№11 Марина АХМЕДОВА (Россия, Дагестан, Махачкала) Поэтическая страница

Марина Ахмедова (Колюбакина) – русский поэт, переводчик и публицист. Родилась 5 января 1952 года в Челябинске в семье инженеров. Детство и юность М. Ахмедовой прошли в городе Харькове. В 1977 г. окончила Литературный институт им. Горького в Москве (поэтический семинар Евгения Долматовского). После окончания института приехала в Дагестан. С 1980 года работает в Союзе писателей Дагестана. В настоящее время – заместитель председателя Правления Союза писателей Дагестана, член Правления СП РД, руководитель русской секции, редактор приложения «Литературный Дагестан» к газете «Дагестанская правда». Член Союза писателей СССР с 1987 года, член Союза журналистов России с 2000 года. М. Ахмедова – автор восьми поэтических сборников, изданных в Москве и Махачкале: «Отчий свет», «Високосный век», «Осень столетья», «Твой образ», «Равноденствие», «Ностальгия», «Кавказская тетрадь», «Долгое эхо». Перевела на русский язык произведения выдающихся дагестанских поэтов и писателей Р. Гамзатова, С. Стальского, А. Абу-Бакара, Ю. Хаппалаева и многих других. Переводы стихов и поэм Расула Гамзатова, осуществленные М. Ахмедовой вышли отдельной книгой «Имя твое» в Москве в 2003 г. Она также автор проекта иллюстрированного альбома «Журавли Расула Гамзатова». М. Ахмедова – лауреат республиканской премии Ленинского комсомола Дагестана за 1981 г. и первой Государственной литературной премии Республики Дагестан имени Расула Гамзатова за 2005 г., заслуженный работник культуры Российской Федерации и Республики Дагестан. C 2007 г. М. Ахмедова – член Общественной палаты Республики Дагестан.

***

Мой предок странный, отчего

Ты из Флоренции прекрасной,

Сбежав из дома своего,

Пустился в этот путь опасный?

В дремучий край, где топь да лес,

Да плат небес, до боли синий…

Какой тебя попутал бес

Плыть из Италии в Россию?

Вернее, Русь…

Ты предпочел

Прекрасной флорентийской речи

Писк комаров, жужжанье пчел

И грохот городского вече,

И северных славян язык,

Да крепость русскую Орешек…

Но от всего, что знал ты прежде,

Зачем так быстро ты отвык?

Тебе простил бы твой отец

Твою безумную забаву

И свой владетельный венец

Оставил бы тебе по праву.

Потомок римлян, блудный сын,

Ты был бродягой иль изгоем,

В наряде пышном иль босым

Пришел ты в северную Трою?

В пыли архивной тонет след,

Но древо жизни зеленеет,

Раскинув крону по Расеи.

Уже вторую тыщу лет.

 ***

Этот мир – одуванчик у Бога в руках,

Он дрожит на бескрайних земных сквозняках,

Вечно клятый и вечно желанный.

Белым ангелом в космосе черном парит

И дыханья его астматический ритм

Будит в сердце инстинкт первозданный.

Этот мир в оперенье седых облаков

Одинок, и его потерять так легко –

Нужно только одно дуновенье…

Но понять мы не можем или не хотим,

Что в той бездне, куда мы безбожно летим,

Невозможно уже воскресенье.

***

Толпа, ты выбрала Варавву

И выбираешь до сих пор,

Упорно обрекая правду

На осмеянье и позор.

Ты с радостью распнешь пророка

И оправдаешь палача.

Тебе милей твои пороки,

Чем истина в его речах.

Убийцу гнусного и вора

Ты праведнику предпочтешь,

И от безмолвного укора

Ты покаянно не замрешь.

Подобно Понтию Пилату,

Умоешь руки ты опять

И будешь в сребрениках плату

От лживой власти получать.

Но тот, чья бесконечна слава,

Простит тебе твою хулу,

Хоть на челе его кровавом

Горит продажный поцелуй.

Женщины

Когда Тебя распяли на кресте,

Ученики Твои бежали в страхе.

Лишь женщины в наивной простоте

Застыли у Твоей кровавой плахи.

Не испугались и не отреклись,

От Твоего завета троекратно,

А только крепче за руки взялись,

Когда кровавый пот закапал градом.

Все в черном, были так они бледны,

Что призраками в сумерках казались

При свете убывающей луны,

Когда с распятья снять тебя пытались.

