№13 Сергей ГОРБАТЫХ (Аргентина, Буэнос-Айрес) Русский дьявол

Сергей Горбатых - родился в1959 году в городе Новороссийске. Учился в Ростове, Горьком, Москве. Долгое время работал в Ростовском речном училище. С 1998 года живёт в Буэнос-Айресе.

Русский    дьявол

Сюжет повести основан на реальных событиях, которые произошли в 20-е годы прошлого  столетия.  Фамилия и имя  главного  героя изменены.

Глава   1

Эвакуация началась 15 ноября 1920 года. Сто тысяч солдат и офицеров, остатки бывшей Добровольческой армии, а также 50 тысяч гражданских беженцев покидали Родину и уходили в неизвестность. Этот холодный осенний день капитан Владимир Голинцев запомнит навсегда. Он стоял на палубе английского транспортного судна, плотно окружённый соратниками, и смотрел, смотрел на удаляющуюся полоску земли. Это был Крым. Серое, затянутое тучами небо, вздыбленные темно-зелёные волны Черного моря. И тоска... Это была нечеловеческая тоска видеть навсегда удаляющийся  берег Родины. Трюмы судна были забиты женщинами и детьми. А они, офицеры, стояли на открытой палубе, где  негде  было укрыться от пронизывающего насквозь ледяного ветра. Сзади  раздался сухой щелчок выстрела,  и кто-то  громко  произнёс:

– Подполковник  Семёнов  застрелился!

Все сняли головные уборы и перекрестились. Стоящий рядом с Голинцевым  подпоручик Данилов, его  старый  боевой  друг, процедил  сквозь зубы:

– Ничего. Мы ещё вернёмся! Огнём и мечом пройдём! Они своей кровью захлебнутся. И затем, сжав  руку  Владимира,  повторил:

– Капитан, мы вернёмся!

Голинцев молчал. Он был уверен, что они уже не вернутся. Никогда не вернутся! Какой-то незнакомый ему седой подполковник, стараясь перекричать свист ветра и шум корабельных двигателей, стал страстно убеждать:

– Господа! Не поддаваться панике! Наша вооружённая борьба продолжается! Командующий армией генерал Врангель на территории Турции скоро начнёт переформирование частей. Союзники нам помогут оружием и деньгами. Не пройдёт и года, как  наши  дивизии высадятся десантом  на  этих  берегах...

Владимир поднял  воротник  шинели:

– Нет, я не хочу возвращаться на Родину, чтобы снова стрелять в таких же русских, как и я. Мне больно, очень больно видеть страдания моего народа, – думал он, уже не слушая подполковника.  – Я остался один на всём белом свете. Отец с мамой погибли, сёстры умерли от тифа. Зачем мне жить? Достану сейчас револьвер и как подполковник Семёнов...  Но самоубийство – это грех. И раз Господь дал мне эти испытания, я должен через них пройти. Значит,  я должен жить! Боже, как я хочу жить! Ведь мне только 23 года. Из них четыре – я воюю. Сначала Великая, потом гражданская война. Смерть, кровь, страдания и зверства. Я исполнил  присягу  до  конца  и  сейчас  хочу  просто жить... 

На рейде Константинополя, без воды и еды, суда стояли уже третьи сутки. От жажды и голода в трюмах плакали дети и истерично кричали женщины. Царила неизвестность. Все офицеры говорили только о  мести. Один Голинцев  молчал. Он думал о том, как будет прощаться с товарищами. После мучительных размышлений  Владимир пришёл к выводу, что  надо  будет  уйти  сразу,  никому  ничего не  говоря.

Сойдя на берег, он так  и сделал. Просто исчез. На  местном  рынке   Голинцев  продал  свой револьвер, саблю и массивный серебряный портсигар. За вырученные деньги  здесь  же  приобрёл  приличный  гражданский  костюм, ботинки  и небольшой чемодан.

Пообедав в дешёвом ресторанчике, Владимир снял комнату в убогой гостинице. Здесь, подперев дверь кроватью, он переоделся в купленную одежду. Подойдя к мутному зеркалу, висевшему на стене,  посмотрел на своё лицо. Удивительно, но оно до сих пор было совсем юным. Мальчишеский задорный нос с веснушками и лёгкий румянец на щеках. Только васильково-голубые глаза, наполненные грустью, да седые пряди, незаметные среди русых волос, говорили о муках и страданиях,  через которые он прошёл.

Открыв чемодан, Владимир принялся укладывать в него свои вещи. Икона с образом Казанской Божьей Матери, несколько семейных фотокарточек, орден Святого Георгия 4-й степени, полученный из рук самого Государя, орден Святого Владимира 4-й степени, пара капитанских погон уложены на самое дно. Затем последовала толстая пачка документов, завёрнутая в пергамент. В  них  отображена  вся его жизнь. От метрики и справок о ранениях до загранпаспорта. Сверху  Голинцев положил пару нижнего белья, бритвенный прибор и кожаный мешочек с 12 золотыми монетами. Оставался ещё  очень дорогой старинный  перстень с изумрудом и бриллиантами. Как гласило семейное предание, он был подарен прадеду  Владимира за верную службу самой Екатериной Великой. Перстень передавался  из поколения в поколение по мужской линии и являлся гордостью их династии. Его Голинцев спрятал в потайной карман пиджака. Всё, сборы закончены. Владимир перекрестился и вышел.

Через десять дней Голинцев сошёл на берег с испанского грузового судна «Изабель Ла Католика» во французском порту Гавр. Купил билет на поезд и прибыл в Париж. Здесь, в трущобном районе  рядом с центральным рынком, он снял комнату на чердаке 4-х этажного дома. По ночам Владимиру не давали спать клопы и завывания котов на крыше. А ещё мучили тяжёлые  воспоминания. Он засыпал лишь с рассветом, когда в крошечном окне уже виднелся кусочек серого зимнего парижского неба. От денег, вырученных  за проданные золотые монеты, практически ничего не оставалось. Целыми днями Владимир бегал по городу в надежде найти работу. Он посещал различные государственные и частные конторы, банки, страховые компании и на своём безукоризненном французском языке осведомлялся о наличии вакансий. Но вышедшая победительницей в Мировой войне Франция нуждалась только в очень дешёвой рабочей силе. Требовались рабочие на стройки с мизерными окладами и шахтёры для добычи угля с нищенской зарплатой.

Однажды на фонарном столбе Голинцев увидел небольшую афишу на русском языке.  Поэт-эмигрант из России Валентин Парнах приглашал всех желающих на литературный вечер, посвящённый выходу  в  свет его сборника стихов  «Монастырь муз».

Ровно в 8 часов вечера Владимир вошёл в кофейню «Хамелеон» на углу бульвара Монпарнас и улицы Кампар-Премьер. В густом тумане табачного дыма он с трудом нашёл свободное место у окна. Заказав гранёный графинчик белого кислого вина,  осмотрелся вокруг. Помещение было до отказа заполнено русской публикой. Все жадно слушали молодых поэтов, читающих свои стихи. После каждого выступления следовал шквал аплодисментов. Официанты метались по залу,  разнося дешёвое пиво в круглых бокалах, вино в  гранёных  графинах,  жиденький кофе в  высоких узких рюмках.

Неожиданно кто-то похлопал Голинцева по плечу. Он обернулся. Перед ним стоял невысокий, с бритой наголо головой, мужчина лет 26. Его правую щёку пересекал большой безобразный шрам.

– Не узнаёте, господин кавалерийский офицер? – спросил незнакомец  тихим  голосом.

– Сумбатов?  Это  Вы? – неуверенно  и  шёпотом произнёс Владимир.

– Конечно же, это  я! – подтвердил тот.

Голинцев  резко  вскочил  из-за стола  и крепко обнял своего знакомого.

– Пойдём отсюда, – предложил Сумбатов. – Недалеко, в нескольких кварталах, я знаю довольно приличное бистро, где можно спокойно поговорить. Владимир рассчитался,  и они вышли. Михаил Сумбатов, как и Голинцев, учился в Николаевском кавалерийском училище, но выпустился на один год раньше, в 1915 году. Пять лет они не виделись и ничего не знали друг о друге. Приятели  шагали  по улице, и Михаил, искренне  радуясь, рассказывал: 

– Я, свежеиспечённый офицер, получил назначение в Стародубовский драгунский полк. Ну а здесь, как всегда, вмешалась судьба. В это время начали формировать Экспедиционный корпус для отправки во Францию, и меня, как знающего язык этой страны, направили в Первую Особую бригаду. Комплектация её уже завершалась. Часть была стрелковой. Так я стал пехотным офицером. В апреле 1916 года мы прибыли во Францию. Для базы  нашей Первой Особой бригады предоставили лагерь Майи в провинции Шампань. В июне нас перевезли на фронт к востоку от города Реймса. Наша бригада входила тогда в состав 4-й французской армии генерала Гуро. И началась позиционная война. Иногда, правда, происходили редкие стычки с немцами. Да  и  то, только в разведке. А  в основном – тоска.

Сумбатов допил своё пиво и заказал ещё бокал. Достав портсигар, он предложил папиросу Владимиру.

– Спасибо!  Уже  месяц  как  бросил, – вежливо отказался он.

Михаил,  делая глубокие затяжки, продолжил:

– В октябре 1916 года нас сняли с позиций и отвели на отдых. Весть об отречении Николая Второго от престола застала нас в тылу, в лагере Майи. В  России тогда  происходили события, которые переворачивали весь мир вверх ногами. Ну а здесь нас, верных присяге и союзническому долгу, вернули на фронт. Утром 16 апреля 1917 года наша бригада начала наступление на сильно укреплённую высоту в районе деревни Курси. Задача была  прорвать неприятельский фронт. Два дня немцы косили нас из пулемётов. Все подходы к вражеским позициям были завалены трупами русских солдат. Земля стала коричневой от пролитой славянской крови.

Сумбатов неожиданно замолчал и стал  грустно смотреть на тлеющий в пепельнице окурок папиросы.

За соседним столиком два плохо одетых француза, перебивая друг друга, рассказывали какую-то глупую историю своим спутницам. Женщины вызывающе и неприлично громко смеялись.

- Сейчас встану и разобью им морды, – хрипло произнёс Михаил, и лицо его стало пунцовым. 

– Сиди, Михаил! – негромко, но твёрдо произнёс Владимир,  схватив  приятеля за  руку. – Зачем? Тебе что, хочется связываться с местной полицией? – начал он убеждать Сумбатова.

– Что полицейские мне сделают? Я – кавалер французской Военной медали! – заносчиво ответил  Михаил и  снова  замолчал.

После длительной паузы он продолжил:

– Мы прорвали немецкий фронт ценой жизней четырёх тысяч солдат и тридцати офицеров. Это больше половины личного состава нашей 1-й Особой бригады. Меня ранили. Я год лежал в госпитале, – сказал  Михаил и  снова замолчал.

Затем, заказав  ещё  пива,  Сумбатов  спросил:

– Ну  а  ты, Голинцев, как в Париж попал?

Владимир  глубоко  вздохнул  и, опуская  все  подробности, начал  рассказывать:

– Я выпустился в апреле 1916 года в гусарский полк, который находился на Юго-Западном фронте. В мае началось наше знаменитое Брусиловское наступление. Через неделю жестоких боёв я был единственным оставшимся в живых офицером в эскадроне. Сам ещё мальчишка, принял командование. Через неделю и меня ранило. Тяжело... В декабре выписали из госпиталя, а в январе 1917 опять ранение и снова тяжёлое. В ноябре вышел из госпиталя. Армии уже не было, а в стране царил хаос... С 1918 по 15 ноября 1920 года воевал в Добровольческой армии. В кавалерии. Правда, при обороне Крыма командовал стрелковой ротой. Стал, как и ты, Михаил, пехотинцем, – грустно сравнил  Владимир и продолжил:

– В гражданскую войну три раза был ранен. Родители погибли, сёстры умерли от тифа. Я остался один… Каждую  ночь  мне  снится  война.

– Мне  тоже, – перебил его Сумбатов.

– Тебе  в этом смысле  повезло больше, – подчеркнул  Голинцев.

– Не понял? В  чём это мне повезло? – почему-то раздражённо спросил Михаил.

–  Ты, друг мой, воевал с врагом. И я уверен, что тебе снятся бои с немцами. А я в моих кошмарах не вижу боёв  в болотах  Галиции 1916 года. Мне снится горящий Батайск 1919 года и перекопские позиции 1920 года. Каждую ночь, во сне, я, русский, стреляю в русских... И,  поверь  мне, это  очень  тяжело. Порой,  это  просто  невыносимо… – Голинцев  замолчал.

Нависла  тяжёлая длинная пауза.

- Да,  Владимир, ты  прав, – уже примирительным тоном согласился Сумбатов и, закурив, добавил:

– Слава Богу,  я не принимал участия в этой бойне русских с русскими. Ну, а  в Париже,  чем  ты  занимаешься уже  целую неделю?

– Бегаю по разным конторам, пытаюсь найти хотя бы какую-нибудь работу. Согласен даже курьером...

– Ничего ты здесь не найдёшь, – в очередной раз перебил Голинцева Сумбатов и тут же пояснил:

– Наших здесь уже десятки тысяч, и каждый день всё приезжают и приезжают. Что тебя здесь ждёт? Тяжёлая чёрная работа в шахте или на строительстве железной дороги. Там ты очень быстро надорвёшь своё здоровье, зарабатывая гроши, и умрёшь на улице как бродячий пёс.

– И  что  же  делать? – с  отчаянием  в  голосе спросил Голинцев.

– Уезжать из  Франции и вообще из Европы, – уверенно ответил его приятель.

– Куда? – удивился Владимир.

– В Аргентину или Североамериканские Соединённые Штаты. Там для молодых, энергичных и образованных  людей имеются большие перспективы.

– А  ты, Михаил, почему  же  не  уезжаешь? – полюбопытствовал Голинцев.

– Я? Я давно был бы там,  –  тяжело  вздохнув,  произнёс  Сумбатов.   – Дело в том, что с 1918 года у меня нет никаких вестей о родных в России. Я пытаюсь навести хотя  бы какие-нибудь справки о них. Иногда даю объявления в газеты. Всё время посещаю места, где собираются русские беженцы... Но, увы, пока всё  напрасно. И теперь, Владимир, представь, что я нахожусь  по ту сторону Атлантического океана. Как я смогу продолжать поиски? – А вот если ты захочешь, то я помогу тебе получить визу в Аргентину, – предложил Сумбатов. – Но сразу предупреждаю, что это будет стоить довольно приличной суммы. Я должен буду заплатить моему знакомому, влиятельному чиновнику Министерства иностранных дел  Франции. Думай, Голинцев!

Владимир уже думал. Это было мучительно, потому что придётся продать свой фамильный перстень,  а  потом отправиться в неизвестность. Но в Аргентине он будет иметь шанс  начать  новую жизнь, а  здесь... Здесь он действительно обречён  на  прозябание.

– Я  согласен, – коротко ответил  Голинцев.

На следующий день он продал перстень в ювелирном магазине и отдал почти половину полученных денег Сумбатову. У Голинцева теперь была целая неделя до следующей встречи с Михаилом. Он бездумно шагал по улицам и вспоминал Париж 1912 года. Тогда они были здесь всей семьёй. Какая это была сказочная поездка! Прогулки по Булонскому лесу. Собор Парижской Богоматери. А Эйфелева башня просто потрясла их всех. Ночью зажигались электрические фонари, и на улицах было светло как днём. Толпы иностранцев, всюду смех, полные посетителей рестораны. Навсегда Владимир запомнил вкус свежих круассанов и аромат дорого кофе.

А сейчас он бродил по послевоенному зимнему Парижу. Серые дома, серое небо. Грустные, землистого цвета  лица у редких прохожих. Холодный ветер пробирал  до костей.

На набережной Сены вообще было безлюдно. Владимир стоял и смотрел на медленно ползущие  по  реке  баржи. Пошёл дождь. Сначала мелкий, а потом всё сильнее и сильнее. Возвращаясь к себе на чердак, или, как говорят парижане, мансарду, Голинцев зашёл в полуподвальный магазинчик канцелярских товаров. Здесь он купил пачку дешёвого  картона и несколько чёрных  карандашей.

Дома, не снимая промокшей верхней одежды, Владимир принялся рисовать. На первом листе картона он быстро набросал удаляющийся  берег Крыма, бушующие волны Чёрного моря и людей, стоящих  на корме корабля. Это были его свежие воспоминания, которые бередили душу... Потом он нарисовал маму за роялем. Это она привила ему любовь к музыке и жажду к познанию иностранных языков. Сколько он себя помнил, в их семье всегда говорили на трёх языках: русском, французском и немецком. В родительском доме жил приглашённый отцом из Франции мсье Жак, который занимался с Владимиром и его сёстрами французским языком. Ещё  он  преподавал мировую литературу и историю, латынь и географию. Каждый год на семь месяцев в их имение приезжал герр Фридрих, бывший преподаватель Кёльнского университета. Он учил детей немецкому и английскому языкам, философии и математике.

Голинцевы с большим удовольствием принимали студентов-художников из Москвы и Санкт-Петербурга. Они приезжали к ним на каникулы по рекомендации Репина. Каждый день Владимир уходил с этими молодыми людьми в рощу, поле, на конюшню. Замирая от восторга, он восхищённо наблюдал, как студенты вдыхали жизнь в чистые полотна или белые листы бумаги. Вместе с ними он учился рисовать. Все говорили его родителям, что у Владимира  большие способности. А гостивший как-то у них  сам Илья Ефимович Репин, увидев работы маленького Голинцева, пришёл от них в восторг.

– Юрий Владимирович, – сказал он его отцу, – вашему сыну Господь дал дар рисовать. Из него может получиться хороший художник.

– Сначала мой сын станет офицером и послужит России, а уже потом, как он сам захочет, – ответил отец.

Ежедневно, не  прекращаясь, шли дожди. Владимир, замёрзнув за ночь в своей мансарде, каждое утро спускался в ближайшее убогое бистро. Здесь, заказав два чёрствых круассана и чашечку гадкого кофе, он проводил несколько часов. Голинцев читал газеты и наслаждался теплом. Потом он возвращался к себе на чердак, покупая по дороге большую бутыль дешёвого вина, немного сыра и хлеба, и принимался рисовать.

Через неделю Сумбатов вручил  Владимиру его заграничный паспорт с аргентинской визой.  На прощание  они  крепко обнялись.

Глава   2

11 января 1921 пароход «Рейна Виктория» пришвартовался в порту Буэнос-Айреса. В каюту Голинцева вошёл офицер таможни. Поздоровавшись по-английски, он попросил предъявить документы. Владимир также ответил ему по-английски и протянул свой паспорт. Увидев двуглавого Российского орла на обложке, офицер почему-то с опаской взял его и стал внимательно изучать. Он пролистал страничку за страничкой, неторопливо рассмотрел лиловый штамп аргентинской  визы.  Затем  объявил:

– Господин Голинцев, Вы задерживаетесь на борту судна до окончания более тщательной проверки Ваших документов  и, не прощаясь, вышел.

Все пассажиры давно покинули судно, только Владимир метался по верхней палубе, терзаемый сомнениями.

– Неужели Сумбатов мне фальшивую визу подсунул? Нет, нет! Не может быть! Михаил – офицер, человек чести! Я его давно знаю, он не может... А если это сделал его знакомый, чиновник французского МИДа?

     В тревоге и волнениях прошла ночь. На следующий день, часов в 10, в дверь его каюты постучали. Вошёл тот же самый чиновник таможни. – Здравствуйте, господин Голинцев! Добро пожаловать в Аргентину! – сказал  он, широко  улыбаясь, и  протянул  Владимиру его  паспорт.  Голинцев схватил свой чемодан и через несколько минут уже стоял на набережной Буэнос-Айреса.   В его душе  всё  ликовало:

– Получилось! Получилось! Я – здесь!

Владимир остановил такси и на французском языке попросил отвезти его в Российское посольство. Таксист глупо смотрел на него, ничего не понимая. Голинцев повторил свою просьбу  по-английски. Шофёр сразу же  оживился, заулыбался, и  автомобиль тронулся.

Через двадцать минут Владимир вошёл в приёмную посла Российской Империи в Аргентине Евгения Фёдоровича Штейна. Посол принял его незамедлительно. Пригласив сесть  в удобное кожаное кресло, Штейн угостил его хорошим кофе. Евгений Фёдорович был похож на его отца. Лет шестидесяти, грузный, с копной седых волос на голове и бакенбардами на пол-лица. Внимательно смотря на Владимира своими умными, чуть насмешливыми глазами, он приятным  низким  голосом  произнёс:

– Ну, милостивый сударь, рассказывайте!

Голинцев почему-то сразу проникся доверием к этому человеку и, ничего не скрывая, начал своё  повествование с самого детства:

Как и все наши предки, мы жили в Орловской губернии. Мой отец, Голинцев Юрий Владимирович, полковник  Его Величества  лейб-гвардейского уланского полка, после выхода в отставку занимался разведением породистых рысаков. У нас был очень известный конный завод. Папа пользовался большим уважением и авторитетом у крестьян нашей округи. Летом 1917 года, во время массового оставления боевых позиций, дезертиры сбивались в вооружённые банды, которые  грабили и убивали всех  на своём пути. В сентябре 1917 года одна из таких стай нелюдей напала на наше имение. Вооружённые бандиты хотели с ходу захватить дом. Но не смогли... Отец с конюхами дали им достойный отпор. Произошёл  настоящий  бой.

Владимир замолчал. Сделав длительную паузу, он продолжил:

– Тогда эти кровавые хищники, обезумевшие от водки и жажды разрушения, подожгли дом. В пожаре сгорели отец,  мама, конюхи и три женщины из прислуги.

Владимир снова замолчал. Затем,  тяжёло вздохнув, сказал:

– Две мои младшие сестры в это время гостили в Орле в доме папиного однополчанина. Они пережили родителей  ровно на один месяц. В октябре  сёстры умерли от  тифа.  А  я... Я лежал в это время  в  госпитале  после  тяжёлого ранения.

Голинцев откашлялся и продолжил  грустное повествование о своей жизни. Он рассказал Штейну  о  гражданской  войне, о  том, как  он  сражался в  рядах  Добровольческой  армии.

Посол слушал очень внимательно, не задавая вопросов. Большие напольные часы в кабинете пробили час дня, когда Владимир закончил. Евгений Фёдорович молчал. Потом он встал  со  своего  кресла  и, прохаживаясь  по скрипучему паркету, задумчиво  произнёс:

– Да, милостивый сударь, Вы правы: Белое  движение умерло. И теперь все, кто в нём участвовал, должны думать, как  жить  дальше.

Потом, тяжело вздохнув,  добавил:

– Да, Владимир Юрьевич, Вы ещё такой молодой, а уже прошли через ад. Несчастная наша Родина, что  её  теперь ждёт?

Помолчав  немного, посол осведомился:

– Чем  я  могу  Вам помочь?

– Евгений Фёдорович, у меня здесь нет знакомых, я не знаю испанского языка и, признаюсь Вам  честно,  я остался практически без денег, – объяснил Владимир.

Немного подумав, Штейн ответил:

– Возможности мои сейчас очень ограничены. Но я постараюсь  помочь. Для начала  дам Вам  письмо.

Посол удобно устроился в кресле. Взяв лист прекрасной тонкой белой бумаги, он что-то написал. Закончив, вложил его в  конверт и вручил Голинцеву.   

– Поезжайте, милостивый сударь, на улицу Бразилия, 315  к отцу Константину, настоятелю Свято-Троицкого храма. Он  сделает для  Вас  всё  возможное.

Прощаясь с Голинцевым, Евгений Фёдорович признался ему:

– Владимир Юрьевич, Вы очень мужественный, честный и очень симпатичный мне человек. Всегда  можете на меня рассчитывать!

Голинцев поблагодарил посла и вышел.

