От добра не ищут добра / Архив номеров / ВЕЛИКОРОССЪ

«От плода уст своих человек насыщается добром, и воздаяние человеку – по делам его»

Книга притчей Соломона

И всякий руководитель, будь то директор школы, магазина, ресторана, заведующая детским садом, аптекой, управляющий торговым центром или другой хозяйственник, скажут в один голос: «Большая это удача иметь добросовестного, трудолюбивого дворника, не употребляющего спиртное!»

Именно таким убеждённым трезвенником, не курящим, законопослушным гражданином, праведным православным христианином был Силантий Силантьевич Лукин, сторож-дворник детского сада «Теремок», более известный среди воспитателей и родителей как Сил Силыч. Вся территория дошкольного образовательного учреждения у него летом была тщательно прибрана, а зимой очищена от снега. Всё-то он чистил, подметал, скоблил, и придирчивый глаз завхоза не мог найти даже малой мусоринки в большом дворе «Теремка».

От немногословного Сил Силыча никто не слышал бранных слов и пространных рассказов о его семидесятилетней жизни и уж тем более занимательных историй. Однако мир тесен, и нашлись люди, воевавшие с ним бок о бок в Афганистане и признавшие в бородатом и хромом стороже-дворнике отважного, бесстрашного минёра-подрывника гвардии капитана Лукина, бывшего командира роты сапёров. После осколочного ранения его комиссовали из армии, и в трудные годы горбачёвско-ельцинской разрухи стал боевой офицер сторожем-дворником. Чтобы не умереть с голоду на мизерной пенсии. Пока воин-интернационалист бился с душманами, жена Оксана из комнатушки в малосемейном общежитии, которую занимала семья офицера-афганца, ушла в полногабаритную квартиру другого мужа, успешного регионального менеджера из компании «Юнилевер». Оксана забрала с собой детей: семилетнюю Наташу и трёхлетнего Юру.

Вернулся инвалид в пустую комнату, подобрал на улице щенка-бультерьера, стал жить с собакой. Дети отвыкли от него, отказывались признавать отца – страшного, хромого дядьку с обезображенным осколком лицом. Тогда и отпустил Лукин бороду, чтобы не пугать детей багровым шрамом, но обросший, белый как лунь, поседевший в тридцать лет мужчина в камуфляжной куртке с орденом Красной Звезды на груди, показался им ещё более страшным. И понял отставной капитан, что никому не нужен.

С того дня, как вернулся Лукин в тихий провинциальный сибирский городок на берегу рукотворного моря, прошло более тридцати лет. И дочь, и сын стали взрослыми, закончили высшие учебные заведения. Наталья преподаёт математику в колледже. Юрий работает инженером газопровода на Ямале. Наталья замужем за прокурором. Юрий женат на дочери главного врача горбольницы. У них уже свои дети, внуки Лукина, которых он видел лишь издали.

Наталья однажды сказала ему:

– Не травмируй малышей непотребным видом!

Юрий выразился более конкретно:

– Ты нам не отец, а они тебе не внуки!

Лукин, привыкший хладнокровно и медленно выкручивать из мины взрыватель, подавляя в себе страх, отчего спина покрывалась липким потом, огромным усилием воли подавил слёзы, готовые хлынуть из глаз. Он придавил рукой грудь. Ему казалось, что сыну слышно, как громко бьётся его сердце.

– П-почему, сынок? – с трудом справляясь со спазмами, перехватившими горло, спросил Лукин.

– Ты не растил нас… Мы не помним тебя… Ты не нужен нам…

– Так ведь вы сами не хотели видеть меня…

– А… – отмахнулся Юрий… – Чего теперь говорить о пустом? Ваш поезд, Силантий Силантьевич… Так, кажется, вас зовут? Ваш поезд давно ушёл!

Есть люди, которые выплёскивают эмоции наружу с криком и руганью, даже с рукоприкладством. Такие несдержанные индивидуумы редко страдают сердечными заболеваниями. Другие же, напротив, подавляют в себе гнев, отчаяние; известие о несчастье и стрессовые ситуации приводят их в кардиологию, на больничную койку, а то и вовсе сразу на мраморную скамью морга.

