№19 Александра КОРОЛЁВА (Россия, Москва) Преображение

Александра Королёва, заместитель главного редактора еженедельной газеты «Наша Губернiя» - выпускница Московского государственного Университета имени М.В.Ломоносова, факультета журналистики. Трудовую деятельность начала в газете «Комсомольская правда», в отделе литературы и искусств. Затем работала корреспондентом в журнале «Крестьянка» и старшим редактором испанской редакции журнала «Советская женщина» (переименованном впоследствии в «Мир женщины»). С началом перестройки приняла участие в создании и становлении Издательского Дома «Подмосковье», в качестве редактора отдела культуры и науки еженедельной газеты «Подмосковье» (на основе которой и возник Издательский Дом с одноименным названием). Эта газета занимала в ту пору 2-е место по тиражу среди еженедельников (уступая только «Аргументам и фактам»), что свидетельствует о ее высоком рейтинге у читателей. Причина этого заключается в искреннем служении журналистского коллектива Родине, ее Высшим Идеалам, в понимании необходимости быть справедливыми, нести людям Свет, сея Разумное, Доброе, Вечное. Справляться с поставленной сверхзадачей позволяло знание страны, людей ее населяющих, вынесенное из многочисленных командировок. За свою творческую деятельность А.Н. Королёва остается верной одной идеи – нравственного воспитания человека, о чем свидетельствуют ее публикации в различных газетах и журналах, выходившие как в советское, так и в постсоветское время. Эта же идея отражена в ее книге «Наверное, показалось…», изданной в 2005 году, при содействии Союза писателей России. А.Н. Королёва - член президиума Всероссийского Общества охраны памятников истории и культуры (Московского областного отделения), а также член Центрального Совета ВОО ВООПИиК. За свою профессиональную деятельность А.Н. Королёва награждена:

Диплом Союза журналистов России,

- свидетельствующий о том, что А.Н.Королёва является лауреатом Всероссийского конкурса на лучшее журналистское произведение 1995 года, в номинации «Очерк» (26 января 1996 год).

Почетной грамотой Союза журналистов России:

- За большой вклад в Российскую журналистику и в связи с 30-летием творческой деятельности (5 ноября 2006 год).

Грамотами от Центрального Совета ВОО ВООПИиК:

- За высокий журналистский уровень публикаций по сохранению, пропаганде и использованию памятников истории и культуры (23 апреля, 2003 года);

- За участие в работе Общества по сохранению и популяризации историко-культурного наследия Отечества и в связи с 40-летием Всероссийского Общества охраны памятников истории и культуры (2006 год).

Дипломами Международного Центра Рерихов, Музея имени Н.К.Рериха:

- За большую конкретную работу в деле становления и развития Центра-Музея имени Н.К.Рериха (9 октября 1999 год) – Диплом к медали «Святослав Рерих»;

- За большой вклад в науку и бескорыстное служение культуре (7 октября 2002 год) – Диплом к медали «Ю.Н.Рерих»;

- За активную помощь и поддержку деятельности Центра-Музея имени Н.К.Рериха (8 октября 2004 год) – Диплом к медали «100 лет. С.Н.Рерих».

- За вклад в сохранение и развитие художественно-философского наследия Рерихов (9 октября 2008 год) – Диплом к медали «80 лет Центрально-Азиатской экспедиции Н.К.Рериха».

Кроме того, есть Благодарность от Министерства культуры и массовых коммуникаций РФ за многолетний плодотворный труд в СМИ и Почетная Грамота от того же министерства за большой вклад в развитие культуры и массовых коммуникаций. И это, не считая грамот и благодарственных писем, полученных в советский период работы в периодической печати.

Преображение

Киноповесть

Психологическая драма

Время действия: наши дни: вторая половина 1990-х – начало 2000-х годов.

Место действия: Бангкок, Барселона, Санкт-Петербург, Одесса, Белград, Москва.

Действующие лица:

Тина (Валентина Андреевна) – молодая женщина, лет 35-ти, журналист и писатель.

Лиза – ее племянница 20-ти лет, дочь старшего брата Тины, после гибели родителей, воспитывается в семье своего деда.

Андрей Андреевич - дед Лизы, историк и археолог - отец Тины и ее погибшего брата-дипломата.

Василий – художник 25-ти лет, друг Лизы.

Павел – одесский бизнесмен, ему 37 лет.

Тара – цыганка с одесского привоза, дама без возраста.

Милица – бывшая университетская подруга Тины.

Алексей – 40-летний художник-фотограф.

Юлий – 50 лет, авантюрист, нигде не работает, живет в квартире знаменитого живописца.

Георгий – 45 лет, шеф Тины, олицетворение спрута - всех сотрудников своего ведомства подчинил себе, мечтает о безраздельной власти и тайно вредит Тине.

Таинственный незнакомец.

Другие персонажи и лица.

Пролог

Москва, 1983 год

- О своей жизни может написать любой человек, - сказал Павел.

- Нет, - не согласилась с ним Тина, - чтобы написать о своей жизни, надо, уметь осмыслять повороты судьбы и серьезно относиться к своим ошибкам и легкомыслию. Умеешь ли ты, к примеру, посмотреть на себя непредвзято? Ты готов заметить в себе такое, что самому не понравится? На что в суете и по лени своей просто не обращаешь внимания?

- О чем ты? – насторожился Павел.

- Да  о том, что людей чаще интересует чужая жизнь – чужие жены, чужие дети, их поступки… Вот о чем мы рассуждаем охотно, много и долго. А о своих, порой, мягко говоря, не очень красивых делах и делишках – молчок. Потому что страшно быть откровенным с самим собой. Придется признаваться себе в собственном в грехах, в несовершенстве своей натуры… Кому это приятно?

…Этот разговор состоялся давно, но именно с тех пор Павел невзлюбил Тину. «Больно умная. В душу лезет».

Они познакомились у Милицы, университетской подруги Тины. Тогда за обильным столом (Милица часто собирала у себя компании, потому что любила готовить, угощать, и красиво сервировала стол) зашел разговор о творчестве. Тина все еще пребывала под впечатлением от знакомства, состоявшегося накануне с одним очень интересным для нее человеком, который ей и посоветовал: «Напишите о своей жизни», и тем вдохновил ее, этот разговор она и решила продлить с друзьями, а вышло так, что будто наступила гостю своей подруги на больную мозоль. Тина в душе даже обиделась на Павла, но дискутировать с ним не стала, все-таки он приударял за ее лучшей подругой и не ровен час, женится на Милице. Однако…

Павел внезапно куда-то исчез, и это исчезновение совпало по времени с неприятной историей... В одну старомосковскую семью пришли два бугая, избили старика – хозяина квартиры и потребовали Шишкина. Их интересовал пейзаж великого художника. В это время вернулась из магазина жена избитого старика, узнав, что требуют грабители, сказала им, что Шишкина у них нет, и не было никогда, но есть Левитан: «Забирайте и уходите» - гневно и в то же время презрительно сказала старая женщина. «Нам заказали Шишкина», - ответствовали «честные» грабители и удалились, отвергнув предложенный им пейзаж Левитана. Похоже было, что им дали неверную наводку.

Об этой смешной, нелепой и одновременно чудовищной истории в городе поговорили, да забыли. Но почему-то имя Павла в ней всплыло, хотя конкретно никто ничего сказать не мог, вроде бы слышали звон, да не знают, где он. А Павел, между прочим, к тому времени завершил свою учебу в Строгановке, и его исчезновение из Москвы можно было объяснить поисками себя в иных городах и весях. Но то – для посторонних, Милица же объяснения его такому поведению не находила.

«Он же знал, как я мечтаю о собственном доме – уютном гнездышке… - плакалась она подруге. - Вот иду вечером по городу, вижу зажженные окна и думаю: там – счастье и завидую… И столько раз я представляла, как мы с Павлом будем прекрасно жить вместе, гулять по вечерам по московским улицам, сидеть на лавочке в сквере, держась за руки… и так до конца».

Тина жалела Милицу и потому предложила ей обратить внимание на более верных и надежных поклонников. Погоревав примерно год, Милица последовала совету подруги и вышла замуж за давно влюбленного в нее студента Бауманки. Тине Виталик нравился, а уж как он был влюблен в Милицу, она видела. Он буквально парил над землей при виде своей избранницы. Тина в душе радовалась этому союзу, искренне полагая, что, если у ее друзей все будет хорошо, то и в ее жизни все сложится благополучно. Она была уверенна, что Милица еще будет счастлива. «Ты попала в хорошую семью», - уговаривала она ее. Это был сильный аргумент, ведь у Милицы рано умерла мать, а отец все делал попытки устроить свою личную жизнь, но так и не устроил. Разумеется, не полная семья с приходящими претендентками на роль мачехи, сформировали Милицин характер слишком рано. Она быстро не по годам повзрослела, обретя прозорливость, пронырливость и безмерное самомнение в собственной неотразимости, все это было, на самом деле, лишь защитной реакцией от враждебного – так ей казалось - мира. За внешней бравадой Милицы скрывалась одинокая, ранимая душа, желание быть первой везде и всегда, ее буквально душила жажда личного успеха. Выгодное замужество и ей тоже, как и Тине, казалось некой точкой опоры в этом мире. В общем, все бы хорошо, да только забыть Павла Милица все же не смогла.

Прошло шестнадцать лет…

Павел

Одесса 1984  год.

После стремительного бегства из Москвы, вызванного страхом разоблачения Павел поселился на окраине Одессы, в убогой однокомнатной квартире, доставшейся ему по наследству от старушки-матери. Он проклинал своего приятеля Юлия, соблазнившего его легкими деньгами и так бездарно провернувшим дело, что всем его участниками пришлось залечь на дно.

Жилище свое Павел устроил с претензией на оригинальность, превратив его не то в музей-квартиру, не то в кунсткамеру. Все это, конечно, «от нищеты», как выразился Юлий, навестивший его однажды. Но, Бог мой! - чего тут только не было! Скелеты и чучела животных, коллекция самоваров и утюгов начала века, подарки друзей, привезенные из экзотических стран, географические карты и журнальные виды морских далей, которыми были заклеены стены, и так плотно, что наводило на мысль о нечистых обоях. Все тут говорило об одном: мы бедные, но гордые, и мы всем вам еще покажем!

Павел производил на людей, видевших его впервые, странное впечатление. Слишком остро было в нем желание, по крайней мере, выглядеть не как все. Это ему удавалось. В результате, одни, с замиранием сердца выдыхали: «Гений», другие наоборот: «Никчемный человек» - разница в суждениях зависела от точки отсчета, опытности, культурного уровня того, кто выносил суждение об этом человеке. Однако были и те, кого такая противоречивость сбивала с толку, и они думали так: «А все-таки в нем определенно заключена какая-то тайна и она рано или поздно проявится».

Павел, конечно, был себе на уме, как всякий одессит, и, безусловно, имел не мало претензий к миру. Он прекрасно понимал, что как художник не состоялся. Что его природный талант, над шлифовкой которого он, прямо скажем, мало трудился, а также артистизм и нахватанные знания только пускают пыль в глаза малообразованным людям его жалкого окружения. Что сам он себя разменивает по мелочам, вместо того, чтобы корпеть в мастерской, совершенствуя свои способности, кои все-таки наличествуют, по свидетельству некоторых его добрых учителей. Но что-то все время уводило его именно от такого времяпрепровождения. Он будто слышал зов, но никак не мог понять, откуда он доносится. И пока что все в его жизни мелко и незначительно.

Собственно так и было с самого детства, и до сих пор ему время от времени слышится голос матери: «Ничего путного из тебя не выйдет, сын». А говорила она это потому, что замечала его ленцу там, где это касалось учебы или принятия серьезных решений, связанных с ответственностью - вот этого он не любил. А любил лежать в саду на солнышке и мечтать. О чем он мечтал в пору своего детства, отрочества и ранней юности?.. Об этом он никому не говорил, а  когда его спрашивали, только тихо улыбался, милой невинной улыбкой.

Павел был хорош собой - высок, строен, черноволос – «toll, dark and handsome», как говорил герой одного английского романа, желая описать прекрасную внешность некоего джентльмена. У него была обворожительная улыбка. И все-таки, при всех его внешних бесспорных достоинствах, что-то мешало ему жить, словно тормозило движение. Ну вот же, все при нем: и внешностью Бог не обидел, и способностями к делам, требующим творческого подхода. И наглый он, но ровно до той степени, которая так интригует испорченных особ и даже может нравиться вполне приличным, но не очень разборчивым людям. Но… жизнь проходит и ничего сколько-нибудь выдающегося в его судьбе все не случается. Почему так?

Мучительные размышления на эту тему, однажды просто выгнали Павла из дома, он не в силах был оставаться наедине с самим собой. Оказавшись на улице, он долго куда-то шел, не очень понимая, куда и зачем, пока ноги сами не принесли его на одесский привоз. Потолкавшись между торговцами и покупателями, он вдруг почувствовал, что его кто-то держит за локоть и обернулся. Перед ним стояла немолодая цыганка, в глазах которой он прочел обещание. Что ему могла обещать совершенно незнакомая женщина, он, конечно, не знал, но каким-то шестым чувством понял, что это не банальная встреча, ради простенького гадания. Тем не менее, цыганка, сверкнув на Павла глазами так, будто пролила на него бриллиантовый дождь, начала именно с традиционного предложения:  

- Мил человек, а давай погадаю, вдруг тебе легче станет?

Павел такой взгляд оценил. «Может, за этим я сюда и пришел?» - подумал он. Время было такое, что все буквально кожей чуяли грядущие перемены в стране, а некоторые, по всей видимости, и в своей личной судьбе, и теперь Павел был не прочь довериться гадалке, чтобы узнать о предначертанности событий, хотя бы вектор их уловить…

Они не стали никуда уединяться, а тут же, среди толпы суетливых и равнодушных к ним людей, остановились. Павел протянул цыганке руку и Тара - так звали эту женщину, только взглянув на нее, произнесла с укором:

- Ленив ты, мой дорогой! Ленив, но тщеславен. Втайне мечтаешь завоевать мир, и очень веришь в свою звезду.

Она внимательно посмотрела ему в глаза. «Продолжать?» - спросила. «Продолжай», - не возражал Павел.

- Ну что ж, вижу, готов ты добиваться своего любым путем, и только ждешь удобного момента, хотя и не знаешь, откуда он подвернется. Связи твои разнообразны, но не все безупречны. Характер твой не требует много знаний - умеешь пустить пыль в глаза, где надо смолчать и быть полезным кому надо, - Тара многозначительно улыбнулась: - Ловко используешь людей в своих целях, и сам не попадаешься.

Павел тоже улыбнулся странновато, будто уличенный в проказе сорванец. Если кто-то посторонний увидел бы его в этот момент, но наверняка решил, что молодой человек застенчив, почти робок и немного чем-то удивлен. Тара медлила, изучая его ладонь, и, наконец, произнесла нараспев, словно поставив точку в его судьбе:

- Ждет тебя интересное будущее. Будешь богат.

Цыганка не обманула, хотя ждать пришлось долго. Но Павел оказался терпелив, к тому же, он не сидел, сложа руки, и Фортуна ему улыбнулась. Пробил его час, дела пошли в гору, не без участия Тары, за что он отблагодарил ее, пригласив к себе на службу, открыв небольшой частный банк.

Его бизнес, был разнообразен, но так только казалось, на первый взгляд, главным же источником доходов, как ни странно, стала его профессия художника-оформителя повернувшаяся неожиданной стороной. Он взялся помогать (небескорыстно, разумеется) талантливым, но покуда безвестным коллегам найти щедрых покупателей за границей, где с некоторых пор жил его родной брат и где нашлись покровители для него самого.