Но тайным озаренные огнем

Во тьме сияли скорбные их лица,

Когда в порыве горестном одном

Сошлись святая дева и блудница.

А римский стражник, обтерев копье

От крови, что пролил во славу Рима,

Забыл про тело бедное Твое

В хмельном вертепе Иерусалима.

Лишь женщины склонились над Тобой,

Чтоб спеленать в льняную плащаницу…

И хоть черты их исказила боль,

Они не пожелали отступиться.

Господь, ты там в своей священной мгле,

Которую зовем мы стратосферой,

Благослови всех женщин на земле

За эту верность и за эту веру!

***

Мой любимый, мой ангел-хранитель,

Образ твой еле виден во мгле,

Но незримой мы связаны нитью –

Ты – на небе, а я – на земле.

И в мгновенье, когда нависает,

Как судьба, над домами гроза,

Когда молний штыки прорезают

Плачущие навзрыд небеса,

В желтых всполохах четко я вижу

Два прозрачных белесых крыла,

Что парят над промокшею крышей

И гудят, будто колокола.

И всем сердцем, что сжалось в комочек

В эпицентре усталой души,

Я читаю тебя между строчек

Этих молний коротких, как жизнь.

И меня отпускает тревога,

Потому что повсюду за мной

Наблюдаешь ты нежно и строго

Из юдоли своей неземной.

Чужие

Они пришли…

Но не из Голливуда,

Не из Вселенной черной и немой.

Они явились, словно ниоткуда,

И наползли внезапно тьмущей тьмой.

Они поют, хотя и безголосы,

Они смеются, хоть и не смешно.

И под неотвратимым их гипнозом

Мы все уже находимся давно.

Им несть числа…

Они так многолики,

Что все как будто на одно лицо.

Пороки их, как тяжкие вериги

Свиваются в змеиное кольцо.

Их родина – вертеп,

Их жизнь – рулетка,

И золотой телец – их божество…

И все они его марионетки

И бесы похотливые его.

И, кажется, кровь застывает в жилах,

Когда я продираюсь сквозь толпу,

Где нет своих,

А лишь одни чужие,

Чужую навязавшие судьбу.

***

Девяностые, проклятые.

Ни покрышки вам, ни дна…

Все мы нынче – гладиаторы,

Колизей наш – вся страна,

Что устала от бессмысленных,

Бесконечных похорон…

Правит пьяно и неистово

Ею царственный Нерон.

И рукой своей беспалою

Потрясая из Кремля,

Он грозит тебе опалою,

Наша бедная земля.

Он забыл, что на пожарище

Не отстроишь третий Рим.

Спесь и спирт – ему товарищи,

И разрухи сладок дым.

Всей Россией он, как мячиком,

Снова режется спьяна,

И глядит на нас, как мачеха,

Нелюбимая страна.

Ах, какою высшей силою

Поубавить эту прыть,

Чтоб проклятые, постылые,

Девяностые забыть!?

***

Внукам Магомеду и Арсену

Проспект Добролюбова… Дом двадцать пять.

Меня, как магнит, ты притянешь опять.

Замру на мгновенье у старых ворот,

Где память, как призрак, в подъезде живет.

А прежде, в блокаду, здесь мама жила

И черного хлеба, как чуда, ждала…

Ей было шестнадцать, и военкомат

Таких отправлял добровольцев назад.

И, слезы размазав по впалой щеке,

Она по Дворцовому шла налегке

На Каменный остров, и каменный взгляд

Не видел тяжелых чугунных оград.

Полвека минуло уже с той поры,

И стали другими дома и дворы,

И люди другие… Но все же сюда

Меня бессознательно тянет всегда.

Как будто не мама, а я здесь жила,

И черного хлеба, как чуда, ждала,

Как будто бы я вдоль чугунных оград

Несла заявление в военкомат.

Года перепутались и времена,

И стала другою родная страна,

Где Санкт-Петербургом зовут Ленинград,

И в этом никто уже не виноват.

Но родина может быть только одной,

Любимой до слез, до доски гробовой…

И здесь, у старинного дома, душа

Не зря замирает, от счастья дрожа.

Древо жизни

Это древо стоит испокон на земле,

Шелестят его листья в таинственной мгле

И срастаются корни друг с другом.

В его гнездах легенды и мифы живут

И листвой золотой опадают в траву,

Чтобы всё повторилось по кругу.

В его кольцах история нашей страны:

От войны до войны, от вины до вины –

От победы до новой победы!