Лукин как бывший минёр, самолично обезвредивший сотни сложных взрывных устройств, спасший многие жизни, естественно, относился ко второй категории, к инфарктникам. После всего нескольких жестоких слов сына его привезли в реанимацию клинической больницы. И когда врачи в буквальном смысле вытащили пожилого пациента с того света, вырвали из цепких когтей смерти, старый и тоже убелённый сединой кардиолог спросил:

– Что так расстроило вас, батенька? Вам нельзя волноваться. Вы, батенька, чуть было не сыграли в ящик. Лежите, лежите… До поры, до времени, батенька, вам противопоказано вставать.

И Лукин, опять же, сдержанно рассказал о встрече с сыном, о тех обидных словах, из-за которых лишился чувств у калитки детского сада «Теремок», куда Юрий водил сынишку Павлика, внука Лукина.

– М-да-да…– покачал головой врач. – Дал бы ему по морде и не лежал бы сейчас на больничной койке… Сердцу разрядка нужна, чтобы не поднималось артериальное давление.

– Как можно, доктор? Ведь сын… Кровинка родная…

– Если хотите жить – плюньте на эти слова и разотрите.

– Вы спасли меня, а зачем? Я не хочу жить… Какой смысл? Была возможность легко уйти в небытие… Эх, доктор… Я не знаю, зачем живу…

– Жить, батенька, надо, даже если не знаешь, что ответить на вопрос: «Зачем?» Жизнь Богом дана человеку, и если ты всё ещё жив, значит, так угодно Ему. Нужен ты на земле для доброго дела…

– Вы говорите как священник…

– Все мы рано или поздно приходим к Нему… Тот же, кто от чистого сердца и всей душой не только сам возлюбил Бога и проникся верой в Него, но и привёл к Господу заблудшего человека, потерянного в мирской суете бытия, не зря прожил на этом свете. В этом и есть смысл нашего временного пребывания на земле.

Одному Богу ведомо, почему участник войны в Афганистане стал истинным верующим в Господа, в Христа-Спасителя, в Пресвятую Богородицу, постоянным прихожанином в храм Преображения Господня, где с молитвою на устах зажигал восковые свечи, осеняя себя крестным знамением. Праведник Лукин свято соблюдал пост и заповеди Христовы, находил успокоение в чтении Библии. Благообразного старца охотно приняли на работу сторожем-дворником в детский сад «Теремок», где Лукин имел надежду каждый день видеть внука Павлика. Но сын вскоре забрал ребёнка и перевёл малыша в другой детсад.

Вечерами, закончив уборку, прислонив метлу к забору, бывший минёр отдыхал на детской площадке, любуясь чужими детьми, ожидающими родителей. «Кем-то они вырастут, – думал Сил Силыч, – а главное, какими… У всех людей разные судьбы… И всем с рождения предопределены Господом праведные пути… Но не все следуют по ним… Сворачивают на нечестивые дороги, приближающиеся, как им кажется, к богатству, к власти и славе… Наивные глупцы…»

О Лукине можно долго вести неторопливую и задушевную беседу, но читатель, возможно, с огорчением воспримет уведомление, что речь в рассказе совсем не о Сил Силыче, а совершенно о другом человеке, прежде «заблудшем и потерянном в мирской суете бытия».

Звали его Колобродин. Когда, кто и почему так прозвал неопрятного мужчину, небритого, с растрёпанными волосами, в рваной одежде, в дырявых резиновых сапогах, не скажет никто. Не знал этого и сам носитель не то прозвища, не то фамилии. Да и зачем человеку без определённых занятий, без определённого места жительства, бомжу, то есть, имя, отчество и фамилия. Чёрт лысый, козёл безрогий, горшок печной или Колобродин – какая разница?! Колобродин так Колобродин…

