«На сердце кровью запеклись последние стихи поэта…» / Архив номеров / ВЕЛИКОРОССЪ

Земная горечь

Не узнать его в лихом рубаке

Со смертельным холодом в очах.

В красной канаусовой рубахе

И в косматой бурке на плечах.

А в хрящах заросшего ущелья

Клокотал реки гортанный крик.

В ярости кипя, на «голос мщенья»

По камням срывался Валерик!

Рукопашный в ледяной купели

Эхом отзывался по горам!

«Резались жестоко» и хрипели:

«Господи, спаси!» – «Аллах Акбар!»

Досыта свинца тогда хлебнули.

Но невидимым покровом крыл

От кинжала и чеченской пули

Охранил архангел Михаил.

Дождь хлестал, и выл протяжно ветер.

Пенилось кровавое вино.

Небо заглянуло в реку смерти –

В ужасе отпрянуло оно…

А полынь клонилась под копыта.

И касался конь её едва.

Все, что душу мучило – забыто.

Исцеляла горькая трава.

Слёзы на седых степных ресницах

Отразили сумрак грозовой.

Вновь навстречу буре всадник мчится,

Напоённый горечью земной!

Исход

И в небесах я вижу Бога.

М.Ю. Лермонтов

Огромной огненной купелью

Кипел полночный небосвод.

Поэт не спал перед дуэлью –

Предчувствовал её исход.

Свеча погасла на рассвете.

Растаял пепел без следа.

И что писал он перед смертью,

Мы не узнаем никогда.

Какие строки родились

Под чёрным дулом пистолета?

На сердце кровью запеклись

Последние стихи поэта…

Судьбе доверился он слепо.

И роковой замкнулся круг.

Упав на землю, обнял небо

Раскинутым изломом рук.

Открылась звёздная дорога

К вершине тверди голубой.

И в миг последний образ Бога

Поэт увидел над собой!

Степь

А моя мать – степь широкая.

М.Ю. Лермонтов

У татарника – медовый запах,

Но роднее горькая полынь.

Не перестаёт о сыне плакать

Зноем горя выжженная синь.

«Странная любовь» – любовь до боли.

И не всем её дано понять.

Только степь ему была, как мать.

И о ней он тосковал в неволе.

У горы Машук в чужом краю

Перед смертью родину он вспомнит.

И полынь седая тихо склонит

Над поэтом голову свою...

Такая русская судьба

Поэт по склону Машука

Взошёл на русскую Голгофу.

И хлынул ливень на века!

От грома Петербург оглохнул.

Казалось, молнией гроза

Его сразила, а не пуля…

«Собачья смерть» – так царь сказал –

Псарь руки потирал, ликуя.

Такая русская судьба.

«Чего везёте?» –

«Грибоеда»…

И вновь прокрустова арба

Лафетом стала для поэта.

Не поместилось тело в ней,

Забрызганное красной глиной,

К земле клонилось всё сильней

Кустом надломленной рябины.

Повержен демон – и уста

В усмешке горестной застыли…

Пророка, снятого с креста,

Без отпеванья схоронили.

Дождь в Тарханах

И снова дождь пошёл в Тарханах,

Окутав дымкой степь кругом.

Так плавно с колокольни храма

Волною наплывает звон.

Поэта в церкви отпевают.

Дрожат молитвенно уста.

И оживают, оживают

Глаза распятого Христа.

Он в светлой муке всепрощенья

С молящихся не сводит глаз,

Благословляя за мученья,

Которые приял за нас…

Июльский дождь идёт в Тарханах.

Июльский благодатный дождь.

Земли залечивая раны,

Шумя, как молодая рожь.

И вспомнится лиловый ливень

У проклятой горы Машук.

Да! Трудно выбрать смерть «счастливей».

От пули. Молодым. Без мук.

Да! Лучше умереть на взлёте,

Чем на излёте умирать…

И вырвалась душа из плоти,

Чтобы обнять, тоскуя, мать.

Летящую над чёрной бездной

Её – архангел Михаил

Всем воинством своим небесным

От злого демона хранил…

Шумит под дождиком осока.

И тихо дремлет старый пруд.

А надо, в сущности, немного.

На миг остановиться тут.

Услышать благовест рассвета

И вдруг увидеть рай земной.

Мятежная душа поэта

В нём светлый обрела покой.

Соловьи

Есть загадка у песенной силы,

И её нельзя разгадать.

Соловьиный язык России

Может только поэт понять.

И весной на рассвете рано,

От росы охмелев до зари,

Только так в родимых Тарханах

Могут русские петь соловьи!..

Сердце снова забыться хочет.

Окунуться – хотя б во сне –

В синеву соловьиной ночи

И вишнёвой метели снег.

Нет! Последняя песня не спета.

Потому от зари до зари

Над свинцовой купелью поэта

Так безумствуют соловьи!