Трус / Архив номеров / ВЕЛИКОРОССЪ

– Да ты закусывай, закусывай! Огурчики отменные, отвечаю…

Борис подвинул к Сергею тарелку с маленькими, пупырчатыми малосольными огурцами, дразняще пахнущими укропом и чесноком.

Сергей как будто не слышал своего приятеля и не видел его жеста. Он наколол на вилку кусок ветчины и стал вяло её пережевывать.

– Ну вот, – обиженно сказал Борис. – А я старался. У жены так не получаются, как у меня. Наверное, потому что я солю от души, потому как знаю, что нет лучше закуски к холодной водочке, чем хрустящий малосольный огурчик!

Борис жизнерадостно захохотал и потянулся к запотевшей бутылке «Диксона», опорожнённой пока что меньше чем на треть.

Жена Бориса Светлана, накрыв на стол и посидев с приятелями для приличия пяток минут, ушла в гостиную, к телевизору. Так что никто не мешал Борису и Сергею расслабиться и посидеть за дружеским разговорами.

Хоть они и были друзьями детства, но встречались редко, потому что судьба развела их из родной деревни по разным городам.

В этот раз Сергей приехал из своего Новосибирска в Красноярск в командировку. Остановился в гостинице, как ни уговаривал его Борис провести эту неделю у него дома. Но в гости зашёл, как и обещал.

Борис от выпитого слегка покраснел и был весел и оживлён. А Сергей, напротив, был бледен и почти угрюм. Это расстраивало Бориса: может, чем обидел приятеля?

Он так прямо об этом и спросил Сергея

– Да, ну что ты! – через силу улыбнулся Серёга. – Всё путем. И дом у тебя замечательный, и жена что надо, и поляну ты накрыл – будь здоров!

– Ну, тогда за отсутствующих здесь женщин! – оживился Борис, протягивая свою стопку навстречу Сергею.

– За них! – согласился Сергей.

Друзья выпили. Борис, ещё больше покрасневший, подхватил малосольный огурчик с тарелки прямо рукой, поощрительно кивнул и Сергею: «бери и ты!», и, откусив от огурчика сразу половину, аппетитно захрупал им.

Но Сергей не последовал его примеру, а взял вилкой с другой тарелки ломтик копчёного сала. Прожевав и проглотив его, он неожиданно сказал:

– Знаешь, почему я терпеть не могу малосольных огурцов?

– Терпеть не можешь малосольных огурцов? – с удивлением переспросил Борис. – Впервые такое слышу. Ну, расскажи, за что это ты их не любишь…

– Ты же хорошо помнишь моего отца? – помолчав с минуту, как бы решаясь и наконец решившись, спросил Сергей, закуривая.

– Дядю Витю? Чего же не помню. Нормальный был мужик. Тебя вон как правильно воспитал. Героем из Чечни вернулся!

Борис потянулся с места, распахнул настежь кухонное окно, выпуская табачный дым – сам он не курил, – и штору сквозняком сразу же вытянуло на улицу.

Про чеченский период Сергея Борис помнил всегда и даже немного завидовал – оттуда десантник Сергей Кананыхин вернулся с медалью «За отвагу», был ранен, а Бориса с его плоскостопием даже в стройбат не взяли.

– «Нормальный был мужик», – как эхо повторил Сергей. Потом тряхнул головой и жёстко выдал:

– Да зверь он был, мой папашка!

Борис молча и непонимающе смотрел на Сергея.

– Ну, чё ты уставился? – неприязненно спросил Сергей. – Да, зверюга, каких ещё поискать!

– Дядя Витя? Не может быть! – недоверчиво пробормотал Борис.

– А вот может, – немного успокаиваясь, заявил Сергей и сам потянулся за бутылкой, плеснул водки себе и Борису и выпил, не дожидаясь, пока приятель возьмёт стопку. Не закусывая, он прикурил погасшую сигарету.

– Спроси меня, почему я не могу смотреть на малосольные огурцы?

– Почему? – спросил Борис, выпив свою стопку и привычно захрустев огурцом.

– Он меня однажды чуть не убил из-за них…

– Да ну! – не поверил Борис, и даже перестал жевать. – Как, из-за чего?

И Сергей рассказал.

– Мне было лет семь, а Мишане, брательнику младшему – четыре, когда маму увезли на какую-то операцию в райцентр. И батя, пока мамка была в больнице, жестоко загулял…

Рассказывая, Сергей играл желваками, которые ходуном ходили на его бледном лице.