А Тара оказалась далеко не рядовая гадалка, редкий дар ясновидения помогал ей умело направлять бизнес своего благодетеля в нужном направлении. Но это были далеко не все ее «добродетели». Тара знала, какие из ее криминальных связей нужно вовремя дергать за ниточки. Однажды она уже обожглась - слишком доверилась человеку, которого любила, - восемь лет в заключении многому ее научили, где пути-дорожки таких как она и тех, от кого она там зависела, так переплелись, что иного не оставалось, как сотрудничать с ними. К слову сказать, именно там, в заключении, она усовершенствовала свой провидческий дар под руководством другой заключенной, разглядевшей в Таре ее талант.

Однажды, сидя за пасьянсом, в доме Павла – только проводили гостей, после удачно проведенной встречи партнеров по бизнесу - Тара сказала Павлу:

- Я вижу девушку, с которой тебе следует познакомиться.

- Что за девушка? – лениво отозвался Павел.

- Еще не знаю точно, - задумчиво произнесла Тара, - но чувствую, что девушка эта может помочь тебе стать могущественнее.

Павел с интересом посмотрел на Тару, а она, глядя в карты, принялась подробно описывать Павлу, явившееся ей лицо и даже назвала места наиболее вероятной встречи с ним.

Таре самой было интересно, карты словно ожили, перед ее мысленным взором пронеслись картины давно минувших дней. И что-то до боли знакомое стучалось в сознание… «Да неужели? Тот самый профессор, к которому ее привел однажды Паоло - итальянец, с которым она познакомилась у своей подруги! Помнится, он был знатоком древностей и в Петербург приехал специально для встречи с, живущим там, знаменитым профессором».

Тара помнила, как поразило профессора ее лицо, он с порога так сразу и сказал ей: «Как же Вы на нее похожи!» «На кого?» - удивилась Тара. Оказалось, на дочь египетского фараона. Он что-то еще говорил о переселении душ, о перевоплощении. Было очень интересно, но, странное дело, там, среди незнакомых Таре людей, в огромной, набитой диковинными вещами квартире, она чувствовала себя неуютно, будто очень скоро что-то плохое должно было случиться с ее обитателями. Тара вспомнила, что там на нее буквально повеяло смертью и она в ужасе, сославшись на внезапно разболевшуюся голову, быстро ушла. Итальянец был раздосадован, прерванным визитом, он с участием спрашивал Тару о самочувствии: «Может быть, на воздухе голова перестанет болеть? Немного погуляем и вернемся, продолжим прерванный разговор, профессор чрезвычайно интересный собеседник». Но Тара, в самом деле, так страдала от головной боли, что не в силах была говорить. Да и что она могла сказать этому иностранцу: что ясно видит, как в горах падает самолет, и знает, что эта трагедия как-то связана с семьей профессора?..

Страшное известие о гибели его сына пришло на другой день. У самолета, на котором он летел, отказал двигатель.

Воспоминания, нахлынувшие на Тару, заставили ее задуматься. Получалось так, что теперь она - Тара связана деловыми отношениями с человеком, который, судя по всему, имеет косвенное отношение к той давней истории… А, точнее, к людям, по чьей вине произошла авария с самолетом... «Ну, что ж, значит, судьба. Пусть едет. Тем более что дела наши идут вяло. Если я не ошиблась…, а я не ошибаюсь никогда! – то дело может быть весьма выгодным и нам, наконец-то, удастся заинтересовать собой серьезных людей... Мне не повезло, так, может быть, у него выгорит, заодно и за меня отомстит, и никто не узнает». Тара смешала карты и решительно произнесла:

- Езжай, касатик, и чем скорее, тем лучше. Дело выгодное, как не посмотреть на него.

Нюх на деньги у Тары был превосходный, поэтому, не долго думая, Павел, безгранично верящий в свою экзотическую помощницу, отправился в Петербург, туда, где отныне, он знал – ведь Тара сказала! - живет его «суженая».

Тина

Бангкок, декабрь 1999 год.

Тина прилетела в Бангкок почти ночью.

Вылет из Москвы долго откладывался, в общей сложности пришлось просидеть в аэропорту около десяти часов. Она так изнервничалась, что в какой-то момент готова была плюнуть на все и уехать домой. Хорошо, что не поддалась настроению. Потому что после всех мытарств долгого ожидания и не менее долгого перелета, когда самолет, давно уже миновав экватор, приготовился снижаться, чтобы приземлится в столице Таиланда, она вдруг почувствовала, что в теле ее разливается неизъяснимая нега. Более того, она услышала шум прибоя, ощутила сладкий и нежный запах юга, в котором мешались ароматы цветущих растений... Разумеется, ничего этого на самом деле невозможно было почувствовать в герметически закрытом пространстве самолета, но некая алхимия все же имела место - то, что принято называть шестым чувством. Тина вдруг с уверенностью подумала, что здесь ей будет несказанно хорошо, и обрадовалась.

В аэропорту их туристическую группу встретили два гида - от «Интуриста» и от местной туристической компании. На Тину, как и на других ее спутников, встречающие, которые выглядели счастливыми, накинули гирлянды из орхидей, посадили в комфортабельный автобус и отвезли в отель, по дороге всячески развлекая приятными разговорами.

Потом всю поездку ее не оставляло ощущение, что в этой стране ее - именно ее, давно ждали и рады доставить удовольствие. Тине в тот период жизни не хватало именно такого участливого и в то же время ненавязчивого отношения. Она мысленно поблагодарила судьбу за подарок и, быстро приняв душ и поужинав, незаметно выскользнула на улицу.

Ночной Бангкок сверкал иллюминацией. Тина осмотрелась и направилась по улице, начинавшейся прямо от её отеля «Индра Резорт», решив пройти прямо до конца и потом вернуться назад, чтобы не заблудится в ночном городе.

Ночь была душной, улица довольно грязной, то и дело встречались совсем юные проститутки, каких много бывает на центральных улицах рядом с дорогими отелями. Ужасающая нищета соседствовала с чрезмерной роскошью. Сверкающие ослепительной белизной особняки и тут же рядом в темных закоулках какие-то нищие и грязные люди жарят рыбу, тошнотворные запахи… Тина жадно впитывала контрастные впечатления, как вдруг наткнулась на то, что меньше всего рассчитывала увидеть.

Слева от тротуара, по которому она шла, был разбит небольшой газон, огороженный невысокой металлической изгородью. На газоне стоял молельный домик с Буддой внутри, а перед ним на коленях сидел человек и молился. Он никого не видел и ничего не слышал вокруг себя, погруженный в медитацию. Его не смущали ни толпы людей вокруг него, ни звуки и огни ночного города, и Тине даже показалось, что за оградой газона, где сидел этот человек, установилась священная тишина.

Она замедлила шаг, завороженная необычным зрелищем. Она не могла бы сказать, сколько времени простояла возле газона, будто сама приняла участие в чужой молитве, только вдруг в какой-то момент почувствовала, что рядом с ней есть еще кто-то, кто остановился и ждет, пока она обратит на него внимание.

Тина повернула голову и увидела вроде бы обычного человека приятной наружности, который участливо смотрел на нее. Ее лицо выразило изумление. В ответ сей господин, молча, протянул ей какой-то предмет, предлагая принять его в подарок. Это был затейливо украшенный деревянный сундучок. Глаза у незнакомца были добрые, манеры приличные и Тина посчитала возможным принять дар. Она расценила этот жест так: немолодой уже господин, вероятнее всего, разглядел в ней то, от чего она и сбежала из Москвы в эту поездку – бесконечную психическую усталость и желание сбросить с себя груз разнообразных забот, связанных с работой. А еще больше - с отношениями, навязанными ей людьми малосимпатичными, которые доставляли ей много неприятностей. «Он просто проникся настроением незнакомки и решил ее немного ободрить, отвлечь от тяжелых мыслей пустяковым подарком», - подумала Тина, разглядывая презент. Ей нередко казалось, что люди способны читать ее мысли, именно тогда, когда она пыталась их хорошенько скрыть. Сейчас она подумала то же самое и уже приготовила любезную улыбку богатой иностранки…, но, когда подняла глаза, чтобы поблагодарить дарителя, то не увидела его. Он исчез, словно растворился в воздухе. А спустя секунду Тину пронзила мысль: «Да ведь я уже где-то видела этого человека! Но где? Смутное воспоминание понемногу начало возникать перед ее мысленным взором.

Барселона, 1996 год.

Тина страдала от жестокой бессмыслицы происходящего. На арене Plaza de Tores убивали животных, повсюду стоял запах крови, но никого, кроме нее это не беспокоило. Окружающие ее люди, как ни в чем не бывало, пили пиво, жевали сосиски, и время о времени вскакивали со своих мест и что-то азартно кричали.

Ей хотелось уйти, она мучилась, ей было плохо. Она стала оглядываться, машинально ища поддержки, и вдруг заметила справа от себя - довольно далеко, хотя его хорошо было видно – немолодого, но все еще красивого мужчину. Он сидел в другом секторе арены, но на одном с ней уровне. Он наклонился в ее сторону и откровенно заинтересованно смотрел на нее. Взгляд был сочувствующий и добрый. Человек был одет в светло серый костюм, пышная шевелюра седых волос, гордая осанка… «Похож на Венецианца, из романа Коры Антаровой «Две жизни»», - подумала Тина.

Она отвернулась, чтобы сбросить наваждение, вызванное, как ей казалось, ее измененным в тот момент состоянием сознания, потом снова посмотрела в его сторону, незнакомец никуда не исчез, он сидел в той же позе и по-прежнему смотрел на нее. Вокруг его головы клубилось облако легкого тумана, что делало картину волшебной, как будто этого человека нет на самом деле, но кто-то неизвестный решил, что именно ей и только ей надо его увидеть. Потом она как будто забыла о нем, пытаясь следить за происходящим на арене действом, а вспомнив, повернула голову в его сторону, но не нашла взглядом – седовласого незнакомца как и не было. Совсем другие люди плотно сидели там, где только что ей привиделся «Венецианец».

«Там, в Барселоне, было видение, хоть и странное. А сейчас? То же лицо…» - Тина не знала, что и думать.

Она вернулась с вечерней прогулки в отель, озадаченная преследовавшим её, как ей показалось, наваждением. Разглядывая полученный на улице подарок, она подивилась сходству его с аналогичным сундучком, купленным ею как-то раз в одном приволжском городке, и орнамент был очень похож, и замочек… Она раскрыла сундучок и увидела, что внутри он отделан красным сафьяном и вовсе не пуст! На дне сундучка лежал свиток. Тина развернула его и ее взору открылась буддийская танка. Утвердившись в мысли, что правильно разгадала жест дарителя, Тина поставила подарок возле кровати. И легла спать.

Утром Тина завтракала на открытой веранде на одиннадцатом этаже отеля, в ресторане, похожем на сады Семирамиды. Веранда была увита цветами, в которых пели маленькие птички. На узорчатом мраморном полу стояли столы, на которых высились горы фруктов. В центре веранды шелестел фонтан. В такой чудесной обстановке, скорее похожей на сказку, мысли Тины успокоились, движения стали неторопливы. Ей все тут нравилось. А после экскурсии по городу, ей стали милы и эти желтые люди, похожие на подростков, практически без одежды, в одних набедренных повязках, такие смиренные на вид. Ей казалось невероятным то, что именно они - такие нежные и хрупкие смогли построить вот эти высоченные дома из стекла и бетона и вот эти многоэтажные скоростные дороги. На что только не способен человек, если поставит перед собой цель.

Экскурсия по Бангкоку завершилась дорогой в Потайю. Приятное времяпрепровождение продолжалось. Тину окутала безмятежность.

На побережье день строился так: отдых на пляже сочетался с поездками по окрестностям, на крокодиловую ферму, в сафари-парк, на коралловый остров... Тине уже на полном серьезе казалось, что она находится в ином измерении. Что жизнь, которую она вела до сих пор и та, в которой она пребывает сейчас – две разных жизни и та, что сейчас, выпала ей как подарок судьбы. И подарок этот - волшебный оазис, где, словно по мановению какого-то невидимого глазу мага, могут происходить необыкновенные чудеса, будто кто-то ее специально развлекает.

Как-то раз Тина вышла на пляж. Он был безлюден в это послеобеденное время. Тина решила искупаться. В воде беззаботно играли мелкие серебристые рыбки. Они бодро, словно по команде собирались в круги и затем те – из круга, что оказывался ближе к центру, выскакивали из воды, изображая фонтан. Наблюдать за их игрой было весело, Тина засмеялась и тут же испугалась, что какая-нибудь из рыбок нечаянно прыгнет ей в рот, но от этого становилось еще смешней. Она перевернулась на спину, чтобы не захлебнуться, но тут почти рядом с собой заметила парус – молодой англичанин пытался плыть на доске под парусом в такую безветренную погоду! Тина весело прокричала ему: «Сильнее дуй в парус!» и расхохоталась.

А однажды, последней уходя с пляжа, она бросила прощальный взгляд на море и вдруг… увидела алые паруса. Она даже зажмурилась. Увидеть такое 13 декабря в День святого Андрея Первозванного, когда многое можно понять о своей женской судьбе! Тина открыла глаза и поняла, что не ошиблась: небольшая яхточка вдали шла под одним единственным парусом, но он действительно был алым. Пляж давно опустел, других судов на горизонте не было видно, но небольшое судно еще долго маячило, будто из своего далёка что-то хотело сказать именно Тине. А ей оставалось только удивляться: как много знаков и символов буквально рассыпано вокруг и все они что-то ей говорят. И что вся эта поездка, пожалуй, – продолжение тех необычных снов, которые снятся ей уже давно. И один из них время от времени назойливо и в подробностях всплывал перед глазами и мучил.

…Тина оказалась в чужой стране. Она шла по восточному базару, который так привлекал ее своими красками, красивыми тканями, причудливой утварью, изысканными ювелирными украшениями. Но странными образом, несмотря на то, что все эти вещи её манили, она хорошо понимала, что не за ними пришла сюда. Более того, слышит речь, но не понимает её, не знает местного языка.

И вот пройдя базар насквозь, она видит высокую заснеженную гору и группу людей, собравшихся восходить. Тина отважно присоединяется к ним, без тени сомнения, что покорит вершину, но… Между вершинами оказался проход, который следовало пройти, как по лезвию бритвы. Другие легко преодолели этот путь, а Тина вдруг испугалась, застряла, боясь свалиться с горы. И в тот момент, когда паника пронизала все ее существо, появился инструктор – улыбающийся молодой человек в шерстяном спортивном костюме и лыжной шапочке. Он участливо снял Тину с горы, а сам ловко и быстро ушел наверх. А Тина осталась стоять у подножия, поражаясь его ловкости и добродушной улыбке. Страх отступил, под ногами была твердая почва. И все же её мучило смутное сожаление, что ей пока не дойти до вершины.

Проснувшись тогда, первой мыслью ее была та, что, очевидно, она еще не выучила какой-то урок, не достаточно свободна, потому что не знает, чего хочет на самом деле, не знает языка, на котором надо разговаривать с миром. А вслед за ней пришло и осознание, что предстоит еще долгая учеба.

Поразительно, но смысл событий, происходивших много лет назад, когда ей снились такие многозначительные сны, сейчас, именно здесь в чужой стране, виделся отчетливее и заставлял Тину задумываться над вопросом: какой была ее цель в общении с людьми, встречу с которыми подарила ей судьба и работа? Ответ-приговор самой себе был таков: о цели-то она, пожалуй, никогда не задумывалась. Ей было интересно жить, она впитывала новизну и не слишком заботилась о том, какое впечатление производит на людей, что они о ней думают.

Одно время ей, уже достаточно известной в своих кругах журналистке, вдруг стало казаться, что все вокруг умнее ее. Причина такого сомнения лежала на поверхности, надо было просто набраться смелости признаться себе в том, что её часто обманывали. Но почему, за что? У каждого обманщика, вероятно, была своя цель. А у нее? Какую цель ставила перед собой она, общаясь с тем или иным человеком? Вопросы целеполагания ее сознание не тревожили. Тина долго плыла по течению. К чему стремилась? Чего достигла, по большому счету? Слишком часто ее отвлекали чужие дороги, которые казались ей интересными, пока она не заплутала в них и не задумалась над вопросом: а где же ее путь единственно верный, судьбой назначенный? Червячок неудовлетворенности, поселившийся в ее душе, свидетельствовал о том, что чего-то она напутала в этой жизни. И от осознания этой путаницы – ее нынешнее психическое состояние, вылечить которое Высшие Силы позвали ее в Таиланд.

