№14 Александр РАТКЕВИЧ (Беларусь, Полоцк) Поэтическая страница...

Александр Раткевич - писатель, критик, переводчик, издатель. Живёт в городе Полоцке (Белоруссия). Родился в 1954 году в Ивангороде Ленинградской области. В 1982 году окончил филологический факультет Белорусского государственного университета.  С ноября 1994 по ноябрь 2009гг. – председатель Белорусского литературного союза «Полоцкая ветвь», сейчас – заместитель председателя. Автор девяти книг стихов. Пишет прозу, литературоведческие и критические исследования, статьи по теории стиха.  Основатель литературного направления катарсизм и издатель одноимённого альманаха (1-й том – 2000, 2-й том – в печати).  Главный редактор литературно-публицистического журнала «Западная Двина».

Время

В который раз я совершаю круг,

как будто часовая стрелка

по циферблату радости и мук,

в одно мгновенье сталкиваясь вдруг

с минутной, что шагает мелко.

И вздрог в мою врывается судьбу,

как кто-то яд в неё вливает,

как кто-то совершает ворожбу

над нею, не взирая на табу,

и цифры медленно срывает.

***

Неужто небо звёздное милей

земных тюльпанов и лилей?

Оно ли в черноглазой тишине

диктует эти строки мне?

И стоит ли всю жизнь и весь покой

отдать в залог за звёздный рой?..

И если так, то для чего сознанье

моё не ищет в мирозданье

тот уголок, который, словно лоно,

вдали от смерти неуклонной

укрыл бы, нет, упрятал в колыбели

моё сознанье?  Неужели

не дорога моим глазам печаль

степных дорог, лесных тропинок,

озёр предутренних цветная шаль

и вихрей вольных поединок?

И что ж, мне очень будет жаль

себя упрятывать в суглинок?..

Я весь предощущением объят,

что жизнь и смерть – сестра и брат,

что нет небес, земли и вдохновенья,

а есть потоки дуновенья

цветов и звёзд, когда мой взгляд

преобразился в листопад.

***

Смерть не бывает наудачу.

Но и тогда, с землёй сроднясь,

поверь, я всё же не утрачу

с тобой таинственную связь.

Я не забуду сквозь потёмки

и сквозь небес жемчужных тишь

в твоей явиться комнатёнке,

в которой ты спокойно спишь.

Неощутимо, осторожно

проникну в твой глубокий сон,

чтоб с этой ночи непреложно

был на двоих единым он.

И уходя, но лишь на время,

в подземный мир в последний раз,

я унесу с собою бремя

разлуки, разделившей нас.

***

Порой мне кажется, что я тебя люблю,

          и чую: мгла в лицо мне веет,

и ночь становится подобна фитилю,

          что не горит, а только тлеет.

Но воск слезою не стекает на ладонь

          и каплей не звенит горячей,

чтоб линию любви бесчувствию вдогонь

          обжечь симпатией незрячей.

И пламя прячется меж пальцев, как фантом,

          и,  как змея со жгучим ядом,

сползает медленно к артерии, потом

          в неё вонзаясь медным взглядом.

Но боли нет как нет. По телу брызжет ночь;

          и серо-пепельная дрёма

сквозь искры памяти пытается помочь

          мне избежать любви синдрома.

А мгла по-прежнему спокойна и чиста,

          не разгорается, не тлеет,

и, словно с белого холодного листа,

          в моё лицо молчаньем веет.

***

Я вырвал себя из быта

и бросил небу в подол,

а ты, как с дыркой корыто,

всё плачешь, что я ушёл.

Куда? По стране шататься?

К кому? У которых свих?

Тут каждый смешней паяца,

и всякий частично псих.

А ты посмотри на чашу,

в которой созвездий вино

искрится, смывая нашу

не жизню, а толокно.

И вот ты толчёшь, как в ступе,

свой каждодневный компост,

ища в приготовленном супе

осколки луны и звёзд.

А эта луна – на небе,

и смотрит в тебя гвоздём,

и метит застрять не в хлебе,

а в пористом сердце твоём.

Ну-ну, ты уже мочалка!

Кому посвящу я стих?..