– Ты не волнуйся, – коснулся его плеча рукой Борис, понимая, что сейчас Сергей хочет поведать ему нечто такое, о чём молчал, может быть, годами, а сейчас вот его почему-то прорвало. – Давай-ка ещё по шестнадцать капель, а?

– Нет, ты слушай, а то передумаю, – накрыл свою стопку ладонью Сергей. – Ну, так вот, то, что мамка наготовила, мы слопали в два дня. А папка сам готовить был не мастак – так, яиц поджарить да картошки сварить. И вот на третий день папкиной гулянки мы с братаном сидим голодные, а батя всё квасит с соседскими мужиками.

Пили они сначала самогонку, потом на бражку перешли, закусывали как раз малосольными огурцами – мамка большую кастрюлю накануне засолила. Кастрюля эта в сенцах стояла, оттуда батя и таскал огурцы на стол. Ну вот, попили они, поорали, да разошлись. Батя пошёл их провожать. А нам-то с брательником жрать охота – хлеб, и тот алкаши у нас весь слопали. Ну, я взял тарелку и выловил оставшиеся огурцы, штук, помню, пяток их было. Разделил я их честно с братаном, по две с половиной штуки вышло, и схрупали мы те огурцы за милую душу. Мне показалось тогда, что ничего вкуснее я не едал. Мамка вот также сделала их, как ты – с укропчиком, чесноком, а ещё с листьями смородины и хрена. Дух от них шёл такой – слюнки начинали течь на подходе к кастрюле.

Ну вот, съели мы эти огурцы и, довольные, играем во дворе. И тут батя нарисовался. Пьянющий, и ещё с собой бидончик тащит – бражкой где-то разжился. Глаза белые, нас не видит. Скрылся в доме, что-то там возился, слышу, крышкой кастрюли гремит. Потом как заматерится. Вышел опять во двор. А мы нет, чтобы удрать, сидим на досках под забором, прислушиваемся.

– А ну идите сюда! – хрипло скомандовал он. Мы ослушаться не могли, пошли к нему на полусогнутых. Я уже знал, что когда отец начинает говорить таким сиплым голосом, ничего хорошего ждать от него не следует.

– Где огурцы? – спросил он, когда мы приблизились. По всему, хотел закусить свою вонючую бражку, сунулся в кастрюлю, а она оказалась пустой.

– Съели, – простодушно ответил я.

И тут началось. Батя с матюками заволок нас в дом. Младшего трогать не стал, так, подзатыльник небольшой отвесил, и всё. А мне для начала влепил такую затрещину, что я отлетел в глубину комнаты, в ухе у меня зазвенело так, будто я сидел внутри большого колокола.

Когда я встал и попытался убежать, меня догнала другая мощная затрещина, зазвенело уже в другом ухе, а из носа пошла кровь. Батя лупил меня, пацана, по-взрослому, молча, хрипя от ярости. И я летал от его ударов по нашей маленькой квартирке из угла в угол. В конце концов мне удалось заползти под кровать, и только тогда он оставил меня. И я вдруг обнаружил, что самым натуральным образом обмочился…

Потрясённый услышанным, Борис во все глаза смотрел на Сергея, не в силах что-либо сказать. Он, конечно, тоже, случалось, получал от отца в детстве. Но строго ремнём, и крайне редко, причём не очень больно – его пороли так, для проформы, чтобы не забывал, что проступки караются. А тут он такое услышал от своего друга детства, что ни в какие ворота…

– Ну, теперь можно и выпить, – криво усмехнулся Сергей, заметив реакцию Бориса на его рассказ. – Только малосольными твоими огурцами закусывать не буду, ты уж извини. Я на них вообще смотреть не могу с той поры.

Друзья выпили, молча закусили, каждый думая о своём. Потом Борис спросил:

– Слушай, а зачем ты это мне рассказал? И почему только сейчас?

Сергей, будто что-то вспомнив, привстал из-за стола, посмотрел через оконное стекло вниз, на улицу (Борис жил на втором этаже), уселся обратно.

– Я тут, внизу, недалеко от твоего подъезда мужика одного пьяного с час назад вырубил, – неожиданно сообщил он Борису, понизив голос.

– Как, когда? – поразился Борис. – И за что?