В его почках гудит молодая листва

В ожиданье земного того волшебства,

Когда вновь она вырвется к свету.

Это древо за сотни минувших веков

Поднялось над землей высоко-высоко –

В млечных звездах ветвистая крона…

Но душа его дремлет в могучем стволе,

Что из почвы растет уже тысячи лет,

И священна она, как икона.

***

Тверской бульвар, чугунная ограда,

А там, за нею, молодость моя,

Сама уже – небесная награда,

Как этот храм и новые друзья.

Ах, свято место не бывает пусто:

Литинститут – наш Иерусалим,

Где юные паломники искусства,

Торопятся к святилищам своим.

Здесь говорят стихами, как на сцене,

На равных тут школяр и корифей.

И вольность, что давно нигде не ценят,

Здесь с каждым днем все слаще и ценней.

И декабристов дух здесь в камне каждом,

И декадентов вечная тоска,

И старая поэтов юных жажда

Глаголом вещим поразить века.

Какие имена, какие люди!

А здесь они обычные вполне…

И Божий дар протянут нам на блюде –

Владей и царствуй с ним наедине!

Чего-то не хватает в списке длинном,

Где жизнь в начале – тем и хороша!

Чугунный Герцен в пухе тополином,

И легкая, как этот пух, душа.

***

Опять февраль бинты снегов сдирает

В агонии сверкающего дня.

Он хочет жить – и все же умирает,

Капелью надоедливой звеня.

Он, как и ты, цепляется напрасно

За каждый ускользающий свой час.

Он, наконец-то, понял –

                                   жизнь прекрасна!

Но не осталось время про запас.

И ты когда-то тоже это понял,

Как голос твой мучительно дрожал

В от слез обледеневшем телефоне,

Где в проводах запуталась душа.

Ты звал меня, ведь ты еще не верил,

Что, как свеча, угаснешь на заре…

И не предотвратить твоей потери

В холодном том проклятом декабре.

Он канул в век ушедший, словно в Лету,

А нынче – новый век и новый день!

Но почему я думаю об этом,

Когда в окне мелькает ветра тень?     

Там, за окном, весенний воздух пьяный

Прижался напоследок к февралю.

Беда не в том, что ты ушел так рано,

А в том, что я тебя не разлюблю.

Король Лир

Бредешь по безлюдной пустыне

Покинутый всеми король.

Увы, не завидна отныне

Твоя одинокая роль.

Отвержен своим окруженьем

И, словно собака плетьми,

Исхлестан до изнеможенья

Жестокими ты дочерьми.

Теперь, сумасшедший изгнанник,

Ты от унижений беги,

Весь мир – обезумевший странник,

Что слеп и не видит ни зги.

А в царстве, где был ты оболган,

Царит нынче неуч и шут.

В стране, что забыла про Бога,

Уже не найдешь ты приют.

Бездомная, нищая старость,

По серой пустыне бреди,

Ведь только она и осталась

Еще у тебя впереди.

Пусть невыносимо то бремя,

Которое выпало нам.

Но даже в безумное время,

Старик, я тебя не предам.

***

Александру Проханову

Ах, что ты, душа моя, мечешься?..

Ничтожна твоя маета.

Когда погибает Отечество,

Другая беда не беда.

Пускай в обезумевшем зареве

Сегодня сгоришь ты дотла,

Но завтра, предчувствую, заново

Твои народятся крыла.

Чтоб ты широко их раскинула,

Нахохливши две головы,

От стольного города Киева

До первопрестольной Москвы.

Не паинька ты и не неженка,

Испачкаешь крылья в золе,

Но нищей не станешь ты беженкой

На русской исконной земле.

От стаи вороньей зигзицею

По-над монастырской стеной

Взлетев, летописной страницею

Схоронишься в келье глухой.

Но стоит лишь пастырю нашему

Ударить в призывный набат,

Ты выйдешь из схимы монашеской

И сбросишь смиренный наряд.

Кольчуга сверкнет серебристая

В лучах восходящего дня,

Как Божье знаменье, что выстоишь

И выйдешь живой из огня.

Кавказская мадонна

Мадонна – ты беженка в черном,

В убогих лохмотьях вдова,

Пред ликом твоим чудотворным

Тускнеют любые слова.

Не солнечный нимб над тобою,

А шквал ледяного дождя,

Когда ты озябшей рукою

К груди прижимаешь дитя.

Скажи, по костлявым руинам,

Под дулами бронемашин,

Сквозь лай автоматный и мины

В какой ты Египет бежишь?

