по своей квартире – я уже мог ходить по квартире зимой в майке, хотя одна стена на кухне у окна в особо студеные дни промерзала насквозь. Оказалось потом, что это просто воробьи повыщипывали кое-где между брусьев уплотняющую паклю себе на строительство гнезд – дом наш не был покрыт снаружи ни сухой штукатуркой, ни вагонкой.

 

***

 

На материк мы со Светланой и с нашим котом Тёмой смогли выехать лишь спустя шесть лет, уже не один год будучи северными пенсионерами. Замены нам не было, и мы все эти годы вместе со своими коллегами продолжали готовить выпуски уже не окружной, но районной газеты «Эвенкийская жизнь», рассказывающей обо всех происходящих в регионе преобразованиях и событиях.

Сейчас же я стал настоящим, неработающим пенсионером, и у меня появилось время, чтобы рассказатьо том, что же происходиловсе эти годы под крышей моего дома – вернее, под крышами, поскольку иху меня случилось много, – и что это были за дома. Что я и сделал с большим удовольствием. Надеюсь, что похожее чувство испытал и ты, мой дорогой читатель, знакомясь с этими записками.

© Vinchi Group - создание сайтов 1998-2024
Илья - оформление и программирование