– А он пацана лупил, – сумрачно сказал Сергей. – Надо думать, сына своего. Причём, ты знаешь, как мужика! Как вот меня мой папашка в своё время. Ну, тут у меня всё внутри и всколыхнулось. Я его по-хорошему попросил оставить ребёнка в покое. А он на меня кинулся. Ну, я его и приложил. Он на задницу сел, а я дальше пошёл. По-моему, он видел, в какой подъезд я заходил, потому что орал мне в спину, что сейчас ментов вызовет.

– Не такой – лысоватый, с пузиком? – спросил Борис.

– Вроде бы… Да, пузатый и с плешью, – подтвердил Сергей.

– Это Вова, Бакланом у нас его кличут, – неприязненно сказал Борис. – Пару лет за мелкую кражу отсидел, когда молодым был, а всё продолжает корчить из себя крутого, говнюк! В соседнем подъезде живёт. Как нажрётся, так жену колотит, у нас через стенку даже слышно. И пацану его достается, он вечно зашуганный какой-то ходит. Так что правильно ты ему врезал…

– Вот и я мог быть таким зашуганным, – неожиданно сказал Сергей.

– Ты? – удивился Борис. – Да ты же в нашем классе был самый ершистый! У тебя же никто без сдачи не оставался,

– Так-то оно так, – вздохнул Сергей. – Да только это я с испугу такой бесстрашный был. Чтобы никто не мог догадаться, что на самом деле я… трус.

– Ты? Трус?! – поразился Борис. – Да что ты говоришь, Серый! Ты, герой чеченской, и трус? Да ты, парень, или перепил, или недопил! Скорее, второе. Давай-ка я ещё накачу, чтобы мозги у тебя на место встали!

Сердито пыхтя, Борис разлил водку. Они выпили, не чокаясь.

Борис заглянул в глаза приятелю, с сосредоточенным видом перекатывающего во рту маслину.

– Ага, вижу, вечер загадок и отгадок у нас продолжается! – констатировал он. – Ну, так поясни мне, пожалуйста, свое странное заявление. Трус он, как же! А кто только что отбуцкал Баклана? Если, конечно, не соврал…

– Я его отбуцкал, – неохотно подтвердил Сергей. – Но, поверишь ты мне или нет, все свои подвиги я совершал, перебарывая в себе трусость. Знаешь, как я боюсь побоев? До судорог почти! И всё благодаря моему незабвенному папашке. Он ведь колотил меня и после той истории с малосольными огурцами, вплоть до шестого класса. А после уже просто замахивался, но не трогал. Хотя мне и этого хватало, чтобы вспомнить, как я обмочился с его побоев под кроватью…

– Ты мне одного не пояснил: за что он тебя так невзлюбил? – осторожно спросил Борис, боясь ненароком обидеть Сергея (хотя кто его за язык-то тянул – сам ведь поднял эту щекотливую тему).

– А я его никогда об этом не спрашивал, – усмехнулся Сергей. – Трезвый-то он был нормальный, даже прижать к себе мог, в макушку поцеловать. Но как нажрётся –обязательно найдёт повод, чтобы заехать по уху или дать пенделя.

– А мать что, не заступалась?

– Да он же и её метелил, – признался Сергей. – Так что это я за неё заступался, как мог.

– Охренеть! – покрутил головой Борис. – У вас же семья считалась вроде нормальной.

– Так он это всё вытворял строго под крышей, – сделал ещё одно горькое признание Сергей. – Мама же никогда никому не жаловалась, а я уж тем более.

– Прямо сатрап какой-то, – пробормотал Борис. – Но за что, за что он так с вами?

– За что? – переспросил Сергей. – А я это потом понял, когда стал взрослей. Ты этого, конечно, помнить не можешь, но в Кузнецовке-то мой папаша впервые появился и остался здесь жить не с моей мамой, а совсем с другой женщиной.

– А, так он сначала был женат не на твоей матери! – догадался Борис.

– Да нет, на ней, – усмехнулся Сергей. – Вот только, когда уже состругал меня с братом, закрутил с другой бабой. Да настолько серьёзно, что бросил мамку и укатил со своей пассией в неизвестном направлении. Мамка с полгода мучилась одна с нами, исходила на нет – от ревности и несправедливости, – и в конце концов вызнала адрес, куда упрятались полюбовники – к вам, в Кузнецовку. Сгребла меня с братаном в охапку да и поехала сюда.

– Ни хрена себе! – покрутил головой Борис и, щёлкнув дверцей холодильника, достал новую запотевшую бутылку «Диксона», вопрошающе посмотрел на Сергея. Тот махнул рукой – давай. Борис открутил чёрную пробку, разлил водку.