На улице он остолбенел от царившей здесь жары. По тротуару нескончаемо лился людской поток. Несмотря на палящие лучи солнца, мужчины были одеты в строгие тёмные костюмы с обязательным галстуком и шляпой. Все женщины были в элегантных длинных платьях с летними кружевными зонтиками в руках. Голинцев хотел было взять такси, но его внимание привлёк извозчик, одетый в типичную форму швейцаров дорогих гостиниц. Он сидел на облучке роскошной пролётки, расписанной драконами, цветочными узорами и диковинным орнаментом. На  его  лошади  красовалась  полосатая шляпа. Голинцев махнул  извозчику  рукой.

– На улицу Бразилия, 315, – сказал он извозчику по-английски и удобно устроился на сиденье.

Мягко покачиваясь, пролётка весело катилась по горячему асфальту. Владимир, сгорая от любопытства, спросил, кивая головой на лошадиную шляпу:

– А  это  зачем?

И немедленно получил ответ на ломаном английском  языке:

– Сегодня очень жарко.

Они ехали по узким улицам, пересекая широкие проспекты. Неожиданно, затмевая все соседние здания своими размерами и красотой, перед ними возник дворец. Его стены были декорированы глазурованными плитками всех цветов. Опережая вопрос Голинцева, извозчик  объяснил:

– Это вода для города. Внутри находится огромный резервуар.

Отец Константин Изразцов, настоятель единственного в Аргентине православного храма, принял Владимира очень радушно. Прочитав письмо Штейна, он сказал:

– Прошу Вас отобедать со мной. Я Вам, Владимир, предложу невиданное в этих местах блюдо: настоящую  холодную окрошку.

После обеда они остались сидеть в  прохладном зале.

– Как Вы, Владимир, перенесли долгое путешествие через Атлантику? Штормило сильно? – поинтересовался отец Константин.

– Да, немного качало. Но всё прошло благополучно. А вот уже здесь, в порту Буэнос-Айреса, возникли неприятные моменты, – ответил Голинцев и рассказал о странном поведении таможенного чиновника

Отец Константин выслушал его очень внимательно, а  затем  сказал:

– Вам, Владимир, повезло. В конце концов, Вам разрешили въехать в Аргентину. Я же  знаю несколько случаев, когда  нашим соотечественникам  было  в  этом  отказано.

– Почему  же  нас так  здесь  не  любят? –  удивился Голинцев.

– Дело в том, что аргентинское правительство очень сильно боится проникновения в страну коммунистической заразы. У властей и без этого проблем хватает. Например, анархисты-бомбисты.

– И здесь есть  бомбисты? –  изумлённо воскликнул  Владимир.

– Представьте   себе  –  да!  Например, в  июне   1910  года  один  из  них   бросил  бомбу   в  заполненный зрителями зал Театра Колон. Погибли и были ранены ни в чём неповинные люди. Кроме этого, в этой стране периодически взрываются тлеющие социальные конфликты, последний из которых произошёл в январе 1919 года. Тогда войсками и полицией были расстреляны бастовавшие металлурги. Похороны погибших превратились в открытый протест против правительства. На улицы Буэнос-Айреса вышли около трёхсот тысяч  рабочих. В стычках между ними и силами правопорядка погибло более  трёх  тысяч  человек. Эту  неделю  теперь  называют  не  иначе  как  «Трагическая».

– Да, теперь  понятно, почему меня сутки держали на судне, – задумчиво произнёс Голинцев.

– Владимир, Вы участник всех последних трагических событий на нашей многострадальной Родине. Как  там сейчас? – спросил отец Константин.

Голинцев подробно рассказал о сражениях за Крым, об эвакуации Добровольческой армии и гражданских беженцев.  Лицо  священника стало суровым. Он встал, перекрестился и громко произнёс:

– Господи, спаси Россию!

И после паузы предложил:

– Пойдёмте, Владимир, я покажу комнату, где  Вы сможете  разместиться.

Он привёл Голинцева в небольшое помещение с высоким узким окном. Здесь стояли кровать, стул и шкаф.

– Раньше тут  хранились  самые  ценные книги. Недавно  мы их перенесли в библиотеку, а комнату подготовили для таких скитальцев, как Вы, – пояснил отец Константин.

– Устраивайтесь здесь. Да, ещё, не сочтите за обиду, примите от меня 30 песо на необходимые Вам расходы, – твёрдым голосом произнёс настоятель храма и протянул Владимиру деньги.

Лицо Голинцева мгновенно покраснело. Ему стало очень стыдно. Он хотел отказаться, но священник  посмотрел  на  него  так  убедительно, что  Владимир не  решился  этого  сделать.

– Ну, а теперь отдыхайте, знакомьтесь с городом, начинайте учить испанский язык. Я же постараюсь в ближайшие дни помочь Вам с работой, – сказал отец Константин и, пожелав всего хорошего, ушёл.

Эта была первая ночь за последнее время, когда Владимира не терзали кошмарные сны о гражданской войне. Утром  он, отдохнувший и свежий, вышел на улицу и бодро зашагал по узкому чистому тротуару. Минут через пятнадцать Голинцев оказался среди двухэтажных домиков, выкрашенных в кричащие цвета: ярко-красный, ядовито-жёлтый, тёмно-голубой... Через узкие, как колодцы, улочки были натянуты верёвки, на которых сушилось бельё. На крошечных балкончиках, где и одному человеку было тесно, сидели целые семьи. Женщины что-то  шили, дети  играли. Старики  дымили папиросами, рассматривая  прохожих.

– Это я попал в район, который называется Ла Бока, – догадался Владимир, вспомнив вчерашний рассказ отца Константина о Буэнос-Айресе. – Мне надо было вверх идти, по улице Бразилия, а  я, наоборот, спустился к реке.

Голинцев попытался выбраться из лабиринта этих улочек и тупиков, но ещё больше заблудился. Вскоре вместо домов возникли огромные кучи песка, щебня и угля. Запахло свежестью воды.

– Это я уже в порту,– вслух произнёс Владимир и, обойдя гору камней, очутился на площади.

Над  ней стоял сизый туман от жарящегося здесь мяса. По всему периметру площади были расставлены большие решётки, под которыми тлели раскалённые угли. На решётках лежали сотни больших кусков шипящего на огне и вкусно пахнущего мяса. Повсюду, прямо на земле, сидели портовые грузчики в грязной одежде. У них был обед. Рабочие ели мясо. Голинцев обратил внимание, как это делалось. В правой руке все держали нож. В левой – приличный ломоть белого хлеба с мясом сверху.  Всё  это вкладывалось в рот и у самых губ обрезалось острым ножом. Затем, отрезанный кусок медленно, неторопливо прожёвывался. Эта обеденная процедура проходила молча и сосредоточенно. Только шипение мяса на решётках  да  чириканье  воробьёв  нарушали тишину на площади.

После долгих блужданий среди штабелей брёвен, ящиков и бочек  Владимиру                                            наконец-то удалось выбраться на широкую улицу. По булыжной мостовой с грохотом проезжали гружёные телеги, запряжённые сильными лошадьми. Надрывно ревя моторами, выбрасывая выхлопные газы, ползли грузовые автомобили со щебнем и песком. Изредка, мелодично поскрипывая и подпрыгивая на ухабах, проносились пролётки. По обеим сторонам улицы тянулись серые одноэтажные дома. Шагая по тротуару, Голинцев с любопытством смотрел в их открытые двери. Все дома были построены в испанском колониальном  стиле. Внутри – общий дворик, в который выходили 10, 15, а иногда и больше комнат. В каждой обитала одна семья. Напротив своих дверей одни женщины что-то готовили на жаровнях, другие стирали бельё в больших тазах или что-то пили через металлические трубочки  из  сушёных  тыковок.

Мате, – догадался Владимир.

Находиться на улице уже было невозможно. Палящие лучи солнца буквально сжигали. Увидев небольшой ресторанчик с вывеской «НАСТОЯЩАЯ ИТАЛЬЯНСКАЯ ПИЦЦА», Голинцев без колебаний туда вошёл. Внутри было очень чисто  и  уютно, а самое главное – довольно прохладно. Владимир заказал по одной порции пиццы с грибами, с сыром, анчоусами и бокал неплохого холодного пива. Наслаждаясь едой, он ждал, когда спадёт жара. В половине пятого, подозвав  официанта,  Голинцев  уже  по  привычке  попросил  по-английски  счёт:

– 75  сентаво, – услышал  он  в  ответ.

– Сколько?! – удивлённо  переспросил  он.

– 75  сентаво, – повторил официант.

– Какая всё-таки в этой стране дешевизна! – изумляясь, подумал Владимир. – Вчера я заплатил 90 сентаво за такси и 60 сентаво за извозчика. А сейчас за такой вкусный и обильный обед  –  всего  75  сентаво!

Голинцев, поблагодарив  официанта, положил на  стол один  песо и вышел.

Солнце уже заходило за горизонт, когда Владимир пришёл в тенистый зелёный парк на площади Конститусьон и сел на свободную скамейку. Все дорожки здесь были запружены людьми. Одни спешили, чтобы вовремя попасть на поезд, который отправлялся с вокзала, находящегося в конце парка. Другие медленно прогуливались, наслаждаясь вечерней прохладой. Вскоре  зажглись электрические фонари, и стало очень светло. В траве затрещали сверчки.

На следующее утро Владимир отправился знакомиться с городом очень рано, чтобы использовать утреннюю прохладу.  В  8  часов  он  уже  был  в  центре аргентинской столицы.

– Где  я? – спрашивал он сам себя. – В довоенном Париже или богатом Нью-Йорке?

По улицам проносились новые, сияющие краской автомобили. Звенели проезжающие трамваи. Сверкали своими натертыми стёклами витрины магазинов дорогой французской одежды, английского сукна и табака. На прилавках ювелирных лавок, переливаясь всеми цветами радуги, лежали драгоценности из Голландии и последние модели часов из Швейцарии. На улице Флорида из дверей одного из ресторанов исходил такой вкусный запах, что Голинцев не смог устоять и вошёл. Здесь ему предложили великолепный  ароматный  кофе и  нежные  хрустящие  круассаны.

– Мне кажется, что они вкуснее, чем те, которые мы ели в Париже в 1912 году, – подумал Владимир.

Наслаждаясь кофе, он пролистал местные газеты «Ла Пренса», «Ла Разон», «Ла Насьон», которые официант принёс ему  вместе  с завтраком.

     На углу улиц Флорида и проспекта Ривадавия Голинцеву в глаза бросилась вывеска «МУЖСКАЯ МОДНАЯ ОДЕЖДА ИЗ ПАРИЖА». Он вошёл. Служащий, парень лет 19, сразу же бросился к нему и поздоровался по-испански.

– Доброе утро! – ответил ему  Владимир  по-французски. – Я хотел бы...

– Господин Анри! Господин Анри! – позвал служащий. Из боковой двери немедленно появился невысокий худой мужчина лет пятидесяти с большим  носом и бегающими глазами:

– Доброе утро! Чем я Вам  могу помочь? – сказал  он  по-французски.

– Здравствуйте! Я хотел посмотреть, а, может, что-то и купить, – объяснил на своём безукоризненном  французском  Голинцев.

– Разрешите представиться. Анри Лусто,  хозяин этого магазина, – с  достоинством произнёс  мужчина  и протянул ему руку.

– Голинцев, – просто  ответил  Владимир.

– Вы русский? – удивился Анри. – А я почему-то был уверен, что разговариваю с моим соотечественником.

– Да,  я  русский, но  недавно  приехал  из  Парижа, – ответил  Голинцев.

– Что, правда? – снова удивился хозяин  магазина.

– Да, третий день я нахожусь здесь, в Буэнос-Айресе, а до этого две недели провёл в Париже.  

– Извините,  господин Гол..,  Гол...

– Голинцев, – подсказал Владимир.

– Господин Голинцев,  у Вас не найдётся нескольких минут, чтобы поговорить со мной? – вежливо поинтересовался Анри.

– Да, конечно, – ответил  Владимир.

– Тогда я Вас приглашаю в мой кабинет, – торжественно произнёс хозяин магазина и приказал  служащему:

– Закажи  кофе  и  печенье  в  ресторане! Пусть  принесут! И  побыстрее!

Кабинет господина Лусто был обставлен дорогой дубовой мебелью. Повсюду лежали и висели рисунки,   фотокарточки  мужской  одежды.

– Прошу Вас, присаживайтесь, – предложил Анри, указывая на кресло. – Ах, Париж, Париж... Какой город! Самый красивый в мире! – закрыв глаза и покачивая головой, мечтательно  сказал  хозяин  магазина.

– Извините, господин  Анри, – вежливо возразил Голинцев, – но мне кажется, что и Буэнос-Айрес  тоже  красивый город.

– Что? – громко, почти испуганно закричал Лусто. – Где  Вы, господин Голинцев, видели город? Это же хаотичная куча зданий! Жалкие копии домов Парижа и Лондона! И где? Только в центре?! А  Вы  бывали на  окраинах города?

– Да,  вчера. В  Ла Боке, – ответил Владимир.

– Ну, это зона порта и пролетарский район... А вот Вы бывали там, где живут маргинальные личности, на самой окраине?

– Ещё  нет, – честно признался  Голинцев.

– И не  вздумайте!  Вы там ничего не увидите, кроме грязи. А  ещё Вас там могут запросто ограбить  или  даже  убить! – предупредил  хозяин  магазина.

– Конечно, конечно. Но  местные  музеи  и  картинные  галереи  мне  хотелось  бы  увидеть.

– Какие музеи, господин Голинцев?! – громко, почти с отчаянием закричал Анри. – Здесь нет ни одного достойного музея! Более того, в Буэнос-Айресе  Вы не найдёте ни одного выставочного зала, не говоря уже о картинной галерее. Это же столица креолов! А у них есть деньги, но отсутствует самая элементарная культура.

– Мне рассказывали, что Театр Колон самый большой и красивый во всём Новом свете, – удалось, наконец, вставить  фразу  Голинцеву.

– Да,  это так, – согласился Анри. И сразу же, захлёбываясь словами,

выпалил: – А Вы знаете, для чего он был построен? Для того, чтобы местные невежественные богатеи имели возможность демонстрировать друг другу свои наряды и украшения! Появляться два раза в одном и том же платье и  тех же бриллиантах является самым большим позором для женщины местного высшего света. Вы, господин Голинцев, думаете, что в Театр Колон ходят слушать оперу? Нет, и ещё раз нет! Ходят туда только для того, чтобы похвастаться своим  богатством!

В двери постучали, и  хозяин  магазина  прервался.

– Да! – закричал он.

В кабинет вошёл официант из соседнего ресторана с подносом. Он выставил на стол две чашечки кофе, печенье  в  вазочке  и удалился.

– Угощайтесь,  господин Голинцев!

– Спасибо, – поблагодарил Владимир и спросил:

– А  метро? Я ещё не  был. Но  все  говорят, что одно  из  самых  современных...

– Метро?! – снова перебил его Лусто.  – Это же точная копия лондонской подземки. Ведь строили его англичане. Всё привезли сюда, до самого последнего винтика, до самой последней гайки, из Великобритании. А почему? Потому что креолы не имеют и не хотят иметь своей промышленности. Всё  здесь привозное, скопированное и безвкусное!

Анри сделал короткую паузу. Отпив из своей чашки маленький глоток кофе, он продолжил:

– Вы, господин Голинцев,  не  представляете, как  я страдаю  в этой стране! Уже  шесть  лет.

И хозяин  магазина  продолжил  жаловаться  на  Аргентину  и  её  жителей.

Но Владимир его уже не слушал. У него жутко разболелась голова. Он любезно попрощался с Анри и вышел на  улицу. Увидев  первую же станцию метро, он спустился  туда.

Да, Анри был прав. Здесь всё было английским. Вагоны, рельсы, турникеты... Всё было привезено из Великобритании. И форма у служащих метро была английская. Даже движение здесь, под  землёй, было  левосторонним.

– Ну  и что? – мысленно возразил Голинцев Анри Лусто.  – Зато всё здесь очень удобно, чисто и  даже  красиво!

Вечером он посетил один из множества  кинотеатров, где посмотрел  американский фильм о приключениях  двух  ковбоев.

На следующий день Владимир  решил пересечь город на трамвае. Он поднялся в вагон маршрута номер 96 и, заплатив кондуктору 10 сентаво, удобно устроился у окна. Трамвай быстро мчался по широкому проспекту Ривадавия, стуча колёсами на стыках рельсов и звеня на перекрёстках. Многоэтажные дома сменялись площадями и парками. Повсюду пестрели вывески мясных и овощных лавок, булочных, ресторанов, различных магазинов и магазинчиков.

Минут через сорок трамвай свернул на узкую улочку с разбитой булыжной мостовой. Вскоре за окном стали появляться странные строения со стенами из глины и крышами из чёрного сгнившего камыша. Потом исчезла и булыжная мостовая. Трамвай медленно пробирался по улице, состоящей из  ям  и оврагов, проделанных  дождями.

– Приехали! Конец  маршрута! – объявил кондуктор.

Голинцев  вышел.

– Боже  мой! Куда это я попал? – подумал он, осматриваясь вокруг.

Среди куч бытового мусора виднелись лачуги, построенные из разрезанных на куски металлических бочек из-под керосина. В луже лежала большая чёрная свинья. Худые облезлые собаки с визгом дрались из-за объедков. У одной лачуги сидели несколько человек в заношенной одежде. Они пили мате, передавая друг другу  тыковку с торчащей оттуда ржавой трубочкой. В дверях соседних жилищ матери искали вшей в головах своих многочисленных  чумазых  и  босоногих  детей.

Две юные проститутки  лет по шестнадцати, с сильно нарумяненными щёками, медленно шагали среди этого зловония. Нарочито задирая и без того короткие юбки, они старались обходить лужи, не наступая в грязь. Увидев Голинцева, жрицы любви принялись ему что-то кричать, посылая при этом воздушные поцелуи. Владимир демонстративно отвернулся. С другой стороны трамвайной остановки, в тени чахлого дерева, небритый грязный старик доил худую корову. Возле него стояли три женщины с пустыми кувшинами из жести.

Громко звеня, подъехал трамвай. Голинцев, пропустив вперёд проституток, поднялся в вагон. От  всего  увиденного у  него защемило сердце.

– Быстрее отсюда, быстрее! – думал он.

Обедал Владимир в ресторане на улице Альсина. Из-за жары у него не было аппетита. Поэтому подошедшего к нему официанта,  понимавшего по-немецки, попросил принести ему небольшой кусочек бифштекса и салат. Зал был заполнен служащими из близлежащих банков. Все они  были одеты  в  дорогие  строгие  костюмы и белые  шёлковые  рубашки.

Официант поставил перед  ним «небольшой»  бифштекс размером  с поднос, салатник  с нарезанными овощами, бутылочку оливкового масла и холодную воду в графине.  За  всё  это  и  ещё  мороженое на  десерт  Голинцев  заплатил  80  сентаво.

– Какая  дешевизна! – снова  подумал  Владимир, покидая ресторан.

Глава   3

Утром следующего дня отец Константин представил Голинцеву невысокого лысоватого мужчину лет сорока с военной выправкой.

– Подковкин  Семён Иванович,  –  чётко,  по-военному,  доложил  тот.

Через несколько минут выяснилось, что бывший унтер-офицер российской армии является хозяином русского ресторана и подыскивает себе администратора. Немного заикаясь и путая слова, Семён Иванович  объяснил,   что  нуждается  в  доверенном  человеке.

– Владимир Юрьевич, пойдёте ко мне администратором? – наконец предложил Подковкин.

– Да,  – коротко ответил  Голинцев,  не задавая  никаких  вопросов.

Подковкин Семён Иванович приехал в Аргентину в 1915 году. Каким образом ему удалось попасть сюда, не знал никто из его знакомых. Оставалось  также  загадкой и  то,  откуда  Семён  Иванович  был  родом.  Но всем было известно, что на второй месяц своего прибытия Подковкин открыл собственный русский ресторан. Его очень удобное расположение и экзотическое для этих мест название «СИБИРЬ» стали залогом успеха. За короткий срок ресторан  превратился  в  престижное  ночное  заведение  для  мелких служащих  и  моряков.

На следующий день для Владимира началась новая жизнь. В шесть утра он должен  был  являться  на службу. В его обязанности входило: контролировать уборку зала, оставленного ночными клиентами в неприглядном состоянии и принимать продукты от поставщиков. Для этого в распоряжении Голинцева имелись два аргентинских  восемнадцатилетних  юноши. Они всегда появлялись на работе с опозданием на  20, а иногда и 40 минут. С заспанными лицами эти служащие медленно натирали паркет и зеркала, мыли окна. При каждом удобном случае его подчинённые  норовили пробраться на кухню, чтобы, похитив там что-нибудь съедобное, тут же его употребить. А после обеда юноши прятались под столами и спали. Весь этот мучительный для Владимира процесс подготовки ресторана к новой ночи занимал в среднем 12 часов. За эту работу без выходных Подковкин положил ему оклад в 100 песо и дал право бесплатно питаться. Деньги небольшие, но они позволили Голинцеву снять крошечную квартиру в двух кварталах от ресторана, на улице Дефенса. После работы, несмотря на усталость, Владимир всегда читал газеты, стараясь побыстрее овладеть испанским   языком  и  быть  в  курсе  всех  событий, происходящих  в  мире.

Наступил месяц май. Зачастили дожди. Утренние туманы покрывали город плотным белым покрывалом. Одежда, стены, асфальт – всё  было мокрым от царившей повсюду влаги. Отовсюду исходил запах сырости... Это был конец аргентинской осени. Заныли фронтовые раны Голинцева. Порою боль обострялась до того, что не давала ему заснуть. Никому никогда не жалуясь, Владимир каждый день являлся на работу, не опаздывая ни на минуту.

Утром 12 мая Голинцев беседовал с Подковкиным, который после ночной работы уже собрался уходить. Неожиданно в дверь позвонили. Хозяин открыл. На пороге стоял почтальон в форме:

– Господин Голин.., Голин..., – попытался произнести он фамилию Владимира, забыв поздороваться.

– Голинцев, – подсказал Семён Иванович.

– Да, да, – обрадованно подтвердил почтальон, немедленно вручив Подковкину два конверта   и  так  же,  не  прощаясь, ушёл.

Хозяин ресторана держал в руках конверты и не мог оторвать от них взгляд. Один был из Министерства иностранных дел, а другой – из посольства Российской Империи в Аргентине. Наконец Семён Иванович передал почту Владимиру и застыл в любопытном ожидании. Голинцев, не медля, в его присутствии вскрыл конверт из МИДа. Там находилось приглашение на торжественный приём по случаю Праздника 25 мая  (Дня Майской революции). Письмо было отпечатано на официальном бланке и лично подписано Министром иностранных дел  Аргентины. Владимир, покачав головой, вручил приглашение Подковкину. Тот почтительно взял бумагу и, морща лоб, шевеля губами, принялся читать. Дойдя до конца текста, изучив подпись и печать, Семён Иванович икнул от испуга. В это же время Голинцев  читал письмо от Евгения Фёдоровича  Штейна.

– Дорогой Владимир Юрьевич! – обращался к нему посол. – Прошу Вас обязательно присутствовать на приёме во Дворце МИДа по случаю празднования Майской революции в Аргентине. Я  Вас там представлю одному очень влиятельному  человеку.

Также, Владимир Юрьевич, спешу Вас уведомить, что все приглашённые на данный приём  должны прибыть  во  фраках. До  встречи  во  Дворце  МИДа  25  мая  1921 года.  Штейн.

Заикаясь  от  почтения,  Подковкин, подобострастно  глядя  в  глаза  Голинцеву, прошептал:

– Это как же понимать, Владимир Юрьевич? Вы что, лично знакомы с Министром иностранных  дел  Аргентины?

– Министр – мой хороший приятель, – пошутил  Голинцев.

Но Семён Иванович этого не понял. Он стоял, как вкопанный, смотря то на письмо, то на Владимира.

–  Мне нужен фрак и выходной день на 25 мая! – почти приказным тоном объявил Голинцев.