Вот и подарок от незнакомца, кажется, получен в тот самый момент, когда она размышляла над необходимостью личного ПРЕОБРАЖЕНИЯ. Сундучок стоял на тумбочке возле кровати, и теперь Тина расценила его как совсем неслучайный знак. Она буквально почувствовала Незримую Поддержку и решила: «Пора». Это решение она закрепила посещением буддийского монастыря, к счастью назавтра туда была намечена экскурсия.

Осматривая убранство святыни, Тина обратила внимание, что одна танка ей уже знакома, да-да! – та самая танка, миниатюрная копия которой находится у нее, в том самом сундучке, подаренном незнакомцем, в день её приезда в Таиланд. Еще один знак!

Тина заметила, что в храме находится лама, который как будто не обращает на нее внимания, но в то же время ей показалось, что он ждет, чтобы она к нему обратилась. Тина решила выяснить у него, что же означает эта танка, есть ли у неё свой потаенный смысл.

- Да, да – закивал головой старый лама. – Это изображение величайшего бодхисатвы северного буддизма Авалокитешвары. Он появился из цветка лотоса ради освобождения человечества, чтобы все страждущие существа утвердились на путях высшего сознания. Он радеет о спасении тех, кто мучается в преисподней.

Лама внимательно поглядел на Тину.

- Видите, сколько вокруг него голодных духов и обитателей ада? – продолжал он тихим голосом, не переставая улыбаться. - Все они молят его о милосердии и благословении.

Лама снова посмотрел на Тину долгим взглядом, и добавил:

- Если человек будет окружен множеством врагов, желающих его убить, он должен только помыслить об Авалокитешваре и тотчас враги станут добрыми сердцем.

Рядом с ламой Тина почувствовала себя избранной. И в то же время еще одно смутное чувство зародилось в ее душе: она не знает своих врагов. Она не разбирается в людях и слишком доверчива.

Павел

Санкт-Петербург, ноябрь 1999 год

По приезде в Северную столицу, Павел первым делом решил обойти все модные вернисажи, художественные салоны и выставки, где, по мнению Тары, он мог бы постараться угадать среди мелькающих лиц то, которое так подробно описала ему цыганка.

Все складывалось для него на редкость удачно. В первом же зале, который он посетил, он заметил девушку ни на кого не похожую. Отличала ее от прочих посетителей ни бьющая в глаза красота, и даже ни особенный наряд или толпа поклонников, которая ходила бы за ней хвостом, нет, она просто была такой, про которых говорят: «Индивидуальность». Не хочешь, а заметишь. Такие личности не растворяются в толпе, их примечают всегда, потому что они позволяют себе быть самими собой. А это значит, притягивают взоры с тем же интересом, что и выставленные в зале произведения искусства. И, кроме того, такие люди совсем не думают о том, какое впечатление они производят на окружающих.

Были у него и другие впечатления, среди гостей он заметил знаменитую лет 20-30 назад поэтессу, ее мужа – известного театрального художника, с ними был  и модный, в пору юности Павла, писатель, был и еще кто-то с ними, кого Павел не узнал. Все, кто видел эту экзотическую группу, словно материализовавшуюся из недавнего легендарного прошлого, под названием «оттепель», останавливались и, оборотясь, смотрели на них во все глаза. Но, как показалось Павлу, не потому, что почитали за гениев, а потому что «гении»… были безобразны! Словно карикатуры на самих себя – ожившие персонажи журнала «Крокодил». «Модный писатель, видимо, болен, - подумал Павел, - похож на карлу - неестественно сплющенное тело и большая голова и пиджак, будто, не с его плеча. А поэтесса – ну, просто кошка драная... В чем дело? Эти люди так ненавидели власть, диссидентствовали, но вот настало их время! Казалось бы, должны воспрянуть духом, расправить плечи, ожить для подвигов и славы! Увы. Все в прошлом. Будущее не вырисовывается, а в настоящем – болезни, порожденные собственным духовным убожеством. Форма и содержание этих людей вошли в единство, и взаимно отражают друг друга – орут!».

- Господи, как я устала от них от всех! – услышал он рядом металлический женский голос, интонациями выдававший «медведицу пера». - Телевизор не могу смотреть. Ну, скажи, чего это они все вдруг принялись осмыслять классиков? Один осмысляет Чехова, другой осмысляет Чехова… Конечно, это проще, чем осмыслять себя самого.

- Ну, наверное, хотят сказать новое слово в искусстве…. – предположил ее спутник с ироничным лицом, одетый слишком фривольно, в просторную рубашку навыпуск, в крупную красную клетку, очевидно, что художник.

- Тут Витлянский позвал на презентацию своей книжки. Пришла. А там – Вадим Жухов, Петя Вышинский, Фима Резакова… и все только и говорят о себе любимых. И все-то ругают советскую власть, которую они же радостно похоронили, хотя именно им-то и жилось при ней лучше других. Ну, куда там! Все у них виноваты, только не они сами. Все-таки, согласись, что это особенность национального миросозерцания. Да. И все время говорят о деньгах. Скучно было до одури. И, знаешь, смешно все-таки… Самые из них грешники, осмысляя классиков, просто обожают поговорить о нравственности! Ну почему наша интеллигенция все время говорит, говорит, говорит?.. Словно вымаливает свои грехи, а, между тем, к исповеди никогда не готова – ни к коллективной, ни к интимной. Любовь их, к чему бы то ни было, какая-то плотоядная, эгоистичная, слишком земная.

- Ну почему, случается и неземная, - не согласился предполагаемый художник. - Сходи на фестиваль восточных культур в Центральную галерею. Вот там светопреставление! Люди мечутся, как сумасшедшие. Одни бегают по лестнице и залам, будто боятся чего-то не успеть или что-то важное пропустить. Другие, представь, уселись на пол прямо посреди зала и царящей кругом сутолоки и медитируют сквозь толпу. Или ходят вокруг чужих святынь по кругу, словно лошади в цирке, прости меня, Господи! И к этому содому притулился какой-то американец. Привез свои фотографии! А снимать не умеет. Стыдно смотреть, как можно везти в другую страну такую непрофессиональную работу? Ни замысла, ни композиции, не умеет даже сделать правильную постановку...

- Да больные они все, - поддержала разговор его спутница, попытавшаяся развить волнующую ее больничную тему. - Между прочим, я поняла, что когда делаешь то, что надо, то есть, что заведомо купят, а не то, к чему душа расположена, тогда приходит болезнь – верная примета твоего вынужденного вранья!

Последняя мысль выдавала сокровенные мысли, видимо всплывшие по ассоциации.

- Я вчера встретила Стася Круликовского, знаешь, о ком я говорю. Вот этот просто обожает столпотворение на своих вернисажах. Приглашает всех - до кучи: чиновников, священников, журналистов, моделей, натурщиков, педагогов… Морозова считает, что он связан со спецслужбами. May be.

- Нет ничего удивительного, - поддержал «клетчатый». - Пришло время успешных художников. Стася более чем успешный. Ныне формируется псевдопатриотический блок из бывших талантливых лжецов и тиранов и примкнувших к ним бездарностей. У последних – нюх на конъюнктуру замечательный. А все настоящее, истинное по-прежнему в тени прозябает. Посмотри, у кого лучшие мастерские и галереи в городе? То-то! А у Круликовского – лучшие залы. Кстати, он стажировался за границей и его там очень полюбили. Не там ли ему подсказали, как должен выглядеть русский человек и все русское?.. Обрати внимание, его портреты царских вельмож, которых он обожает рисовать, – сплошь мертвяки.

- А приглашения Стасика на выставки развозятся фельдъегерской почтой. Попробуй, не приди! – съязвила «медведица».

Павел жадно ловил чужие разговоры, стараясь максимально вписаться в общество, однако, он не забыл, зачем пришел. Ему не составило труда ловко оказаться рядом с Индивидуальностью и умело заговорить, как будто ни о чем – светская беседа двух людей, приобщенных к одному кругу посвященных. Здесь люди понимают друг друга с полуслова, да что там! – с полувзгляда. Павел умел быть учтивым и приятным в ничего не значащей беседе. Он не стал тут же форсировать события и вовремя исчез, оставив в душе девушки приятное воспоминание. «Конечно, это была она, та, на которую указала Тара», - думал Павел.

Не трудно догадаться, что их вторая встреча состоялась весьма скоро, на другом вернисаже, и тоже вроде бы случайно. И девушка, бродя от картины к картине, как бы неожиданно (только для нее, конечно) наткнулась на Павла и… обрадовалась встрече. Почему обрадовалась? Даже привычка анализировать свои реакции, ответить на этот вопрос Лизе (так звали мисс Индивидуальность) не помогла и очень ее этим озадачила.

«Так, - думала она, - этот незнакомый человек пробуждает во мне какие-то странные чувства, по крайней мере, если не радости, то определенно положительного интереса. Отчего это?»

Лиза издалека решила присмотреться к Павлу и вдруг поняла, что образ этого человека кажется ей знакомым. «Да-да… Он кого-то мне напоминает... Подобные типы талантливо описывала тетя. О! Она не щадила своих «героев», но делала это не зло, а напротив, очень смешно. В поведении моего нового знакомого есть черточки, узнаваемые, например, о чем бы мы не говорили, он во всем со мной соглашался и всячески поощрял мое мнение. Это по началу подкупает, но не долго. В конце концов, хочется понять, а что он думает на самом деле? Этот тип, словно мидия, приоткрывается, чтобы озарить вас жемчужным блеском, и тут же закрывается, как только вы сделаете попытку узнать его получше. Он определенно интриган. Таким манером заманивают жертву в свои сети».

Лиза рассеяно переводила взгляд с одной картины на другую, на самом деле, не видя их, она увлеклась своими размышлениями.

«А еще друг мой, Василий, лепил похожий образ, балансирующий на грани высоты устремлений и безмерного падения. Как интересно… А ведь Василий сразу видит то, что еще никто не видит. Пожалуй, стоит и мне присмотреться. Василий не станет тратить время на банальный характер. А, может быть, это знакомство станет пищей и для моих творческих поисков? Все-таки все встречи в этом мире не случайны».

Так размышляла Лиза, уже делая набросок лица Павла в свой блокнот. Она попыталась представить его в костюме эпохи Возрождения, но вдруг запнулась, понимая, что этот герой, пожалуй, из другого времени, а ее суждение о нем торопливо и, тем более, неуместен восторг... «Откуда он? И зачем я жду новой встречи с ним?»

Тем временем, Павел заметил круг общения Лизы, и все продолжало превосходно для него устраиваться, через новых знакомых - художников, обретенных на вернисажах и крайне общительных.

Так он попал в мастерскую Василия, где встреча с Лизой оказалась просто неизбежной. Круг до того сузился, что как-то само собой завязалось относительно прочное знакомство. Встречи участились, и неожиданно для себя Лиза вдруг поняла, что ее интерес к новому знакомому только разогревается раз от раза, ведь он так не походил на всех, кого она знала до сих пор. Да и со стороны Павла интерес к ней был столь явный, что не мог не льстить молодой неопытной душе. Лиза решила показать нового друга деду.

Лиза

Санкт-Петербург, декабрь 1999 года

Лиза вошла в квартиру и, не снимая пальто, заглянула в приоткрытую дверь кабинета деда. Тот, как всегда, сидел за письменным столом. Вид работающего деда Лизу умиротворял. Тонкая, впечатлительная, чрезмерно ранимая ее натура нуждалась в поддержке, в надежной точке опоры, в тихой гавани, где можно было бы укрыться от суеты внешнего мира, назойливых поклонников, где время текло бы не так стремительно и бессмысленно, как у большинства ее знакомых сверстников, гоняющихся за призраками богатства и славы. Лиза быстро уставала от таких людей. Не без удивления она признавалась себе в том, что ей, пожалуй, в обществе стариков гораздо интереснее и покойнее, что глубокая беседа с умным много знающим человеком дает ей больше, нежели весело проведенное время в кругу ровесников.

Андрей Андреевич, дед Лизы, почувствовав взгляд за спиной, обернулся и, увидев внучку, просветлел лицом. Они уже давно жили вместе с тех пор, как отец Лизы погиб при невыясненных обстоятельствах. Самолет, на котором сын Андрея Андреевича Петр вместе с женой возвращался из Индии, упал в Гималаях. В тот день Лизе исполнилось двенадцать лет, возвращение родителей из командировки должно было стать сюрпризом для девочки. Увы, сюрприз обернулся трагедией. Лиза слишком тяжело пережила потерю родителей, ей даже пришлось прервать свое обучение в английской спецшколе и, если бы не дед, то еще неизвестно, сумела бы она самостоятельно справиться с потрясением.

С тех пор минуло шесть лет. Лиза – умница окончила школу и теперь училась в Художественном училище барона Штиглица. Ее успехи и серьезный настрой с одной стороны радовали Андрея Андреевича, но с другой озадачивали. Не по годам серьезная внучка увлеклась историей Византии XV века. Ее эпические картины на тему заката империи, на которых она изображала ангелов и куртизанок, богатых доджей и ремесленников, роскошные дворцы и великолепные сады уже побывали на выставках и в художественном мире Лизу заметили. Но, что отмечал дед, ее, занимал вовсе не исторический сюжет сам по себе, не эклектичный антураж жизни и быта, точнее, не это все в них было главное. Андрей Андреевич заметил, что внучка за всей этой архаической пестротой словно пытается разгадать какую-то загадку, ища в прошлом правильные ответы на те вопросы, которые ставит перед ней её сегодняшняя жизнь. «Ну что ж, - подумал Андрей Андреевич, - быть может, сегодняшняя встреча отвлечет Лизу от серьезных размышлений?», а когда Лиза подошла поцеловать его в знак приветствия, вслух сказал:

- Только что звонила Тина, она будет у нас к обеду.

У Тины действительно оставалось время от отпуска, и она решила не упускать возможность навестить отца и племянницу в Петербурге, прежде чем вернуться в Москву.

Лиза, узнав новость, так обрадовалась, что вначале закружилась по комнате в возбуждении, сопровождая кружение возгласами: «Ура! Ура! Ура!», а потом сообщила деду, что отправляется на кухню печь пирог с яблоками, потому что:

- В порядочном доме всегда должно пахнуть свежеиспеченными пирогами и кексами!

Так было при бабушке. Другим обстоятельством, символизирующим для Лизы домашний уют, стал не просто включенный телевизор, но именно в те часы, когда транслировался футбольный матч. Лиза ничего не понимала в футболе, но мелькание игроков на зеленом поле и сосредоточенный голос комментатора за кадром оказывали на нее магическое действие. В те часы, что шел матч, дед, отец, а временами и кто-то из мужчин - друзей дома занимали кресла возле телеэкрана, а женщины готовили что-нибудь вкусненькое, словом, домочадцы и их друзья согревали дом своим присутствием. Лиза оценила такие дни уже после потери отца и матери – ведь в доме стало пустыннее и холоднее, может быть оттого и воспоминания об этих днях в ее воображении приобрели почти сакральный смысл.

А, кроме того, Лиза считала, что в доме непременно должна жить dabby. К слову сказать, домашний зверь уже сидел на письменном столе деда, нетерпеливо водя пушистым хвостом по рукописям, навострив уши и распушив свои прекрасные белые усы. Коту Васе был примерно год и его хозяева в нем души не чаяли. Приход этого котика к ним оказался случайным. Лиза однажды вышла погулять и недалеко от дома увидела несчастного, он застрял между ветками дерева и орал, как оглашенный. Погода стояла ненастная, и Лиза пожалела малыша, который, судя по всему, потерялся или оказался брошенным.