Но каждого здесь мне жалко,

хоть всякий по-своему псих.

***

Дымчатое утро в конце сентября.

Вышел ли я из дому этой порой?

Что там на дороге валяется зря:

камни, листья или вчерашнего рой?

Было ли вчерашнее в дымке цветов,

в колокольном звоне нектара полей,

в этом мельтешении в поиске слов

пчёл неумолкаемых жизни моей?

Это не моё: и не я, и не ты.

Стелется на травы янтарный дымок.

Плачет паутина, смеются цветы,

что сентябрь зелёный до нитки промок.

Но не промокают вчерашние дни

ни в моих ладонях, в которых несу

для тебя, цветущей, метафор огни,

ни под той грозой, что дымится в лесу.

И не умолкает в медовом дыму

голос сладкозвонный непрожитых дней:

ты всегда спешил неизвестно к кому,

а ведь надо было спешить к ней.
           

Натюрморт с …

Сентябрьские сливы сочны и красивы,

и яблок рубиновых свеж аромат,

и дыня почти позолочена, над

которой свисают, смешны и спесивы,

зелёною вазой вполне овладев,

пион с георгином; на скатерти белой

арбуз – чуть надрезан, заманчиво спелый,

и карие косточки, явно зардев,

слегка смущены бесполезностью полной;

рябинная гроздь у подножия вазы:

зелёное с красным – печальный мотив,

который, однако, не делает больно,

как делают это колючие фразы,

когда разговор наш – эмоций прилив;

и странны прожилки, что светятся вновь,

берёзовых листьев – в окошко влетели,

но это не к месту, как пух на постели,

как наша с багряным налётом любовь.

Как боязно яблоки, сливы и дыня

взирают на ненависть в наших очах,

как будто мы чужды, и жизни очаг

обыденно рушит гордыня.

***

Когда я чувствую, как стала жизнь сера,

           и прячу под сукно отвагу,

стекает мысль моя по кончику пера

           на хладнокровную бумагу.

И что я думаю? О тех ли  временах,

           когда сквозь детства мелколесье

я примерял своих растущих крыльев взмах

           к паренью птицы в поднебесье?

О тайне женщины, которую любил

           и не любил – ещё сюрпризней,

и незабвенье о которой сохранил

           теперь закладкой в книге жизней?

О том, что я  благополучен  и ловлю

           себя на мысли: где же мера,

когда в моей стране сквозь пресыщенья тлю

           витает призрак люцифера?..

Нет, я бросаю, иссушив вино утех,

           в свою копилку подсознанья

монеты дум и ощущений только тех,

           что ничьего не жгут вниманья.

Я думаю, зачем мне вечный  перелив

           безумной стихотворной трели,

когда сгорит и это Солнце, словно миф,

           как предыдущие сгорели?

К чему терзаюсь в адском пламене словес,

           когда Туманность Андромеды

сюда несётся, чтобы Млечный Путь исчез

           в вулкане огненной победы?

И вновь бессмысленность гоняет  кровь мою;

           и осознанье бьёт поэта:

а вдруг безмолвен я и вовсе  не пою,

           а мчусь, как бренная комета?..

Вот почему и чашу ненависти пью

           из рук Творца за это.

***

Моя любовь рассыпалась, как бусы.

Я знаю: не при чём судьба,

когда сквозь потаённые искусы

прекрасен жемчуг – нить слаба.

В наш дикий час всё рушится и рвётся;

и вот любимая с тоской

мне в тишине вечерней признаётся,

что ей желаннее другой.

Я не желаю с нею пререкаться,

опять оправдывать себя,

потом играть смешную роль паяца,

зубами сдержанно скрипя.

Зачем мне звон рассыпавшихся бусин,

когда стоит галдёж кругом

и не понять: поэт ли безыскусен,

поэзия ль – сплошной излом?..

Постой, не плачь. Открылась неба створка –

взгляни же вверх, на звёздный лес,

где Млечный Путь оберегает зорко

луну – жемчужину небес.

***

Они оригиналы и хотят,

чтоб все такими были, но считают

что люди не совсем их понимают,
а те, кто понимают, те молчат...