– Сделаем!  Всё  сделаем,  Владимир Юрьевич! – залебезил  перед  ним  Подковкин.

Буквально через час Семён Иванович привёз прямо в ресторан портного. Сняв с Владимира  мерки,  тот  пообещал  через  неделю  доставить  фрак, брюки и  рубашку.

Действительно, в указанный день всё было готово. Хозяин ресторана за всё заплатил из своего кармана, попросив Владимира  принять  это как  любезность с  его стороны.   

25 мая Аргентина праздновала очередную годовщину Майской революции. Рано утром Владимир вышел из дома, чтобы увидеть парад. Город вырядился в цвета национального флага: голубой фон с белой продольной полосой посередине. Флаги свисали с балконов, реяли на фонарных столбах. Маленькие флажки от лёгкого ветерка колыхались на пиках конных  гренадёров. Владимиру с трудом удалось протиснуться в толпе людей, собравшихся у  Касы Росады,  Президентского Дворца.

Иполито Иригоен, Президент Республики Аргентина, принял парад. И перед глазами Голинцева начали прохождение лучшие части национальной армии. Первыми, на прекрасных ухоженных конях, шагом, повзводно, прошествовала гвардия, выделяясь красными лацканами на мундирах и белыми султанами на высоких киверах. Проехала конная артиллерия, громко громыхая орудиями. «Пропечатала» шаг пехота в касках с шишаками и зелёными подвесками эполет. Выдерживая идеальное равнение, промаршировали гардемарины Морского корпуса в белых брюках и коротких чёрных кителях.

От этого зрелища у Владимира  (впервые за последнее время)  появился  необыкновенный душевный подъём. Он вспомнил себя верхом на чистокровном жеребце в офицерском гусарском мундире. А теперь Голинцев был лишь обыкновенным зрителем в толпе, в непривычном  до сих  пор гражданском  костюме. И  Владимиру стало  грустно...

В шесть часов вечера того же дня Владимир прибыл на торжественный приём во Дворец Министерства иностранных дел. Здесь к  нему сразу подошёл Евгений Фёдорович Штейн. Они  обнялись.

– Очень рад  снова  увидеть  Вас,  Владимир Юрьевич! – сказал  посол.

– Я  тоже, – искренне  ответил  Голинцев  и продолжил:

– Получив приглашение, я ничего не понял. Но после прочтения Вашего письма  всё стало на свои места. Как  Вы, Евгений  Фёдорович,  меня  разыскали?

– Через отца Константина, конечно же, – ответил Штейн и поинтересовался в свою очередь:

– Как  Вам  здесь  нравится?

– Как-то не по чину мне находиться в этом Дворце, среди таких высокопоставленных персон.

– Нет, нет,  Владимир Юрьевич! – энергично запротестовал посол. – Я твёрдо убеждён, что Вы единственный из наших соотечественников, живущих здесь, достойны представлять Россию на этом приёме. Поэтому я и послал прошение в МИД Аргентины, чтобы Вас пригласили.

– Да, когда хозяин ресторана, где я работаю, увидел это письмо на официальном бланке, то  едва  не  лишился  чувств, – рассказал  Штейну  Владимир, и они  вполголоса рассмеялись.

– Я, милостивый сударь, как и обещал, сейчас Вас представлю одному очень влиятельному господину, – прошептал  Евгений Фёдорович  на  ухо Голинцеву.

– Позвольте  узнать,  кому? – спросил Владимир.

– Полковнику  Шерифе. Военному министру Республики Парагвай. Хочу Вас сразу предупредить, что он ярый германофил. Настоящий пруссак. В молодости закончил в Германии военное училище. Я уверен, что и с Вами он будет разговаривать только на  немецком  языке, – объяснил Штейн.

Они подошли к смуглому невысокому брюнету лет 45, с большими усами в стиле кайзера Вильгельма.                                                 

– Господин полковник, – торжественно произнёс по-испански Евгений Фёдорович. – Разрешите Вам представить капитана российской армии  Голинцева Владимира Юрьевича, о котором  мы с Вами  говорили  в  прошлом  месяце.

Полковник, изобразив на лице слащавую улыбку, подал руку Владимиру и поздоровался по-немецки:

– Здравствуйте, я  очень  рад.

– Я тоже, – также по-немецки  ответил  Голинцев, пожимая маленькую потную ладошку министра.

Штейн, сославшись на  дела,  извинился  и  удалился.

– Господин капитан, посол Российской Империи мне много о Вас рассказывал. Вы очень молодо выглядите. Сколько Вам  лет?

– Мне 23  года.

– На каких  фронтах  Вы воевали? – продолжал задавать  вопросы Шерифе.

– С  1916 по  1917 год  –  на Юго-Западном фронте. Великая  война. С 1918 по 1920 год принимал участие в  гражданской  войне  в  составе Добровольческой армии на  юге России,  – ответил  Владимир,  стараясь  быть  предельно  лаконичным.

– В  1916 году, я понимаю,  Вы участвовали в наступлении под командованием генерала Брусилова? – осведомился полковник.

– Так  точно.

Шерифе то ли одобрительно, то ли отрицательно хмыкнул. Осмотрел Голинцева с головы до ног и спросил:

– Скажите, какими подразделениями  Вам  выпала  честь  командовать?

– Гусарским  эскадроном, а  при обороне Крыма – стрелковой ротой.

– Хорошо, – ответил Шерифе и  тут  же  похвалил  Владимира:

–  Господин капитан, Вы блестяще говорите по-немецки.

– Благодарю Вас, господин полковник!

Последовала длительная пауза, после которой военный министр вкрадчиво поинтересовался:

– Скажите,  господин Голинцев,  а  у  Вас  есть  награды?

– Я награждён орденами Святого Георгия  4-й степени и Святого Владимира 4-й степени,  – ответил Владимир.

У полковника  от  удивления округлились глаза. Он только и смог выговорить:

– Орден Святого Георгия?! Да Вы герой, господин капитан!

В этот момент  к  ним  подошёл какой-то мужчина и,  извинившись, принялся шептать что-то на ухо  Военному министру Парагвая.

– Прошу прощения, господин Голинцев, – сказал Шерифе. – У меня появилось срочное дело. Закончим  наш разговор чуть  позже.

Действительно, минут через сорок  Шерифе нашёл Владимира в банкетном зале. Отведя его в сторону, где не было людей, полковник снова на немецком языке, негромко, но почти торжественно произнёс:

– Господин капитан, Вы молоды, но имеете уже большой боевой опыт. У Вас блестящее воспитание. Вы обладаете всеми качествами, чтобы сделать хорошую карьеру в парагвайской армии. Я  имею честь предложить Вам  поступить  к  нам  на  службу офицером. 

У Голинцева от этих слов учащённо забилось сердце, фрак сделался ещё неудобнее. Перед его  глазами  вновь, как   наяву, пронеслись  картины  сегодняшнего  парада...

Не  услышав  ответа, Шерифе  уже  вкрадчивым  голосом   продолжил:

– Господин капитан, хочу Вас уведомить, что офицеры – это элита парагвайского  общества. Они имеют как высокие денежные оклады, так и различные привилегии. Например, уходя в отставку, офицер, кроме приличной пенсии, получает солидный земельный надел. Километров  так  двадцать,  квадратных  километров, разумеется.

Владимир  молчал. Тогда  военный министр, встав  на  носки, зашептал  ему  в  самое  ухо:

– Но самое главное, что мы, офицеры, имеем значительное влияние на общественно-политическую жизнь  в Парагвае!

– Я принимаю Ваше предложение, господин полковник! – громко и чётко произнёс Голинцев.

– Прекрасно! Превосходно! – обрадовался Шерифе. – Тогда  уже завтра  Вы можете зайти в посольство Парагвая. Там  Вам  немедленно оформят  визу. Я сейчас  же  позабочусь об  этом.

– Благодарю Вас, господин полковник! – ответил Владимир.

– Да, господин капитан, хочу Вас предупредить, что сегодняшняя наша беседа была неофициальной. Согласно установленным правилам, Вы должны представиться мне в министерстве, соблюдая  все  формальности, – предупредил Шерифе.

– Какие  формальности? – спросил Владимир.

– Вы, господин капитан, должны мне вручить  Ваше прошение о принятии на военную службу на имя президента Парагвая, копию Вашего паспорта, послужной список, переведённый  на  испанский  язык  и  заверенный  в  посольстве Российской Империи.

– Я  понял, – коротко ответил  Владимир.

– Вы, господин капитан, можете отправляться в Асунсьон в ближайшие дни. Но официально я смогу Вас принять… – Шерифе задумался. – Да,  я  назначаю  приём  на  11.00  10  июня.  

На  прощание  Голинцев  ещё  раз  поблагодарил  военного  министра.

Все события прошедшего дня так  взволновали Владимира, что он ночью не  смог  заснуть. Ходил по комнате, вспоминал Россию, родителей, кавалерийское училище... Думал, что его ждёт в Парагвае. Он хотел вернуться на военную службу. Пусть не на Родине, пусть в другой, незнакомой ему  стране. Но он должен быть  военным... Это  был  смысл  всей его жизни.

Ровно в 6 часов  утра следующего дня Голинцев пришёл на работу в ресторан «Сибирь».  Подковкин, узнав о том, что его администратор увольняется, искренне огорчился. Пожелав Голинцеву  удачи, Семён Иванович  сразу же  выплатил  ему  полный  расчёт.

В 10.00 Владимира очень любезно принял консул Парагвая. После двадцатиминутного ожидания  Владимир получил свой паспорт с парагвайской визой. Поражённый скоростью разрешения этой бюрократической процедуры, он направился в посольство Российской Империи. Здесь его очень тепло, как самого близкого и родного человека, встретил Евгений Фёдорович  Штейн. Прямо  с  порога  Голинцев  принялся  благодарить  посла.

– Полноте, полноте, милостивый сударь! Это Ваша заслуга. Это Вы очень понравились военному министру. А  я лишь организовал  встречу, – последовал ответ Штейна.

Затем Евгений Фёдорович вызвал консула Пташникова и поручил ему срочно подготовить все необходимые документы для Владимира. Но этот чиновник был прямой противоположностью Штейна. Завистливый и мелочный человек, он сознательно тянул время с  переводом бумаг. Только около шести часов вечера Голинцев получил наконец-то от консула  все  необходимые  документы для  следующего этапа его жизни.

Прощаясь с Владимиром, Штейн вручил ему рекомендательное письмо для Рудольфа Александровича  Риттера.

– Мы не имеем нашего дипломатического представительства в Парагвае. Господин Риттер защищает российские интересы в этой стране на добровольных началах, – объяснил Евгений Фёдорович  и потом добавил:

– Владимир Юрьевич, напишите мне, пожалуйста, как Вы там устроились. И  помните, что всегда  можете на  меня рассчитывать.

На  прощание  они  крепко обнялись.

Вечером  Голинцев  пришёл в Свято-Троицкий  храм   попрощаться с отцом  Константином.

– Очень рад за Вас, Владимир. Очень. Я каждый день молился за Вас. И Господь услышал! – сказал ему  священник,  узнав о  серьёзных  изменениях  в  жизни Голинцева.

– Вот, Владимир, возьмите  икону с образом Святого Георгия Победоносца – покровителя воинства российского. Пусть она всегда будет с Вами! – торжественно произнёс настоятель храма.

– Огромное спасибо, отец Константин! – поблагодарил Голинцев, принимая икону. – А также спасибо за всё доброе, что Вы для меня сделали! За то, что помогли стать на ноги здесь,  в чужой стране.

На следующий день поезд, отправившийся с железнодорожной станции Чакарита, уносил Владимира в новую жизнь. За окном вагона проносились бескрайние просторы Аргентины. Пампа (степь) с островками высоких эвкалиптов, реки и речушки. Иногда встречались сёла с мазанками, покрытыми камышом. Поезд довольно часто останавливался на маленьких, затерянных в глуши  станциях. Всё здесь было очень бедным и примитивным. Голинцеву  уже даже и  не  верилось, что  столица  этой  страны  считается  Парижем  Южной  Америки.

Через два дня очень утомительного пути Владимир сошёл на станции Посадас. На пароходе-пароме он пересёк широкую и полноводную реку Парана и оказался в парагвайском  городе  Энкарнасьон.

Его документы формально проверил таможенный  офицер, одетый в немецкую форму. Только  трёхцветная  кокарда  да  тропическая  каска-шлем  были  парагвайскими.

– Рад  Вас приветствовать на нашей гостеприимной земле! – сказал  он,  улыбаясь,  и отдал Голинцеву  честь. 

Глава   4

Вечером того же дня Голинцев уже сидел в купе 1-го класса поезда сообщением Энкарнасьон – Асунсьон. Его попутчиком оказался монах-францисканец. Не обращая внимания на Владимира, монах вслух негромко и монотонно читал Библию, периодически делая какие-то записи в чёрной толстой тетради. Поезд, стуча колёсами, резво катился в зелёном тоннеле сельвы (тропических джунглях). Слева и справа стояла сплошная стена из  деревьев и лиан. Проснувшись утром, Владимир увидел ту же картину: молящегося монаха напротив и сочную тропическую зелень за окном. К концу второго дня пути изредка стали попадаться железнодорожные станции. А следующей ночью  наконец-то прибыли в столицу Парагвая, город Асунсьон.

В привокзальной гостинице Голинцев снял номер  и немедленно, с огромным наслаждением, принял душ. Потом открыл окно. Город был погружен в тёплую тропическую ночь. Стояла  тишина, иногда  нарушаемая  лишь  лаем  собак.

–  Хорошо как! – подумал Владимир. – В Буэнос-Айресе была глубокая осень с холодными дождями, а здесь теплынь.

Ж-ж-ж-ж, - пронеслось что-то слева от него. Ж-ж-ж, - прожужжало что-то справа. А потом что-то большое и хрустящее больно ударило Голинцева в лоб. Он быстро захлопнул окно. По комнате, ударяясь о стены, носились несколько огромных, сантиметров десять длиной, летающих кукарач (тараканов). Чтобы избавиться от этого неприятного соседства, Владимиру пришлось устроить на них настоящую охоту. Покончив с кукарачами, Голинцев выключил свет, открыл окно и сразу же заснул.

Утром, выйдя из гостиницы, Владимир увидел группу извозчиков. Они стояли со своими изрядно потрёпанными пролётками на привокзальной площади  в тени  высоких пальм. По кругу передавалась тыковка с мате. Голинцев приблизился к ним и поздоровался. Послышался недружный  коллективный ответ, и к  нему  немедленно  подбежал  мужичонка с типично  парагвайской  внешностью.  Он был   в  старой  рубашонке  и залатанных  шароварах. На  вид  ему  было  лет  пятьдесят.  

– Проспект  Петтиросси, – сказал  Владимир.

– Поехали!  Садитесь,  господин,  поудобнее! – ответил  извозчик.

Пролётка затряслась по ухабистой булыжной мостовой. Голинцев с любопытством смотрел по сторонам. Квартала через три  мужичонка, ткнув пальцем в какой-то длинный сарай, важно  произнёс:  А  это – наш  кинотеатр! Недавно  открылся.

– Это  что, первый? – спросил  несколько  поражённый  Владимир.

– Да, первый! – с гордостью ответил извозчик. – Один сеанс по вечерам. Если Вы хотите попасть, то  билет  надо  покупать  заранее.

Мостовая неожиданно оборвалась, и пролётка покатила по земляной дороге, поднимая за собой  густой  шлейф  пыли.    

Рудольф Александрович Риттер проживал в небольшом двухэтажном особняке, выгодно отличавшемся от серых приземистых домов, расположенных по соседству. Это  был пожилой  полный мужчина среднего роста в пенсне.  Он принял Голинцева несколько настороженно. Прочитав же  рекомендательное письмо Штейна, Рудольф Александрович сразу  изменился.

– Владимир Юрьевич, не будем терять времени! Сейчас я Вас поселю в дом к одной очень уважаемой даме: донье Летисии Торрес. Ну  а затем, в час дня, я приглашаю Вас к себе на обед. Хочу обратить ваше внимание, что дом доньи Летисии находится в следующем квартале  и  имеет  потолок  и  даже  окна  со  стёклами.

– Это  как? – не  понял  Голинцев.

– Владимир Юрьевич, дело в том, что  до сих пор  в этой стране они считаются архитектурными  излишествами, – объяснил  ему  Риттер.

Донья Летисия оказалась маленькой старушкой лет семидесяти. Она с радостью показала Владимиру  его  комнату.

– Убирать  у  Вас  будет  моя  служанка, – предупредила Голинцева  хозяйка.

– Очень  хорошо! Большое  спасибо! – поблагодарил  её  Владимир.

– Владимир  Юрьевич, жду  Вас  у  себя  к  часу  на  обед! – уходя,  напомнил  ему  Риттер.

Голинцев осмотрелся. Комната была просторная, но очень  напоминала монашескую обитель. Потолок (кусок рогожи, подвешенный на высоте двух метров) был недавно побелен. Голые неуютные белые стены. Только у изголовья узкой металлической кровати висел деревянный чёрный крест. Зачитанная библия  на маленьком письменном столе. Стул. Глиняный кувшин с водой на массивном табурете. Пол из выщербленных старых плит  да кованая решётка на окне. Владимир принялся думать, где бы разместить свои вещи, как вдруг в углу увидел жабу. Да, да, жабу! Но только не такую, как в России, а огромную и коричневую. Величиной  с  кастрюлю. Он  вздрогнул  от  омерзения.

– Как  же  ты  сюда забралась?  И  куда теперь тебя выкинуть? –  спросил  вслух  Голинцев. И ...   увидел  в  другом  углу  вторую  жабу. Такую  же  большую  и  омерзительную.

- Надо  внимательно  осмотреть  всю  комнату, – подумал  он.

Вскоре,  под   кроватью,  Владимир  обнаружил  третью  жабу,  но  уже  размером  со средний арбуз. От отвращения у него свело скулы. Голинцев вышел в дворик. Здесь, в тени большого  дерева, в  удобном  кресле  сидела  хозяйка  дома  и  читала  книгу.

– Донья Летисия, – обратился к ней Голинцев, – Вы меня простите за беспокойство, но в моей комнате сидят три огромные жабы. Как они забрались туда, я не знаю. Скажите, пожалуйста, куда  я  их  могу  выкинуть?

– Зачем? – ужаснулась старушка. – Это же полезные и довольно милые существа. Они уничтожают в доме всех комаров и мух. Эти жабы для нас  как  домашние  животные. А  как же  можно  выкинуть  на  улицу  своих  питомцев?  Скажите  мне,  молодой человек!

– Извините,  я  просто  не  знал, – ответил  Владимир, пожав  плечами.

Вернувшись  к  себе  в  комнату,  он  с  подозрением  посмотрел  на  жаб.

– Домашние  животные! Котята! – подумал  он  и  громко  рассмеялся.

Переодевшись, Голинцев вышел из дому.  Его начал мучить голод, и он решил где-нибудь позавтракать. Только сейчас Владимир обратил внимание на необычный цвет булыжной мостовой. Она была светло-голубой и резко отличалась от серых, давно некрашеных жилых домов. На главном проспекте парагвайской столицы Лас Пальмас, между улицами 14 мая и Альберди, булыжников не было. На протяжении целого квартала улица была покрыта толстыми досками из... красного дерева. Да, да, из красного дерева! Голинцев не мог поверить своим глазам. Он даже встал на колени и постучал пальцем по твёрдой, как  гранит, древесине. Пробегающий мимо босоногий мальчишка,  продавец газет, увидев это,  сказал с гордостью:

– Что,  нравится?  Это  самое  красивое  место  нашего  самого  красивого  города  в  мире! Мы  его   ещё  называем  «Маленьким  бульваром».  Нигде  такого  больше  нет!

Следующий квартал был уже покрыт светло-голубым булыжником. Но зато над тротуаром, на всю его ширину, нависала  довольно  элегантная черепичная крыша. Здесь находились «ИСПАНО-АМЕРИКАНСКИЙ ОТЕЛЬ» и дорогой магазин «АНГЛИЙСКИЙ БАЗАР», где продавались импортные чай, табак, трубки, консервы отличного качества...  Напротив престижного клуба для высшего социального слоя «ИСПАНСКИЙ ЦЕНТР» Владимир заметил небольшую скромную вывеску ресторана «МИЛАН». Голод давал  о себе знать, поэтому Голинцев, не раздумывая, вошёл и занял свободный столик у окна. Он заказал кофе с молоком и несколько ломтиков поджаренного хлеба с джемом. Наслаждаясь завтраком, Владимир с интересом рассматривал пейзаж, открывающийся из окна. Лёгкие парусные лодки, скользящие по спокойной водной глади реки Парагвай, маленький пассажирский  колёсный  пароходик, выпускающий  облака  чёрного  густого  дыма...  И зелёную бесконечность  сельвы  на  левом  берегу, изумрудным  ковром  уходящую  за  горизонт.

После завтрака Владимир за два часа обошёл большую часть центра Асунсьона. Город его поразил почти полным отсутствием памятников истории. Только на площади Конститусьон он обнаружил женскую скульптуру из мрамора, стоящую на высоком постаменте. Она являлась символом  Национальной  Конституции.  На площади Героев возвышались  две  заброшенные  стены. Голинцев долго с изумлением их рассматривал, не понимая, что они символизировали. Но  словоохотливый старичок, оказавшийся  рядом, пояснил  Владимиру:

– Здесь  строится  Пантеон Героев.  Начали в  1864 году. А  вот  когда закончат? Этого никто не  знает.

В парагвайской столице не было ни одного многоэтажного здания. Двухэтажные дома уже являлись редкостью. Все жилые и нежилые строения были похожи друг на друга и напоминали склады. Асфальта не было и в помине. Улицы с булыжными мостовыми тянулись пять, иногда десять кварталов, а затем пропадали в хаосе  ям и оврагов. Здесь уже не было каменных   домов.  Вместо  них  повсюду  стояли  лачуги  из  дерева  и  камыша.  За  всё время своей прогулки Владимир  увидел всего три автомобиля. По улицам проезжали пролётки, грузовые  телеги. Но  больше  всего  было  водовозов.

– В этом городе нет ничего похожего на крикливую роскошь Буэнос-Айреса, – подумал Голинцев.

Все прохожие были одеты довольно скромно. Но поражало то, что почти каждый второй человек на улице был вооружён. Револьверы, пистолеты, обрезы различных размеров и калибров красовались как у богатых людей в костюмах, так и у бедняков в заношенной одежде. Особенно  бросались  в  глаза  вооружённые  женщины.

Ровно в час дня Голинцев был в доме у Риттера. Рудольф Александрович был одним из богатейших людей Парагвая и пользовался огромным влиянием в правительственных кругах. Владелец больших  земледельческих имений  (или, как здесь называли, эстансий) и единственного во всей стране экономического журнала. Риттер был вдовцом и жил с немногочисленной  челядью.

Хозяин  встретил  Владимира  со  словами:

– И  как  Вы  провели  время?  Успели  изучить  достопримечательности  нашего  города?

– Вы знаете, Рудольф Александрович, я их просто ещё не обнаружил, – с оттенком сарказма  ответил  Голинцев.

– Неужели во всём Асунсьоне Вы не увидели ничего интересного? – несколько разочарованно  спросил  Риттер.

– Почему не увидел? Вот, например, по  количеству  водовозных  телег  я  теперь  убежден, что город находится в пустыне. Ну а по количеству вооружённых гражданских лиц на улицах  я  пришёл  к  выводу,  что  Асунсьон окружён  неприятелем, – шутливо  съязвил  Владимир.

Хозяин  дома  понял  юмор  и  рассмеялся.

– Прошу Вас, присаживайтесь, Владимир Юрьевич, – пригласил он, любезно указывая рукой на  стол. – Чтобы комфортно чувствовать себя в этой стране, в ней надо родиться или, как я, прожить много лет. Иностранцу сразу не понять привычку парагвайцев иметь и носить оружие. По большому счёту они его применяют, чтобы иногда на радостях пострелять в воздух. Но вот без оружия парагваец чувствует себя крайне неудобно. Даже как-то обделённо, если  так  можно  сказать.