Квартира Андрея Андреевича Егорова слыла в городе культурным оазисом посреди безвременья наших дней. Все, отмеченные интеллектуальным голодом и стремлением к редкой роскоши - достойной образованного человека – высокому общению, стремились попасть сюда. Известный в своих кругах историк и археолог Андрей Андреевич собрал редкую библиотеку, прибавив свою коллекцию книг к той, что досталась ему от его родителей и чудом уцелела в блокаду. Здесь хранились редчайшие экземпляры альбомов по искусству, раритетные издания мемуаров знаменитостей разных времен и народов, многочисленные словари и справочники, не говоря уж о тех книгах, что составляли собственно интерес ученого. По традиции, сложившейся еще при родителях Андрея Андреевича, здесь собиралось изысканное общество, и традиция эта не прервалась. В доме по-прежнему бывала университетская профессура, дипломаты – к этой профессии принадлежал отец Лизы, переводчики древних текстов – коллеги ее матери и коллеги деда - археологи… Одним словом, Лиза оказалась, в хорошем смысле слова, испорчена высоким уровнем общения, а потому до ее планки, с которой она подходила ко всем остальным представителям рода человеческого, встречавшимся ей на ее жизненном пути, редко кому удавалось дотянуться.

Тина приехала в три часа по полудню. Поцелуи, объятия, счастливые возгласы, вручение подарков… После радостной увертюры они с отцом удалились в его кабинет, а Лиза занялась сервировкой стола.

В доме все было так же, как и сто лет назад, когда квартира была куплена прадедом Тины. Ремонты, разумеется, случались, но никаких новомодных перестроек эта старая квартира никогда не знала. Ее обитателям даже в голову не приходило что-то в ней менять. Кабинет по-прежнему был наполовину высоты стен обшит деревянными панелями из карельской березы, выше которых висели картины – натюрморты, пейзажи - все подарки известных художников, бывавших в доме и писавших к тому же портреты домочадцев. Гигантский письменный стол незыблемо стоял возле окна. Так же не сошли со своих мест и книжные шкафы, хранящие столько сокровищ человеческой культуры.

Тина опустилась в просторное кресло возле стола, отец подсел рядом на массивный стул, обтянутый зеленого цвета кожей, деревянные львиные головы венчали его спинку и подлокотники. Некоторое время они молча рассматривали друг друга. Тина – известная в Москве журналистка, редактор солидной газеты, крепко стояла на ногах, была самостоятельной и обеспеченной женщиной, Андрею Андреевичу захотелось поговорить с ней о будущем Лизы.

- Понимаешь, Тина, Лиза – чистая душа, романтик, о существовании зла знает только из книг. Она доверчива и благородна и живет в окружении лучших людей, - начал Андрей Андреевич. Он сделал паузу, задумчиво глядя в пол, затем поднял глаза на дочь и произнес: - А я для неё – эталон во всем. Да. Она привыкла всех вокруг сравнивать со мной. А я уже стар, ты – далеко, в Москве, а наша девочка уж больно беззащитна… Андрей Андреевич долго и внимательно посмотрел на Тину. - С ее характером и представлениями о мире, ей трудно будет ужиться с людьми. Она все время ходит по краю. На днях она рассказала мне, что у нее появился новый знакомый, как будто приятель Васи… Я заметил, что она увлечена, но кто этот человек? - я так и не понял. Как будто из их круга – художников, но меня что-то насторожило в ее рассказе…

Тина заметила нотки беспокойства в словах отца и тоже внезапно ощутила тревогу. «Странно, - думала Тина, - Лиза – взрослая и давно сама выбирает друзей. Хотя…, ведь и ее могут выбрать…, и с какой целью? Отец что-то заподозрил. В ее облике есть что-то такое, от чего ее хочется пожалеть. Нет, Лиза вовсе не жалкая, но какая-то больно открытая, бесхитростная, бескомпромиссная. Добрый человек постарается оградить ее от возможных и даже неизбежных при таком характере житейских и прочих бурь. А если он недобрый? Такой, пожалуй, захочет воспользоваться ее лучшими качествами в достижении каких-то своих целей…» 

– Конечно, я буду наблюдать за ней из Москвы. По возможности, постараюсь чаще приезжать сюда, приму участие во всех ее делах, если это потребуется, - пообещала она отцу, чтобы успокоить его, а про себя подумала: «Но сейчас… Я что-то должна сделать уже сейчас…».

Разговор был прерван Лизой. Она вошла в кабинет, словно, лучик солнца, развеяв своим присутствием тревожную атмосферу, повисшую в нем, и сообщила, что обед готов.

Ее художественная натура проявилась и в убранстве стола. Из недр старинного буфета Лиза достала бабушкин любимый сервиз, с изображенными на нем ветками цветущей сакуры. На белоснежной скатерти сверкали серебряные приборы, переливался всеми цветами радуги хрусталь для вина. Все эти семейные сокровища достаются не часто, а только для особо важных гостей и по великим праздникам – таков порядок. Но неожиданный приезд любимой тети и был для Лизы истинным праздником. Она приготовила салат из свежих овощей, кулебяку с душистым вкусным бульоном, откупорила бутылку красного французского вина. На десерт предполагался открытый пирог с яблоками и кофе.

За обедом Тина живописала свои впечатления от поездки, Лиза живо интересовалась искусством современного Таиланда, Андрей Андреевич комментировал рассказ Тины, время от времени, демонстрируя, неожиданные для обеих, познания в истории стран Юго-Восточной Азии.

- Обратите внимание, девочки, - сказал Андрей Андреевич, - сувенирные слоники в Таиланде, впрочем, как и древние культовые постройки этой страны оклеены мелкими кусочками керамики, блестящих камешков и зеркал. И как в одном целом большом зеркале отражается один большой предмет, так во множестве мелких, повернутых в разные стороны, отражается множество проявлений жизни. Такова Юго-Восточная Азия, каждый, кто приедет сюда, словно в зеркале увидит то, о чем часто думает, потому что жизнь есть отражение наших мыслей о ней…

Тина встрепенулась, припомнив сразу же все чудеса, пережитые ею в этой стране.

- Какой ты умный, дед! – с чувством вздохнула Лиза. - А ты бы мог сказать мне: в чем мудрость жизни и в чем мудрость искусства?

- Девочка, - начал Андрей Андреевич, - подобный вопрос был однажды задан Святославу Николаевичу Рериху и он ответил на него так: «Мудрость жизни заключается в том, чтобы познать самого себя. А мудрость искусства – в том, чтобы нести людям радость». Я вполне разделяю это мнение.

- Ну, а в твоей жизни какое место занимает искусство? – обратилась теперь в тете племянница.

Тина усмехнулась про себя и ответила:

- Прежде, в юности, жизнь для меня была искусством – процессом. А теперь искусство заменяет мне жизнь. Бегаю по выставкам, жить не могу без этого. Потом переживаю увиденное, анализирую, делаю выводы и прихожу в себя, потому что столичная жизнь норовит человека перекорежить. Вот такая моя жизнь в искусстве.

- Тина, а зачем ты так далеко забралась? Могла отдохнуть от Москвы на Лазурном берегу, на Майорке, наконец, на Золотых песках, говорят, там много немцев, вроде, как знак качества места…

- Немцев везде много, Лиза. В Таиланде у них даже есть свои сезонные жены, которые с малышами… Смотришь на него и думаешь: а ведь явно мальчик - вот от этого рыжего бледнолицего тевтонца. Эти жены в детишками допущены в зоны отдыха «only for guests» на правах гостей. Представь себе бытовую сценку: немец расположился в аква-парке со своей европейской женой… и с тайской, которая всего лишь - на время отпуска и они дружно сосуществуют. Пока «белая» женщина читает мужу газету и высказывается, тайка делает мужчине массаж, ласкает его. Потом все трое мирно обедают за одним столом. И все выглядит вполне прилично. Удивительно, но там даже проститутки не выглядят вульгарно. Они нежны. Таиланд вообще очень нежная страна, несмотря на свои контрасты.

А знаешь, - продолжала Тина, - сколько раз мне приходилось чувствовать себя неуклюжей и не очень тонкой в духовном плане в этой загадочной стране? Там безумная роскошь тесно соседствует с невыразимой нищетой, тем не менее, люди не то, что смиренны и покорны судьбе, но, как мне показалось, глубоко понимают каждый свое место в жизни, заслуженное прошлыми воплощениями. Ведь ничто не дается человеку просто так. За все приходится платить цену, отмеренную Великим Смыслом. Недаром, домики для добрых духов они ставят в самых неожиданных и даже злачных местах, и территория возле них свята. Покой, склонившегося в молитвенном состоянии человека, никто и не подумает потревожить, какие бы страсти не кипели вокруг. И в то же время… порой складывается впечатление, что все человеческие пороки тщательно изучены дотошными азиатами и каждому тут есть уютный уголок. Шоу мальчиков, шоу девочек, шоу трансвеститов, эротический массаж… Наслаждайся, «белый» человек! Вези свои денежки! Здесь не обязательно быть добропорядочным. Тут капитализм – в расслабленном виде.

- Какой-то умный американец или англичанин – из классиков литературы сказал, что надо ежеминутно вести себя так, как, если бы вы знали, что за вами наблюдает кинокамера, - вставила Лиза. – Признайся, Тина, наверняка, у тебя появились новые интересные знакомые?

- Скажу больше, я влюбилась!

- Ты? Да, ну?! Кто он?

- Это серьезно. Я полюбила слонов за ум, азарт, доброту и веселость. Они отлично понимают людей, ироничны и любят пошутить. Не часто встретишь человека с такими качествами. Шоу слонов – это то, что стоит увидеть, прежде чем покинуть лучший из миров.

В доказательство своих слов Тина достала фотографии, на которых она – верхом на слове, на хоботах слонов, как на качелях, рядом со слоненком, прильнув к его огромному уху…

Этому тесному кружку было совсем не скучно, наоборот, родство душ создавало ту камерную и теплую обстановку семейного счастья, когда хорошо понимаешь важность волшебной силы доброго семейного очага. В эти минуты казалось, что Петр и Анна – тоже с ними - фотография улыбающихся родителей Лизы, вставленная в красивую деревянную рамку с подставкой, стояла на крышке рояля, и казалось, что их лучистые счастливые лица согревают и освещают дом.

- А в Европу мне, почему-то не хочется, Лиза, - сказала Тина. – Там атмосфера иная, какая-то выхолощенная, стерильная, что ли. Для меня, конечно.

- Какая ты чувствительная.

- Нынешний Запад живет на руинах своей культуры, руинах духовных. Культура там подменяется суррогатом духовных университетов, а истинная культура, впрочем, как теперь уже и у нас, и там находится в глубоком подполье. Я чувствую, как цивилизация ежесекундно убивает культуру. А Восток, Азия, Африка еще сохранили ее кое-где даже в простых вещах, сакральных, ритуальных, бытовых. Например, в Потайе я засыпала под звуки ритуального барабана, в них стучали жители соседней деревни, они призывали добрых духов на ночь. Что пора спать, мне напоминали птицы, которые устраивали каждый вечер невообразимый галдеж, борясь за место на дереве, что росло под моим балконом. Утром они с таким же криком приветствовали первые лучи солнышка. Вечером, в половине десятого – отлив – это время, когда тайцы собирают раков. Утром они приносят их в корзинах на пляж – горячих и вкусных, принесут вареных креветок и много-много фруктов. И предлагают купить еще массу разнообразнейшего товара. Жадные туристы прячутся от них в аква-парке - туда не пускают местных торговцев. Кстати, там, возле бассейнов, больше времени проводят северные европейцы, немцы и финны. А мы русские – на песочек, на пляж, под дикое колючее солнце, с последними грошами, но зато - на всю катушку. И тайцы платят нам приветливостью: «корошо», «красивая»...

- Ты думаешь, люди там больше счастливы, чем европейцы?

- Я однажды спросила маму: «Что такое счастье?». Она немного подумала и ответила: «Когда ты здорова». Подумала еще и добавила: «Когда независима». Сделала паузу и продолжила: «Когда можешь помочь другим людям». Наверное, это для всех людей универсальный совет обрести счастье.

Поздно вечером, перед тем как лечь спать, Тина зашла в комнату Лизы. В руках она держала тот самый сундучок с танкой - подарок, полученный от незнакомца в Потайе. Разговор с отцом породил в ее душе порыв подарить его любимой племяннице, чтобы священная танка, заключенная в нем, оберегала девушку от возможных жизненных невзгод. Тина рассказала Лизе, каким образом пришла к ней эта вещь, припомнив случай в Барселоне – на корриде, и просила племянницу беречь ее и очень серьезно и вдумчиво относиться ко всем новым встречам.

- Понимаешь, я верю, что в этой вещи заключена сила. Я чувствую это. Уж слишком необычным способом она оказалась у меня. Ведь я могла и не поехать в Таиланд. Наконец, находясь там, я все время была среди людей и лишь один только раз я оказалась одна на улице, и именно в этот момент возник как будто знакомый незнакомец, который передал мне этот сундучок. Тут все таинственно и значительно. Береги его, - повторила Тина и вышла из комнаты.

Добрая Тина как будто забыла в тот момент, что сундучок подарен именно ей и вовсе не случайно. Подсознание слабо сигналило: передавать такой дар еще не пришло время, а вдруг он каким-то образом повредит новому владельцу, одновременно лишив поддержки его прежнего обладателя? Но доводы собственного разума нередко заглушают внутренний голос, ведь так сладко бывает переживать высокий эмоциональный порыв, окрашенный благородными побуждениями. Увы. Пылающее любовью сердце не всегда способно подсказать верный совет. В тот момент, когда мы готовы явить, как нам кажется, наилучшую сторону своей самоотверженной натуры, мы подчас заблуждаемся. Именно заблуждаемся, потому что думаем скорее о благородстве своей натуры, о себе, а не о том человеке, которого хотим облагодетельствовать. «Для кого в большей степени я это делаю?» - простой вопрос, но человеческий эгоизм, охваченный эмоциями, не успевает задать его себе, потому что он хитер и изворотлив. И никто не виноват, что все так. По-видимому, жизнь – это нескончаемый урок, выучить который до конца, на твердую пятерку, не удается никому на свете. Иначе, зачем человечеству религии, служители культа, исповедники, духовники, а также чудеса, которые иногда происходят с нами?..

Лиза, оставшись одна, растроганная до слез, долго вертела в руках заветный подарок, рассматривая его в подробностях, потом поставила его на камин и легла спать.

Наутро же, проходя мимо камина, она узнала вчерашний подарок, но в лучах утреннего солнца он почему-то не показался ей таким уж волшебным, как накануне ночью. А почти примитивным, по сравнению с тем антиквариатом, которым был буквально набит их с дедом дом. «Какая Тина все-таки эксцентричная и чересчур впечатлительная, - подумала Лиза с юношеской безапелляционностью. – Хотя… бесспорно то, что этот подарок символичен. Ну а связанная с ним история - чистой воды экзальтация усталой психики моей дорогой тети».

Лиза по-своему сочувствовала Тине, понимая, как непросто женщине пробиться в этом мире, тем более в ее профессии, где мужчины верховодят, а коллег-женщин с циничной беспощадностью рассматривают исключительно как соперниц, да и то в лучшем случае… Сама она, разумеется, еще не испытала ничего подобного, но как одаренная художественная натура острее других чувствовала то, что к иным приходит только с тумаками и подзатыльниками жизненного опыта.

Тина погостила у отца три дня и уехала в Москву вечерней «Красной стрелой». Лиза проводила ее, помахала платком на прощание, когда поезд тронулся и, чтобы развеять набежавшую грусть, отправилась к Василию, предварительно известив его по телефону, что едет.