Они не любят жить поодиночке,
не любят тишины патриархальность,
им подавай словесную нахальность,

всех доводя до ручки и до точки...

Кипения разнузданных страстей –

их идеал, идея и стихия.

Пусть зритель горлопанит: "Истерия!
Кому нужны плоды таких затей?!"...

А им нужны. Нужна и величавость

в поступках, в откровенных разговорах,
когда сочувствия и ненависти ворох –

не только позы пышность и курчавость...
                      

Они доказывают аксиому,
что в жизни бесполезны все стихи,

но так, как бесполезны все грехи,
несущие бессмертие живому...

Они с презреньем думают о смерти.
И пусть пока их мало понимают –

они себя пророками считают,
поэты – харизматики и черти.

***

Я не люблю писать стихов от «мы»;

но мы опять стоим на повороте,

и снова, как в преддверии чумы,

историю рожаем в новой плоти.

Нам было славно в летописях лгать,

другие в это верили смущённо

и без сомненья, как родную мать,

историю любили восхищённо.

Свою историю. И плоть – свою.

И вот настало пепельное время,

которому и я хвалу пою,

забыв, что ложь – навязчивое бремя.

Что и сегодня нужно угождать

стоящим и сидящим у кормила,

под их диктовку тщательно писать

о том, что не было и то, что «было».

За это нам отмерит их слуга

ещё один кусочек сладкой жизни,

и будут все довольны, донага,

до дури веселясь на этой тризне.

И, не вписавшись в гиблый поворот,

беременны плодами диких сшибок,

мы снова разбиваем утлый плот

о скалы исторических ошибок.

***

Когда тебя заковывают цепью,

           скажи спасибо кузнецу –

он знает толк меж раскалённой степью

           и льдом, скользнувшим по лицу.

Его рука тверда и безвозвратна

           в ударе тяжким молотком,

и если стонешь ты тысячекратно,

           то путь твой к смерти прямиком.

Но не ему твоя печаль противна,

           а тем, стоящим в уголке

и наблюдающим, как примитивно

           куётся клёпка на руке.

Они всегда над кузнецом смеялись.

           Ого! как призраки страшны.

Но если ты и цепь – не разорвались,

           то оправданья не нужны.

Иные фигурируют капризней,

           крича, с толпой накоротке,

что степь не жизнь, а только приступ к жизни,

           и лёд – лишь слёзы на щеке.

Но всем не угодишь, хоть против правил

           безмолвствуй с белого листа.

Вот был же на земле апостол Павел,

           переиначивший Христа.

***

Иди, и не думай о Боге;

твой путь – указатель твой,

когда разрезают ноги

дорогу своей ступнёй.

Пусть хаты гниют в деревне,

колодцы гниют в городах,

ты знаешь порядок древний,

что сила в твоих словах.

Пиши о предсмертном ознобе,

о плесени в старой избе,

о грязи, о небоскрёбе,

но только не о себе.

В себя не входи надменно

и там не ищи комет;

ты думал, что во Вселенной

порядок? – его там нет.

Ищи среди тьмы житейской

пылинки светящихся слов,

в которых, как в тьме библейской,

тяжёлая тайна основ.

Но если ты счёл, что краток

твой день, как в поэме слог,

и выбрал другой порядок,

то путь твой – капкан для ног.

Размыта твоя дорога

и двигаться нету сил;

и ты вспоминаешь Бога,

когда Он тебя забыл.

***

Неизбывная, неземная,

хоть с улыбкою, хоть скорбя,

не люби меня, вспоминая,

вспоминай меня, не любя.

Я ведь тоже, объят луною,

помышляю молчком и вслух:

то ли тень за моей спиною,

то ли твой осторожный дух.

Стынут капли любви и страха –

чахнет жертвенная свеча;

память – выцветшая рубаха,

с моего ли она плеча?

Отрывая остатки воли,

как листки от календаря,

я не ведаю большей боли,

ощущаемой втихаря.

Не ищу никаких оправданий

в том, что чувства, как щепка, – хрусь,

что, как раненый волк в капкане,

взгляда собственного боюсь.

Я один. И луна стальная...

Кто ты? Разве я знал тебя?

Не люби меня, вспоминая,

вспоминай меня, не любя.   