Рудольф Александрович замолчал, подыскивая необходимые слова для объяснения этой местной  традиции, а  потом  сделал  удачное  сравнение:

– Они, как  наши  кавказские  горцы, гордые, независимые  и... вооружённые.

Служанка  подала  лазанью. Риттер, не  без  гордости, произнёс:

- Позвольте Вас угостить настоящим французским Шабли. Для этих мест – это огромная редкость! – и налил в бокалы вино.

Они сделали по глотку.

– А что касается водовозов, то ситуация здесь не изменилась со времени основания столицы. Вот  уже  четыреста  лет  в  городе  нет  ни  водопровода, ни  канализации.

Полное отсутствие элементарных санитарных удобств, которые есть в любом  большом современном городе. Но Асунсьон расположен в самом центре непроходимой сельвы, вдали от цивилизации,  так сказать... Вот поэтому и имеет кучу неразрешимых на сегодняшний день проблем, – объяснил  Риттер.

Воспользовавшись наступившей паузой, Голинцев попросил:

– Рудольф  Александрович, как Вы уже знаете, я хочу поступить на службу в парагвайскую армию. Но, к моему стыду, ничего о ней не знаю. Вас бы не затруднило коротко рассказать мне о  национальных  вооружённых  силах.

– Да, конечно, – согласился Риттер. –  Согласно последним данным, Парагвай насчитывает семьсот  тысяч  жителей. Хотя  я  уверен, что  на  самом деле  их  гораздо  больше.

– Почему? – спросил  Владимир.

– Дело в том, что никогда не производилась перепись индейских племён, – ответил хозяин дома и продолжил, – в рядах парагвайской армии состоит пять тысяч человек. Дивизий, полков, как в европейских вооружённых силах, здесь нет. Вся пехота сведена в четыре  трёхротные  батальона. Кавалерия – это четыре самостоятельных эскадрона. Имеются также две полевые батареи и сапёрная рота. Флот состоит из двух речных канонерских лодок и нескольких катеров. Вся национальная территория разделена на четыре военных округа со штаб-квартирами в городах Энкарнасьоне, Парагвари, Вилле Рике, Консепсьоне. В столице находятся военное и морское училища, кавалерийский гвардейский эскадрон Личного Конвоя  Президента  Республики  и  база  военного  флота.

– И  всё? – удивился  Голинцев.

– Да, пожалуй,  всё,  – ответил  Риттер.

– А  офицерский  состав?  Уверен, что  Вы тоже в  курсе...

– Да, простите, забыл. На всю армию насчитывается один генерал и четыре полковника.  Количества офицеров более низких чинов я не знаю. Да и, честно сказать, никогда не интересовался.  Но  Вы,  Владимир Юрьевич, должны знать, что парагвайские вооружённые силы находятся под сильным влиянием германских офицеров. Они занимают ключевые посты в Генеральном штабе, Командовании сухопутных войск и военном флоте. Число немецких офицеров в парагвайской армии резко увеличилось за последние два года. Поражение Германии в Великой войне привело к тому, что много профессионалов, имеющих  боевой  опыт, осталось  не  удел.  Вот  они  и  приезжают  сюда  по  приглашению своих  родственников,  друзей. И  их  очень  охотно  принимают  на  службу.

– Это  что  же,  Рудольф  Александрович, получается. Солдаты – парагвайцы,  а  почти  все офицеры – немцы? – спросил  Владимир.

– Да, это так. Но я боюсь, что такая ситуация в скором времени приведёт к внутреннему конфликту в вооружённых силах. Насколько мне известно, отношения между немецкими и германофильскими офицерами с одной стороны и  офицерами-националистами – с другой  в последнее время очень  осложнились. Их  взаимная ненависть обостряется с каждым днём.

– Действительно, очень  непросто, – задумчиво  заметил  Голинцев.

– Ещё как! Я понимаю, что не имею никакого права давать Вам, Владимир Юрьевич, советы... Но мне кажется, что Вам было бы неплохо установить приятельские отношения с влиятельными  немецкими  офицерами.

– Спасибо, Рудольф Александрович, я учту Ваши рекомендации, – вежливо поблагодарил Голинцев.

На десерт подали очень вкусное фруктовое мороженое в старинных серебряных вазочках.

– Я знаю, что Вы, Владимир Юрьевич, принимали участие в гражданской войне в России. Вас  не  затруднит  рассказать  мне  о  последних  боях  за  Крым? – задал  вопрос  Риттер.

И Владимир, как всегда с болью в душе, принялся рассказывать о пережитом в те трагические  дни  октября-ноября  1920 года.

Обед затянулся до ужина. Прощаясь с Голинцевым, уже в дверях, Рудольф Александрович сказал:

– Да, чуть не забыл. Рекомендую Вам, Владимир Юрьевич, на первое время воздержаться от употребления местной кухни. До полной адаптации Вашего организма. Особенно это касается терере.

– А  что  такое  терере? – спросил  Голинцев.

– Это мате, но приготовленное не горячей водой, как обычно, а холодной. Для европейского, непривыкшего желудка, это может привести к очень серьёзному расстройству здоровья.

– Спасибо за очень важный и своевременный совет, а также за великолепный обед, – искренне  поблагодарил  хозяина  дома  Владимир.

День  выдался  очень  насыщенным. Впечатления  переполняли  Голинцева.

– Я в другой стране, которая совершенно не похожа на соседнюю Аргентину, не говоря уже о Европе. Другие условия жизни, свои традиции... Мирное время, а на улицах столицы гражданские люди вооружены до зубов. Бедняки, босые и в залатанной одежде, но с револьверами  на  поясе, которые  стоят  очень  больших  денег. Как  это  понять?  Наверное, не надо пока пытаться понять. Надо принять как есть, – размышлял Владимир, медленно шагая  по  тротуару.

Уже наступил вечер. На центральном проспекте Лас Пальмас зажглись электрические фонари. Все остальные улицы погрузились в темноту. Здесь лишь у входов некоторых домов висели  тускло  тлеющие  керосиновые  лампы.

Чтобы немножко развеяться, Голинцев решил посмотреть фильм в единственном кинотеатре  города.

– Боже мой! – воскликнул он, увидев толпу людей,  желающих увидеть премьеру аргентинской  картины  «Амалия»   режиссёра  Энрике  Гарсия.

Очередь  растянулась  на  четыре    квартала.

– Нет,  пойду-ка  я  лучше  спать! – решил Владимир. 

Проснувшись утром, Голинцев обнаружил, что в комнате находятся только две жабы. Третья – самая  большая  и  омерзительная –  куда-то  таинственным  образом  исчезла.

Позавтракав, как и вчера,  в «МИЛАНЕ», Владимир медленно шёл по улице, просматривая на ходу газету. На перекрёстке проспекта Лас Пальмас с какой-то улочкой стоял строгого вида полицейский при полной форме. Каска, китель, брюки, револьвер в кобуре на боку... Проходили пешеходы, проезжали пролётки и автомобили. Страж порядка равнодушно наблюдал за жизнью, проходящей вокруг него. Вдруг полицейский принялся громко свистеть в огромный металлический свисток и махать кому-то рукой. К нему немедленно подбежал тщедушный старичок в рваных тапочках и без рубашки. Представитель закона, мешая испанский язык и гуарани, стал на него раздраженно кричать. Голинцев прислушался и вскоре понял, что находиться в городе с голым телом  является серьёзным нарушением общественного  порядка. Босиком – пожалуйста! Вокруг каждый второй был без обуви. Но без  рубашки! И  не  пытайся! «Преступник»  вяло  оправдывался, а полицейский  продолжал его  рьяно  распекать, пугая  тюрьмой.

– Ну что, господин Голинцев, вот тебе и практический урок по изучению местных     уголовных  законов, – сказал  Владимир  сам себе  и  направился  дальше.

Правительственным Дворцом было двухэтажное здание в форме буквы «П» с огромным числом круглых арок, окон и колонн. Когда-то его  стены были белого цвета, а сейчас от влажности они были покрыты большими чёрными пятнами. Маленький скверик с пожелтевшей  травой  и  стрижеными  кустами. У  входа  во  Дворец  стояли  два  гвардейца. Им  было  жарко  и  ужасно  скучно. Один  переминался  с ноги на ногу, с тоской поглядывая по сторонам. Другой – яростно чесал спину. Зрелище для Голинцева было абсурдным и невероятным. Он  покачал  головой:

– И это охрана Президента!

Снизу, где протекала река Парагвай, лёгкий ветерок донёс запах воды и прохлады. Владимир решил спуститься по дорожке, ведущей прямо от Правительственного Дворца к берегу. Проходя мимо невысоких деревьев, цветущих ярко-красными цветами, он вдруг услышал:

– Господин!  Господин!

Голинцев  остановился.

– Показалось,  наверное, – подумал  Владимир.

Но,  сделав  шаг, он  явственно  услышал,  как   кто-то  его   звал:  Господин!  Господин!

Он осмотрелся. Никого не было видно. Вдруг зашуршали ветки, и из-за деревьев вышел человек. Вернее то, что от него оставалось. Лицо, шея незнакомца были покрыты глубокими безобразными  гноящимися  ранами.

– Прокажённый! – пронзила  Владимира  догадка, – нельзя  приближаться  к  нему.

– Господин, дайте монетку, пожалуйста. Одну монетку, прошу Вас! – умолял больной, протягивая  свою  руку  к  Голинцеву.

Владимир, инстинктивно пятясь назад, вынул из кармана горсть монет и кинул прокажённому  на  землю. Теперь  спускаться  к  реке  ему  почему-то  перехотелось, и  он  вернулся  в  центр  города.

На обед в «МИЛАНЕ» Голинцев заказал спагетти с грибным соусом и овощной салат. К его столику подсел мужчина лет сорока с типично итальянской внешностью. Это оказался сам хозяин ресторана Луиджи, который сразу же признал во Владимире иностранца и решил с ним познакомиться. По документам,  Луиджи являлся парагвайцем, но в душе всегда считал себя, конечно же, итальянцем. Его отец приехал сюда сорок пять лет назад и остался в Парагвае навсегда. Луиджи угостил Голинцева вкусным мороженым, и они разговорились. Вернее, говорил хозяин «МИЛАНА», а Владимир слушал. Луиджи не просто рассказывал, он комментировал, делал  выводы, тут  же  давал  советы  своему  собеседнику  на  будущее.     Вскоре Владимир уже знал, что все беды Парагвая происходят по вине коррумпированных чиновников.

– Они, господин Голинцев, все здесь воруют. От Президента до ничтожного делопроизводителя. Депутаты, министры... Они растаскивают эту замечательную страну. Поэтому  Вы сами видите, как  бедно живут  здесь простые  люди. А  вот  если  бы  чиновники воровали  с  совестью  и  честью...

– А  что, господин  Луиджи, разве  в  этом  низменном  преступлении  существуют  совесть  и  даже  честь? – удивился  Владимир.

– А как же, господин Голинцев! Честный простой вор залезает здесь в чужой дом и берёт только то, в чём нуждается в этот момент и ничего более. Вот, например, два дня назад забрались в дом моего соседа. Кстати, известный и уважаемый в городе банкир.  Что же унесли? А вот что: бритву, пиджак, шляпу и двадцать песо денег. А шкатулку с драгоценностями, стоявшую на самом видном месте, и столовое серебро не тронули! А в прошлом месяце обворовали другого моего соседа. Он оставил на столе бумажник, набитый деньгами. Что взяли? Пятьдесят четыре песо! А к остальным деньгам даже и не прикоснулись! Вот в этом и состоит, я так считаю, воровская совесть и честь! – убедительно рассказал  Луиджи.  И, не давая  Владимиру  вставить  и  слово,  продолжил:

– А воры ведь рискуют. Вы ведь видели, что здесь все вооружены. И на основании Уголовного законодательства  Республики Парагвай хозяин имеет полное право застрелить  любого, кто  вторгнется  к  нему  в  дом.

– Господин Луиджи! – наконец-то удалось  произнести Голинцеву во время короткой паузы, которую сделал хозяин ресторана, чтобы проглотить ложечку растаявшего мороженого. – Вы могли бы мне порекомендовать место, где много зелени. Я мечтаю провести  оставшуюся  часть  дня  в  тени  деревьев,  не  страдая  от  жары.

– Конечно! Два известных проспекта Колумбия и Испания находятся в зоне  загородных парков. Там расположены все иностранные посольства и даже личный особняк Президента Республики.

За каких-то пятнадцать минут, на извозчике, Владимир добрался в этот район. Здесь стояли аккуратные и ухоженные особняки, совсем не похожие на столичные дома. Всё утопало в зелени. Пальмы, цветущие деревья и кустарники, лианы... Они создавали идеальное убежище от неумолимо палящего солнца. Здесь не было ни души. Тишина и спокойствие. Только иногда где-то  кричали птицы. Земля была устлана густым травяным ковром изумрудного цвета. Голинцеву так захотелось побродить по ней босиком, как когда-то в детстве. Владимир разулся и с наслаждением наступил на нежную, чуть покалывающую ступни, травку. Он так  и ходил по парку до самого вечера, отдыхая от невыносимого городского  зноя.

На следующий день, к вечеру, у Голинцева стали слегка чесаться ступни и пальцы ног. А ночью они уже буквально «горели». Утром Владимир увидел, что ступни и пальцы ног были покрыты многочисленными небольшими волдырями, которые причиняли ему сильные страдания. Владимир  узнал у продавца газет адрес врача. Потом,  хромая на обе ноги и скрипя  от  боли  зубами, с  трудом  доковылял  до  его  дома.

Доктор, жизнерадостный мужчина лет пятидесяти, кинув беглый взгляд на ноги Голинцева, убедительно  констатировал:

– Вчера  Вы  ходили босиком  по земле!

– Да. А  откуда  Вы  знаете? – удивился  Владимир.

– Не надо иметь большого врачебного опыта, чтобы определить, что Вы нахватали огромное  количество  подкожных  блох.

 – Блох?!  Подкожных?!  Что  это  такое? – ещё  больше  поразился  Голинцев.

– Подкожная блоха – это маленький паразит, живущий в земле. Самка только и ждёт удобного случая, чтобы  прогрызть в коже человека или животного дырочку и проникнуть туда. Там-то, в этой крошечной пещере, она обволакивается тонкой плёнкой и откладывает яйца...

– Доктор, – невежливо  перебил  врача  Владимир, – но  ведь все  парагвайцы ходят  босиком, а  с   ними  ничего  не  происходит.  Я   же   всего  несколько   часов   побродил  без  обуви  по   траве  и...

– Вы, уважаемый, – ЕВРОПЕЕЦ! Ни ваша кожа, ни ваш организм не имеют такой природной защиты,  которая  в  течение  веков  выработалась  у  местных  жителей, – объяснил  доктор. После чего он протёр спиртом маленький скальпель и большую иглу и принялся «оперировать» ступни Голинцева. Скальпелем врач вскрывал волдырь, а потом иглой выковыривал  блоху  с  отложенными  уже  ею  яйцами. При этом он успокаивал Владимира:

– Вы только не  переживайте! Я Вас прошу! Это такие пустяки. Вот если бы Вы подцепили земляных  вшей, то  тогда  бы  вашему  здоровью  угрожала  опасность...

– Что, здесь  существуют  и  земляные  вши? – вскрикнул   Голинцев.

– А как же! Вы же находитесь в тропиках! Так вот, земляным вшам очень нравится проникать человеку под ногти. И тогда их присутствие вызывает сильное нагноение пальцев и  жуткие  боли.

Минут  через  сорок  «операция»  была  успешно  завершена.

– Итак, подведём итоги, – сказал почти весело врач, – с двух ваших ступней я добыл восемьдесят две блохи с их будущими потомством. Солидно, честно Вам скажу. Местные жители за всю жизнь могут подцепить одну, ну двух. Сейчас, уважаемый, я Вам на всякий случай наложу повязки. Рекомендую дней пять не ходить, а находиться в горизонтальном положении, в  кровати.

Домой Владимир уже приехал на пролётке, а в комнату его занесли извозчик и дюжий санитар, любезно  посланный   вместе  с  ним  доктором.  

– Владимир, что случилось? – испуганно  крича,  ворвалась в его комнату донья Летисия.

– Ничего  страшного. Вчера  вот  походил  босиком  по  нежной  зелёной  травке  и...

– И сегодня страдаете от подкожных  блох, – закончила за него хозяйка дома. – Я Вас, Владимир,  (донья Летисия почему-то произносила его имя с ударением на последнем слоге) совсем забыла предупредить об опасностях, которые подстерегают европейца в наших местах. Их надо знать и избегать, и тогда всё будет хорошо.  Вы, бедненький, ещё, наверное,  и  не  ели  сегодня. Я  сейчас  организую  завтрак.

Летисия принесла небольшой чайник с кипятком, пустую тыковку, с торчащей оттуда серебряной трубкой, и большое блюдо  вкусно пахнущих кренделей. Она ловко насыпала в тыковку  рубленых листьев и веточек местного зелёного чая-мате и налила туда же горячей воды. Сделав маленький глоточек из трубочки, бомбильи, хозяйка передала тыковку Голинцеву. За  долгие  военные  годы Владимир  утратил  свою  прирождённую брезгливость.

Но местная привычка пить мате из одной трубочки с другими людьми вызывала у него позывы рвоты. По этой причине, живя в Буэнос-Айресе, он на приглашение выпить мате, пуская  по  кругу  тыковку, всегда  вежливо  отказывался  со  словами:

– Извините, не  могу. У  меня  от  этого  напитка  ужасно  болит  желудок.

Но сказать это сейчас донье Литисии – означало обидеть  пожилую женщину. И Голинцев, переборов  себя, всосал  из  бомбильи  немного  тепловато-горькой  жидкости.

– Берите  чипУ,  ВладимИр! – предложила  хозяйка, протягивая  ему  блюдо  с кренделями.

– Вкусно! Очень вкусно! Впервые  в  жизни  ем  это, – искренне  сказал  Голинцев  после того, как  съел  один.

– Правда? Вам понравилось? Это настоящая парагвайская чипА. Я её готовлю по рецепту моей бабушки: кукурузная мука, крахмал, свиной жир, яйца, свежий сыр, ну и соль с анисом, по вкусу, разумеется. Самое главное – это хорошо вымешать тесто, а самое важное – печь чипУ в настоящей печи из глины  и на хороших дровах. Вы, молодой человек, не пробовали ещё других разновидностей  чипЫ. Например, чипА со-о, чипа гуасУ. Я уверена, что такие яства  Вы  никогда  не  ели! Я  обязательно  их  приготовлю.

– Донья  Летисия, – стараясь  увести  хозяйку  от  кулинарной  темы,  спросил  Владимир, – а  у  Вас  есть  дети,  внуки?

Лицо  старушки  сразу  стало  грустным.

– Нет. Я и замужем-то не была. Вы спросите почему? Потому что моя молодость как раз  совпала с послевоенными годами. В 1864 году Парагвай начал войну против Тройственного союза: Бразилии, Уругвая и Аргентины. Шесть лет наш народ  героически сражался, но борьба  была неравной  и закончилась полным поражением. Во время войны погибли почти все наши мужчины. Были деревни и города, где не было ни одного мужчины. Поэтому-то я и не смогла  найти себе суженого. Всю жизнь прожила сама. На той проклятой войне погибли  мой отец и старший брат. Родители мои были очень состоятельными людьми и, слава  Богу,  я  никогда  ни  в  чём  не нуждалась. Старушка  принялась  плакать.  Голинцеву  стало  неловко.

– Простите  меня, донья Летисия, я не хотел Вас обидеть, – смущённо извинился Владимир.

–  Ничего, ничего! Всё  давно уже прошло, – сказала хозяйка. – Я Вас оставляю. Отдыхайте. Я  пойду  и  приготовлю  что-нибудь  вкусненькое  на  обед.

Последующие дни Летисия потчевала Голинцева парагвайскими эмпанадасами, по форме похожими на вареники, но гораздо больше по размеру. Они были всегда с различной начинкой:  рубленое мясо или зелень, или сыр. А также Владимир перепробовал все виды супов, которые являлись основным блюдом незатейливой парагвайской кухни. Среди них был суп борИ-борИ, чем-то похожий на украинские галушки. А  блюдо, которое называлось «парагвайский суп», ничего общего не имело с ним. Это был  пресный пирог из кукурузной муки с сыром. 

Они проводили в беседах целые дни. Голинцеву было  очень интересно и важно узнать как можно больше о стране, где он находится. В свою очередь, донья Летисия с удовольствием  слушала  рассказы  Владимира  о  его  Родине,  о  России.

Так незаметно пролетели дни. И 10 июня в 10.50 Голинцев, немного прихрамывая, поднялся по мраморной лестнице и вошёл в здание военного министерства Республики Парагвай. Миновав часовых в парадной кирасирской форме, он постучал в дверь приёмной полковника Шерифе.

– Да, войдите! – послышалось по-немецки.

Владимир вошёл. За столом сидел адъютант военного министра в кителе с серебряными капитанскими  погонами.

– Капитан  Фрейвальд, – представился  он  по-немецки.

– Владимир Голинцев.  Господин полковник назначил мне на 11.00, – тоже  на немецком языке  объяснил  Голинцев.

– Да, я знаю. Подождите.

Часы на стене в приёмной показали ровно 11. Адъютант, встав  из-за стола, торжественно произнёс:

– Господин Голинцев, проходите, – и  открыл  ему  дверь  кабинета.

Шерифе стоял у окна. Он был одет в синий китель с красными кантами и такого же цвета брюки  с  широкими  лампасами.

Министр довольно сухо поздоровался с Владимиром по-немецки и попросил предоставить документы. Бегло  просмотрев  их, Шерифе  сказал:

– Господин Голинцев, я допускаю Вас к сдаче экзамена на чин старшего лейтенанта кавалерии. Даю Вам на подготовку один месяц. Необходимую литературу Вам выдадут в Генеральном  штабе. Всё, Вы  свободны.

Владимир  поблагодарил  министра  и  вышел. Часы  в  приёмной  показывали  11.07.

По дороге домой Голинцева преследовало ощущение, что он  побывал в каком-то германском  тыловом  ведомстве.   

Глава 5.   Русский   дьявол

В Генеральном штабе Голинцеву выдали немецкий кавалерийский устав и учебники по немецким тактике, фортификации, администрации. Это были фундаментальные теоретические основы Германской армии, на которых базировалось  устройство  и  Парагвайских  вооружённых сил.

У Владимира было очень мало времени на подготовку. Поэтому  он отказался от прогулок и сиесты (послеобеденного сна), который здесь определял весь уклад жизни. Целую неделю, делая лишь непродолжительные перерывы на еду,  короткие беседы с доньей Литисией  и  ночной отдых,  Голинцев  провёл  за  учебниками.  

В  субботу  вечером  к  нему  зашёл  Риттер и пригласил  в  «Унион  клуб».

– Это очень престижное заведение, Владимир Юрьевич. Кроме самой изысканной в Асунсьоне кухни, Вы там увидите влиятельных людей Парагвая, в том числе и военных. Да и развеяться Вам надо. Так и голова взорвётся от учебников, – убедительно  сказал  он.

Зал   «Унион клуба» был заполнен. Все присутствующие хорошо знали Риттера и любезно с ним раскланивались. За одним столиком сидела пара. Он, лет 30, в форме майора парагвайской армии. Она, лет 28, невзрачная блондинка с мелкими чертами лица. Подойдя к ним, Рудольф Александрович поздоровался по-немецки, а потом представил  их  Владимиру:

– Иоганн Гестефельд (зам.  начальника Генерального штаба)   и  его очаровательная супруга Эльза. А это, господа, будущий офицер парагвайской армии Владимир Голинцев.

– Очень приятно, – сказал по-немецки Владимир и очень галантно прикоснулся губами  к  пальцам  Эльзы, а  затем  крепко  пожал  руку  её  мужа.