Василий Нечай жил на Стрелке Васильевского острова, он был другом и даже в какой-то степени наставником Лизы, которая имела склонность к экзальтации и к тому же была достаточно наивна, как человек, воспитанный среди добрых людей. Он – ее ровесник казался старше своих лет, благодаря способности видеть людей. Этот природный дар помогал ему в работе, ведь он, как и Лиза, художественная натура. Лиза даже была уверена, что скульптуры, который он ваяет, способны оживать и вести с ней беседы… Так уже бывало. Она даже специально стала приходить в мастерскую Василия именно в тот момент, когда нуждалась в подсказке, когда была не в состоянии самостоятельно принять важное для себя решение. Она пыталась разгадать, в чем секрет мастерства Василия, как это ему удается в узнаваемом портрете передать непередаваемое, показать невидимое… Он словно центр притяжения многих встреч, он пребывает в нескончаемом диалоге, а собеседники его сплошь мудрецы… Вот и сейчас она приняла спонтанное решение ехать к нему.

Мастерская располагалась в старом доме. Ничем не примечательная входная дверь в него, тем не менее, открывала перед входящим иной мир, где царили музы. Старинная деревянная лестница вела на второй этаж, в комнаты, которые занимала мастерская ее друга.

Василий встретил Лизу, стоя на пороге. Он был рад, что она позвонила и приехала, потому что ему не терпелось показать ей свою новую работу. Скинув шубку на руки Василию, Лиза привычным шагом миновала маленький коридорчик, машинально повернула голову налево, чтобы заглянуть в кухню, но, не обнаружив там ничего стоящего ее внимания, шагнула направо, чтобы войти в ту комнату, где стояли большие работы, и вдруг замерла на пороге. Прямо на нее смотрел… ее отец. Он сидел в своем любимом домашнем кресле, скрестив ноги, чуть подавшись вперед, он всегда так делал, когда хотел сказать дочери что-то очень важное. Лицо его излучало доброту и покой, и вместе с тем, сейчас оно было энергичным, как никогда, будто отец хотел внушить Лизе какую-то важную мысль. В то же мгновение в сознании Лизы словно прозвучали слова: «Тина в опасности. Береги ее».

- Ну, как? – спросил Василий, видя, какое впечатление произвел своей работой на Лизу.

Лиза молча опустилась на стул, не проронив ни слова. Она не понимала, кто или что может угрожать ее тете?

Павел

Белград, март 2000 года

Павел все время оттягивал свой визит к Лизе, ему почему-то не хотелось знакомиться с ее дедом. Настойчивое желание девушки представить нового знакомого в своем доме настораживало его авантюрную натуру. До сих пор он находил причины тормозить встречу с Лизиным родственником, а тут, кстати,  пришло важное сообщение от партнера, и Павел понял, что ему следует самому отправиться в ЧЕРНОГОРИЮ, чтобы уладить возникшие там затруднения в общем бизнесе.

Он пообещал Лизе скоро вернуться, хотя наедине со своей совестью, испытывал даже некоторое облегчение от этого расставания. Он устал все время тянуться до той планки общения, которую установила Лиза, ему было тяжело с этой умной, проницательной и весьма требовательной девушкой, хотя он и не показывал виду, что это так. Черногория, разумеется, – для отвода глаз. Истинная цель его поездки – Белград. Да и было похоже, что Лиза уже сыграла свою роль и большего ждать от нее не стоит.

Он в деталях запомнил сцену их вынужденного расставания. Тогда, в порыве безграничного чувства преданности, Лиза подарила ему «заветную вещь» - так она сама сказала ему. «Милая неискушенная девочка, - подумал в тот момент Павел. - Выходит, я стал дорогим ей человеком, а это значит, что я нахожусь под двойной защитой. Лиза – моя маленькая Валькирия будет через эту вещь оберегать меня от ошибок и неприятностей».

Тогда Павел был душевно тронут ее порывом, хотя не придал должного значения подарку, но вскоре изменил свое отношение к нему. Он вспомнил Тару, и его вдруг осенила догадка: «Так вот оно! – то, за чем он ехал в Петербург! Вдруг это тот самый дар? - по всей видимости, не простой».

Он заглянул в сундучок и увидел танку, озадачившую его еще больше, ведь Лиза ничего не объяснила про подаренную вещь. Павел покрутил обе загадочные вещицы в руках и тогда, на всякий случай, решил показать их Зауру, своему давнему знакомому художнику и консультанту по восточным древностям.

Заур жил недалеко от Финляндского вокзала, в небольшом доме, который прятался за многоэтажными исполинами, фасадами глядевшими на центральную улицу. Свернув в темную сырую арку, Павел оказался во внутреннем дворике-колодце. Неуютный вид его откровенно портила пристройка, именовавшаяся «Владением номер 2» - этот невзрачная хибара служила Зауру мастерской, где он хранил свои картины и принимал сомнительных гостей, не желавших «светиться» в его квартире на Мойке, а теперь и вовсе перебрался сюда после развода с женой и постарался создать себе маломальский уют. Надо сказать, что это у него получилось. «Владение» внутри выглядело гораздо комфортнее, чем снаружи. В нем можно было и жить, и работать - рабочие и жилые помещения разделялись небольшим коридором.

Заур читал, как по писанному, объясняя Павлу смысл принесенной им  вещи, тем более, когда она становится подарком - форму сундучка, его орнамент, особый замок, а главное – его содержимое, силу древней танки… В общем,  получалось, что подарок этот – охранная грамота, талисман чудесной силы, а его обладатель становится почти могущественным господином своей судьбы.  

«Свершилась моя питерская миссия!» - возликовал в душе Павел.

Теперь он не расставался с сундучком, который всегда был при нем. И в Белград он взял его с собой, как оберег, уже почти уверенный в удачной сделке.

…При ходьбе Павлу лучше думалось. Выходя из отеля, он задумчиво остановился возле сейфов для ценных вещей, которые постояльцы не решались оставлять в номерах, и внезапно принял решение отдать сундучок на хранение. Это была ночь перед деловым свиданием, Павел решил прогуляться, чтобы как следует продумать свою линию поведения на предстоящей встрече, ведь речь пойдет о незаконной перепродаже ворованных картин старых мастеров.

Погруженный в свои дела, он не слишком обращал внимание на приближающееся событие, сообщениями о котором были переполнены все СМИ. А оно случилось. Как раз этой ночью: авиация НАТО начала бомбить столицу Югославии.

Возможно, Павла и вовсе не коснулись бы события международной важности, приведшие к изменению карты Центральной Европы – «что он Гекубе и что ему Гекуба…», если бы… Если бы высокоточные прицелы самого современного в мире оружия были нацелены туда, куда и намеревались послать пилоты смертоносные ракеты, однако те упали совсем в другом месте.

Когда все стихло, опомнившись от пережитого ужаса, Павел устремился к своему отелю, но увидел лишь его горящие руины и дотошных папарацци, умудряющихся всегда первыми оказаться на месте трагедии.

Павел не думал в эту минуту о Провидении, которое сохранило ему жизнь, отправив прогуляться по ночному Белграду. В отчаянии, глядя на дымящиеся руины отеля, он подумал о подарке Лизы, который он потерял навеки. Но близко подойти к отелю все же не решился, его территория, окруженная полицией и тележурналистами, оказалась для него запретной зоной. Павел боялся попасться в объектив телекамеры, понимая, что некоторых из его партнеров давно разыскивает Интерпол.

Им овладело какое-то мистическое чувство отчаяния. Он не думал о том, что чудом остался жив, в случившемся налете авиации потеря сундучка показалась ему куда большей трагедией, чем разрушения в городе. Произошедшее он расценил как дурной знак для себя, как грядущую неудачу, а то и провал всего затеянного им предприятия.

«Неужели Тара ошиблась? - подумал Павел. – Или я что-то сделал не так?»

Милица

Белград, март 2000 года.

Солнечный свет заливал тротуары, играя золотыми бликами на листьях цветущих каштанов. Утро было тихим, нежным и ласковым, каким и положено ему быть в эту весеннюю пору, но Милице казалось, что солнце нещадно жалит и ей не хватает воздуха, чтобы дышать. Распустив шарф, которым она закрыла шею, боясь утренней прохлады, Милица нервно шагала по улице, пока буквально не уткнулась в торговца солнцезащитными очками, который вынес их из магазина на середину тротуара. Он разложил очки на складном столике, стараясь привлечь покупателей сезонным товаром. Милица остановилась в задумчивости.

- Дама что желает? – спросил торговец.

- Все, - ответила Милица, чем несказанно обрадовала торговца. Она накупила разных очков, с желтыми, розовыми, зелеными и синими стеклами и продолжила свой бесцельный путь, то, снимая одни очки, то, надевая другие. Она пыталась бороться со своим паническим настроением, но магия цвета уже не спасала. Она устала обманываться и сейчас, бесцельно бродя по улицам Белграда, вспоминала давний свой разговор с Тиной, и старалась понять, когда же началась эта путаница в ее судьбе и где ее личный истинный Путь, который она не сумела вовремя разглядеть?

«Я – «перекати-поле». Я все время хотела продать себя подороже. Тина, конечно, возмущалась, пыталась наставлять меня… А ведь я к тому времени все уже решила. Моя жизнь в Москве стала походить на плохую пьесу про фабричных девчонок из общежития… Это Тина так сказала и, конечно, была права, права, как всегда – вот что меня раздражало в ней! Ну почему она вечно была права? А я?..  Я пыталась объяснить ей, что хочу жить, дышать, радоваться… Звала уехать вместе со мной».

- Они тебя убьют, - сказала Милица.

- Почему? Зачем им убивать меня? – удивилась Тина.

- Потому что ты не такая, как они.

- А как же семья, родные могилы? Ты будешь скучать по родине, - в отчаянии от решения подруги увещевала Тина.

- Что? – грубо отозвалась Милица. – По помойкам я буду скучать? По дорогим коллегам? Они же все сволочи! Кто на горло наступит, кто грязью обольет, кто на ухо что-то гадкое нашепчет, чтобы в душе моей посеять сомнение… О, милые мои коллеги!

«И все же, надо себе признаться, что я уехала, потому что в Москве у меня ничего не получалось».

Милица по-прежнему не хотела признаваться себе в том, что «ларчик-то просто открывался» - это было любимое выражение Тининой бабушки. Милица любила художника, а он женился…, да не на ней. И это ранило ее глубоко и на всю жизнь. Она косвенно и прямо все время проговаривалась на этот счет. И всю жизнь ею двигали неудовлетворенность и обида. Они поселяли в ней комплекс неполноценности, несмотря на всю ее внешнюю браваду и нередкое хвастовство. И это ее недолгое замужество, за нелюбимым человеком - примитивный расчет: доказать всем, что она крутая и способна сама выстроить свою судьбу. Даже сомнение, которым она поделилась с Тиной: «а вдруг, выйдя замуж, я полюблю по-настоящему, но другого человека – что тогда?» - сумела запрятать так глубоко, что оно ей не помешало совершить ряд поступков, результатом которых Милица теперь терзала себя. Один из них - кража серебряных ложек у Тины.

Милица как-то раз заночевала у нее. Утром, когда они завтракали на кухне, зазвонил телефон. Тина вышла в коридор – к телефону, а Милица, тем временем спрятала ложки в карманах джинсовой куртки. Это было спонтанное решение, принятое в благоприятный момент. Зачем она это сделала? О! То была своеобразная месть подруге, превосходившей ее по всем статьям, и одновременно такой поступок позволял Милице порвать с Тиной раз и навсегда. Мистика этого поступка заключалась в том, что тайное преступление, пусть и мелкое, одной против другой, ложится пропастью между бывшими подругами. А Милице это было необходимо, чтобы разорвать все узы, удерживающие ее в стране возле близких людей, которых она все-таки любила, но сейчас уже не дорожила ими. Сейчас она культивировала в себе те унижения, которым подвергла себя сама, даже свой брак она сумела превратить в сплошные мучения для обоих.

О свадебном путешествии вспоминать было страшно. Они с Виталиком поехали в Ригу, и там, на концерте в Домском соборе, Милица вдруг разрыдалась. Вдруг в сознании ярко вспыхнул эпизод из ее прошлой жизни, который мог бы стать поворотом в судьбе… Тогда Милице было семнадцать. Она сдавала вступительный экзамен по физике в инженерно-экономический институт. Июнь стоял жарким, и  окна в аудитории раскрыли настежь. Они выходили в тихий переулок, поэтому из стоящего напротив дома, из одного из его раскрытых окон, было прекрасно слышно, как кто-то играет на рояле. «Шопен», - узнав знакомую и много раз игранную ею прелюдию, подумала Милица. Она отложила в сторону экзаменационный билет и спросила себе: «Что я здесь делаю? Зачем мне физика?» Ей захотелось уйти. Она так остро ощутила, что в данный момент  совершает ошибку, что экономика – не ее стезя…, и все-таки не покинула аудиторию. Осталась. Сдала этот экзамен и другие тоже, и поступила в этот вуз, чтобы, окончив его, возненавидеть свою «хлебную», как подсказывал ей шесть лет назад рациональный ум, профессию. И после этого неудовлетворенность собой, своей судьбой, казалось, поселились в сознании Милице только для того, чтобы она начала совершать все новые ошибки, более доверяя, в принятии жизненно важных решений, своему рацио, нежели сердечному устремлению.

Теперь в Домском соборе органная музыка так потрясла ее чувствительную натуру, обнажив перед ней все ее до сего дня «кривые» помыслы, что она почувствовала себя ничтожной, несчастной, убитой, и слезы водопадом хлынули у нее из глаз. Ей было стыдно. На нее уже стали посматривать окружающие, она понимала, что ведет себя неприлично, но сдерживать себя оказалась не в силах. Сидящий рядом муж ничего не понимающий и сочувствующий только раздражал ее. В ту минуту она искренне ненавидела и его, и себя, ничуть не меньше. В общем, счастливого свадебного путешествия не получилось.

Порвав с Виталиком, Милица пустилась в разгульную жизнь. Пережитое недавно в Риге откровение все-таки не позволило ей полностью порвать со стремлением к стереотипам «правильной» жизни. Она решила поискать новые пути с новыми людьми и…, как водится, попала в переплет. Чужие интриги, наркотики, сплетни за ее спиной... Разрешить проблемы можно было только единственным путем, сбежав от всего этого куда-нибудь подальше.

Перед отъездом она позвонила Тине…

«Ты где?»

Вопрос выглядел глуповато, потому что Милица звонила Тине на квартиру.

«На Луне», - огрызнулась Тина, с которой уже некоторое время происходило что-то для нее незнакомое. Ее буквально била лихорадка, при одном воспоминании о Милице. На ум приходили совсем нелестные выражения в адрес подруги. Просто весьма нелестные и это Тине было неприятно. Ничего конкретного компрометирующего Милицу ей не было известно, но интуиция подсказывала: что-то случилось и это «что-то» от нее скрывают. И вот теперь, слушая голос Милицы в телефонной трубке, такой бодрящийся и неискренний, Тина, к своему ужасу, поймала себя на мысли, что готова наговорить ей гадостей. Слава Богу, сдержалась.

Милица устала. Она целый день металась по городу, мысленно ведя диалог то с Тиной, то с самой собой. На улице давно стемнело. Ей хотелось руками разорвать это мрачное вечернее небо, которое давило на нее всей своей тяжестью. Душа ее рвалась из груди. Ей хотелось солнца, человеческого тепла, ясности своей собственной судьбы. Ей было до крайности жаль себя. Сегодня днем она чуть не лопнула от зависти, увидев в магазине хорошо одетую, в дорогих золотых украшениях, такую уверенную в себе, неторопливую Надю. Бывшая коллега, видимо, приехала в Белград по туристической путевке, неспешная, респектабельная - все в ней выдавало именно отдыхающего от дел успешного человека. В тот момент Милица побоялась попасться ей на глаза, она вдруг ощутила всю низость своего положения и огромную пропасть между собой и этой благообразной особой. «Мы - два полюса» - с горечью признала про себя Милица. Она поспешно прошмыгнула мимо витрины, за стеклом которой ее могла заметить Надя, и, завернув за угол дома, пошла, куда глаза глядят.