На кухню заглянула Светлана, при виде второй бутылки деланно строго погрозила Борису пальчиком, но ничего не сказала и снова скрылась в глубине квартиры. По телевизору началась очередная серия турецкого «Великолепного века», и Светлана, как почти все женщины России в этот момент, прилипла к экрану, забыв обо всём на свете.

Друзья выпили, закусили. Борис, из солидарности к Сергею, к огурцам в этот раз не притронулся, а тоже потянулся к салу.

– Ну, а дальше что было?

– Да что? Мама так и заявилась с нами на квартиру, которую снимал папашка со своей новой бабой. Я, хоть мне и было всего четыре года тогда, помню, что сразу кинулся к нему, обнял его за ногу, лепетать начал: «Папка, папка!». Ты не думай, это не мамка меня подучила, это я сам, потому как правда отца очень любил… Представь картину маслом, да? Сидят отец с этой своей полюбовницей, мирно чаи распивают, а тут мы! Один сын за ногу отца теребит, другой на руках мамки благим матом орёт. И мамка сама вся – живой укор: «Как ты нас мог бросить, подлец этакий?». Какая тут, на хрен, любовь, какие «чуйства»! Короче, в отце проснулась совесть. И он оставил нас у себя, а ту бабу проводил на следующий же день…

– И зажили вы безмятежно и счастливо, – попытался подытожить рассказ приятеля Борис.

– Ага, – вдруг согласился Сергей, снова закуривая. – Так и было. Какое-то время. А потом началось… Я так думаю, что батяня мой разлюбил мать, причём давно. И скоро начал тосковать по той бабе – я даже имени её, кстати, не знаю, – которую мы выпроводили общими усилиями. Он срывал зло на матери, на мне, на младшем брательнике, когда тот немного подрос. Вот так я и стал бояться побоев, драк, всего, что связано с насилием. Но чем больше трусил, тем больше заставлял себя спрятать свой страх, пересилить его и, если надо, лезть на рожон. То есть храбрецом я стал вопреки трусости. И в Чечне в бой шёл, внутренне трясясь от страха. Но только внутренне! Внешне я никогда и никому не показывал, что чего-то или кого-то боюсь. И лишь одного человека я продолжал опасаться, даже, когда уже из армии пришёл…

– Отца? – догадался Борис.

– Его, – кивнул Сергей. – Уже как бы по инерции. И знаешь, зла на него при этом не держал. Любил я его, урода, даже такого. По сути, он ведь был несчастным человеком. И мне временами даже становилось его жалко. Ведь он продолжал жить с женщиной, которую не любил, по обязанности жил. И мать от этого несчастная была – она-то его, по-моему, продолжала любить. И когда батяня мой неожиданно дуба дал, – ему только полтинник был, – как помешанная ходила несколько дней. В общем, вот такая вот хрень на самом деле творилась в нашем внешне благополучном семействе. Ну, теперь ты, Боря, всё про меня знаешь. Извини, что нагрузил тебя, но что-то вот накатило так неожиданно, выговориться захотелось.

Борис с облегчением схватился за бутылку, торопливо заговорил:

– Ну и правильно сделал, что рассказал, Серёга! Я даже гордюсь… горжусь тем, что ты именно мне открылся. И теперь я тебя уважаю ещё больше. Для меня ты как был крутым перцем, таким и остался. Давай-ка мы с тобой выпьем за настоящих мужиков!

Только Борис успел наполнить стопки, как на кухне снова появилась Светлана. За её спиной слышалось тоскливое завывание зурны – «Великолепный век» всё никак не мог закончиться.

– Боря, там участковый наш пришёл, – испуганно прошипела она. – Тебя спрашивает.

– Так, ребята, спокойно, это по мою душу! – почти весело сказал Сергей и встал. – Вызвал всё же ментов этот ваш, как его… Баклан. Пойду я, выйду, вы же тут ни при чём.

– Сидеть! – негромко, но неожиданно жёстко скомандовал Борис. – Сидеть и молчать. А пойду я, и спроважу участкового. Никто же не видел, что ты зашёл именно ко мне. Не хватало ещё, чтобы мой друг из-за этого говнюка – извини, Светик! – имел неприятности с законом.

Он надавил на плечо Сергея, усаживая его на место, и жарко дыша водочно-малосольно-огурченым перегаром, шепотом сказал ему на ухо:

– Знаешь, а в такой вот ситуации и струсить не помешает. Ага?

И решительно, почти не шатаясь, вышел с кухни…

Художник: Эдвард Мунк