Риттер заказал  бутылку шампанского в серебряном ведёрке со льдом, и они выпили  за  знакомство.

Вскоре Голинцев уже знал, что майор Гестефельд во время Великой  войны занимал незначительные штабные должности в одной из тыловых частей Германской армии. В 1918 году в чине капитана был уволен и остался без средств к существованию. Ему не оставалось другого выбора, как ехать в Парагвай. Сюда Иоганна давно приглашал двоюродный дядя по линии матери, подполковник фон Притвиц.

– И как Вам Парагвай, госпожа Эльза? – тактично задал вопрос  Владимир.

– О, для  нас это  гораздо  хуже, чем  отбывать  каторгу, – грустно призналась она.

Голинцев  понял, что нужно срочно менять тему разговора.

– Разумеется, Асунсьон – это не Париж, но  я  хотел  бы...

– Вы, Владимир, бывали в Париже? – резко оборвала его Эльза.

– Да! Этот  город  я  буду  помнить  всегда.

– Да! Да! Да! – снова оборвала Голинцева его собеседница. – Вы правы. Мы с мужем  приехали в Париж  в  конце  мая 1913 года. Это  был  наш  медовый  месяц...

И затем  целых сорок минут мужчины вынуждены были слушать восторженный монолог  Эльзы  о  поездке  в  Париж.

Иоганн, в отличие от своей супруги, был немногословен. Изредка он произносил одну - две фразы  и  замолкал.

Вечер прошёл быстро. Владимир чувствовал себя довольно уютно в компании этих людей. Он рассказывал маленькие истории из своего детства, салонные довоенные  анекдоты, и  все  весело  смеялись.

При  прощании  супруги Гестефельд пригласили Риттера и Голинцева к себе домой  на  вечеринку  в  следующую  субботу.

Рудольф Александрович и Владимир решили не брать извозчика, а перед сном прогуляться пешком. Всю  дорогу  Риттер  говорил:

– Владимир Юрьевич! Как хорошо получилось! Они Вас приняли! Это очень важно для Вашего будущего. Ведь Иоганн занимает должность заместителя начальника Генерального штаба.

А  Голинцев, шагая по скудно освещённым улицам парагвайской столицы, думал:

– Да, времена изменились. А  ведь всего лишь несколько лет назад мы были врагами и стреляли друг в друга. А сейчас здесь, далеко от Европы, мы уже стали почти приятелями.

Неделя пролетела, как один день. Наступила суббота. В семь часов вечера Голинцев один (Риттер вчера срочно уехал в одно из своих поместий), с цветами и шампанским, прибыл в предместье Асунсьона, Пуэрто Сахония. Гестефельды снимали старый двухэтажный дом колониального стиля. Он поразил Владимира своей запущенностью: обваливающаяся штукатурка на стенах, разбитые мраморные ступени, плохо закрывающиеся окна и двери. Дом находился в большом и неухоженном  саду-парке.

Здесь уже находились подполковник Притвиц с супругой, капитан Зигфрид  Бош и старший лейтенант  Герман Шредер. Они довольно тепло поприветствовали Голинцева. Вскоре все сели за стол с небольшим количеством лёгких закусок. Пили местный ром из сахарного тростника.  Разговаривали только на немецком языке и вели себя очень раскованно. Гестефельд поставил пластинку, и из граммофона понеслись бравурные немецкие марши. Хозяйка дома извиняющимися тоном объяснила:

– Вы представляете, господа, уже прошёл целый месяц, как я выписала рояль из Буэнос-Айреса. И до сих пор его не доставили! Я наводила справки. Но, как всегда, никто  ничего  не  знает. В  этой  стране  все  поголовно – жулики!

– Да, да, – вторила ей  Беатрис фон Притвиц, женщина лет сорока, с тёмными кругами под глазами и широкими скулами. – Здесь никому нельзя верить! Вы правы, дорогая  Эльза, они все  воры!

Подполковник фон Притвиц был очень мрачен. Вчера он получил письма с родины от своих родственников:

– Победители поставили нашу великую Германию на колени, – хриплым низким голосом начал говорить он, бесцеремонно перебивая свою жену. – Безработица достигла угрожающих  масштабов. Не хватает продуктов питания. Население голодает. Повсюду  царят  отчаяние  и  безысходность...

Фон Притвиц  учился вместе с Адольфом  Шерифе  в германском военном училище в годы их молодости. В настоящее же время он занимал высокую должность заместителя командующего военным округом в городе Парагвари. Фон Притвиц являлся старшим по чину и возрасту среди всех немецких офицеров, находящихся  на  службе  в  парагвайской  армии.

После  слов  подполковника  наступила  тягостная  тишина.

– Господа, мы с Беатрис выйдем прогуляться по саду, – объявила Эльза, и женщины, поднявшись  из-за  стола,  ушли.

Фон Притвиц также пригласил всех желающих спуститься вниз и покурить. Голинцев вежливо отказался. С ним остался и Герман Шредер, бывший лейтенант баварской пехоты. Высокий, уже лысеющий, двадцатипятилетний   блондин. Он уже был прилично пьяным от нескольких бокалов рома. Смотря в упор на Владимира покрасневшими  глазами, Шредер  говорил  рублеными фразами:

– Господин Голинцев, куда Вас занесло?  Ведь   Парагвай – это дыра! Местные офицеры – сборище безграмотных идиотов. А солдаты? Вы видели солдат, которые шарахаются от обуви и предпочитают ходить босиком?  Их же ничего не интересует. Они днём и ночью пьют мате из одной ржавой трубки или сосут терере. Вы знаете, господин  Голинцев, что  такое терере?

– Да, конечно. Это  холодный  мате, – ответил  Владимир.

– Нет, нет, господин Голинцев, это пойло из воды, набранной в первой попавшейся луже...

Герман налил себе  рома в бокал до самых краёв и выпил большими глотками. Громко  икнув, продолжил:

– У меня мать одна в Мюнхене, а я её не могу сюда привезти. Она и дня не выдержит в  этом проклятом климате среди этих аборигенов. А невеста не хочет сюда  ехать....

Шредер  снова  налил  и  выпил  полный  бокал  рома:

– От этой  мерзости у меня  изжога. Я хочу  родного  холодного  баварского  пива... Да  со  свиной копчёной  ножкой, да  с...

Герман, не закончив фразы, неожиданно замолчал. Положив голову на стол, он моментально  уснул.

– Хорошо  бы  уложить  его  в постель. Но  один  я  не  в  состоянии  этого  сделать. Он  же  тяжёлый как  буйвол. Два  метра  ростом  и  весит,  наверное,  килограммов сто  тридцать, – подумал  Голинцев.

Владимир встал из-за стола  и, спустившись по лестнице, вышел в сад. В беседке сидели Эльза и Беатрис и о чём-то беседовали. Мужчин же нигде не было видно. Голинцев  повернул  за  угол  дома  и  неожиданно  услышал  голос  фон  Притвица:

– Вчера, – говорил подполковник, – я беседовал с Шерифе. Он мне пообещал, что организует сильное давление, как на Президента, так и на Парламент. Думаю, что в скором времени удастся изменить некоторые пункты Парагвайской Конституции. Армии уже на законных основаниях будут предоставлены самые широкие права в политической  жизни  страны...

Владимир  остановился. Он  невольно подслушал  очень  важный  разговор,  и  ему  от  этого  стало  очень неловко. Голинцев  вернулся в дом. За  столом продолжал спать Шредер, а из граммофона по-прежнему ревели немецкие марши. Вскоре вернулись офицеры. Общими усилиями уложили Германа в постель, а потом принялись  пить  кофе  и  вспоминать  довоенную  жизнь.

К  себе  Владимир  вернулся  лишь  под  утро  и  сразу  же  сел  за  учебники.

Наконец, наступил этот день – 11 июля 1921 года.  Голинцев прибыл в штаб Сухопутных войск. В зале для конференций за длинным столом сидели члены экзаменационной комиссии. Восемь офицеров в парадных мундирах. Председатель – генерал  кавалерии  Эскобар – напомнил  им:

– Господа, каждый  из  Вас  имеет  право  задать  максимум  два  вопроса.

И  продолжил:

– Итак, – приступаем!  Соискатель  чина старшего лейтенанта  кавалерии  господин Голинцев  Владимир. Верно?

– Так  точно, господин  генерал! – чётко  ответил  Владимир.

– Скажите, когда и какими воинскими подразделениями Вы командовали? В каких сражениях  принимали  участие?

– Командуя взводом гусар, принимал участие в широкомасштабном наступлении русских войск на Юго-Западном фронте в 1916 году. Это было во время Великой  войны. С 1918 по 1920 год  принимал участие в гражданской войне на Юге России. В чине ротмистра командовал эскадроном гусар. Закончил войну командиром пехотной  роты.

– Благодарю  Вас, господин  Голинцев, достаточно, – сказал  генерал  Эскобар.

Затем, по старшинству, начали задавать вопросы члены экзаменационной комиссии. Они  были  довольно разнообразными: от администрации до баллистики. Владимир, увидев благожелательное отношение к нему со стороны всех офицеров, перестал  волноваться. Чётко  и  очень  обстоятельно  он  ответил  на  все  вопросы.

После этого Эскобар объявил об окончании теоретической части экзамена и предложил всем пройти в манеж военного училища. Здесь два драгуна уже держали под уздцы великолепного коня под офицерским английским седлом. Генерал щёлкнул бичом, и Голинцев на этом скакуне пошёл на барьеры. Опытный наездник, Владимир  их  взял без особого труда. После преодоления каменной стены Эскобар приказал ему остановиться. Генерал пожал Голинцеву руку и поздравил с блестящей сдачей  экзамена.

– Господин Голинцев, я, как командующий Сухопутными войсками, сегодня же подпишу приказ о Вашем зачислении в парагвайскую кавалерию. Но этот приказ должен быть подтверждён декретом Президента Республики. Поэтому, чтобы снова  надеть  офицерский  мундир, Вам  придётся  подождать  ещё  несколько  дней.

После  этого  Владимира  поздравили  все  члены  экзаменационной  комиссии.

Голинцева переполняла радость. Ему хотелось сейчас же поделиться ею со  своими знакомыми. Почти бегом он вошёл в Генеральный штаб и сразу же в коридоре  увидел  Гестефельда.

– Иоганн! Иоганн! – позвал его Владимир. – Я  только  что  сдал  экзамен! Я сдал!

– Поздравляю  Вас, Владимир! И  добрый  день, – ответил  тот и пожал  ему  руку.

– Простите, забыл поздороваться. Наверное, от избытка чувств, – оправдываясь, произнёс  Голинцев.

– Я ни секунды не сомневался, что Вы сдадите экзамен, – сказал Гестефельд, а потом предложил, – давайте  вдвоём  прогуляемся сейчас  в  военное  интендантство и закажем  Вам  мундир.

Через пятнадцать минут офицерский портной (немец) уже снимал мерку с Владимира.

– Через неделю, – сообщил он  Голинцеву, – я  Вам  пришлю  парадный  мундир  и две пары  обмундирования  защитного  цвета.

– Как через неделю? – отчаянно прошептал Владимир на ухо Иоганну. – Ведь генерал Эскобар мне  сказал, что уже  сегодня подпишет приказ о моём  зачислении. А  Президент  Республики  издаст  декрет  через  несколько  дней.

– Владимир, не забывайте, что это не Германия! Это – Парагвай! Здесь такие дела быстро не делаются. Сначала приказ подпишет Эскобар, потом Шерифе. Затем он будет лежать в канцелярии Президента... Здесь жуткая бюрократия. Лично я думаю, что   не  раньше  десяти  дней, – укоряющим  тоном  объяснил  Гестефельд.

В соседнем отделе Голинцев заказал пару лакированных ботфортов, каску, шарф, эполеты, погоны и палаш.

– Иоганн, сегодня вечером я всех приглашаю в «Унион Клуб», – сказал Голинцев при  выходе  из  интендантства.

– А теперь – к Рудольфу  Александровичу. Надо ему рассказать, как сегодня прошёл  экзамен, и пригласить  в  ресторан, – решил Владимир.

Дверь в доме Риттера открыла служанка.

– А  дона  Рудольфа  нет.  Они  уехали, – сообщила  она.

– Куда? Когда  вернётся? – огорчённо  спросил  Голинцев.

– Они  вчера уехали... К себе на эстансию... Когда вернутся? Я не знаю. Дон Рудольф  мне  ничего  не  сказали  насчёт  этого.

– Спасибо! – огорчённо поблагодарил женщину Владимир. Ему так хотелось поделиться своей радостью с Риттером. Человеком, который так много для него сделал.

А  как  обрадовалась  донья  Летисия!

– Я была уверена, ВладимИр, что Вы будете офицером! Вам так пойдёт кавалерийская форма! Я  Вас поздравляю! И сейчас мы выпьем с Вами хорошего французского вина, бутылочка которого у меня хранилась для  исключительного  случая. И  вот, наконец, он  сегодня  наступил!

В «Унион Клубе», кроме фон Притвица с супругой и Гестефельдов, за их столом оказались командующий военным флотом Парагвая капитан фрегата Эсс и его адъютант, старший лейтенант Бауэр. Эсс до 1910 года служил на германском броненосце «Виттельбах». По каким-то (державшимся в секрете) обстоятельствам был уволен с военной службы и попал в Парагвай. Здесь  быстро стал близким другом Адольфо Шерифе и, с его помощью, за несколько лет  дослужился до командующего флотом страны. Бауэр был его племянником. Ходили слухи, что у себя  на  Родине  он  был  всего  лишь  приказчиком  в  магазине  тканей.

Шампанское  лилось  рекой. Голинцев  заказывал  бутылку  за бутылкой. Все пили за  успешную  сдачу  Владимиром  экзамена. Слово  для  тоста  попросил  Эсс.

– Господин Голинцев, Ваша карьера  напрямую зависит от нас – немецких офицеров. Мы  являемся хорошо организованной и влиятельной силой во всех сферах парагвайских вооружённых сил. А самое главное, что мы все, сидящие за этим столом, – европейцы. Так давайте, дамы и господа, выпьем шампанского за то, чтобы  мы  всегда и во всём помогали друг другу в этой дикой стране! – откровенно заявил он.

Все немецкие офицеры   немедленно встали с бокалами, а их дамы, оставаясь на своих местах, радостно, не обращая внимания на остальных посетителей, закричали:

– Браво! Браво!!!

Последняя фраза  неприятно поразила Владимира. Он хотел сразу  и в резкой форме выразить своё несогласие с этими оскорбительными словами. Но в последний миг  передумал  и,  скрипя  зубами  от  гнева, тоже  встал.   Для Голинцева этот вечер был безнадёжно испорчен. Ощущение праздника улетучилось. Владимир сник и молча, смотря  в  одну  точку,  думал:

– Для немцев и мы, русские, тоже отсталый народ. Это мне известно ещё с войны. Ладно, там мы были врагами, и они говорили и писали о нас всякие гадости. Но как можно с таким пренебрежением и цинизмом высказываться о Парагвае?! Ведь эта маленькая и бедная страна не только  их приняла, но и дала престижную работу, высокое  положение  в  обществе  с  перспективой  на  будущее!

Вокруг  Владимира  продолжалось веселье, но  он  больше  не  сказал  ни  слова. Только  уже  в  конце  долгого  застолья   Голинцев   произнёс  единственный  тост:

 –  Я  хочу  поблагодарить  Эльзу и Иоганна Гестефельд за  их  искреннюю  помощь  и  участие  в  моей  судьбе!

Потом  потянулись долгие дни томительного ожидания. Они были похожи друг на друга: подъём, утренняя молитва, гимнастика, чтение свежих  газет и воспоминания. Несмотря на то, что жизнь в Парагвае была гораздо дешевле, чем в Аргентине, банкет в «Унион Клубе»  нанёс солидный удар по личному бюджету Владимира. Он старался не выходить из дому, чтобы не тратить денег. Голинцеву на помощь пришла донья Летисия. Она приглашала его разделить с нею завтрак, обед и ужин. В приготовление типичных парагвайских блюд  старушка вкладывала всю свою энергию и доброту. Каждый день они часами беседовали. Донья Летисия была не только очень набожной женщиной, но  оказалась ещё и большой ценительницей испанской литературы. О драматургах прошлого столетия  она готова была  говорить в  любое  время  дня  и  ночи. Прерываясь  на  мгновения, старушка  сетовала:

– Какая жалость, что наш Парагвай ещё очень молодая страна и здесь не родились до сих пор такие талантливые писатели ... Но поверьте, ВладимИр, скоро на этой земле  будут написаны такие произведения, о которых  заговорят во всём мире. И наши люди будут читать много книг, а не ходить в такие ужасные места, как например зоосад. Вам, ВладимИр, нравится это место, где, как в тюрьме, содержатся бедные  животные?

– Нет, – признался Голинцев, – я не могу видеть страдания этих беззащитных зверей.

– А у нас, в Асунсьоне, несколько лет назад открыли этот зоосад. Зачем мучить этих божьих тварей? Я написала несколько писем Президенту страны с просьбой закрыть  зоосад, но  до  сих  пор  не  получила  ответа.

– Да, я тоже до сих пор не увидел Декрета Президента о моём зачислении в кавалерию. А ведь уже прошло десять  дней... – вдруг  с  грустью  подумал Владимир.

Следующим  утром  Голинцев  проснулся  и  вдруг....

– Сегодня же 22 июля! Мне исполняется 24 года! Я уже зрелый человек... Но одинок и беден. У меня нет родных. Я  здесь, на краю земли, жду, когда же решится моя судьба. А правильно ли я делаю, что стремлюсь служить в армии чужого государства? Ведь я – русский офицер и должен служить моей Родине! Но не моя  вина, что я покинул Россию. Всевышний мне послал все эти тяжкие испытания, и я должен  их  пройти!

Владимир принялся молиться перед иконами. Как всегда, он просил у Господа сил и  терпения, чтобы  достойно  пройти  этот  сложный  этап  в  его  жизни.

Стук в окно застал его, когда он брился. Это мальчик принёс газеты. Голинцев развернул «Эль Либераль» и сразу же, на первой странице, увидел свою фамилию и имя.  Это  был   долгожданный   Декрет  Президента  Парагвая   Мануэля   Гондра  о присвоении ему  чина старшего  лейтенанта и зачислении в кавалерию. Только Владимир  хотел  закричать  от  неожиданно  захлестнувшего его  чувства радости,  как  снова  послышался  стук. На  этот  раз  стучали  в  дверь.

Прибыл ефрейтор из интендантства с большим количеством всевозможных свёртков. Он принёс Голинцеву от портного его форму, а также ботфорты, каску и палаш. Замирая от восторга, Владимир принялся разворачивать свёртки. Надев синий китель с малиновыми обшлагами и воротником, бриджи с малиновыми кавалерийскими лампасами и ботфорты, он сразу же почувствовал себя абсолютно другим человеком. Мундир  сидел  на  нём, как  влитой.

– И как это люди могут носить эти неудобные гражданские костюмы? – подумал вдруг  Владимир.

Голинцев, опоясав  шарф, подошёл  к  зеркалу.

– Как  эта  форма  похожа  на  российскую  драгунскую! – произнёс  он  вполголоса.

Затем, пристегнув палаш и надев каску, Владимир хотел было выйти на улицу,   как  в  дверь  опять  постучали.

– Да,  входите! – громко  произнёс  он.

На пороге появился солдат. Громко щёлкнув каблуками сапог, он отдал честь и доложил:

– Господин старший лейтенант!  Вестовой Фернандес  из штаба Сухопутных войск  с  пакетом  для  Вас!

И тут Голинцев вспомнил старую добрую традицию Николаевского кавалерийского училища. Молодой корнет, только что произведённый в этот  офицерский  чин, давал  на  чай  первому  солдату, отдавшему  ему  честь.

– Держи, рядовой, и служи хорошо! – весело произнёс  Владимир и вручил вестовому  десять  песо.

Тот растерялся, но взял и поблагодарил. Опять громко щёлкнув каблуками,      отдал  честь  и  вышел.

Голинцев вскрыл пакет. В нём находилось предписание, по  получении  которого он  должен  немедленно  прибыть  к  Командующему  сухопутными  войсками.

Через тридцать минут  Владимир уже находился в кабинете Эскобара. Генерал, увидев  его  в  парадной   кавалерийской  форме,  с  удовлетворением  заметил:

– В  Вас, господин  старший  лейтенант, сразу  виден  кадровый  офицер.

Эскобар   пригласил    Голинцева   сесть  в  очень  неудобное  деревянное  кресло  с  высокой  спинкой.

– Не будем терять времени. С сегодняшнего дня Вы назначаетесь командиром форта  «Капитан Альсина». Приказ только что был подписан военным министром господином Шерифе. Сегодня же, первым пароходом, Вы должны отбыть в Консепсьон в распоряжение командующего четвёртым военным округом полковника  Густаво Дельгадо. Вот Вам копия приказа. С ним сейчас же отправляйтесь в наш финансовый отдел и получайте денежное довольствие. Не забудьте  также  в арсенале выбрать себе персональное огнестрельное оружие. Сегодня, повторяю, сегодня,  Вы  должны  уже  выехать  в  Консепсьон.

Начальник финансового отдела выдал Владимиру его оклад за два месяца,    деньги на проезд на пароходе в каюте первого класса, на дорожные расходы  и ещё на что-то. На руках Голинцева оказалась довольно приличная сумма, равная  четырём  его  месячным  окладам.   В арсенале он выбрал себе пистолет  немецкой системы Маузер  калибра 7.63. К нему прилагалась  и тяжёлая деревянная коробка с патронами. Затем, не теряя времени, Владимир сразу  же  направился в Генеральный штаб попрощаться с Иоганном. Заодно ему хотелось узнать, с чем связана такая невероятная спешка. Он уже привык, что  в Парагвае  никто, никогда  и ни при каких  обстоятельствах не торопится.

Старый капитан с заспанным лицом довольно неприветливым тоном сообщил Голинцеву:

– Господин  майор  уехал  по  делам  службы  в  Парагвари  два  дня  назад.

– А  вернётся  когда? – спросил  Владимир.

– Этого  я  не  знаю.

– А  я  могу  оставить  ему  письмо? – вежливо  поинтересовался  Голинцев.

– Да, конечно, – буркнул  капитан  и  углубился  в  чтение  каких-то  бумаг.

Владимир  быстро  написал  небольшую  записку,  в  которой  выразил  сожаление  по поводу своего внезапного отъезда и огромную благодарность Иоганну и его супруге  за  приятное  время, которое  они  провели  вместе.

На  улице Голинцев  остановил  первого  же  извозчика  и  поинтересовался  у него:

– Уважаемый, скажи-ка мне, во сколько отходит сегодня первый пароход на Консепсьон?

Тот,  ни  секунды  не  задумываясь,  выпалил:

–  После  сиесты, в  пять  часов, господин  офицер.

– Поехали, уважаемый! – приказал Голинцев и, прыгнув в пролётку, назвал  адрес  дома  доньи  Летисии. – Знаешь  дорогу?

– Конечно! – ответил извозчик.

Проезжая мимо книжной лавки, Владимир попросил остановиться. Вбежав в магазинчик, он  поинтересовался  у  продавца:

– У Вас есть испанские классики? И тут же, немного подумав, нерешительно добавил, – а,  может,  что-нибудь  русское  есть, на  испанском  языке,  разумеется?

– Конечно, есть! – гордо ответил продавец, плешивый невысокий старичок в очках. – Достоевский  Фёдор  «Преступление  и  наказание».

– Что? – изумлённо закричал Голинцев. – «Преступление и наказание» на испанском?!  Здесь?  Немедленно  давайте!

Потом Владимир купил все цветы, которые продавала на углу весёлая босоногая девчонка.

Когда Голинцев вручил донье Летисии охапку цветов и книгу, то она, от избытка чувств,  сначала  почему-то  густо  покраснела, а  потом  заплакала.