Летом бродяга ночевал на лавках в городском парке, подложив под голову подобранную на мусорной свалке коробку, протоптанный валенок, мешок, набитый тряпьём. Зимой околачивался в тёплых подъездах старых домов, из-за бедности жильцов не оборудованных дверями с домофонами и кодовыми замками... На городской свалке полно сносной одежды и обуви, выброшенной её бывшими хозяевами из-за ненадобности. Колобродин мог бы подобрать себе приличные брюки, рубашку, пиджак, ботинки, но тогда, не признавая в нём бомжа, люди приставали бы с расспросами: почему, отчего, да как? Не просто было бы лежать на скамейке в парке, на лавке в электричке, где попросили бы встать, а полицейские потребовали бы предъявить документы, стали бы интересоваться, кто такой, откуда, сочли бы за пьяницу, увезли бы в медвытрезвитель. А так бомж он и есть бомж. Всяк кинет на него беглый взгляд, поморщится, зажав нос, и обойдёт стороной. Питался Колобродин тоже с помойки. Доедал огрызки хлеба, допивал остатки молока, кефира, сметаны в «тетрапаках». Иногда, после праздников или чьих-то торжеств, в отбросах попадались недоеденные торты, салаты в коробках, даже фрукты. Ещё и на водку каждый день добывал деньги. Вечерами, побродив по мусорным бакам, набирал мешок бутылок, мыл в речке, потом относил в пункт приёма стеклопосуды. Сдавал, брал деньги и спешил в магазин. Покупал бутылку самой дешёвой водки с бульканьем выпивал из горла и заваливался спать на траву или на скамью возле подъезда какого-нибудь дома. Рано утром дворничиха, огрев метлой, сгоняла со скамьи и, подкрепившись объедками из мусорного контейнера, Колобродин, заслышав призывной колокольный звон, брёл к храму Преображения Господня, усаживался возле ворот с шапкой, неустанно крестясь и бормоча: «Подайте, Христа ради, на пропитание».

Крестился не потому, что верил в Бога, а потому, что так делают все попрошайки, а сердобольные прихожане дают милостыню, ибо сказано в Книге притчей Соломоновых, в главе двадцать восьмой, стих двадцать семь: «Дающий нищему не обеднеет, а кто закрывает глаза свои от него, на том много проклятий»

Мы не знаем, кем был Колобродин до того, как стал бомжем. Некоторые люди говорили, что якобы жил он в большой трёхкомнатной квартире сталинской постройки, полногабаритной, с высокими потолками, с просторной прихожей, но чёрные риэлторы вычислили одинокого мужчину, имеющего пристрастие к выпивке, напоили каким-то зельем. Ничего не соображая, тот поставил подписи в справках на продажу своей квартиры, очнулся на пустыре, на окраине незнакомого городка. Так ли всё было, не смеем утверждать, но достоверно другое: чудесное преображение падшего человека в храме Преображения Господня. Здесь и начинается поучительная история о Колобродине, о человеке, милостью Божией начавшем делать добро людям без корыстных побуждений к тому.

В солнечное апрельское утро Пасхи, под радостно-переливчатый звон церковных колоколов прихватил Колобродин подмышку найденный на свалке костыль и бегом припустился к храму, торопясь занять место у ворот. Не доходя до собора, заковылял, опираясь на костыль. После небольшой потасовки с оборванцами и перебранки со старухами-пройдохами, уселся на проталину, бросил на землю драную шапку с медяками, выставил напоказ босые, обмотанные грязными тряпками ноги, должные вызвать жалость у мирян.

К собственным копейкам в шапке ещё не прибавилось ни одной монетки, когда к Колобродину, прихрамывая, подошёл пожилой человек с орденом Красной Звезды на камуфляжной куртке, с бультерьером в наморднике и на коротком поводке. Сквозь седую бороду на щеке незнакомца багровел глубокий рваный шрам, прищуренные глаза его выражали сострадание и сочувствие к низко опустившемуся человеку с костылём.

– Подайте, Христа ради, на лечение и пропитание, – пропитым, сиплым голосом затянул своё привычное Колобродин.

Видя, что пришелец не намерен одарить ни крашеным яйцом, ни рублём, грубо потребовал:

– Слышь, старик… Валил бы ты отсюда подобру-поздорову вместе со своей злющей животиной. Всю клиентуру своими безобразными рылами распугаете.

Человек со шрамом, несмотря на недоброжелательный тон «божьего человека», продолжал стоять, пристально глядя на Колобродина. Тот нетерпеливо заелозил по грязной земле, смутившись, боязливо подобрал под себя ноги, громко заканючил:

– Люди-и добрыя-а!.. Помогитя-я! Спаситя-я! Сожрёт меня страшная собачина-людоед! Я больной, инвалид…

Сидящие рядом бомжи-попрошайки, видевшие в Колобродине конкурента в подаяниях, рассмеялись. Они были бы рады избавиться от наглеца, занявшего доходное место у самых ворот.

– Тебя, больного, оглоблей не перешибить… Инвалид! За водкой впереди всех без костыля бежишь! – хохотали они.

– Ой, собака-людоед! Ой, спаситя-я! – продолжал выть Колобродин, стараясь обратить на себя внимание прихожан, спешащих на молитву в храм.