Ведь Ирод проклятый повсюду:

В аулах, лесах и горах,

А Господом данное чудо

Лежит у тебя на руках.

Опять от наемных холуев

Спасти его хочешь тайком,

Но горечь твоих поцелуев

Впитал он с грудным молоком.

И завтра, когда возвратишься

Ты снова к родным очагам

В душе твоей будет затишье,

А в нем – только гнев и тоска.

Мадонна, прижми его крепче,

От зарева взор заслони,

И русским солдатикам встречным

Как мать на прощанье махни.

В молитве, быть может, последней

Аллаха за них попроси,

И в третье тысячелетье

Дитя от войны унеси.

В Гунибе

Расулу Гамзатову

Когда протяжный над Гунибом

Витает муэдзина зов

И солнце раскаленным нимбом

Сияет, не щадя голов,

Все горы, будто на ладони,

И стая белых журавлей

Вновь в синеве небесной тонет,

Незримо растворяясь в ней.

И кажется, что в этом месте

Соединились на века

И горцы, павшие тут с честью

От Апшеронского полка,

И безымянные солдаты,

Присяге верные своей,

Что только в том и виноваты,

Что честно подчинились ей.

Но прежние забыв проклятья,

Сплетясь корнями в вечной мгле,

Они лежат, как будто братья,

Давным-давно в одной земле.

А журавли летят над ними,

Над всеми войнами летят –

Кавказскими и мировыми –

Как будто вырваться хотят

Из плена замкнутого круга,

Чтоб, наконец, найти покой

И незаметно друг за другом

Исчезнуть в дымке голубой.

***

Замедлю шаг – но только время мчится

Еще быстрее, чем в горах обвал.

Оно, как та степная кобылица,

Которую никто не обуздал.

Глаза зажмурю – только всё подробней

Уродливого времени черты.

Оно, как брат твой единоутробный,

Но не понять – где он,  а где же ты?

Закрою уши – только всё слышнее

Власть предержащих пламенная ложь.

Она, как будто бы петля на шее –

Не дай Бог, не в ту сторону шагнешь.

Забуду совесть – только всё тревожней

На сердце, что устало биться в такт

Всей этой околесице безбожной

И жить опять не с теми и не так.

***

Какие были роковые,

Но и святые времена,

Перед которыми Россия

В поклоне вечном жить должна.

Война… Она – всё дальше, дальше,

Как будто гусеничный след,

Теряется в глубокой фальши

Продажных и лукавых лет.

Но, низко голову склоняя

И вглядываясь в сизый дым,

Я троекратно осеняю

Его трехперстием своим.

Поможет или не поможет

Моя наивная мольба,

Никто ответить мне не сможет –

Ни жизнь, ни время, ни судьба.

Как и никто теперь не скажет,

Сколь иго нам еще сносить,

Которое лютее даже

Всех предыдущих на Руси.

Но избавление я вижу

Не в ненависти, а в любви…

Война… Она – всё выше, выше,

Как храм, стоящий на крови.

***

Как странно жизнь к нам повернулась

Своей обратной стороной –

Я через век к тебе вернулась,

А ты давно уже не мой.

Но кто из нас и что утратил,

Мы не узнаем до конца…

Останутся стихи в тетради,

Где строки тяжелей свинца.

Но пулю отливать не стану

Я для тебя, мой старый друг,

И здесь, в долине Дагестана,

От ран сердечных не умру.

И, может быть, в стихах об этом

Напишет кто-нибудь другой,

Как пораженье от победы

Не отличали мы с тобой.

***

Порой себе самой шепчу: – Марина!

У жизни слишком много не проси…

Весна в оконной раме, как картина,

На гвоздике расшатанном висит.

Цветами бредят взорванные почки,

Как счастьем бредит бедная душа.

Но вырвутся из клейкой тьмы листочки

И будет жизнь, как прежде, хороша.

И растворятся, как вино в стакане,

Которое мы выпили давно,

Все страсти и безумные желанья,

Но ведь другим и это не дано.

Так не страшись же всё начать с начала –

Как облако наивное пари

Над вдовьей своей черною печалью,

Что разрушает сердце изнутри.

Пари, но от земли не отрывайся,

Как розовым цветущий розмарин.

Самой себе в грехах своих покайся,

Хоть по большому счету – грех один.

Убить свою же собственную душу…

Все остальные нам Господь простит.

Открой окно и никого не слушай,

Кто это тебе сделать запретит.