– Донья Летисия, я получил назначение. Командиром форта «Капитан Альсина». Должен отбыть сегодня  же, – сообщил  старушке  Владимир.

– «Капитан Альсина»... А,  это находится  недалеко от Консепсьона. Лет десять назад все газеты писали об этой крепости. Это очень опасное место, ВладимИр! И сельва там непроходимая, с тяжёлым климатом. Там очень много комаров, которые разносят жёлтую лихорадку, дэнге... Там Вы, без москитной сетки, просто не выживете.  У   меня   есть.  Много,  ещё  с  прошлых  времён.  Сейчас  такие   уже  не делают. Я  Вам  её  всю  отдам.  И, пожалуйста, не  отказывайтесь! Я  старше  Вас!

Донья Летисия, кроме  раздвижной москитной сетки, подарила Владимиру серебряные вилку, нож  и  тарелку.

– Такой  блестящий  офицер  должен  есть  только  с  серебра.  И  помните,  что  в сельве  – это  самая  здоровая  и практичная  посуда.

Голинцеву с большим трудом удалось вручить хозяйке дома деньги за проживание. Она  в  категоричной  форме  отказывалась  их  брать.

– Не  забывайте  старушку Торрес, ВладимИр!  Пишите, хотя бы  иногда, – сказала на  прощание  донья  Летисия  и, поцеловав  его,  перекрестила.

Дверь  в  доме  Риттера  открыла  та  же  сама  служанка.

– А  дон  Рудольф  ещё  не  вернулись, – сообщила  она.

– Какая  жалость, – огорчился Голинцев. –  Тогда я оставлю ему письмо. Не забудьте,   пожалуйста, передать.

Он написал Рудольфу Александровичу несколько фраз, пообещав прислать подробное  письмо  через  пару  недель, но  уже  с  нового  места  службы.

Был уже почти час дня, когда Владимир, остановив извозчика, попросил отвезти его на пристань. Наступал обеденный перерыв, а потом долгожданная сиеста. Многие лавки были уже закрыты. Проезжая мимо магазина с броской вывеской  «Сон Ангела. Лучшее  постельное бельё, а также всё для дома», Голинцев увидел, как  служащий  уже  запирал  дверь  на  замок.

– Стой! – закричал  он  извозчику. – Подожди,  любезный.

Спрыгнув  с  пролётки, он  подбежал  к  магазину.

– Добрый  день! Извините, но  я  хотел бы сделать у Вас много покупок, – обратился  он  к  продавцу.

– Хотите купить? На  большую  сумму?

– Да!

– Тогда  обед  откладывается! Проходите, господин старший лейтенант! – радостно объявил  мужчина  лет  сорока  с  густой  шевелюрой  и  открыл  ему  дверь.

Через несколько минут выяснилось, что это был сам хозяин  магазина – Фернандо.

Голинцев, следуя  его советам, выбрал себе три пары хорошего постельного белья, шерстяное одеяло и кожаный чемодан. В соседней комнате находилась посуда. Владимир  велел упаковать полный столовый набор на четыре персоны. Пока Фернандо аккуратно заворачивал посуду в пергаментную бумагу и складывал в большой ящик, перекладывая  стружкой, Голинцев прошёл в третью комнату. Здесь, среди кастрюль, чайников, котелков, он неожиданно увидел стопу альбомов. Рядом, на полке, незаметно лежали дорогие масляные краски, акварель в больших деревянных коробках. За ними пылились самые разнообразные кисти. Владимир, забыв  обо  всём, принялся  доставать  всё  это  сокровище.

– Невероятно! Краски голландские! Кисти английские! А альбомы?! Альбомы были из  дорогой специальной  бумаги  для рисования, изготовленные во Франции!

– Господин,  Фернандо, – спросил  Владимир  у  хозяина  магазина, – а  откуда  всё   это   у  Вас?

– А это... Это барахло мне досталось от прежнего хозяина. Он скоропостижно скончался,  а  его  вдова  продала  мне  магазин  со  всем,  что  находилось  внутри.

– Так  я  у  Вас  всё  это  покупаю! – объявил  Голинцев.

– А  может  Вы, господин старший лейтенант, и  это  возьмёте?  Это  Вам  подарок, так сказать, за покупку на большую сумму, – обрадовано сказал Фернандо и принялся выносить из подсобного помещения чистые холсты, натянутые на подрамники.

Голинцев остолбенел.  Он не верил своим глазам. Здесь, в глуши, валяются невостребованными  уникальные инструменты для  художника-профессионала! Какая  невероятная  удача! Это  же  настоящее  сокровище!

–  Да,  да! Я  беру,  – коротко  ответил  он.

Под тяжестью всех загруженных в неё вещей пролётка прогнулась. И пока они ехали до пристани, Владимира не покидало ощущение, что  она  вот-вот  развалится.

Голинцев купил последний билет в каюту первого класса. Матросы помогли ему перенести его вещи и разместить их в крошечном помещении. Было уже почти шесть часов, когда маленький ржавый пароходик, сделав несколько гудков, отошёл от причала. На верхней палубе располагались каюты первого класса. Нижняя – являлась общей каютой третьего  класса. Здесь  умудрилось расположиться  большое  количество  людей. Они ехали целыми семьями, со скарбом и домашними животными. Второго  класса  на  пароходе  не существовало.

Глава  6

Из длинной трубы густыми клубами валил чёрный дым. Пароходик, вибрируя всем корпусом, медленно поднимался вверх по течению реки Парагвай. Вскоре за кормой скрылись столичные пригороды. И вдруг в висках у Владимира что-то застучало, а сердце сжалось от боли. Точно  так  же, когда он последний раз видел удаляющийся навсегда Крым.

– Снова я уезжаю в неизвестность. Что меня ждёт? Это известно только Всевышнему!

Голинцев не хотел заходить в свою каюту. Он стоял на палубе и смотрел на тянущийся за бортом берег реки. Солнце уже садилось. Закат длился недолго, и темнота наступила мгновенно. Но перед её приходом всё на несколько минут окрасилось в огненно-красный цвет. Это была фантастическая картина, невиданная до сих пор Владимиром. Красная река, красные деревья на берегу, красное небо.

– Бог мой! Как красиво! – тихо произнёс вслух мужчина, стоящий на палубе рядом с Голинцевым.

– Да,  действительно  незабываемое  зрелище, – подтвердил  Владимир.

На пароходике повсюду зажглись электрические лампочки, и стало довольно светло.

Мужчина  повернулся к  Голинцеву  и,   протянув  ему  свою  руку, сказал:

– Разрешите представиться, Мигель Троче – врач. Возвращаюсь домой в Консепсьон.

– Очень приятно,  Владимир Голинцев. Тоже направляюсь в Консепсьон.

– Го-лин-цев? – переспросил  по  слогам  Троче.  –  Вы  что,  русский.

– Да,  я – русский,  –  ответил Владимир.

– Я, по Вашему внешнему виду и лёгкому акценту, был уверен, что Вы один из немецких офицеров, которые служат в нашей армии. Но русского... Старшего лейтенанта  парагвайской  армии...  Признаюсь  честно,  вижу  в  первый  раз.

– Да, я – единственный из моих соотечественников, которому выпала честь служить в вооружённых  силах  Парагвая.

– Скажите, Владимир, если это, разумеется, не является секретом,  с какой Вы целью направляетесь  в  Косепсьон?

– Нет никакого секрета, господин Троче. Я назначен командиром форта «Капитан Альсина».

– Форт «Капитан Альсина»... Вы, наверное, вместо прежнего командира, лейтенанта... Не знаю его фамилии. Бедняга умер три недели назад, как раз накануне  моего  отъезда  в  Буэнос-Айрес.

– Может быть. А что случилось с этим лейтенантом? – настороженно спросил Голинцев.

 – Умер от какой-то инфекции. Об этом мне рассказал один мой коллега.

– Какой  инфекции? – поинтересовался  Владимир.

– О, этого  я  не  знаю. Я только предполагаю, – признался Мигель.

– Скажите, господин Троче, а что, этот форт находится в каком-то гиблом месте, где легко можно  заразиться инфекционным заболеванием? – задал вопрос Голинцев, стараясь использовать завязавшийся разговор для сбора информации о своём  будущем  месте  службы.

– Да нет, форт находится километрах в восьмидесяти от Консепсьона. Крепость была построена лет так сорок  назад для защиты селений этой зоны от разбойных нападений индейских племён чемококо, пона, пилягас. Форт «Капитан Альсина» находится на границе обрабатываемых земель с оседлым населением и непроходимой сельвой. И, насколько я знаю, в  последние  годы  не  было  стычек  гарнизона  крепости  с  индейцами.

Троче  замолчал.  Подумав  немного, он  произнёс:

– А причиной смерти лейтенанта могла быть вода. Вы, Владимир, всегда обращайте здесь внимание на воду, которую пьёте. Я рекомендую Вам  пить только кипячёную воду. Увы, мои соотечественники, особенно простые люди, убеждены, что кипячёная вода портит вкус настоящего парагвайского тетере. И невозможно побороть их вековые привычки. Если же у Вас нет возможности прокипятить воду, то налейте её в какую-нибудь прозрачную ёмкость и посмотрите на свет. Если не увидите ни червячков, ни личинок, тогда - понюхайте. И если неприятного запаха гнили  у  воды  нет – можете  рискнуть. Я повторяю – рискнуть!

Троче  немного  помолчал,  а потом  добавил:

– Вообще-то хочу заметить, что климат в наших краях довольно сносный. Нет очагов малярии или жёлтой лихорадки, как, скажем, в зоне Панамского канала. Но смертность от лихорадок денге и жёлтой регистрируется каждый год. Особенно с приходом лета и выпадением осадков. Но в наших краях большое количество населения страдает болезнью Чагаса. Бразильский медик Карлос Чагас (кстати, мы очень хорошо знакомы) в 1909 году обнаружил, что кровь многих больных, живущих в Парагвае и Бразилии и страдающих сердечно-сосудистыми заболеваниями, заражена паразитом Tripanosoma cruzi. Он утверждает, что причиной заражения является клоп-винчука. Я и мой друг Сальвадор Масса, являющийся крупным специалистом в области бактериологии, полностью с этим согласны. К сожалению, на Международной конференции по проблеме инфекционных заболеваний в Буэнос-Айресе, с которой я и возвращаюсь, почти все  учёные подняли на смех мнение Чагаса. Они утверждают, что эта болезнь напрямую зависит от изменения климатических условий и что клопы здесь не причём. Обидно за Чагаса. Он был так расстроен, что не смог доказать своим коллегам своей гипотезы. Карлос даже не явился на последнее заседание, а послал всем участникам конференции письмо. В нём он напрямую связывает антисанитарные условия беднейших слоёв населения, которое живёт в лачугах вместе со своими животными и не соблюдает условий личной гигиены, с  винчука. А  именно  они  и  являются  носителями  паразита.

(Время подтвердило гипотезу Карлоса Чагаса. Действительно, клопы-винчука при укусе человека выделяют свои заражённые паразитом  Tripanosoma cruzi экскременты, попадающие затем в кровь. Болезнь Чагаса хроническая и длится годами. При этом, поражённые этим недугом люди страдают сердечной недостаточностью, кишечно-желудочными  заболеваниями и нарушением функционирования центральной нервной системы. Болезнь  существует и в наши дни. Распространена в Парагвае, Бразилии и северных провинциях Аргентины. Медикаментов не существует. Жилые и хозяйственные постройки, где  обнаружен  клоп-винчука, просто сжигаются  со  всем  имуществом).

Мигель  снова  сделал  паузу, а  потом  предупредил:

– Берегитесь комаров и клопов. На первый взгляд – простые кровососущие насекомые, а  на самом деле – убийцы. Они и разносят заболевания, от которых гибнут тысячи людей...

Троче  неожиданно прервался и, вынув из кармана большие серебряные часы, кинул  на  них  взгляд.

– О! Заговорились мы с Вами! Пора и поужинать. Вы  как?

– С удовольствием! – ответил Владимир, который уже давно испытывал чувство лёгкого  голода.

– Тогда  пройдёмте  в  буфет! – предложил  Мигель.

Судовой буфет находился там же, на верхней палубе. Он приятно поразил Голинцева своей чистотой и большим выбором блюд. Кроме традиционных эмпанад и рома из сахарного тростника, здесь были  жареные цыплята, запечённая в духовке рыба, всевозможные салаты...  И  даже  ледяное,  вполне  приличное пиво.

В буфете, при ярком электрическом свете, Владимиру удалось хорошо рассмотреть своего нового знакомого. Троче был среднего роста, лет сорока, с копной жгуче чёрных волос, с орлиным носом и ниточкой изящных усиков. Тёмные, чуточку усталые глаза светились добротой и говорили о своём хозяине, что это был честный и открытый человек.

– В 1910 году я закончил медицинский факультет Университета Буэнос-Айреса и вернулся к себе в родной Консепсьон, – стал рассказывать о себе Мигель, – иногда бываю в Асунсьоне. Но в основном работаю в затерянных глухих районах Парагвая. Хочу признаться, Владимир, что мечтаю совершить путешествие в Европу. Из всех городов, которые я хотел бы увидеть, на первом месте стоят Москва и Санкт-Петербург. Я искренне восхищаюсь русской культурой. В моей библиотеке есть даже одна книга на французском языке. Краткая история России. В ней имеются несколько глав, посвящённых архитектуре старинных православных церквей. Потрясающе  интересно!

Они беседовали до глубокой ночи. Уже спали глубоким сном все пассажиры первого класса. Затихла и нижняя палуба. Пароходик  всё так же, настойчиво хлопая лопастями колёс, упорно продолжал подниматься  вверх  по реке Парагвай.

Утром Голинцев проснулся от невероятной тишины. Не работал судовой двигатель. Пароход стоял пришвартованный у примитивной пристани из толстых неструганных брёвен. На  берегу  виднелась  деревушка  из  семи  убогих  хижин с камышовыми крышами.

Владимир  вышел  из  каюты  на  палубу. Здесь  уже  прохаживался Троче.

– Доброе  утро, господин Голинцев!  Посетим  буфет? – спросил он.

– Доброе утро. Да, давайте позавтракаем, – согласился Владимир.

Но,  к  сожалению, буфет был закрыт.

– Рано  ещё, только восемь часов, – сказал  Мигель.

– Тогда  подышим  свежим  воздухом  до открытия, –  шутя,  предложил  Голинцев.

Пароход, сделав два продолжительных гудка, снова двинулся в путь. Пейзаж был однообразен:  сельва  по берегам,  мутная речная вода и синее небо.

– Думаю, что сегодня жарковато будет. А что меня ждёт летом? В январе и феврале, – вслух  спросил  сам  себя  Владимир.

– Да, летом температура на солнце в этих краях достигает плюс шестидесяти градусов, – сказал  Троче.

– Сколько? – ужаснулся Голинцев. – Шестьдесят градусов?! А у нас в России в это время – зима.  Мороз. Свежий  воздух. Пар  валит  изо  рта. Снег.  Ах, как  хорошо!

– А я ни разу в жизни не видел снега, – признался с сожалением Мигель, – а хотелось бы.

Немного  подумав, он  очень  тактично  спросил:

– Владимир,  простите, скажите, пожалуйста, Вы ведь никогда не были в сельве?

– Нет. А  что?

– Дело в том, что Вам предстоит служить в экстремальных и непривычных для европейца условиях.  Если Вы не возражаете, я мог бы дать несколько полезных советов.

– Сочту  за  честь  и  буду  Вам, Мигель,  очень  признателен.

– О воде я Вам рассказал вчера. Это, во-первых. Во-вторых, в сельве нельзя спешить. Никогда и ни при каких обстоятельствах. Вот утром Вы встаёте и что делаете?

– Одеваюсь,  конечно, – недоумевающе  ответил  Владимир.

– Разумеется. Но  как  одеваетесь?

– Быстро, как  всегда.

– Нет,  Владимир, в сельве так не пойдёт! Слушайте меня внимательно. Вы встали и прежде, чем надеть сапоги, их надо тщательно осмотреть и изгнать всех «квартирантов», которые забрались туда ночью. Как правило, это ядовитые пауки, змеи, осы. После этого Вы осматриваете свою одежду  и обязательно её  встряхиваете. Сильно и несколько  раз! В ней могут прятаться муравьи, укусы которых очень болезненны, те же осы или пауки. Если Вы идёте по сельве, то прежде, чем  сделать  шаг,  надо  внимательно  посмотреть  под  ноги.  Никогда  не  нюхайте цветы! Многие из них имеют пыльцу такой мощи, которая может спровоцировать у Вас затруднение дыхания и даже сердечный спазм. Не ешьте неизвестных  Вам  фруктов! Не  купайтесь  в  незнакомых  местах...

От сильного толчка Троче с Голинцевым едва не упали на палубу. Это пароход с ходу выскочил  на мель. Все пассажиры первого класса, многие полуодетые, с криками повыскакивали на палубу. На нижней – от испуга неистово залаяли собаки, замяукали  коты  и  заблеяли  овцы.

Полная, непричёсанная дама, стоящая за спиной у Голинцева, истерично запричитала:

–- Ой-ой-ой!  Что  теперь  будет?! Мы  здесь  останемся  надолго!

Топая босыми ногами, мимо них пронёсся сонный капитан. Он рванул дверь рубки  и,  ворвавшись туда, принялся  осыпать  проклятиями  рулевого.

Через несколько минут пароходик дал задний ход, вибрируя корпусом. Всё затряслось, загрохотало... Казалось, что судёнышко вот- вот развалится. Вода в реке из жёлтой превратилась в чёрную из-за ила, поднимавшегося со дна. Из трубы, вместо чёрного дыма, повалили снопы красного пламени... От невиданного в этих местах  шума  крокодил  (здесь их звали жакаре), загоравший на песчаной косе, быстро  нырнул в воду. Стаи обезьян, сидящих в кронах деревьев, перестав кричать,  с  любопытством  наблюдали  за  происходящим.

Медленно, сантиметр за сантиметром, пароход начал сползать с мели и, наконец, оказался  на  глубокой  воде. Все  вздохнули  с  облегчением.

– Нам  всем  очень  сильно  повезло! – радостно  сделал  комментарий  Троче.

После завтрака Голинцев остался со своим новым знакомым на палубе. Владимир рассказывал Мигелю о Москве, Санкт-Петербурге, о народных традициях и привычках. И, конечно же, о красоте и преданности русских женщин. Когда он закончил, Троче  сказал:

– Да, Парагвай, конечно, не имеет такой славной и удивительной истории, как Россия. И традиции у нас совершенно другие... А вот что касается женщин... Посмотрите  вокруг,  Владимир.  Здесь  и  на  нижней  палубе. Что  Вы  видите?

– Если Вы, Мигель, о женщинах, то все они бесспорно красивы. Все вооружены и почти  все  курят  сигары.

– Да, это Вы верно заметили. Но я хотел бы обратить ваше внимание на количество женщин. Их  на  нашем  пароходе  раз в  пять  больше, чем  мужчин. Ну  а  на самом деле,  число  женщин  в  нашей  стране  раз  в  восемь  превышает  число  мужчин.

– Во  сколько? – переспросил  Голинцев, подумав,  что  ослышался.

– В восемь раз, – повторил Троче. – Это последствия войны 1864 – 1870 годов. Тогда маленький Парагвай шесть лет в одиночестве сражался против тройственного союза Аргентины, Бразилии и Уругвая. Мой отец  двенадцатилетним мальчишкой принимал участие  в защите Родины. Ему повезло:  он  был  ранен, но  остался  жив.

– Да, я  слышал  об  этой  войне  от  моей  квартирной  хозяйки.

– Эта была катастрофа, когда после войны из 1200 000 парагвайцев в живых осталось  400 000.  А мужчин всего около  40  000! Мужчинами тогда считались все мальчики,  которым  было  более  девяти  лет.

У меня трое  сыновей  и  одна дочь. И  я, честно Вам  скажу,  не знаю, сможет  ли она выйти замуж.  Демографическая диспропорция не решена до сих пор. А ведь  прошло  уже  пятьдесят  лет  после  той  национальной  трагедии.

– А сколько же у нас, в России, после Великой войны и братоубийственной бойни осталось вдов? А сколько молодых, красивых женщин не смогут выйти замуж? Родить,  иметь  семью, – думал  с  болью  в  сердце  Голинцев,  слушая  Мигеля.

Голинцев и Троче разговаривали на различные темы, прохаживаясь по палубе. Например, Владимир узнал, что город Консепсьон с недавнего времени является вторым (после Асунсьона) городом по своему экономическому и культурному значению. Мигель,  перечислив  все  его достоинства,  с  гордостью подчеркнул:

– Воровства у нас вообще нет. Что такое решётки на окнах и дверные замки,  жители Консепсьона не знают. А какие у нас люди! Все очень гостеприимные и отзывчивые. Последним поделятся, чтобы помочь человеку!

Даже в буфете они продолжали разговаривать. Это случается, когда встречаются два образованных честных человека с широким кругом интересов.  Между такими людьми сразу  возникает взаимная симпатия, которая часто перерастает в настоящую мужскую дружбу.

Утром  следующего  дня  пароход  прибыл  в  Консепсьон.

– Владимир, я рад, нет, я просто по-настоящему счастлив, что мы с Вами познакомились, – сказал Троче, прощаясь с Голинцевым.  –  Мы с супругой и детьми сочтём за честь видеть Вас в нашем доме. Я написал Вам адрес госпиталя, где я работаю, и домашний. Но меня в городе и так все знают. Спросите у любого – сразу покажут  дорогу. Будете  в  Консепсьоне – заходите! 

Пристанью здесь служила старая баржа, вросшая в берег и речное дно. Спустившись с неё по широким  деревянным сходням, Владимир очутился на городской набережной, которой являлась ухабистая грунтовая дорога. Здесь он взял извозчика. Загрузив крошечную пролётку до отказа своими вещами, Владимир сказал:

– К  штабу  военного  округа.

Консепсьон поверг Голинцева в состояние сильного шока. Образованный в 1773 году для защиты парагвайской территории с востока  от постоянных индейских набегов, а с запада – от португальского проникновения из Бразилии, город не имел  булыжной мостовой. Не было, разумеется, и асфальта.  Полностью отсутствовали здесь и тротуары. Повсюду одноэтажные бедные дома... Несколько торговых лавок, почта, больница, две начальные школы... Всё вокруг было покрыто толстым слоем красной  пыли. Такой  цвет  имела  здесь  плодородная  почва.

В  большом доме испанского колониального стиля находился штаб военного округа.

– Господин полковник, старший лейтенант Голинцев! Назначен командиром форта «Капитан  Альсина»  при...

– Господин старший лейтенант, раздражённо   перебил доклад Владимира командующий военным округом полковник Дельгадо. – Вы где пропадали? Конвой ещё вчера должен был выйти в форт «Капитан Альсина». Генерал Эскобар рекомендовал  Вас  как  очень  дисциплинированного  офицера.

– Господин полковник, после  получения приказа я первым же пароходом отбыл  из  Асунсьона, – принялся  объяснять  Владимир  командующему...

– Господин старший лейтенант, – снова оборвал его Дельгадо, – не будем терять времени! Объясняю Вам следующее. Форт «Капитан Альсина» прикрывает рубеж протяжённостью шестьдесят километров.

-Полковник, взяв  длинную  указку, подошёл к  большой карте, висящей  на  стене.

– Гарнизон форта – двадцать пять человек. В настоящее время за старшего там сержант Кинта. На вашем левом фланге находится укреплённый пункт «Агуа фреска», гарнизон порядка восьми человек. На правом – укреплённый пункт «Круз дель сур» с гарнизоном в десять человек. Задача форта – защищать вверенный вам рубеж от набегов  индейских  племён  со  стороны  Северного  Чако.

Дельгадо говорил чётко поставленным голосом, делая непродолжительные паузы после  каждой фразы. При этом кончиком указки он постоянно водил по карте.

– У  Вас  будут  вопросы, господин  старший  лейтенант?

– Так  точно,  господин  полковник.

– Задавайте.