***

В этом году урожай на грибы.

Рано проснувшись, хватая корзину,

думаю: жизнь – это тайна ходьбы.

И отправляюсь в лесную трясину.

Вымучив ноги в болотных задворках,

толком грибов не нарезав пока,

слышу, как там, на холмах и на взгорках,

счастливо кличет грибник грибника.

В полдень, пол-леса успев обойти,

всё же корзину наполнив грибами,

можно и дух свой перевести,

вытерев лоб утомлённо руками.

Эта усталость – душе обновленье.

И, опустившись под дерева сень,

хочется птиц беспрестанное пенье

заворожёно слушать весь день.

***

Творец божественный смеётся надо мной,

                        когда вручает осознанье,

что всё наземное сотрёт своей рукой,

                        забыв и страх, и состраданье;

но он заботливо ещё внушает мне,

                        что если я в часы досуга,

в минуты адского труда или во сне

                        восславлю не себя, а друга;

что если я, преодолев в себе вражду

                       к насмешнику среди блаженных,

ещё для недруга сочувствие найду

                       в бокале уст несовершенных;

то он, могучий, не взирая ни на что,

                       всю тварь подлунную пригубит

и, чтобы славить милосердие, за то

                       лишь одного меня погубит.

***

Не грусти без меня, кроха,

без моих утомлённых глаз,

в этом веке мы все неплохо

растеряли себя и нас.

В каждом бьётся клочок сердца

и своей, и чужой жены,

каждый ищет единоверца

по гордыне за полцены.

Отпусти от себя свору

мыслей, ноющих свысока:

этот, может, тебе и впору,

но вглядись: на лице – тоска.

Согласись, не вкусить слаще

плод запретный горчайших фраз,

как сегодня... в домашней чаще...

этой ночью и в этот час.

Но мучительны, злы в ломких

пальцах века, где каждый – червь,

ожиданья наши в потёмках

встречи, рвущейся словно вервь.

Пусть осядет пыльца грязи

этих прожитых тыщи лет;

может, мы разглядим в алмазе

ночи наш мимолётный след.

Или, словно в ключах донных,

пересилив разлуки страх,

ты растаешь в моих ладонях,

я исчезну в твоих глазах.

Серебристая  осень

Серебристая осень в глаза мои смотрит,

приглашая меня в свой хмельной хоровод,

словно я этот лист, что сорвался с осины

и о землю удариться должен вот-вот.

Но, следя за паденьем листвы, я подумал:

серебристая осень, не надо спешить –

мне ещё не по силам в твоём хороводе

затаённо, уверенно, вечно кружить.

Я не знаю ещё, серебристая осень,

сколько будут меня красотой исцелять

эти строгие линии ив наклонённых,

этих вод скоротечная вольная гладь.

Не насытился я светозарной грозою,

ароматом целебным былинных полей...

Но по-прежнему смотрит в глаза мои осень,

серебристая осень жизни моей.

***

Я ли слеза на реснице твоей?..

словно наружу прорвавшийся ключ

в сумраке вечера, что розовей

ветра и непредсказуемей туч.

Мягко скольжу сквозь дыханье твоё,

вижу цветение сна на губах;

знаю, что там, за окном, вороньё

не принесёт, не накликает страх.

Я ли – слеза, что твоею щекой

молча любуется, гладя её;

это ли есть покаянный покой,

или кровавый обман и враньё?

Не ухожу, не скрываюсь – зову

или улыбку, морщинку и взгляд,

или блеснувшую ночи сову,

чтобы тебя воротила назад.

Я ли слеза, подбородком твоим

не завладевшая, а наугад

плавно плывущая, чтобы одним

полудвиженьем окрасить закат.

Ветер утих, ключевая вода

в тучи ушла, за собою маня...

Если всё сказанное ерунда,

вытри слезу – и не будет меня.

***

Я не живу, а двигаюсь по кругу,

         и в этом что-то есть,

то возвращаюсь к преданному другу,

         то вновь врагов не счесть.

И кажется, что в вихре листопада

         друзей, врагов, подруг,

мне в этой жизни только-то и надо,

         что разорвать свой круг.