– Не кричи… Эта собака добрее мухи, которая кусается, а этот пёс совсем безобидный, – сказал человек в камуфляжной куртке и с орденом.

– Морда у него страшенная… Того и гляди порвёт…

– Моя не лучше… Так, что, я тоже порвать могу? И на себя глядеть ты давно отвык… А надо бы… Может, тебя надо бояться… А собака эта добрее доброго…

– Ну, да… Добрее… Чего же тогда в наморднике и на поводке водишь? – недоверчиво косясь на бультерьера, спросил Колобродин.

– Так положено… Чтобы люди его не покусали… Вот он ничего дурного тебе не сделал, а ты уже покусал его и меня дурными словами… Несчастное, ласковое животное, доверчивое к людям, за свой свирепый вид должно испытывать к себе ничем не оправданную неприязнь.

– Ну, да… Ласковое животное… Таскаешь его за собой для охраны… С таким охранником никто не тронет.

– Не таскаю, а веду на прогулку… Я всю ночь на молебне был в храме, собака истерпелась… Не он меня охраняет, а я его… От злых и боязливых людей. А кто ждёт зла от других, тот и сам готов причинить зло. На поводке вожу, чтобы не убежал. Пропадёт сразу. Беззащитный он. Забьют его несведущие люди.

– Добрый, говоришь? Ну, это как воспитаешь…

– Нет… Бультерьеры от природы такие безобидные… Очень добры к людям… Кошки, крысы, кролики, куры, этих правда, шерстит азартно… Любит подраться с крупной собакой, но и то, если она первой выражает агрессию.

– Зачем он тебе, если от него никакой пользы?

– Он очень забавный. Может вытащить плавающее бревно из воды. Висит колбасой, уцепившись за верёвку зубами. Челюсти у него мощные. Зимой приятно ставить на него ноги, сидя в кресле у телевизора. Любит играть с детьми, отбирает у них мячи. Ему нравится, когда они катаются на нём. А какая от тебя польза? Один лишь вред. Грязь вокруг тебя, вонь, смрад… Ты абсолютное ничтожество. Даже земляной червь рыхлит землю. Насекомыми питаются птицы. А ты? С кем или, правильнее сказать, с чем сравнить тебя? С навозом? Нет! Он удобряет почву. Никчёмный ты паразит. Вошь и больше ничего! Коптишь белый свет. Иди работай! Цветы на газонах сажай, улицу мети! Здоровый бык! Инвалидом прикидываешься, срамотник!

Колобродина избегали все, боясь испачкаться. Может, впервые в жизни услышал он правду о себе. Часто, сидя у церковной ограды, наслышался библейских фраз и парировал словами:

– Всяк имеет право жить. Так Богу угодно.

– Но всяк не должен жить нечестиво и без веры в Него, что есть мерзость и неугодно Ему. Крестясь от имени Бога одной рукой, другой лживо обираешь мирян. И крестишься не из веры, а из корысти. Не быть тебе в Раю.

– Рассказывай сказки. Бог есть? Ты видел его?

– Он в каждом из нас. Ты видел радиоволну? А она здесь. Миллионы голосов в эфире по сотовым телефонам звучат. Ты слышишь их? Вот так в каждом человеке Святой Дух Его. Всё знает, что в душе твоей. Праведно и чисто или нечестиво и грязно. И все самые сокровенные мысли человека известны Богу.

– Что же мне теперь делать, папаша? Ты с орденом. Пенсию хорошую огребаешь, а я копейки на хлеб клянчу.

– Не ври! Не на хлеб клянчишь, а на водку. В сынки мне не набивайся. И пенсия моя грошовая. Да только на паперти не сижу, инвалидностью не спекулирую. Было мне сегодня в страстную ночь повеление Господне. Смотри мне в глаза, тунеядец! Отныне и до последних дней своих твори добро людям. Без корысти. Не жди за то ни вознаграждения, ни благодарности, ибо, сделав добро, не ищут добра за сделанное. И проникнись верой в Бога Всемогущего. Обретёшь любовь у Него и у всех живущих на земле. И как уйдёшь в мир иной, распахнутся пред тобой светлые врата лучезарного Рая и впустят облегчённую от грехов душу твою. Сказать тебе благие слова надоумил меня Господь. Да будет так.

– Кто ты? – тихо, робким голосом спросил Колобродин, незаметно для себя оглаживая бультерьера, с интересом обнюхивавшего человека с таким широким ассортиментом разных запахов.