– Вопрос первый. На карте район, откуда исходит угроза нападения индейцев, обозначен  как  сплошное  белое  пятно. Как  надо  это  понимать?

– Это Северный Чакон. Огромная территория между Парагваем и Боливией, где была предпринята единственная и последняя попытка топографических исследований в 1882 году. Французский исследователь Жюль Кревью погиб со всей своей экспедицией  во время  составления карты этой местности. Вот здесь, – Дельгадо показал на карте точку в верхнем течении реки Пилькомайо. – После этого  исследование  этого  обширного  региона  было  прекращено.

– Благодарю, господин  полковник! Вопрос  второй.

– Я слушаю.

– Господин полковник, как гарнизон из двадцати пяти солдат может прикрывать рубеж в сильно пересечённой местности протяжённостью в шестьдесят километров? Ведь  там  во  многих  местах – непроходимая  сельва.  Ручьи...

– Господин старший лейтенант! – перебил Голинцева Дельгадо, – насколько я осведомлён, Вы много лет воевали. Имеете боевой опыт. Неужели Вы на месте не разберётесь, что и как надо делать? Я Вам скажу, что времена сейчас другие. Это  тридцать лет назад  дикие индейские племена Северного Чако постоянно совершали набеги на населённые пункты, расположенные недалеко от мест их обитания. А сейчас  ситуация совершенно другая. В наше  время иногда с их стороны  возможны только  бандитские  вылазки  с  целью  грабежа. И  всё. Вам  теперь  понятно?

– Так точно, господин полковник! – бодро  ответил Голинцев, хотя чувствовал в своей  душе  полное  смятение.

– Это хорошо! – Дельгадо изобразил на своём лице подобие улыбки. – Ну а теперь самое главное. В Вашем тылу, так сказать, расположено поместье господина Федерико Сальдивара. Вот, смотрите внимательно, – полковник  аккуратно показал на карте, километрах в  тридцати от форта, маленькое коричневое пятнышко. – Он является бессменным депутатом нашего Парламента. В настоящее время – Председатель комитета по военным делам. Это очень, Вы слышите, господин Голинцев, очень уважаемый человек в Парагвае. Через несколько дней после прибытия на место Вы должны нанести ему визит вежливости. Если у господина Сальдивара  возникнут  какие-либо  просьбы  к  Вам,  то  Вы  должны  выполнить  их как  мой  прямой  приказ. Вы  меня поняли, господин  старший  лейтенант?

– Так точно, – как всегда  ответил Владимир,  думая о том, что за всю свою военную  карьеру  никогда  не  получал  таких  «обстоятельных»  инструкций.

– Ничего, ничего, – утешал он мысленно себя. – Прибуду на место – там и разберусь.

Конвоем оказался самый заурядный обоз. Пять двухколёсных телег. Каждая запряжена шестью волами попарно. Пять солдат-погонщиков во главе с ефрейтором. Интендант округа, старый лейтенант, вручил  Голинцеву  отпечатанный список того, что было уже погружено. Владимир быстро пробежал глазами лист бумаги: колючая проволока, кровельная жесть, гвозди, керосин, пшеничная мука, подковы, патроны...

– Можете не проверять, господин старший лейтенант! Всё погружено согласно списку.   Я лично  всё  контролировал.  У  Вас  не  возникнет  никаких  проблем  ни  с грузом, ни  с  его  количеством.

Голинцев  молча  подписал  документы. Потом  осмотрел конвой. Такого он тоже ещё  не  видел.  Колёса  телег  были  высоченными.

– Не  меньше  двух  с  половиной  метров, – прикинул  Владимир.

Тележные же кузова были сделаны из толстых гибких веток, типа европейской ивы. И были они по сравнению с колёсами  очень маленькими, почти игрушечными. Все  телеги  имели  навесы  из  старого,  почти  уже  сгнившего  камыша.

Подозвав  ефрейтора,  Голинцев  спросил:

– Сколько  времени  необходимо, чтобы  конвой  начал  движение?

– Куда? – тупо  спросил  ефрейтор.

– В форт  «Капитан  Альсина», – почти   по  слогам  объяснил  ему  Владимир.

– Господин старший лейтенант, а может быть завтра? С утра? Сегодня уже ведь поздно.

– Ефрейтор, слушайте  приказ: срочно  выдвигаемся.  Выполняйте!

– Есть! – ответил ефрейтор и побежал поднимать погонщиков – солдат в старенькой  залатанной форме. Голинцев, выбрав себе телегу, приказал погрузить туда все его вещи.

Конвой вышел через два часа. Миновали окраины Консепсьона, и колёса телег по самые оси провалились в колею. Из неё нельзя было ни выехать, ни повернуть. Волы никуда не спешили. Медленно, хрипя и роняя хлопья слюны, они тащили загруженные телеги. Владимир прикинул, что в час они будут проходить не более двух  километров.

– Да, скорость! Сколько же дней мы будем находиться в пути? – ужасаясь, подумал  он.

Солдаты, сняв  ботинки и положив в сторону свои старенькие французские винтовки системы Лебеля,  принялись  пить терере. Каждый сидел в своей телеге,  держа  тыковку  с  напитком  и  делая  маленькие  глоточки. Не прошло и двух часов, как ефрейтор, ехавший на первой телеге, подбежал к Голинцеву.

– Господин  старший  лейтенант, пора  останавливаться  на  ночлег, – сказал  он.

– А  не  рановато  ли? Ещё  ведь  светло, – спросил Владимир.

– Никак нет! Сейчас самое время. Уже почти подъехали к хорошему месту. Большая поляна с хорошей травой и колодцем с питьевой водой. Да и темнеет в этих краях  очень  быстро.

– Останавливаемся  на  ночлег! – отдал  приказ  Голинцев.

Действительно, поляна была больше похожа на заброшенное поле. Солдаты принялись распрягать волов и разводить  костёр. Владимир отметил про себя, что все  солдаты  разговаривали  между  собой  только на  гуарани, а с ним –  по-испански.

– Господин старший лейтенант, – обратился к нему  ефрейтор, – здесь колодец с самой вкусной водой в округе. Мы уже набрали бочонок. Вы, пожалуйста, наливайте себе  и  пейте! Очень  хорошая  вода!

– Спасибо! – поблагодарил  Голинцев.

Он налил себе во флягу воды и понюхал её. В нос ударил сильный запах  тины. Владимир  сделал два глотка. Вода была тёплой, а на языке остались крупинки то ли песка, то ли грязи.

– Какая мерзость! – скривился он  и решил прокипятить воду и заварить себе крепкого  чая  в  котелке.

На ужин приготовили кукурузную кашу – поленту. Ефрейтор первому подал порцию Голинцеву,  а в придачу –  две горячие пресные лепёшки. Все ели в полной тишине.  После  ужина,  как  водится, солдаты  пустили  по  кругу  тыковку  с  терере.

Владимир, подозвав  к  себе  ефрейтора, напомнил  ему:

– Не  забудьте  на  ночь  выставить  часового.

– Зачем? – искренне удивился тот. – Кто посмеет здесь напасть на вооружённый конвой?

– Я  повторяю  приказ – выставить  караул!

– Есть! – козырнул  ефрейтор.

Солдаты устроились спать прямо на земле под открытым небом. Голинцеву же соорудили из куска брезента подобие палатки. Он, не раздеваясь, завернулся в одеяло, поверх  него  накинул  ткань  против комаров и попытался уснуть. Но сон не шёл. Владимир встал и вышел  из палатки. Стояла невероятная тишина. Только иногда из густого кустарника, росшего невдалеке, доносились резкие крики то ли птицы, то ли какого-то зверя. Было очень светло из-за десятков тысяч светлячков, порхавших  над  поляной.  У  костра  сидел часовой  и  пил  матэ. Увидев  Голинцева, он встал.

– Как  служба?  Всё  в  порядке? – спросил  Владимир.

– Так  точно! Что  здесь  может  случиться?

Посидев немного  у  костра, Голинцев  вернулся  к  себе  в  палатку.

Ранним утром солдаты,  не умываясь и не завтракая, запрягли волов, и конвой двинулся  в  путь.

Слева и справа тянулись плантации кукурузы, мандиоки и хлопка. Иногда появлялись примитивные хижины, полностью построенные из камыша. Возле них сидели  женщины, бегали дети. Собаки, увидев чужих, сворами подбегали к  дороге и, злобно лая, пытались укусить волов за ноги. Погонщики с громкими криками отгоняли  их  своими  шестами.

– Скрип, скрип, скрип, – стонали колёса телег. Фыр-фыр-фыр, – фыркали волы, роняя  хлопья  пены.  А  солдаты, не  спеша, посасывали  терере из тыковок.

Владимир достал лист картона и решил сделать набросок пейзажа. Но только он начал, как  телега резко накренилась вправо и, бухнув колесом, принялась заваливаться  влево... И  бух! Подпрыгнув  сразу  двумя  колёсами, сильно  накренилась  вперёд...

Голинцев понял, что в таких условиях он ничего не сможет нарисовать. Дремать также было  невозможно... И сразу же на него нахлынули воспоминания. Детство, мама, отец. Добрая и мудрая няня, которую все всегда звали Нюрой... Снова у него сдавило  сердце,  застучало  в  висках...

– Нет, так  нельзя! Надо  срочно  чем-то  заняться! – подумал  Владимир.

В этот момент погонщик,  который  ехал в телеге с Голинцевым, затянул унылую песню на гуарани.

– Вот что мне нужно! – обрадовался Владимир. – Надо выучить гуарани. Ведь на нём говорят все парагвайцы.

– Слушайте, как ваша фамилия? – обратился он к солдату, болезненно-худому, с редкими  зубами  парню.

– Рядовой  Вилас! –  сразу  ответил тот, оборвав  песню.

– Вилас, Вы  знаете  гуарани?

– Конечно, господин  старший  лейтенант.

– Я хотел бы его выучить. Вы могли бы  рассказать о  произношении  букв,  слова...

– С удовольствием, – радостно ответил солдат. – Вот, например, мате на гуарани будет – ка,  а  хуру – рот.

– Нет, нет! Подождите, Вилас! Давайте начнём с самых необходимых слов. Вот, например,  «господин».

– Карай, – быстро  выпалил солдат.

– А  госпожа?

– Куньякарай.

– Меня  зовут  Владимир.

– Че  рера  Владимир.

Вскоре Голинцев понял, что гуарани не похож ни на один язык, который он знал или когда-либо слышал. Произношение было невероятно трудным и очень непривычным. Но  это  только  раззадорило  его.

– Обязательно  выучу  гуарани! Обязательно? – решил Владимир, записывая слова и  их  произношение  испанскими  буквами  в  свой  блокнот.

Вилас же быстро освоился в роли преподавателя. Он сразу почувствовал свою важность и значимость. Он, простой солдат,  офицеру-иностранцу  преподаёт гуарани!

Вечером повторился вчерашний день. Только на ужин была варёная мандиока. На ночь Голинцев решил раздеться. Проснулся он только  на рассвете от холода. Быстро поднявшись, он принялся натягивать на себя одежду. Но вовремя вспомнил мудрые советы доктора Троче и принялся внимательно исследовать свой китель. За ночь в нём поселилась целая колония огромных рыжих муравьёв. А в правом сапоге уютно устроилась  толстая  длинная  ящерица...

Как обычно, не завтракая и не умываясь, солдаты запрягли волов, и конвой начал движение.

Скрип,  скрип,  скрип. Фыр-фыр- фыр. Крен  влево – бух! Крен  вправо – бух!

– Вилас, а  как  правильно  произносится  слово  «рассвет»?

– Койё, –  господин  старший  лейтенант.

– Повторите,  пожалуйста!

– Койё... Койё...

И так до вечера... По сторонам дороги уже не было ни посевов, ни деревень. Дорога  становилась  всё  хуже  и  хуже...

А  потом ещё  пять  дней страданий под  палящим солнцем. Голинцев  находился на пределе сил. От необычных и сложных условий пути, одноразового скудного питания и невыносимой жары  у него стала кружиться голова. К полудню шестого дня конвой стал медленно подниматься в гору. Волы уже не шли. Они делали два шага, потом стояли. Погонщики слезли с телег, чтобы облегчить животным работу. Кричали на них. Тыкали шестами под самые хвосты... Волы делали три шага и опять останавливались. Только  часа  через три  наконец-то  поднялись на горку. На самой её вершине стоял форт «Капитан Альсина». Владимир медленно шагал, держась за телегу, и с изумлением наблюдал за приближающейся крепостью. Вкопанные толстые стволы  деревьев  образовывали  стену.

– Метров  шесть  высотой, наверное?!  – прикинул  он.

Деревянные массивные ворота. Над ними возвышалась грубо сколоченная вышка, покрытая камышом. На ней – часовой. Увидев конвой, он отчаянно принялся бить в колокол, висящий на балке под крышей. Ворота распахнулись, и из форта, навстречу им, выбежали солдаты.

– Где же я это уже видел? Видел! Точно видел! – вспоминал Владимир. – Да это же форт  из  книг  о  североамериканских  индейцах Фенимора Купера!

Подбежавшие солдаты стали обниматься с погонщиками конвоя. Голинцев увидел, как ефрейтор показал в его сторону пальцем невысокому плотному мужчине с тремя нашивками на рукаве старого кителя. Тот немедленно подбежал к Владимиру.

– Господин старший лейтенант, сержант Кинта! – доложил тот, приложив руку к головному убору.

– Голинцев. Назначен командиром форта «Капитан Альсина», – ответил Владимир и  подал  сержанту  руку.

– Сержант, покажите, где я могу разместиться. А  Вас прошу принять груз по списку. Разложить всё на свои места. Солдат конвоя накормить и обеспечить им после трудной  дороги  надлежащий  отдых. Волам  обеспечить  хорошее  пастбище.

– Есть, господин старший лейтенант! Я всё сделаю, как нужно. Вы, пожалуйста, не беспокойтесь!

Штаб и жильё командира форта находились в крошечном глинобитном домике, прилепившемся к деревянной стене крепости. Когда внесли все вещи Голинцева, в нём  не  осталось  свободного  места.

Первым делом Владимир достал все иконы и бережно развесил их на стене в крохотной спальне, где, кроме походной железной кровати, стояли тумбочка и стул. Потом  он  с  огромным  наслаждением  вымылся  и  переоделся.

– Так, надо пойти посмотреть крепость, познакомиться с личным составом, – подумал он и вдруг почувствовал, как у него резко поднимается температура. Его бросило  в  жар.  В  глазах  потемнело. В  висках  больно  заломило...

– Так, надо идти, надо идти, Владимир, – приказывал он сам себе, но никак не мог встать со стула.

В  дверь  постучали.

– Войдите! – с трудом прошептал Голинцев и начал терять сознание. Перед тем, как  провалиться  куда-то  в  темноту, он  увидел, как  круглолицый  солдат  поил  его из железной кружки каким-то кислым напитком. Потом сержант Кинта с этим  же солдатом  уложили  его  в  постель. И  он  заснул.

Глава   7

У изголовья Голинцева,  прямо на подушке, сидел большой чёрный кот с белыми пятнами. Он трогал Владимира за щёку своей мягкой мохнатой лапкой. И получалось это так щекотно, что хотелось чихнуть.

– Это он, наверное, меня  будит, – подумал Голинцев и проснулся.

На правой щеке у него сидел огромный чёрный паук  величиной с карманные часы. Голинцев тихонечко засвистел. Пауку, очевидно, это очень не понравилось и он, быстро  перебирая  лапками,  убежал.

Владимир встал. Всё тело у него ломило, но чувствовал он себя отдохнувшим и бодрым. Прежде чем одеться,  внимательно осмотрел свои сапоги. Легонько стукнул по подошве левого, и оттуда посыпались маленькие чёрные паучата. В правом Голинцев обнаружил большого слизняка величиной с вареник. Потом он, уже по привычке, сильно встряхнул китель. Оттуда, недовольно жужжа, вылетел жёлтый, с чёрными полосками шмель.

Помолившись, Владимир  умылся и вышел из своего домика.

Вставало солнце. Повсюду пели, кричали, заливались трелями птицы. Голинцев осмотрелся. Крепость имела размер примерно сорок на тридцать метров. С трёх сторон она была обнесена  высокой деревянной стеной из вкопанных толстых стволов пальм. Четвёртая была просто обнесена ржавой, во многих местах упавшей, колючей проволокой. К стенам прилепились примитивные постройки из веток, крытые  или камышом, или пальмовыми листьями.

– Доброе утро, господин старший лейтенант! – вдруг  услышал  Владимир.

Он обернулся и увидел невысокого босого мужчину, одетого в простые хлопчатобумажные шаровары и просторную рубашку с длинными рукавами. Незнакомцу можно было дать от двадцати пяти до сорока пяти лет.  Круглое лицо, широкий  нос. Чёрные волосы с прядями седины. Лоб, изрезанный глубокими морщинами. И глаза. Усталые, волевые, умные, которые, казалось, пронзали  насквозь...

– Доброе  утро! – удивлённо  ответил  Голинцев.

– Моя фамилия Чаморро, старший ефрейтор Чаморро. Я – фельдшер гарнизона.

– Да, я вспомнил Вас, – сказал Владимир. – Вчера Вы меня напоили каким-то зельем, после которого я проспал до самого утра.

– Так точно. Это был я. И сейчас надо продолжить лечение. У Вас, господин старший лейтенант, сейчас  болит  всё  тело  и  есть  небольшая  слабость.

– Да, – удивился Голинцев.  – А  Вы  откуда  это  всё  знаете?

– Я же фельдшер, – просто  ответил Чаморро, а потом  добавил:

– Пройдёмте  вместе  в  лазарет.  Вам  нужно  выпить  ещё  два  важных  настоя.

Владимир за свою недолгую жизнь провёл очень много месяцев в госпиталях. Они сразу вызывали в нём тоску и упадок духа. Запах карболки и лекарств. Крики раненых и умирающих. И боль... Повсюду боль и страдания. Он уже приготовился увидеть врачебный кабинет с полками, заполненными банками с пиявками, коробками с лекарствами, скрипучую кушетку, покрытую пожелтевшей простынёй... Но, переступив порог маленького саманного домика, который являлся гарнизонным лазаретом, Голинцев буквально остолбенел от удивления. Сильный аромат сразу ударил ему в нос. С потолка свисали пучки сушёных трав. На полках, вместо традиционных  пиявок, порошков,  лежали  корни деревьев,  ветки  кустарников...

– Так  всегда  пахло  в  комнате  Нюры, – вспомнил  Владимир  свою  няню.

– Пейте! – сказал Чаморро и вручил Голинцеву железную кружку.

Владимир сделал маленький глоток. Напиток был приторно сладким и чем-то напоминал шиповник с сахаром. Выпив всё кружку, он поинтересовался:

– Господин старший ефрейтор, а где Ваши необходимые атрибуты фельдшера? Ваш  лазарет  больше  напоминает  жилище  какого-то  шамана.

– А  я  и есть шаман, – коротко  ответил Чаморро.

– Вы это серьёзно или шутите? – не понял Голинцев.

– Мой дедушка был очень известным шаманом, и многие свои тайны передал мне, – объяснил старший ефрейтор. – Как Вы себя сейчас чувствуете? Боль ушла из тела?

– Да! – с радостью признался Владимир.

– Очень хорошо. Теперь выпейте этого бодрящего напитка, и к Вам вернётся жизненная сила, – сказал Чаморро и, налив какой-то жидкости из глиняного кувшина в ту же самую железную кружку, подал её Голинцеву.

На этот раз напиток оказался горько-кислым и имел запах лимона и полыни.

– Чаморро, Вы утверждаете, что являетесь шаманом? – спросил Владимир.

– Да, это так.

– В штабе, а особенно в помещении, где я живу, обитает невероятное количество огромных чёрных пауков. Почему?

– Сглаз, – коротко объяснил фельдшер.

– А Вы, как колдун, или по-местному  шаман, можете избавить меня от этих тварей?

– Конечно. Сейчас, если Вы, конечно, мне разрешите, я один останусь в Вашем  доме на тридцать минут и выгоню пауков. Навсегда выгоню, – предложил Чаморро и тут же  поинтересовался:

– Как  Вы  себя  чувствуете?

– Великолепно! У меня появился невероятный прилив сил. Настроение улучшилось. Во  всём  теле  такая  бодрость! – радостно сказал Голинцев.

Бум - бум - бум - бум..., –  глухо забил колокол.

– Что  это? – спросил Владимир.

– Подъём, – ответил фельдшер. 

Они вышли из лазарета. Из длинной хижины, покрытой пальмовыми листьями, не торопясь, выходили заспанные солдаты. Почёсываясь и потягиваясь, они тут же принимались пить терере.  К  Голинцеву  подбежал  Кинта.

– Господин сержант, ответьте мне, почему не проводится утренняя гимнастика согласно  Уставу гарнизонной службы? – спросил  его  Владимир.

Кинта, сразу замявшись, пожал плечами и неуверенно ответил:

– Иногда проводится.

Воспользовавшись наступившей паузой, Чаморро обратился к Владимиру:

– Господин старший лейтенант, Вы мне разрешаете прямо сейчас зайти в штабной дом снять порчу?

– Да, ступайте! – ответил Голинцев  и  тут  же приказал Кинте:

– После завтрака объявляю построение всего гарнизона с оружием. Да, и скажите мне,  где  находится  прибывший  вчера  конвой?

– За  стенами  форта, под  усиленной  охраной.

– Очень хорошо! Давайте пройдём, и Вы мне покажете все постройки и систему укреплений.

– Есть, господин старший лейтенант? – бодро  ответил  Кинта.

Казарма была довольно ветхой хижиной. Внутри, от стены до стены, были натянуты гамаки. Личное имущество солдат находилось в больших деревянных сундуках, стоящих прямо на земляном полу.

Столовой оказался длинный стол с двумя лавками по бокам, накрытый навесом из старого камыша. Рядом находилась примитивная кухня с обязательной печью из глины и поленницей дров.  Лазарет, в котором Владимир уже побывал, был сооружён из саманных блоков. Конюшня – обыкновенные, грубо сделанные стойла под навесом из пальмовых листьев. Здесь Голинцев увидел трёх мулов и десяток  коней. Всех  их  он  тщательно  осмотрел.

– Несмотря на то, что лошадки обыкновенные, непородистые,  они очень выносливые. Да и ухожены хорошо: все вычищены, хорошо подкованы. И не видно никаких  болезней, – с  удовлетворением  подумал  Владимир, шагая дальше.

– А это что? – с удивлением спросил он сержанта, указывая на штабеля тёмно-зелёных ящиков, лежащих на помосте под крышей из кровельного железа.

– Это  арсенал, – ответил Кинта.

– Ка-кой  арсенал? – с недоумением переспросил Голинцев.

– Как какой? Гарнизонный, конечно же! Патроны здесь хранятся. Да десятка два винтовок.

– В таких условиях хранятся боеприпасы?!  – закричал Владимир. – Так они в любой момент  могут  взлететь  на  воздух  со  всем  фортом!!!

– Нет, господин старший лейтенант, не могут! – убеждённо  ответил сержант. – Сколько лет  они  уже  здесь  лежат  и  ничего  не  происходит.

У  Голинцева  внутри  как  будто  что-то  оборвалось. Заломило  виски...

Но когда он увидел  фортификационное сооружение, построенное вместо отсутствующей стены, то совсем пал духом. Полузасыпанная траншея и завалившийся  единственный  ряд  ржавой  колючей проволоки...

– А  где  пулемётные  гнёзда? – спросил Голинцев.

– Какие пулемётные гнёзда? – удивился сержант. – У нас здесь сроду пулемётов и не было.

– Даже  лёгких? – уточнил Владимир.

– Никаких!

– Кинта, скажите,  а  стены  здесь  тоже  сроду  не  было? Или  как?

– Как  не  было  стены? Была!  Но  её  спалили!

– Кто  спалил  стену  форта? – почти  с  отчаянием  спросил  Голинцев.

– Ну, это  длинная  история, господин старший лейтенант.