Она не помнила, как долго шла в глубокой задумчивости, пока не осознала, что скоро ночь, а ей негде приклонить голову. «Как это могло случиться со мной?» - который раз перебирала она в уме события своей безалаберной жизни, как  вдруг осознала: что-то мешает ей наслаждаться самокопанием. Она отчетливо услышала рев самолетов и… оглушительные взрывы! Небо всполохнуло, окрасившись в багровый цвет. Милица замерла на месте, но как ни странно, не испытала страха, напротив, она как будто даже обрадовалась трагедии, которая разыгрывалась совсем близко от нее. Она пошла туда, где только что от взрыва обрушился дом. Пошла интуитивно, за новыми впечатлениями, которые были столь необходимы ее окаменевшей душе в этот до крайности трудный момент ее жизни.

Расстояние было не близким, но когда она прибежала на место, то увидела, что разрушен отель. Она остановилась неподалеку, сколько времени она провела в оцепенении, глядя на зарево пожара, она не могла сказать, как вдруг почувствовала, что кто-то сильный сжимает ее руку. Она быстро обернулась. Перед ней стоял не очень трезвый человек, который шел, по всей видимости, с другой стороны от развалин.

- Я давно наблюдаю за вами, - сказал незнакомец и тут же представился: - меня зовут Бронислав.

Он был пьян, пошатывался, но не выпускал руки Милицы.

- Отвяжись, - огрызнулась она, однако сразу же поняла, что подобный поворот событий вовсе не входит в планы этого человека.

- Прошу, пани, - пролепетал пьяный поляк, - пани, пойдет со мной. Хотите выпить? Самое время. Они давно грозились это сделать. Надо отметить. Тут недалеко.

Похоже, он сам не понимал, что бормочет.

Милица хотела позвать на помощь, но вовремя осознала, что в глазах представителя власти, если только он вздумает разобраться с этим пьяным, она будет выглядеть не лучше привязавшегося к ней иностранца. Она сама иностранка, бродяга без паспорта, без денег, и ночевать ей негде. Быстро оценив обстановку, она решила не сопротивляться и уступить тому, кто назвался Брониславом, тем более – она окинула его мгновенным взглядом - трезвым он мог бы показаться даже приятным. «А вдруг этот случай пошлет мне новый жизненный поворот и все как-то само собой уладится… «Случай – мгновенное орудие Провидения», А.С.Пушкин, - припомнилось ей. - Как все-таки важно быть образованным человеком и без ненужных комплексов. Вот уж, поистине никогда не знаешь, кого встретишь за поворотом!» - пронеслось в голове у Милицы.

Поляк оказался галантным и благодарным кавалером, и даже не таким уж пьяным.

Место, куда он ее привел пахло масляными красками, было темно, но в свете уличных фонарей, освещавших комнату через незанавешенные окна, было понятно, что это мастерская художника.

Поляк достал откуда-то бутылку виски, налил себе и Милице в не очень чистые стаканы, словно давно забытые на столе и принялся рассказывать. Ему нужно было выговориться.   

- Знаешь, однажды я видел картину, кажется, Брейгеля… На ней изображен мужчина, который карабкается по отвесной скале вверх, вверх… Гроза, ветер. Он почти выбился из сил, а у него на ногах висит женщина, а за руки цепляются дети. Понимаешь, я смотрел на эту картину и видел, что это – моя история. Моя семья всю жизнь тянула меня вниз, подрезала мне крылья, сковывала меня во всем.

Милице были неприятны откровения Бронислава. «Ну и не женился бы, чего ныть-то теперь? - думала она. – Или бросил бы их всех, ведь другие же разводятся и живут, как хотят».

- Мне кажется, я тебя знаю уже очень давно, - проговорил Бронислав заплетающимся языком, пытаясь разглядеть Милицу пьяными глазами. С тех пор, как они сидели в этой мастерской, не зажигая свет, он все время пил и рассказывал. Наконец, веки его сомкнулись, и он задремал, сидя в кресле, в пальто, которое забыл снять, не выпуская бутылку из рук.

Удостоверившись, что поляк спит мертвецким сном, Милица решила  пошарить в его карманах. Там было пусто, за исключением какой-то странной вещи, объемной на ощупь. Она поднесла ее к окну, чтобы лучше разглядеть и обнаружила в руках красивый сундучок, но поцарапанный и пыльный. «Наверное, нашел на развалинах отеля», - подумала она. За окнами уже светало, Милица решила, что ночной эпизод уже сыгран, поэтому прихватив вещицу - стащить все равно больше было нечего – она ретировалась, пока ее незадачливый компаньон по несчастью мирно спал.

Милица втайне понадеялась, что в сундучке окажутся деньги, благодаря этой надежде он казался ей все более привлекательным.

Он пошла в городской парк, рано утром там никого нет, и ей никто не помешает подумать, что же ей следует предпринять дальше.

В парке было сыро, прохладно и одиноко. Она села на лавочку и достала из кармана сундучок. «Диковинная вещь…» - подумала Милица. В темноте она не рассмотрела его как следует, а теперь, когда совсем уже рассвело, он почему-то привел ее в замешательство. А когда она его открыла, все ее существо охватил трепет, будто время остановилось, пропали звуки, и одновременно заныло сердце. И это у Милицы – подумать только! - проснулась совесть, и что-то больно кольнуло в сердце.

Сундучок напомнил ей путешествие в один маленький приволжский городок, куда она ездила вместе с Тиной в пресс-тур. То было чудное время беззаботной юности. Может быть, единственный в ее безалаберной жизни эпизод беззаботности, искренней дружбы и преданной любви. Все остальное время ее жизни казалось ей одной большой заботой.

Старенький корабль - немецкий военный трофей, на котором они плавали, очень уютный, хотя и не такой комфортабельный, как современные туристические лайнеры. Полукруглая гостиная, с удобными креслами, обитая деревянными панелями, с окнами на реку, с роялем, на котором вечерами бренчал старичок-морячок... Смешной профессор истории, время от времени приходивший в гостиную, подпевать морячку басом. Веселый юноша, дававший прозвища дамам, волею судеб, оказавшимся с ним за одним обеденным столом в кают-компании. Одну из них за дебелость он называл «Монсерат Кабалье», а другую за изящную стройность и легкомысленные белокурые локоны - «Легендой гламура» - обе были в летах, но молодящиеся и потому прощали юноше фривольное поведение. Все так живо вспомнилось. Но вместе с этими воспоминаниями, из сундучка, словно из ящика Пандоры всплыли и все ее романы, заставив задуматься над своей судьбой и, главное: почему она оказалась за границей.

Милица смутно начала ощущать, что бежала из своей страны от реальной жизни, не выдержав ее испытаний. Ей хотелось легкой жизни… «О, Боже! Еще немного и в душе моей навеки поселится комплекс неполноценности из-за потерянного времени, проведенного на чужбине в поисках несбыточного счастья».

Милица закрыла глаза. Вся ее жизнь в мгновение ока вдруг промелькнула перед ее мысленным взором. Измены мужу, потеря ребенка, воровство и мелкие предательства с ее стороны… И все ее пошлые романы… «Неестественная жизнь – наваждение, бесконечное бегство за призраками от самой себя». Милица обхватила голову руками и глухо застонала.  «О, как же стыдно, стыдно! Почему моя судьба сложилась так неуклюже?»

Заграница оказалась к Милице совсем неласковой и вовсе не такой, как ее представляли российские газеты того периода. Жизнь там пришлось  начинать уборщицей в австрийском хосписе. И хороша же была уборщица – бывший член компартии, с университетским образованием! А потом - панель. И новые унижения. И попытка найти себя на радио «Свобода», и цена этой попытки: отобранный и странным образом пропавший советский паспорт. А в России уже были новые паспорта. Если прежде Милица ненавидела только своих российских коллег по работе, то теперь она возненавидела своих новоиспеченных работодателей, запудривших ей мозги.

Милица попыталась стряхнуть с себя неприятные воспоминания и принять разумное решение. «Придется еще раз пережить унижение и снова попросить помощи у Смоленской. Надеюсь, в последний раз».

Практически по вине Марины Смоленской Милица и оказалась в столь незавидном положении. Это ее уговорам она поддалась еще в Москве и помчалась вслед за ней, не доверяя никому, ни советам Тины, ни даже голосу собственной интуиции.

«Почему? Зачем я поехала за ней вослед? Я же сглупила», - признавалась себе Милица, когда дергала шнурок звонка, стоя у дверей квартиры своей соблазнительницы.

В этот утренний час Смоленская занималась любимым делом – клеила обои. Сие занятие было самым сильным ее увлечением, которому она предавалась всегда, когда в жизни возникали сложные ситуации. У Смоленской  их было хоть отбавляй, и поэтому в ее квартире вечно пахло обойным клеем.

Увидев на пороге Милицу, Марина нисколько не удивилась. «Решилась-таки», - подумала она про себя, пропуская в квартиру несчастную.

Смоленская с самого начала их знакомства склоняла ее к сотрудничеству со спецслужбами. Для нее самой этот вариант устройства в жизни всегда казался оптимальным. О своей внешности Смоленская была высокого мнения – высокая, стройная, с пышной гривой темных волос, с волнующим тембром голоса и лукавыми глазами, она производила на мужчин мгновенное неотразимое впечатление. Но не только в этом таилась причина ее тайных желаний. Воспитанная своей аскетичной бабушкой-коммунисткой, Марина все своей детство и юность мечтала о том, что было у ее подруг и что невозможно было представить в доме, в котором жила она. Ей нравились ковры, золоченные чайные сервизы и огромные хрустальные вазы, которые они видела в чужих квартирах. Как-то раз ее близкая подруга Урванцева сообщила ей томным голосом, что у ее мамы – четыре шубы. Марина помнила, как потемнело у нее в глазах от такой новости и как испортилось настроение. Одновременно она стеснялась своей буржуазности, но ничего не могла с собой поделать, желание разнообразных излишеств крепко сидело в ней, а путь к ним виделся одним единственным.

Милица же так страстно мечтала о загранице, что вцепилась в Смоленскую мертвой хваткой. «Ничего-ничего, - успокаивала она себя. – Все будет так, как хочу я. Главное, уехать, а там разберемся». Ее поступок был местью всем, кого она винила в своих неудачах, ею руководила обида (на родственников, отца, подруг, близких ей мужчин…), а она уговаривала себя, что ею движет верный расчет. Однако пришло время платить по счетам, и Милица вдруг сдрейфила. Соответственно, получив отказ, Марина выгнала Милицу на улицу – «живи, как знаешь»! Но теперь, глядя на бледную и жалкую подругу, Смоленская решила в последний раз дать ей приют и, чем черт не шутит, а вдруг теперь выгорит?.. В конце концов, подобное притягивается к подобному. 

Пока расчетливая Марина варила кофе, не желавшая поумнеть (а, казалось, все для этого делавшая) Милица рассказала ей, в какую переделку вчера попала. Ей так было плохо в этот момент, что, греясь в теплой квартире, в уютном кресле и вдыхая аромат свежезаваренного кофе, она свой рассказ невольно заключила словами:

- Я завидую тебе.

- Завидовать другим, значит, не уважать себя, - ехидно заметила Марина.

- Верно, - согласилась Милица, думая о своем, ее охватила ностальгия. - Как быстро годы летят. Прежде мы жили впечатлениями, переживаниями отношений с людьми, строили планы на будущее, и ожидали их осуществления. Жизнь виделась земной, осмысленной, умной, естественной. А теперь… из жизни ушло человеческое, теплое, живое, мыслимое. Земля уходит от людей. Ты не чувствуешь?

Смоленская накрывала на стол, Милица выглядела голодной и уставшей. Наливая в рюмку коньяк для Милицы, она посмотрела на подругу с явным сожалением.

- Мне теперь все представляется бессмысленным, - продолжала Милица. - Жизнь просто утекает в песок. Но ведь зачем-то я это понимаю? Значит, следует понять: что же происходит не так и что следует изменить? Какой смысл в том, что я делаю каждый день?

- Что-то ты раскисла, подруга, - посочувствовала Смоленская. – На-ка, выпей, согрей душу. Надо научиться понимать людей, чтобы не чувствовать себя идиоткой в иных ситуациях. Чем лучше научишься понимать людей, тем сильнее станешь и добрее, между прочим, и жизнь покажется не такой мрачной.

- Пожалуй. Доброты вокруг маловато, - вслух задумалась Милица. – Помнишь Анжелу? Мы работали с ней в одном дамском журнале. Она дни напролет смолила сигаретки на рабочем месте, чем доводила меня – некурящую до внутренней истерики. Однажды я очень вежливо попросила ее быть великодушной к другим сотрудникам отдела. Знаешь, что она мне ответила? «Солдат, находящийся в окопе, должен не о здоровье своем заботиться, а о том, как бы ему уберечься от пуль». Это была угроза.

А помнишь покойного Юрку Иванова? Он говорил: «Мы чужие на этом празднике жизни», вот его и убили, он как будто спровоцировал свою раннюю смерть, как Сережка Демидов, который мечтал купить машину, и вот купил, поехал на ней в Крым и разбился… А накануне поездки написал репортаж со съемочной площадки «Мосфильма», он начинался так: «Меня убили первым…». А получилось, что его, на самом деле, убили первым из нас… Ведь он первым из нас ушел… «Мы чужие…» А я ловлю себя на мысли, что ведь и я везде своя и везде чужая: среди сверстников, среди шестидесятников, среди коллег-журналистов, среди художников, о которых так много писала… Кто я? Где моя среда, где мой воздух? И где мой Путь?

- А где твой идеал? – парировала Смоленская. - «Идеал – это дальний прогноз», сказал один умный человек. Попробуй посмотреть на себя беспристрастно и никого не вини. Все-таки журналистика тебя многому научила: писать, думать, задавать вопросы не только другим, но, главным образом самой себе, анализировать свои и чужие поступки. Занятие журналистикой дало тебе гуманитарное образование, широкий круг знакомств, опыт общения, поездки по стране и возможность самоутверждения. Но много ли ты думала о том, что будешь отдавать людям, когда освоишь профессию? Согласись, ты больше думала о своей заднице, как бы ее поудобнее устроить, потеплее.

Марина выдержала паузу и тихо добавила:

- Да и этого не сумела.

Помолчав, Смоленская вдруг ошеломила подругу вопросом:

- Ты хотя бы умеешь писать любовные письма?

Милица вспомнила, как начальник Тины, Георгий, однажды шутливо сказал: «Женщина должна уметь писать любовные письма, иначе она не женщина, а агент секьюрити». Но, как говорится, в каждой шутке есть доля шутки… Марина явно подбиралась к теме, которая ее занимала больше, нежели душевные треволнения Милицы.

- Значит, если все происходит так, как происходит, то происходит для моего же спасения, - задумчиво резюмировала Милица, и, немного подумав, продолжила:

- Знаешь, Маринка, мотивы человеческих поступков бывают столь запутаны и туманны, что немедленный приговор может оказаться не лучше совершенной человеком ошибки. Видит Бог, я не злой человек.

Милица помолчала и вдруг тихо спросила:

- А ты?

- Да ты философ, подруга! – ахнула Смоленская.

- Брось. В конце концов, и у меня есть сердце. Пусть мое нынешнее положение слишком уязвимо, как бы ты меня не упрекала, мне крыть нечем. Но даже в суде есть присяжные, право которых взывать к чувствам. Да, я искала легких ходов в жизни. Я слишком много времени потратила на малые дела, на модных, но пустых людей, на отслеживание конъюнктуры… Я безответственная и трусливая. Признаю. Но хоть в одном я оказалась последовательной и принципиальной... – Милица выразительно посмотрела на Марину, -  это я о твоем давнем предложении. Оно мне и теперь не подходит.

- Как знаешь, - огрызнулась Смоленская, не собиравшаяся долго сочувствовать неудачнице. - Ну, хоть теперь попробуй потратить свое время с пользой.

Она принесла ей постельное белье.

