№18 Илья РЕЙДЕРМАН (Украина, Одесса) Поэтическая страница

Илья Рейдерман – поэт, мыслитель, культуролог. Родился в 1937 году. Автор множества публикаций в одесской, украинской, зарубежной печати, автор нескольких книг поэзии, в. т.ч. «Миг» (1975, Кишинёв), «Пространство» (1997, Одесса), «Бытие» (2002), «Земная тяжесть» (2007), «Одесские этюды» (2010). Член Одесской областной организации Конгресса литераторов Украины (Южнорусский союз писателей).

***

Как жизнь страшна – когда б мы это знали,

когда она, почти сходя с ума,

ломает всё, что строила сама,

шумит большою толпою на вокзале,

иль, очутившись где-нибудь в больнице,

едва попискивает, как комар...

И мы не знаем, наяву – иль снится

один и то же нам ночной кошмар.

Как жизнь страшна: дом перестал быть домом.

Он тоже – как больница и вокзал,

хоть кажется в нём всё таким знакомым.

Уже не свяжешь всё, что развязал.

Всё сдвинулось – так незаметно, вдруг!

Все вещи порознь – и глядят угрюмо.

И стол уже – не друг, и стул – не друг.

Ты жив ещё – а мир привычный умер.

Бездомен ты, как многие бездомны.

Как жизнь в своём безумии – проста!

И в небеса, что над тобой – огромны,

бросайся так, как прыгают с моста...

***

Одесса и осень – рифмуются очень.

Не жаль ничего им. Всё бросим. Всё минем.

Всё – жёлтой листвою над мостовою.

О, ветви и небо! О жёлтое  с синим!

О, дерево с морем – и жёлтые склоны.

Что делать влюблённым – встречаться? прощаться?

Ждать часа, чтоб мир стал, как прежде, зелёным?

Грядущего часа? Последнего часа?

Ах, жёлтое с синим. Одесса и осень.

Последняя ясность. Последняя ласка.

Твоей красоты никогда не износим,

она на холсте – как застывшая краска.

Художник задумчивый пишет картину,

тона подбирает, с натурой сверяясь.

…Тебя задержать всё ищу я причину,

с уходом твоим неизбежным смиряясь.

Не время ещё безнадежностям зимним.

Мы живы ещё – вопреки испытаньям.

Постой же, мой город! Будь жёлтым на синем.

И осень постой – как воздушное зданье.

Ты, жёлтое, вечно. И синь загустеет.

…Уходят друзья. Прохудилися крыши.

Захлопнуты окна. И город пустеет.

И падают листья всё тише. Всё тише.

***

Побыть бы в осени невиданной,

в её просторе необъятном,

чтоб в жизни – книге недочитанной –

всё стало, наконец, понятным.

Как пьёт пчела нектар медлительно,

глядеть, глядеть, впивая дали…

Да, жизнь идёт к концу действительно,

мы мудрой учимся печали.

Душа – измучена, но держится,

не ведая последних истин.

А может, истина и брезжится?

И взгляд прощальный – бескорыстен.

***

Дине Фруминой

Художник-осень пишет в Горсаду

пейзаж, холста касаясь мягкой кистью.

Она уже предчувствует беду –

не потому ли так нарядны листья?

Ты, красота – всего лишь робкий гость?

Застенчивая, хрупкая такая...

Рисует осень, но пейзаж на гвоздь

нельзя повесить, время побеждая.

В пейзаже этом – музыка высот,

и величавость духа – в каждом древе.

Своё рисует осень – и поёт

почти неслышно... Грусть в её напеве.

Да, листья умирают, пожелтев.

Но перед смертью есть одна минута,

когда, внезапно в небеса взлетев,

весть о бессмертии несут кому-то.

Земное тяготенье победив

на миг один, ложась на воздух телом,

они – свидетели о мире целом,

земные ноты, что вплелись в мотив.

Читаю ноты жёлтые с листа.

Пускай минуют осени и зимы –

я вижу тот  пейзаж, уже незримый.

Ты обрела бессмертье, красота!

***

И пронзён какой-то мыслью странной,

я остановился на Гаванной,

и гляжу, как будто сквозь стекло,

силясь догадаться, что  ушло.

Жизнь ушла – а я и не заметил.

День ведь был не пасмурен, а светел,

да и потерялась – не игла:

жизнь ушла – как бы и не была.

Это ведь случается со всеми.

Вот идут прохожие – и время,

то, в котором все они – идёт.

Что же видишь – множество пустот

вместо глаз и  лиц родных, знакомых?

Что не взгляд – не ты, не тот! Всё – промах!

Пыльный город. И осенний свет.

Те – далече. Тех – на свете нет.

Ну а ты, на улице стоящий –

в настоящем ты? И настоящий?

Или – словно прилетел в ракете,

и как будто на чужой планете,

и во времени совсем другом –

сквозь стекло глядишь на всё кругом?

Молчание Иова

Вот печь, в которой труп сожгут. Вот ров,

в котором, расстреляв, зароют тело.

Не вопрошай же ни о чём, Иов.

Не видишь разве? – небо опустело!

Когда нас хладнокровно убивают –

Бог в мире пребывает? Убывает?

Весь этот океан вселенской боли,

в котором разум наш идёт ко дну,

и явь, подобную кошмару, сну, –

признать ли проявленьем божьей воли?

Когда предсмертный слышен детский плач, –

Он может быть спокоен, счастлив, весел?

Сокрылся Он. Он облаком завесил

лицо. Равны и  жертва, и палач.

В предсмертную  я вслушиваюсь тишь.

Что скажешь, Бог? Ты и сейчас молчишь?

И я молчу. Не задаю вопросов.

Иов молчащий – тот, что был так смел!

Пророк, что, ужасаясь,  онемел.

Утративший все истины философ.

Душа нема. Что может быть печальней?

Молчу. И нет Тебя – в моём молчанье.

Но ежели Ты слышишь всё и видишь,

но ежели всё ведаешь, не спишь, –

Ты тоже проклинаешь, ненавидишь,

и вместе с нами Ты в огне горишь!

Участвуя в безмерной этой драме

и нас не покидая до конца,

Господь бессмертный – умираешь с нами,

страдальческого не открыв лица…