– Мне  очень  интересно,  и  я  должен  знать  всё. Рассказывайте.

Рассказывать Кинта не умел, поэтому он  сразу же заволновался. Лицо его мгновенно покраснело и покрылось потом.  Подбирая слова и немного заикаясь, он начал своё повествование.

– В январе 1912 года я служил, значит, ещё рядовым в Консепсьоне. Одной ночью прискакал раненый солдат из форта «Капитан Альсина» и сообщил об индейском нападении на форт и на  близлежащие посёлки. Значит, он сказал, что было много убитых и раненых. Ещё сообщил, что, вероятнее всего, это были индейцы – пилягас  в количестве около пятисот человек. Значит, конный взвод, в котором я состоял, выступил налегке через два часа. А на следующий день должны были выдвигаться основные силы, большой, значит, конвой. На третий день мы вошли в форт. Боже мой, господин старший лейтенант, что мы увидели! Одна стена догорала, кругом трупы: детские, женские, солдаты...

– Сержант, а что здесь делали женщины и дети? – перебил сержанта Владимир.

– Дело в том, что раньше разрешалось всем офицерам и солдатам жить в форте с семьями. Что индейцы сделали с маленькими детьми!  Они их брали за ноги и били головой об стены. Женщинам просто отрезали головы!

– Сержант, а гарнизон?  Почему гарнизон не смог защитить сам себя, не говоря уже о  соседних  деревнях? – снова  перебил  рассказчика  Голинцев.

– Так индейцы же выманили часть солдат из крепости. Значит, они подожгли село Пуэбло Бахо. И, значит, когда десять солдат вышли на помощь жителям, напали на них и перебили. А потом, значит, и на форт.  Когда наш взвод пришёл сюда, мы собирали раненых, разыскивали живых, спрятавшихся в сельве, и хоронили мёртвых. А также, значит, собирали информацию о пилагас.  Преследовать их у нас не было возможности. Ведь мы прибыли без еды и должного количества боеприпасов. Значит, через неделю подошли два взвода пехоты с большим количеством продовольствия и боеприпасов. А мы здесь уже знали, что набег совершили индейцы племен пилагас и мака во главе с касиками Гарсете и Тайке. И было их около четырёхсот человек. Ходили слухи, что этот  набег они совершили в отместку за смерть двух своих соплеменников, которые были убиты солдатами  во время грабежа  в селе Лас Вакас  в декабре 1911 года.   Значит, мы выступили в поход. Три взвода солдат, шестьдесят мулов, двадцать лошадей, – Кинта замолчал и принялся тщательно вытирать крупные капли пота, скатывающиеся у него по щекам.

Воспользовавшись  этой  паузой, Голинцев спросил:

– Сержант, вас было три взвода солдат. Это всего  около ста человек, а индейцев – четыреста. Силы неравные, особенно для боевых действий в труднопроходимой сельве.  Скажите, это был акт мужества или безрассудства с вашей стороны?

– Господин старший лейтенант, Вы просто не знаете индейцев. Они очень трусливые люди. Вступают в бой, когда имеют численный перевес в двадцать или тридцать раз. А также они очень плохо вооружены. У них, в основном, древние винтовки и луки со стрелами. А ещё все индейцы никудышные стрелки. Поэтому трёх взводов было вполне достаточно для этой операции. Да, значит, мы имели приказ применить самые жестокие  меры в отношение пилагас и мака. Значит, чтобы впредь неповадно было совершать набеги. Вышли двумя колоннами. Наша – в район обитания пилагас. Другая – на территорию мака. Продвигались  мы колонной по одному.  Впереди шли пять разведчиков, за ними – офицеры и основные силы, потом – мулы и лошади с поклажей. Замыкали колонну десять  человек. В здешних местах это единственно правильный способ передвигаться в сельве. Это построение ещё носит название  «индейская  колонна».  Через два дня пошёл проливной дождь. Продвижение очень сильно затруднилось. Мы промокли до нитки. Не имели ни горячей еды, ни сухого ночлега. Но наши сердца горели жаждой мести за погибших детей, женщин и наших товарищей. На пятый день, значит, к полудню, мы заметили дым, поднимающийся из густых зарослей. Подобрались поближе. Это была деревня пилагас. В центре находилась большая хижина их касика Гарсете. Индейцы сварили в больших котлах свою любимую похлёбку из бараньих голов и собирались уже  есть. Мы открыли огонь без предупреждения. Ой, что было! В плен мы взяли Гарсету и всех его родственников мужского пола. А другая колонна, значит, следующим утром наткнулась на стоянку мака. Там в плен не брали никого. Вот, значит, и всё, – закончил сержант  и  вздохнул  с  облегчением, как  после  тяжёлой  работы.

– А  что  сделали  потом  с  пленными? – поинтересовался  Голинцев.

– Судили, кажется. Но я точно не знаю. Знаю другое, что после этой расправы  индейские набеги прекратились. Бывают (и часто)  бандитские нападения на деревни с целью грабежа скота и продовольствия. Поэтому-то и стену, значит, не стали  строить. Выкопали  окоп  и  установили  колючую  проволоку.

Возле  штаба Владимира ждал фельдшер.

– Господин старший лейтенант, я их всех выгнал. Они больше никогда не вернутся, – доложил он.

– Кого  выгнали? – не понял Голинцев.

– Как кого? Чёрных пауков, которые Вас беспокоили. И порчу с жилья снял. Сглаз это был, – объяснил Чаморро.

– Спасибо  огромное! – поблагодарил  его  с  сарказмом  Владимир.

Повар принёс Голинцеву блюдо с тёплой ещё чипой и чай. Прежде чем приступить к завтраку, он тщательно осмотрел все комнаты.  И правда, пауков нигде не было видно. Но  зато  в  углу, под  столом, Владимир  нашёл  большую  коричневую  жабу.

– Вот  хорошо, – обрадовался он, – теперь  и  комаров с  мухами поменьше  будет.

Личный состав гарнизона выстроился на ухабистом клочке свободной от построек  земли. Эта  часть форта считалась плацем.

Прежде чем выслушать доклад Кинты, Голинцев бросил беглый взгляд на солдат. У них были какие-то усталые лица землистого цвета. Старенькая мятая форма, а обувь... Её  не  было!  Солдаты, все  как  один, стояли босиком!

– Сержант! – громко приказал Владимир. – Солдаты должны быть одеты по форме! Вы меня поняли?

 – Так точно! – неуверенно  ответил  Кинта, а  потом  как-то  просяще  объяснил:

– Господин старший лейтенант, не привыкли солдаты ни к сапогам, ни к ботинкам...

– Назначаю общее построение  по полной, повторяю,  полной  форме  одежды. С оружием  через  пятнадцать  минут! – отдал  приказ Голинцев  и  вошёл  в  штаб.

Солдаты стояли с недовольными лицами, переминаясь с ноги на ногу. Некоторые морщились от боли. Было очевидно, что надетая обувь вызывала  у  них  страдания.

– Здравствуйте, солдаты! – громко и чётко произнёс Владимир. – Я, старший лейтенант Голинцев, приказом военного министра Республики Парагвай назначен командиром форта. В течение двух дней я выясню состояние всех дел в гарнизоне. Для  этого  я  буду  беседовать  с каждым  из  вас  индивидуально.

Голинцев замолчал, чтобы набрать воздуха в лёгкие и продолжить свою речь дальше,  но тут  вдруг к  нему обратился Кинта:

– Господин старший лейтенант, разрешите я переведу?

– Да, – машинально  ответил Владимир, даже не поняв, о  чём  шла речь.

Сержант  вышел  из  строя и начал говорить на гуарани.

– Это что же получается? Есть солдаты, которые не понимают по-испански? – догадался Голинцев.

После короткой речи, которая также была переведена Кинтой, Владимир осмотрел оружие. И остался очень доволен. Все солдаты были вооружены или карабинами, или винтовками системы «Маузер» калибра 7.65 мм. Оружие находилось в отличном состоянии. Не спрашивая ничего у сержанта, Голинцев и так понял, что карабины имели кавалеристы гарнизона. Поблагодарив всех за службу, он  назначил смотр кавалерии.

Минут через сорок,  восемь человек на лошадях  находились на плацу. Всё было, как положено. По полной форме: с саблями, карабинами в сёдлах... Но кавалеристы были босиком! Шпоры были надеты на голые пятки! Голинцев, выпускник престижнейшего в Российской армии Николаевского кавалерийского училища, даже заскрипел зубами от негодования. Для него это было оскорблением всей кавалерии в мире.

– Отставить! – гневно закричал он. – Это не смотр, а цирк! Издевательство! Переношу смотр на завтра!

Подошло время обеда, после которого, согласно  местным традициям, полагался двухчасовой отдых – сиеста.  Владимир же, взяв с собой свою полевую офицерскую сумку, отправился в самое уязвимое место крепости. Он внимательно осмотрел обвалившуюся траншею. Шагами вымерил её длину. Сделал на бумаге схему будущего  заградительного сооружения. Траншея в рост человека, с тремя пулемётными гнёздами и двумя линиями колючей проволоки. Возвращаясь в штаб и проходя мимо  склада боеприпасов, он увидел, что  на ящиках с патронами   в тени навеса лежали три солдата. Они  лениво курили огромную сигару, передавая  её друг другу! Голинцев буквально  остолбенел от гнева.

– Встать! Все  ко  мне! Бегом! – заорал  он  на  весь  форт. – Сержант, ко  мне!

Минуты  через  две  появился  Кинта  с  заспанным  лицом.

– Сержант, эти солдаты курили на  складе боеприпасов! Записать их фамилии. Всех на неделю на выполнение самых тяжёлых работ в их личное время! У склада выставить круглосуточный караул! Всем, за исключением Вас, запрещаю подходить к боеприпасам  ближе пяти метров! Сейчас оборудовать единственное место, где можно курить. Возле кухни. Вам ясно, сержант! Я на Вас полностью возлагаю  вину за разгильдяйство, которое царит в крепости.

– Так  точно! – испуганно пролепетал Кинта.

– Сразу после ужина приглашаю весь унтер-офицерский состав в штаб. Будем разговаривать. Вам понятно?

– Так точно, господин старший лейтенант! – ответил сержант. По его побледневшему  лицу скатывались  крупные капли пота.

По хлипкой, в любое мгновение готовой рухнуть, лестнице Голинцев поднялся на сторожевую вышку. Солдат, находившийся здесь, отдал ему честь. С вышки  открывался великолепный вид. Зелёное море сельвы простиралось во все стороны до самого горизонта.

– Место для  форта, однако, выбрано очень хорошо. Стратегическая высота господствует над сотнями квадратных километров. Очень хорошо! – удовлетворённо отметил про  себя  Владимир.

– Солдат, как  Ваша  фамилия? – спросил  он  у  часового.

– Рядовой  Мартинес!

– Дайте-ка, Мартинес, ваш бинокль и расскажите мне о территории, которая находится  вокруг  нас.

Голинцев поднёс к глазам бинокль и, внимательно рассматривая местность, слушал комментарий солдата.

– За нами в центре село Лас Вакас, слева – Пуэбло Бахо, справа – Пуэбло Альто. Они находятся от форта  километрах в десяти. Сёла, как Вы видите, маленькие. Домов по пятнадцать в каждом. Очень бедные. За ними, километрах этак в пятнадцати, расположено большое село  Санта Рита. Там есть церковь, школа и магазины. А перед нами, господин старший лейтенант, тянется труднопроходимая сельва. Там обитают индейские племена. Форт находится на самой границе между землёй, на которой  работают крестьяне, и территорией самых настоящих бандитов, – толково  и  просто  объяснил  Мартинес  офицеру.

– Сколько времени служите в форте, солдат? – спросил Владимир часового.

– Почти два года, господин старший лейтенант.

– Благодарю за службу, рядовой Мартинес! – торжественно произнёс Голинцев и принялся спускаться вниз.

– Умный парень. Побольше бы таких, – думал он.

На  плацу  Владимир  увидел  Чаморро.

– Господин фельдшер, – позвал он его, – покажите мне источник питьевой воды, которую употребляют в гарнизоне.

– Да, конечно! – с готовностью ответил тот. – Пойдёмте, господин старший лейтенант!

Они вышли из форта. И здесь,  метрах в тридцати от ворот, Голинцев увидел маленькую  неприметную  хижину  из  камыша.

– Чаморро, а  для  чего  служит  это  строение? – спросил он.

– А здесь, господин старший лейтенант, я принимаю жителей близлежащих сёл. Врачей- то в нашей округе нет. Да если бы и были, люди всё равно обращались бы к знахарям.

– И  много  человек  приходит? – поинтересовался  Владимир.

– Два, три каждый день.

Они обогнули стену форта и начали спускаться по разбитой дороге в лощину. Вокруг стояла  трава  по  пояс.

– Срочно её надо косить! Пока ещё зелёная. А с приходом лета она высохнет – и не миновать пожара, – озабоченно подумал Голинцев. 

Под старой толстой мимозой виднелся замшелый примитивный сруб. На нём стояло ведро  с  привязанной  к  нему  толстой  верёвкой.

Чаморро  вытащил  немного  тёплой  и  чуть  горьковатой  воды.

– Очень  хорошая...  Вкусная  вода, – убедительно  заметил  он.

– Чаморро, скажите, а если порчу наслать на весь гарнизон, используя этот колодец?  То  тогда  мы  все  умрём? Или  как? – ехидно спросил Владимир.

– Думаю, что  да, – неуверенно  ответил  фельдшер.

– Порча – это удел шаманов. А вот если какой-нибудь недоброжелатель бросит в воду труп животного... Или оно утонет само... То тогда уж точно – умрём, – сказал Голинцев и, подумав немного, добавил, – как предыдущий командир форта. Он же умер от инфекции, которая находилась в воде? Как  Вы  думаете, Чаморро?

– Нет, нет. Лейтенант Перес умер не от воды. На него послали порчу другим образом. Перес, к сожалению, был молодым и упрямым. Не хотел признать, что его сглазили. Отказался от моей помощи. Говорил, что в колдовство в наше время верят только отсталые и неграмотные люди. И пил эти пилюли, которые нам присылают из окружного госпиталя. И умер.

– Так  кто  же  и  как  на  него  наслал  порчу? – усмехаясь, спросил Владимир.

– Дело в том, что Перес имел во всех окрёстных сёлах по несколько любовниц. Все  они знали  друг о друге, но мирно уживались, никогда не устраивая скандалов. Но тут лейтенант собрался жениться на дочери одного богатого помещика из села Санта Рита. И  сразу  же  почему-то  заболел...

– Да, прямо  шекспировская  трагедия, – подумал  Голинцев, а  вслух  сказал, – Чаморро, а если бы нам выкопать колодец на территории форта? Тогда  исчезнет любая  вероятность  порчи  воды  или  её  отравления.  Как  Вы  думаете?

Фельдшер внимательно посмотрел на своего командира и,  с уважением в голосе, ответил:

– А Вы правы! Почему-то раньше об этом не догадывался. У меня есть знакомый – колодезных дел мастер. Сначала он ищет воду, которая есть под землёй. Потом  уже  копает. Я  могу  его  пригласить  завтра  с  утра?

– Да! – коротко  ответил  Владимир.

После ужина в штабе на одной лавке и за одним столом с трудом разместились все унтер-офицеры. Здесь были сержант Кинта, его помощник – старший ефрейтор Вергара, фельдшер – старший ефрейтор Чаморро и писарь – ефрейтор Рамирес.

– Господа унтер-офицеры, – обратился к ним Голинцев. – Я не хочу искать виновных в разгильдяйстве, которое имеет место в форте. Наоборот, я вас пригласил, чтобы вместе обсудить те меры, которые помогут нам наладить службу и достойную жизнь в гарнизоне. Итак, самой главной задачей является срочное строительство склада боеприпасов из кирпича или камня. С железными дверями, с решётками на окнах  и  естественной  вентиляцией  внутри.  Ваше  мнение.

– Разрешите, господин старший лейтенант? – обратился Вергара.

– Да.

– В наших краях печь по обжигу кирпича находится в пригороде Консепсьона. Камней вообще нет. Можно  наделать саманов и из них построить арсенал. Это самый доступный строительный материал. Да  ещё  и  дешёвый.

Остальные  унтер-офицеры  дружно  закивали  головами.

– Хорошо. Среди солдат есть такие, которые умеют делать саманные блоки и возводить потом  из  них  стены? – спросил Голинцев.

– Конечно, есть, – ответил Кинта и, подумав, добавил, – да и глина подходящая возле речушки, километрах  в  шести  отсюда, имеется.

– Хорошо. Завтра, после завтрака, я, Кинта и два умельца отправимся туда, – объявил Владимир и продолжил, –  кто может мне сказать, сколько человек из личного состава не говорят  по-испански? И  вообще, сколько  неграмотных  солдат?

– Разрешите  мне, – сказал  Рамирес.

Получив разрешение командира, он ответил:

– Пять человек говорят только на гуарани. Все унтер-офицеры и ещё семь солдат  учились  в  школе,  то  есть,  четырнадцать  солдат  не  умеют ни  читать, ни писать.

– Спасибо, ефрейтор! – поблагодарил его Голинцев. – Как вы все понимаете, невозможно командовать солдатами, говорящими на другом языке. Также очень сложно поставить задачу неграмотному солдату. Я принял решение: обучить испанскому языку всех говорящих на гуарани и грамоте, кто её не знает. Для этого приказываю Вам, господин писарь, в ближайшие дни раздобыть тетради, карандаши и хотя бы один букварь. Для этих целей я выделяю тридцать песо. Этих  денег  хватит  для  их  приобретения?

– Этого  даже много, господин старший лейтенант, – заметил Рамирес и добавил, – дело в том, что  тетради и карандаши можно купить только в Санта Рите. Там же можно  одолжить  в  школе  и  букварь. Но  это  далеко.

– Для этого дела не существует слова «далеко».  Завтра же, ефрейтор, отправляйтесь  в  Санту  Риту. Вот  Вам  двадцать  песо. 

Владимир  достал  из  кармана  свои  деньги  и, вручив их Рамиресу, продолжил:

– Назначаю писаря гарнизона ответственным за проведение курсов по обучению солдат чтению и правописанию. Каждый день, после обеда, Вы освобождаетесь от всех видов нарядов. До ужина занимаетесь испанским языком с теми, кто говорит на гуарани. После ужина – учите неграмотных писать и читать. Я же, в свою очередь, буду  давать  уроки  географии, истории  и, если  понадобится,   арифметики.  Также  я  хочу  выучить гуарани. Для этого прошу  Чаморро персонально заниматься  со  мной.

Фельдшер  от  удивления  открыл  рот.

– Да, конечно! – только  и  смог  сказать  он.

Лица у всех присутствующих вытянулись. Они были поражены. Ну, ладно, учить солдат грамоте – это нужное дело. Но изучать гуарани?! Офицеру?!  Это было совсем неслыханным  и  непонятным  здесь  желанием. 

– Господа унтер-офицеры, – продолжал Голинцев, – вы знаете, что наша жизнь в форте регламентируется Уставами.  В них  предусматривается  строгое соблюдение формы  одежды.

Владимир сделал паузу и посмотрел на своих помощников. Их лица мгновенно стали грустными. Унтер-офицеры, все как один, прятали глаза,  пристально смотря на стол.

– Но  я понимаю специфику службы в этом далёком гарнизоне. Также я уважаю национальные привычки. Поэтому,  все солдаты вне службы и во время выполнения хозяйственных  работ  могут  не  соблюдать  установленную  форму  одежды!

Раздался громкий вздох облегчения. Унтер-офицеры мгновенно повеселели. Они слышали, что во многих воинских частях, которыми командуют немецкие офицеры, солдаты об этом и мечтать не могут.

Перед тем, как лечь спать, Владимир внимательно осмотрел всю спальню. Пауков не было. Он только нашёл несколько пучков травы, источавшей аромат свежеразрезанного лимона. Они были аккуратно привязаны в различных местах комнаты. Голинцев  долго  не  мог  заснуть.

– Нет,  это  нереально! – думал Владимир. – Никогда в жизни я и представить не мог, что мне придётся командовать крепостью, похожей на форт из книг Фенимора Купера. На дворе – двадцатый век, а здесь гарнизонный фельдшер является известным шаманом. Кавалеристы – со шпорами на голых пятках!  На складе с оружием  курят  сигары!

Рано утром в форте появился  тщедушный невысокий мужичок, одетый в лохмотья. Это был приглашённый Чаморро колодезных дел мастер. Он ходил с двумя веточками вербы, отрешённо напевая какую-то грустную мелодию. Мастер искал  воду.

Владимир  вызвал  старшего погонщика конвоя и вручил ему конверт. В нём было письмо для Мигеля Троче. В нём Голинцев рассказал о том, что хочет научить грамоте солдат. Кроме того, мечтает давать им уроки истории и географии. В связи с этим просил Мигеля выслать ему с оказией глобус, географические карты, учебники истории  и  литературы. В  конверт  Голинцев  вложил  свои  пятьдесят  песо.

– Ефрейтор, вручите лично адресату, указанному на конверте. И удачной Вам дороги  до  Консепсьона.

Конвой  двинулся  в  обратный  путь, чтобы  вернуться  через  пять  недель. 

Сразу же после завтрака  Голинцев с сержантом Кинтой и двумя рядовыми отправились на конях к речушке. Тропа петляла среди колючих кустов, иногда пропадая в высокой траве. Иногда встречались высокие раскидистые деревья толщиной  в  несколько обхватов  рук. Их  здесь  называли   монтес.

Пока солдаты рассматривали и разминали пальцами глину,  Владимир  с любопытством  смотрел на  лианы,  плетущиеся  на  пригорке.

– Надо же, как интересно они растут. Необычная форма, – размышлял он, приблизившись   к  пригорку.

И  вдруг,  в  хаотичном  сплетении  лиан  Голинцев  увидел  кирпичную  стену.

– Нет, не  может  быть! – подумал он,  пристально  всматриваясь  в  эти  растения.

Да,  действительно, перед  ним  была  кирпичная  стена!

– Сержант! – закричал  Голинцев. Ко мне!

– Что  это? – спросил  он у  запыхавшегося  Кинты, указывая  на  сплетение  лиан.

– А   это,  это – руины,  – ответил  сержант.

– Руины  чего? Вы  мне  можете  нормально  объяснить?

– Значит, господин старший лейтенант, лет двести назад сюда прибыли иезуиты. Для обращения диких индейцев в христианство, значит. Стали строить монастырь. А эти дикари на них стали нападать и убивать. Значит, долго так продолжалось. Покинули  иезуиты  эти места.  А монастырь  свой  так  и  не  достроили.

– А  где  они  кирпич  брали? – спросил  Владимир.

– Не  знаю, – пожал  плечами  сержант.

– Кинта, Вы понимаете, что  это  –  КИРПИЧ!  Кирпич  для  строительства  арсенала!

– Ух ты! – вздохнул  от  восторга  сержант. – И  правда.

Солдаты, прибежавшие на крики Кинты, определили, что стены можно разобрать. И  кирпич  вполне  пригоден  для  строительства.

– Кинта, в какой деревне мы можем взять волов с телегами для транспортировки кирпича  с  этого  места  в  форт?

– О, господин старший лейтенант, это невозможно. Никто в близлежащих сёлах не имеет  такого  количества  волов.  Беднота! – ответил  сержант.

– А  депутат  Парламента  господин  Сальдивар  имеет?

– Дон Сальдивар? – удивлённо переспросил Кинта и тут же, с уважением в голосе, ответил:

– У  него  есть  всё! Он  очень  богатый  человек!

– Значит, пришло время выполнить приказ командующего округом и нанести Федерико  Сальдивару визит, – подумал  Владимир.

– Сержант,  на завтра готовьте двух лучших кавалеристов, чтобы знали дорогу до поместья Сальдивара. Да  чтобы имели с собой парадную форму. Я вместе с ними завтра  выезжаю  в  гости  к  дону  Сальдивару, – приказал  Голинцев...

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...