– Сторож-дворник я в детском саду «Теремок». Сил Силычем зовут. Заходи, когда… Поговорим…

Хромой бородач увёл бультерьера, а Колобродину вдруг стало нестерпимо стыдно своей ложной хромоты. К немалому удивлению церковных попрошаек он переломил костыль через колено, отшвырнул обломки и высыпал из шапки монеты в жестянку беззубой старухи, вымогающей деньги у прохожих.

– Твори добро, тогда врата рая распахнутся и впустят облегчённую от грехов душу твою, – разматывая тряпки на здоровых ногах и обуваясь в дырявые сапоги, бормотал Колобродин. – Как знать, кому творить добро? Он с негодованием пнул шапку и поплёлся, сам не зная, куда, хотя Богу, живущему в каждом из нас, уже было известно о перерождении души заблудшего Колобродина, о его намерении сотворить добро, и Он привёл его на шумный пешеходный переход бойкой улицы. Народу и автомобилей в праздничный день Пасхи было полно, и многие горожане торопились за столы отведать освящённые в храме кагоры и куличи. Пешеходы спешили перебежать дорогу перед стоящими у красного светофора автомобилями, водители последних, лишь загорался зелёный сигнал, нетерпеливо рвали машины с места, и только одна согбенная бабуся с палочкой, в тёмных очках и с котомкой не решалась ступить на проезжую часть.

«Сотвори добро… Проведу старушку через дорогу… Просто так… Ничего мне от неё не надо… Плохо видит она…» – подумал Колобродин, чувствуя на сердце приятную теплоту. Почему вдруг решил оказать помощь бабушке перейти улицу? На этот вопрос, не задумываясь, ответит любой здравый и добрый человек, но Колобродин лишь пожал бы плечами недоумённо.

– Пойдёмте, бабуля… Не бойтесь… Вот так… Давайте вашу корзиночку, я понесу её. Не украду. Я никогда ни у кого ничего не крал, – бережно беря старушку под руку, приговаривал Колобродин.

– Нечего у меня красть… В корзинке кулич, бутылка кагора и десяток яиц… В храм ходила освятить, – мелко-мелко перебирая ногами, засеменила старушка.

– Вы где живёте? Давайте, провожу вас до дому… Мне всё равно делать нечего и некуда идти, – предложил Колобродин, ощущая в душе удовлетворение от оказанной помощи. «Твори добро… До последних дней своих… Твори добро», – билась в сознании мысль.

– И-и… милок… Не откажусь… По лестнице больно тяжко подниматься на пятый этаж… Лифт не работает у нас… Обещают починить… А Господь сподобил восемьдесят восемь лет жить. Пора на покой. Пойдём ко мне. Праздник, ведь, сегодня большой. Чаем с мёдом, с вареньем клубничным угощу. И водочки налью. Вижу, добрый ты человек.

– Нет, нет! Никакой водочки! – неожиданно для себя наотрез отказался Колобродин от выпивки.

Бабушка сняла солнцезащитные очки. К удивлению Колобродина, видела она хорошо. Внимательно посмотрела на своего провожатого, головой покачала.

– Много ты лиха хлебнул и бед натерпелся, милок. С виду грязный, а изнутри чистый. Но грязь легко смыть с тела горячей водой с мылом. Трудно душу очистить от скверны. Ступай, милок, в душ. Полотенце, мыло, шампунь найдёшь в ванной. Кисточка для бритья и станок для бритья с лезвиями под зеркалом. Сынок у меня был, Петенька. В Афганистане погиб. Давно это было. До армии не женился. Детей не оставил, а потому и внуков нет у меня. Все слезинки выплакала много лет назад. Муж запил с горя и умер. Одна живу. Никого нет у меня. Одежду Петеньки как память берегла. Сейчас принесу. Бельё, рубашку его, брюки, носки, туфли новые. Побреешься, помоешься и переоденься. Ты с ним, с Петенькой моим, одного роста. И годков нынче ему столько же, сколько тебе. Постричься надо. Завтра в парикмахерскую пойдёшь. Жить здесь будешь.