- Отдохни. Но только до завтра. Мое предложение  может раз и навсегда изменить твою судьбу а, соответственно, и материальное положение, и общественный статус… Подумай хорошенько. До завтра, - последние два слова Смоленская сладко пропела, сопроводив их как можно более приятной улыбкой.

Милица не ответила. Она оценила артистизм бывшей подруги, но уже не силах была ей завидовать. Ещё раз униженная, она легла спать, и ей приснился сон…

На стареньком автобусе она едет по безжизненной каменистой дороге в кромешной тьме. Вдруг дорогу преграждает шлагбаум. Она выходит из автобуса, не понимая, надо ли двигаться дальше, и вдруг ее внимание приковывает странная картина. Она видит, как от дороги откололся небольшой камень и движется вверх, против всех законов физики.

Пробудившись, Милица, принялась перебирать подробности своего сна, и вдруг отчетливо осознала, что видела во сне старую дорогу, по которой она ездила в школу, только теперь эта приятная некогда дорога через речку по деревянному мосту, мимо зарослей сирени, выглядела, словно, декорация к фильму ужасов – ночная каменистая, антрацитно-черная, гладкая-прегладкая, словно отполированная - безжизненная. Милица почувствовала себя неуютно: «Бог мой! Какой еще урок я не выучила?» - подумала она, и ей показалось, что постель ее колюча, что возле окна будто слышатся шорохи, похожие на крысиную возню, и все это вместе наводило на нее ужас. «Надо лечиться», - пронеслось в голове. Милица всем своим существом ощутила, насколько же ей хочется в эту минуту оказаться дома, в Москве. Она закрыла глаза, представила себя в своей московской квартире и кажется даже услышала как отец гремит чашками на кухне, откуда доносится аромат свежезаваренного индийского чая. Ей в эту минуту захотелось не просто вернуться, а попытаться исправить все, что она напутала в своей жизни.

Тина

Москва декабрь 1999 год.

Тина часто вспоминала художника со студии Довженко, с которым познакомилась в командировке. Однажды они оказалась в одной машине, по дороге в Киев из какого-то района, после встречи столичных журналистов и писателей с украинскими деятелями искусств. Было уже довольно поздно, Тина устала, художник, сидевший рядом с ней, стал напевать ей украинские песни, а потом принялся рассказывать сказку о Принцессе, которую все бросили, она жила одиноко на краю земли в маленьком домике… Почему с ней это приключилось? - Тина не помнила, наверное, она задремала, но к концу сказки пробудилась. Художник продолжал вещать, что прошло время, и друзья вспомнили о Принцессе и разыскали ее и больше не оставляли. Тина никак не могла только понять, в чем провинилась Принцесса, что вынуждена была долгое время жить в одиночестве и борьбе со всякими невзгодами. Она почему-то провела прямую параллель между героиней сказки и собой и была почти уверена, что художник рассказывает ей о ней же. «Надо же, какой мудрый человек, - думала Тина. - И почему он так хорошо ко мне относится? А может быть, я, в самом деле, Принцесса? - но просто не знаю об этом, а другие догадываются!»

Тина многого добилась в жизни, свято полагая, что личная стойкость в разного рода невзгодах – единственная и самая надежная жизненная опора. Она все время пыталась доказать и себе, и другим, что она гораздо, гораздо лучше, чем о ней думают. «А Милица?.. Кому и что доказала она? - думала Тина. Образ близкой некогда подруги тоже нередко всплывал в памяти. - Тот последний телефонный звонок и… словно в воду канула. Как будто бы уехала в командировку, из которой так и не вернулась».

Как ни странно, но Тина была почти уверена, что Милица скучает и что они еще встретятся.

…Тина возвратилась в Москву и, разумеется, вышла на работу. Открывая ключом замок в двери своего кабинета, она вдруг почувствовала, как ком подступил к горлу, и сама собой в сознании сложилась странная мысль: «Неужели теперь, до конца своих дней, я должна буду сюда приходить?». Мысль тем более странная, что лучшего места работы для себя Тина не видела, и вряд ли оно существовало. У нее было все: положение в обществе, приличная зарплата и даже относительная свобода, и, кроме того, ее ценило руководство, что само по себе дорогого стоит.

«В глазах окружающих я - успешная журналистка, без страха и упрека, которой многие коллеги откровенно завидуют. Мой авторитет в коллективе непререкаем. Тем не менее… Приходить по звонку, по звонку идти обедать с противными людьми, притворяться любезной, выслушивать их сплетни, выражать сочувствие… И почему они все мне жалуются на свою жизнь? Будто я им мать Тереза…»

С такими мыслями Тина вошла в свой в кабинет, чувствуя бесконечную слабость. Она сразу же распахнула окно. В комнату ворвался свежий морозный воздух, который немного привел ее в чувство, тем более в коридоре уже вовсю звонил звонок, созывающий журналистскую братию на редколлегию.

Тина не спешила. Преодолевая длинный коридор, она мучилась над вопросом: какой свободы ей хочется? «Оставить свой уютный и ставший таким привычным рабочий кабинет, отказаться от высокой зарплаты, пожертвовать своим общественным положением… Ради чего? Ради неопределенной судьбы свободного художника? Да-да! Именно так! Именно к этому давно и страстно стремится моя душа, а я держу ее клетке, не пускаю. Но отчего так? Чего я боюсь? Скорей всего, я банальная буржуазка». Сделав такой неутешительный для себя вывод, Тина переступила порог Голубого зала, где уже собрались ее коллеги обсуждать текущие дела.

Но ее мысли были далеко. Сегодня утром, за завтраком, неприятно кольнула мысль, что напрасно оставила сундучок с танкой в Питере, ведь эта вещь подарена ей. «Но ведь я оставила ее не чужому человеку, а любимой племяннице, - оправдывала себя Тина. - Да и лама сделал наставление: в трудную минуту надо всего лишь помыслить об Авалокитешваре. Всего лишь помыслить... Но почему именно сейчас я чувствую себя такой же беззащитной, как Лиза, в глазах отца? И все же их там двое, а я – одна, кто защитит меня? Но от чего меня надо защищать? Проклятая женская слабость. Я ни в ком и нигде не чувствую опоры».

Тина и впрямь была чересчур самодостаточная особа. Как-то давно, когда она еще училась в университете, отец сказал ей: «Тебе никто не нужен». Ее поразили эти слова, они прозвучали как приговор. И вот теперь она понимала как он прав. «В своем одиночестве я оказалась виновата сама. Только я сама. Но ведь, в самом деле, все, кто хотели быть со мной, мне были не нужны, что уж тут лукавить. И карьеру сделать любой ценой я не стремилась. Во мне жила какая-то неистребимая тяга к совершенству, а в профессии это качество достигается только, когда человек один… Кажется это не моя мысль. Да-да. Поклонник Милицы, как же звали его?.. Павел. Где он, интересно? Его-то судьба как сложилась? А еще, помню, коллега Вайонен говорил: чтобы состояться в профессии, надо испить всю чашу страданий.

- Ты такая задумчивая. О чем?.. – прошептал Алексей, сидевший рядом с Тиной на планерке.

- О смысле страдания, - ответила она.

- Перспективная тема.

- А что ты думаешь, - Тине сделалось так грустно, что Алексею, глядя на нее, захотелось ее утешить, и по окончании планерки он увлек ее в буфет на чашечку кофе.

Алексей уже было хотел расспросить ее об отпуске, но Тина опередила его:

- В моей жизни было слишком много событий, которые предоставили мне возможность пострадать в полной мере. Но я не сдалась на милость судьбе, а просто стала еще больше работать. А вот моя университетская подруга Милица попыталась сбежать от своих страданий в другую страну, показавшуюся ей землей обетованной. Удалось ли ей обрести райские кущи или судьба и там ее не миловала, не знаю. Однако вот какие выводы я сделала тогда, размышляя об ее поступке. Сказать?

- Скажи, - отозвался Алексей.

- На мой взгляд, покинуть Родину легко, если: никого не любишь; не испытываешь родственных чувств; не ценишь друзей, а имеешь с ними исключительно утилитарные отношения; не чувствуешь родную природу…

Алексей внутренне усмехнулся высокому штилю подруги и сказал вполне серьезным тоном:

- А знаешь, я на десятый день пребывания в Гонконге, представь себе, затосковал по родным березкам…

Тина прервала свою тираду, но лишь на мгновение и продолжала говорить о том, что ее мучило:

- Когда постоянно лжешь себе и другим, интригуешь и никого не щадишь ни в мыслях, ни в словах, ни на деле. Как ни странно, но все это она мне продемонстрировала перед отъездом.

Теперь задаю тебе вопрос, дорогой Алёшечка: можно ли состояться в профессии и вообще в жизни, имея за спиной столь отягчающие недостатки? И как ответить на другой вопрос: кто кого выбирает: профессия человека или человек профессию? И почему любовь к ней может угаснуть?

- Но ты ведь любишь свою профессию, – утвердительно произнес Алексей. Ему хотелось поговорить с ней о другом, но он понимал, что теперь не время, да и не место, подруге надо было выговориться.

- С тех пор как началась перестройка, никто ни одного дня не живет спокойно, - разглагольствовала Тина. - Наши коллеги, кто пошустрее и побеспринципнее разбежались по банкам и разным корпорациям – за длинным рублем. Народ дичает. Вообрази, гуляю на днях в Ботаническом саду, и что вижу! След от кострища! Представляешь, живем в XXI веке, но до сих пор люди испытывают потребность поджарить мясо на улице! И уже не в лесу даже, а в городском парке! Распустились! А мы - журналюги только помогаем им в этом. Людские волнения и наши безумные газеты – это оборотные стороны одной медали. Ты заметил? - кругом психически нездоровые люди. Круглые сутки не смолкает городской шум. Люди перестали спать. Хуже того! Спокойная жизнь никого не прельщает – скучно! Хотя все говорят, что только о ней и мечтают. Ищут ее где угодно – на Гоа, на Мальдивах, но только не в родной стране, только не у себя дома. Это все – признак того, что дальше так жить невозможно. Что будет дальше?

Алексей молчал, он только выразительно смотрел на Тину, а она уже не могла остановиться.

- Все должно измениться. Люди себя потеряли и ищут… Вот и я все время упускаю что-то главное. Мне кажется, что я все жизнь хожу вокруг своей судьбы и никак не могу к ней приблизиться… Чувство вины – глобальное, даже по отношению к собственному пианино, которое не открываю годами.  

Она с тоской посмотрела куда-то поверх Алексея.

- Понимаешь, я слышу, как талант стучится, но я зачем-то придерживаю дверь и не пускаю его на волю. Зачем-то? Да просто, потому что все время жертвую им - талантом своим, данным мне Богом, и жертвую им ради денег. Пытаюсь эксплуатировать его, приспосабливаю к текущим делам, так называемым социальным заказам, а в результате, не говорю то единственно важное для меня, что хочу и должна сказать людям. Суетность мешает, а время безжалостно утекает сквозь пальцы. И что в руках? Пустота.

- Неужели? – воскликнул Алексей, вспоминая увесистый конверт с банкнотами, который на его глазах шеф вручил Тине за лучший материал номера - это были деньги от заказчика материала.

- Когда я училась в школе и в институте, у меня был дом, - словно не слыша Алексея, продолжала Тина. - Мое пребывание  в большой газете меня лишило дома. Я словно поселилась в огромном пространстве различных территорий, людей, вещей, идей и понятий и мой собственный дом от меня отошел. Что должно случиться, чтобы я снова вернулась в свой дом, к самой себе? Как это сделать?

- Тина, угомонись. Все не так плохо. Просто ты очень умная. Будь проще и к тебе потянутся люди, - попытался пошутить Алексей.

Эта расхожая фраза возмутила Тину своей банальностью. Она безнадежно окинула глазами зал, словно ища поддержки. Вокруг сидели жующие люди, и она вдруг подумала: «До чего они все бессмысленны. Зачем они все время едят? Скорей всего по привычке, на нервной почве или от нечего делать». Она встала из-за стола и, сославшись на занятость, удалилась.

Алексей досадовал на себя. Он тепло относился к Тине. Он даже хотел, чтобы они стали более близки, чем теперь – просто хорошие товарищи по работе, которые способны в меру доверять друг другу. Но он не решался сделать первым шаг, объясниться с Тиной. Как большинство мужчин, он был мнительным и страшно боялся быть отвергнутым. Но он знал, что не он один боится Тину. Умную и проницательную сотрудницу побаивался и ее непосредственный шеф – Георгий, именно поэтому он ловко ею манипулировал, отчего Тина вечно пребывала в состоянии творческой неудовлетворенности и сознании того, что она что-то все равно сделала не совсем так, как нужно было бы.

«Зачем я исповедовалась Алексею, да еще в буфете? Нашла место! Дура!» - думала Тина, вернувшись в свой кабинет. «Опять ничего другого не остается, как втянуться в любимую работу».

Она видела, что Алексей заботливый и нежный друг и ее вполне устроило бы, чтобы так было всегда. Или так долго, как ей будет удобно. Она даже вспомнила, в этот момент, маячивший алый парус, на горизонте, который она видела в день памяти Андрея Первозванного, сидя на берегу Андомантского залива. Тина криво усмехнулась неожиданной ассоциации. Неужели Алексей?..

Ей как будто и хотелось этого одно время, но привычка анализировать все и вся меша принять окончательное решение. Ей почему-то казалось, что это не она обретет, наконец, надежное плечо сильного человека, каким она хотела бы видеть Алексей, а напротив, это он, гораздо больше нуждается в ее твердой руке. А раз уж сомнение закралось, то лучше не спешить с принятием решений.

Тина не была ни черствой, ни холодной, просто не могла и не хотела долго размышлять над чужими чувствами и тем более особенно считаться с ними. Она искренне полагала, что все должны воспринимать ее такой, какая она есть и не критиковать. За что ее критиковать, в самом деле? И упрощаться она ничего не собирается. Намеренная простота ведет к деградации личности. Так считал Карл Густав Юнг. Он-то знал, что говорит. А что вокруг? Упрощение языка до сленга, мыслей до полного их отсутствия, совместной жизни, до пошлой привычки… В лучшем случае вокруг мы видим схему интересного, а самого интересного нет. Во всем, чего бы это не касалось, выхолащивается смысл, то есть главное.

Перелистывая накануне свои дневники, Тина убедилась, что в профессии уцелела и вообще до сих пор жива лишь потому, что во всем и всегда винила только себя и старалась приподняться ни над людьми, которых считала своими недругами, но над ситуацией. Вот запись:

«Мы напрасно стараемся уйти от себя. Совершенно очевидно, и в зрелые годы мы такие же, какими были в 25 и даже в 15 лет. Принципиально ничего не меняется. Мы остаемся с теми же устремлениями, мыслями, если не решили их вовремя. Меняется только способ осмысления и качество выражения себя. То, о чем я говорю, академик Павлов характеризовал как «рефлекс цели». Вот с целью-то и надо поскорее определиться человеку. Иначе упустишь время – самое ценное, что есть у нас».

Сохранить свой стержень – вот главная задача человека. И не упустить свое время – свою индивидуальность.

Да, Тина все время боялась и упустить время, и, что называется, поступиться своими принципами. Учителей в профессии у нее не было, потому что каждый потенциальный учитель тут же набивался в любовники. Друзей тоже не было. В творческой среде их и не может быть. Зависть быстро трансформируется в мстительную подлость. Тина старалась как могла быть от всего этого подальше, и, может быть, поэтому работы у нее всегда было невпроворот. И, слава Богу, работа помогала забыть о плохом настроении. Вот и теперь Тина попыталась сосредоточиться на том, чтобы помнить только о данном себе слове: измениться. «Хватит быть беспринципной всем удобной куклой, которой управляют нечистые на руку мошенники… – мои драгоценные начальники. Но с чего начать?».