После душа чистый, побритый, причёсанный, переодетый в одежду Петеньки, пахнущий туалетной водой и кремом после бритья, Колобродин глянул на себя в зеркало и не узнал того бомжа, который час назад вошёл в ванную комнату. Приятной наружности мужчина с голубыми, ясными глазами, в белой, тщательно выглаженной сорочке предстал перед ним. Он не узнал себя. Это был не Колобродин. Это был совсем другой человек. Серьёзный, приличный на вид. – – Ну, вот… Сынка моего Петеньку напоминаешь. Садись за стол. Кулич будем кушать, яйца крашеные, вино пить, чай с мёдом душистым. Меня Авдотьей Павловной зовут. Как тебя звать, величать, милок?

– Колобродин, – привычно назвал он себя.

– Это фамилия… Ну, а по имени-то как, по батюшке?

– Кажись, в молодости Петром называли…

Старушка обрадовано руками всплеснула:

– Слава, Господи! Как Петеньку моего! Ах, ты, Боже мой! Вот радость мне на старости лет! Один мыкаешься? Ни кола, ни двора? Ни жены, ни детей? Печально… Живи у меня и будь за сына мне… А я всё думаю: на кого квартиру оставить? Кот Потапыч у меня… Жаль его. Помру, кто присмотрит за ним? Тебя мне сам Бог послал! Квартиру на тебя перепишу. И сбережения свои… Подкопила деньжат на похороны… Ты, Петенька, дай слово, что упокоишь меня рядом с сыночком любимым, с мужем дорогим… Съездим завтра на городское кладбище, я могилки их укажу.

– Даю слово, Авдотья Павловна, – растроганно, со слезами на глазах, пообещал Колобродин.

– Я теперь тебе не Авдотья Павловна, а маманя… А ты сынок мой Петенька… Договорились?

– Договорились… маманя…

– Вот и славно.

– Не получится квартиру на меня оформить…

– Это почему?

– У меня и документов нет… Без паспорта я… Всё проклятые риэлторы-мошенники уничтожили.

– У моего Петеньки боевые друзья остались. Воевали вместе. Двое из них полковниками стали, а один даже генерал. Чтут память сержанта Лебедева. Жизнью ему обязаны. Петенька прикрывал отход роты от наступавших душманов. Не забывают и мать его. На пенсии они, но помогут мне. Наведут нужные справки и риэтеров твоих возьмут под белы рученьки. Новый паспорт получишь, Петенька! А сейчас ступай, сыночек, в кроватку спать-почивать. Утром обо всём поговорим.

Авдотья Павловна скоро ушла в мир иной.

Колобродин, как и обещал, с отпеванием в церкви предал земле бренное тело Авдотьи Павловны рядом с могилами её сына и мужа, устроил помины, на которые собралось много людей, хорошо знавших покойную как доброжелательную, праведную женщину.

Колобродин, настоящая фамилия которого, как выяснилось, была Савельев, стал полноправным хозяином «трёшки» в кирпичной девятиэтажке. Генерал в отставке Смирнов, друг героически погибшего Петра Лебедева, добился возбуждения уголовного дела о мошенничестве «чёрных» риэлторов. Суд вернул Савельеву «сталинку», которую он продал, находясь в невменяемом состоянии. Вырученные деньги Савельев пожертвовал храму Преображения Господня. У ворот этого белокаменного собора свершилось чудодейственное преображение души горемычного бомжа-выпивохи и бездельника Колобродина в добропорядочного христианина Петра Ивановича Савельева, глубоко верующего прихожанина спасшего его храма. Вместе с паспортом ему восстановили утерянные водительские права. И теперь за рулём маршрутного такси можно встретить шофёра с ясными, честными глазами, с аккуратно подстриженной бородой, учтиво спрашивающего пассажиров об остановке. Маленькие иконы Христа-Спасителя, Божьей Матери, Николая Чудотворца всегда рядом с ним, на приборной панели «Газели».

«Ну, с Богом, поехали! – говорит он при отправлении в рейс, а по прибытии непременно скажет: – Ну, слава Богу, приехали!»

И, не стесняясь, перекрестится при этих словах.

Однажды, по прошествии трёх лет, с благодарностью вспомнив своего благодетеля, Пётр Савельев подъехал к детскому саду «Теремок» на своей личной «Ниве», осведомился:

– Работает у вас сторож-дворник Сил Силыч?

– Умер наш Сил Силыч прошлой весной. Царство ему Небесное! – ответила женщина завхоз и утёрла слезу. – Хороший был человек. Сделает, бывало, доброе дело, но не ждёт благодарности. «От добра не ищут добра», – говорил Сил Силыч.