Время перестройки исковеркало многих ее коллег. Кто-то умер, кто-то распрощался с профессией, возненавидя воцарившиеся в ней откровенные принципы лжи и наживы. А кто-то сумел приспособиться. Сколько очерков и статей она сама написала о людях, о которых практически ничего не знала, доверяясь мнению своих работодателей. Те, как выяснилось, получали деньги от заказчиков, а она – «спасибо» от начальства, скромную премию и репутацию крутой журналистки, которая может всё. «Хватит быть бесплатной рабой».

Мысли об «угнетателях» больше всего мучили Тину и, скорей всего, из-за них, а не от разницы температур между декабрьской Москвой и летней Потайей, Тина заболела. ОРВИ сопровождалась высокой температурой, которая никак не спадала из-за того, что Тина все время перебирала в уме все неприятности, какие только случались с ней в последнее время, и строила проекты своей мести. И вот, в самый кризисный момент своей болезни она как будто услышала откуда-то сверху серебряные женские голоса, которые пропели ей нежные волшебные слова: «Милосердие, сострадание…», словно пытаясь успокоить ее измученное воспаленное сознание. И Тина, услышав их каким-то внутренним слухом, сразу же умиротворилась и уснула.

Сон ли то был или сеанс яснослышания? И что все это означает? Тина, начав поправляться, пыталась разобраться: к кому она должна проявлять милосердие и сострадание?

…Тина уже собиралась покинуть свой кабинет, рабочий день близился к концу, как дверь отворились и вошел Георгий, который с порога заявил ей, что сегодня вечером она пьет чай в интересной компании.

Тина запротестовала, но Георгий ее мягко оборвал:

- Вам следует туда пойти, чтобы просто отметиться, проявить уважение…  Вас заметят…

Последняя фраза выглядела совсем уж неуклюже, но Тина решила не обращать на нее внимания, ведь если будешь вдаваться во все подробности мыслей и настроений начальства, то просто свихнешься. Она согласилась пожертвовать своим вечером во имя… неизвестно чего, но так, пожалуй, даже интереснее.

Гости съезжались в шести часам вечера, в музей-квартиру, где некогда жил знаменитый художник, а теперь тут всем заправлял несколько странный человек. Никто толком не знал кто он, откуда, кем приходится художнику, но время тогда было не менее странное и люди просто перестали обращать внимание на многое, что в иные времена их могло бы смутить, они просто пользовались возможностью узнать что-то новое, приобщиться к некогда тайному.

Чаепития быстро стали  традиционными, а гостями - самые известные люди, а также покуда никому не известные гении, непризнанные, но, подающие большие надежды, ученые. Тина пошла еще и потому, что вспомнила: отец, в последний свой приезд в Москву, тоже бывал там и даже что-то рассказывал ей, а  что именно? – из головы вон.

Нынешнего хозяина квартиры звали Юлий, он водил посетителей по комнатам, объясняя якобы скрытый смысл картин, указывал на тайные знаки, объяснял зашифрованное письмо. Обращал внимание на предметы, принадлежавшие знаменитости, по его мнению, сплошь символические...

Позже, познакомившись ближе с творчеством художника и с историей его семьи, Тина поняла, что Юлий нёс полный бред, однако на многих посетителей необычной квартиры он производил именно то впечатление, на которое рассчитывал. И Тина, что называется, придя туда впервые, попалась ему на крючок. Ей представили некоего лекаря с Алтая. Тот уверял, что изобрел панацею от всех болезней. Тина, по журналистской привычке «ловить на карандаш» все необычное, сенсационное, написала об этом снадобье в газете, но что из этого получилось! Конфуз! Ей позвонил возмущенный директор одного московского НИИ, оказывается, что лекарь присвоил себе чужое изобретение по профилактике простудных заболеваний! А ведь к Юлию на встречу со знахарем приходили члены Государственной думы лечиться от мужского бессилия. Вот смеху то! Впрочем, все это было бы смешно, когда бы ни было так грустно. Неразборчивость охватила все слои общества.

Тина не упустила возможности разрешить свои проблемы, заприметив среди собравшихся светило отоларингологии. Завела с ним разговор, между прочим, посетовала на свое самочувствие. Светило окинуло ее долгим взглядом и произнесло: «Вас надо бы в хорошие руки…». Тине почему-то стало смешно и одновременно досадно на себя. Они вместе ушли из этой квартиры, разговаривая о чем-то незначительном, и расстались возле метро. Светило сел в троллейбус, а Тина, спустившись в подземку, страшно обрадовалась, увидав в толпе знакомую фигуру Марии Константиновны.

- Как я рада Вас видеть! – воскликнула она в приветствии, буквально кинувшись на шею старой знакомой.  

Тина принялась рассказывать ей, где она была только что, но заметила, как переменилась в лице Мария Константиновна.

- Приходите ко мне на чашку чая завтра, надо будет поговорить, - сказала Мария Константиновна и, сердечно обняв Тину, попрощалась с ней.

Тина пришла в условленный час с коробкой клубники, банкой кофе и душистыми пряниками. Ей доставляло удовольствие баловать эту милую хрупкую женщину, которой она испытывала нежность.

То, что Тина узнала в следующие два часа, проведенные в обществе Марии Константиновны, поразило ее. Более того, ей стало ясно, почему так странно вел себя ее шеф, отправляя на то злосчастное чаепитие. Тине не хотелось верить услышанному, но и не верить, думать, что ее разыгрывают, было невозможно. Оказалось, что Юлий не такой уж безупречный человек, а самый настоящий прохиндей. Мария Константиновна призналась, что она и ее покойный муж тоже помогали ему, но теперь она стыдится этого знакомства. Юлием, как ей удалось узнать, управляют весьма влиятельные люди, которые помогли ему прописаться в мемориальной квартире и стать, таким образом, наследником всего того, что в ней осталось от прежнего хозяина. Целью же покровителей Юлия было получить из этой квартиры картины знаменитого художника. Они же приводили сюда молодых художников, которые талантливо копировали картины, оставляя копии на стенах, а  оригиналы переправлялись за рубеж, где ими торговал родственник Юлия. Канал был налажен через Одессу. Не трудно понять, что Юлий в этой ситуации существовал весьма безбедно.

Рассказ Марии Константиновны ошеломил Тину. Ее уже не удивил вопрос Юлия, когда она пришла на чай: «А где Вы были в августе 91-го?» Теперь она понимала, что эта дата отсчета его новой и скоро абсолютно легальной и благополучной жизни.

Этому беспринципному человеку везло изначально. Родился он в семье высокопоставленных партийных советских чиновников. Вроде бы все двери были перед ним открыты, однако, свою жизнь он благополучно протунеядствовал. Образования не получил - его отчисляли за прогулы, мошенничал, фарцевал, спекулировал, отлынивал от армии и так поднаторел в делах обмана, что случившаяся перестройка в стране оказалась ему только на руку. Вращаясь большей частью в обществе известных людей – друзей и знакомых своих родителей, и обманывая их, он, тем не менее, вызывал к себе жалость – эдакий недотепа, неудачник, милашка без царя в голове, конечно, негодник, но все ж таки свой. Его родителям сочувствовали сердобольные интеллигенты. И его жалели, и старались помочь – деньгами, жильем, устройством на тепленькое местечко, хотя нигде он не был способен удержаться сколько-нибудь долго. Так он дожил до 50 лет.

Информация об этом человеке, свалившаяся на Тину как-то вдруг, естественным образом навела ее на простую мысль: если не она, то кто же, наконец, раскроет глаза порядочным людям на проходимца? Ведь в музей-квартиру, где жил всеми уважаемый человек с мировой известностью, чье имя негодяй с выгодой для себя, любимого, сделал своей крышей, продолжали приходить на чаепития порядочные люди, и они, по незнанию, невольно покрывали неблаговидные действия Юлия. «Ну, нет! Никакой пощады, никакого сострадания. Чему тут сострадать?» - негодовала Тина.

Смущало одно. Из рассказа Марии Константиновны Тина уяснила, что, ее шеф - Георгий - не просто дружит с Юлием, а, по всей видимости, замешан в нечестных финансовых махинациях. «И что теперь делать со всем этим знанием?» - думала Тина. Она задала это вопрос Марии Константиновне и та посоветовала не впутываться: «Вас никто не защитит» - резюмировала она.

От Марии Константиновны Тина вернулась домой разбитой. Снимая пальто, посмотрела на себя в зеркало и вдруг неожиданно для себя самой произнесла:

- Я не хочу быть журналистом.

Но сказав это, она сразу же испугалась. Да что она такое говорит? Ее профессия – это ее жизнь, ее воздух, земля и вода. Кем же она хочет быть тогда?

До своего преображения в Бангкоке, получив столь негативную информацию, Тина могла бы малодушно уйти от ответственности, сказав самой себе: это грязь, я не хочу к этому прикасаться, пускай Георгий сам разбирается во всем этом. Но сейчас…, ведь если подумать хорошенько, то получается, что не без помощи ее драгоценного шефа грязью мажут не только её доброе имя, но ведь и доброе имя ее отца!

«Нет, этого нельзя прощать. Я напишу, я назову всех, я выведу их на чистую воду. Я…». Тина так разволновалась, что пришлось пить сердечные капли.

Приняв ванну, она легла спать, и ей приснился странный сон.

Она едет в машине на работу, но вдруг словно приподнимается над землей, которая кажется ей такой унылой и уставшей. Она смотрит на свою машину сверху и понимает, что не хочет возвращаться и поднимается еще выше, ещё, прекрасно понимая, что может больше не вернуться на Землю, но ей, при этом, ни капельки не страшно…

Проснувшись, Тина не придала сну серьезного значения, объясняя его своей душевной усталостью.

…Шеф Тины – Георгий сидел в своем кабинете и занимался любимым делом – пересчитывал денежные купюры. За этим прекрасным занятием она и застала его, войдя без стука. Ее воинственный вид и разговор, который она завела с порога, его насторожил.

- Через неделю я остаюсь и. о. главного редактора, на время Вашего отпуска…

Она что-то еще говорила исключительно о работе, но что-то странное почудилось опытному Георгию в ее голосе и в манере выражать свои мысли. Он нутром почуял, что его лучшая сотрудница чем-то весьма озабочена и что-то ей мешает сейчас быть естественной с ним. Стало быть, он – вездесущий «маг и волшебник», столько лет управлявший ею, где-то дал промашку. «Зря, наверное, я отправил ее к Юлию на чаепитие, что-то там произошло, что-то сломалось в ее душе ко мне, но почему?», - подумал Георгий, но, на всякий случай, изобразил на лице радость.

Он думал, что знает ее лучше, чем она сама себя. Он видел, что она приготовилась к атаке, но еще не знал причину, возникшего в ее душе конфликта с ним. А с ней, именно с ней он всегда был настороже.

- Ну, что новенького в королевстве? - спросил он ее.  

- Лучшая новость – отсутствие новостей, - пробурчала Тина. – Ведь есть такие новости, знать  о которых… - она замолчала и выразительно посмотрела на шефа.

«Да что случилось? Где я дал маху?», - подумал про себя Георгий, но, внимательно приглядевшись к Тине, предположил, что бы ни было ей известно о его закулисных делах, она не решится, ни интриговать, ни, тем более, действовать против него. И дело тут даже не в том, что он считал ее слабым игроком, не умеющим лгать и притворяться, у него, на всякий случай, был против нее серьезный козырь. А поэтому, не обращая внимания на ее недовольно-серьезный вид, он сделал ей комплимент относительно того, как ей к лицу поездки к теплому морю. И тут же, как бы, между прочим, напомнил о  приятном обеде, состоявшемся незадолго до Тининой поездки. На тот обед, по случаю своего дня рождения, их пригласил их давний спонсор. Георгий как бы невзначай достал из сейфа фотографию, на которой она - Тина сидит за дружеским столом в компании с ним и с Игорем - владельцем известной художественной галереи.

Тина буквально потеряла дар речи, когда увидела на фотографии за спиной шефа маячившую вторым планом в вполоборота фигуру Юлия… И теперь уже не удивлялась, как тогда в музее-квартире, где она видела этого человека или кого он ей напоминает. Она прекрасно помнила, как не хотела идти на тот обед. Почему не прислушалась к себе? Ей все казалось, что она кого-то подведет, а вышло так, что подвела только себя. Игорь-то в настоящее время мотает срок в колонии строгого режима, по обвинению в торговле подделками, и, стало быть, Тине светиться со своими разоблачениями совсем уж неприлично. А Георгий – она видела это - уж слишком явно рассчитывает на ее догадливость. «Да-да, дорогая Тиночка, Юлий и Георгий – одно целое, а ты в глазах всех – особа, приближенная к ним и, следовательно…» У нее потемнело в глазах от бессильной ярости.

И все же что-то случилось с ней там, в Таиланде. Она вдруг осознала, что больше не может оставаться такой, как была прежде. Преображение ли  ее чудесным образом состоялось в самом деле, или время пришло преобразиться, но только…  

Прошла неделя.

Открыв кабинет шефа, Тина вошла и огляделась. «Где он может ее прятать?» Она принялась методично обыскивать кабинет, открывая  шкафы и выдвигая ящики письменного стола. То, что она искала – та самая злополучная фотография лежала в верхнем ящике стола, Георгий, видимо, чем-то увлеченный забыл спрятать ее в сейф. Тина с омерзением взяла фотографию и тут же сожгла ее в чугунной пепельнице. Осталось выкрасть негатив.

…Мастерская Алексея затерялась между деревьев старинного московского дворика в центре города, даже удивительно, что такие тенистые островки еще сохранились в мегаполисе. Редакционный фотограф, а именно он снимал тот дружеский обед, сейчас работал на очередной корпоративной party. Тина случайно услышала об этом из разговора Алексея по телефону, он знал немало о людях, которых снимал, но умел молчать, за это его и ценили и приглашали. Тина расценила внезапно полученную информацию, как указующий перст судьбы.

На улице уже стемнело. Тина подошла к входной двери мастерской и,  вставив ключ в замочную скважину, повернула его два раза. Дверь бесшумно распахнулась и она вошла. Она знала тут каждый закоулок еще со времен, когда они с Алексеем работали на пару как репортеры и нередко после задания бежали сюда, он проявлять пленки, а она быстро написать заметку – удивительно, что с тех пор он не поменял замок и не попросил ее вернуть ключ.

Тина прошла в комнату. Со всех четырех стен на нее смотрели лики святых – старинные иконы, Алексей начал собирать их еще в юности, бывая в экспедициях по русскому Северу, потом их стали ему дарить друзья. Тина, прежде так любившая рассматривать эти лики, испрашивая совета в тех или иных затруднительных вопросах, сейчас их просто не замечала. Он была не способна думать в эту минуту, ею владела одна, но пламенная страсть – достать то, зачем она сюда пришла.

Вот знакомые шкафы с негативами. Тина принялась выдвигать ящики, свет уличного фонаря помогал ей разглядеть закладки с пометками: что, где, когда. Найдя нужную папку, она вынула негативы, собираясь препроводить их в сумочку, как вдруг у нее потемнело в глазах от сильной боли в голове, и она словно подкошенная рухнула на пол.

…Алексей вернулся неожиданно рано. Корпоративная вечеринка, которую ему предстояло снимать, по-настоящему еще не началась. Гости съезжались лениво, и потому у него была время махнуть к себе в мастерскую за целевиком. По рассеянности он оставил его на столе, намереваясь взять с собой для съемки крупных планов. Он «грешил» нем, что ему было интересно снимать объект издалека и так, чтобы тот ни о чем не догадался. В его архиве хранилось много весьма занятных компрометирующих снимков на людей известных и знаменитых. Алексей это делал скорее из спортивного интереса, нежели с дальним умыслом. Рискованное занятие, но что поделаешь – хобби. Сейчас он посчитал, что на машине туда и обратно марш-бросок можно было бы совершить за пятнадцать минут. Недолго думая, он сел в автомобиль и помчался к себе.

Подойдя к дому, он увидел, что входная дверь не плотно прикрыта. Алексею стало нехорошо. Если в чужие руки попадут его фотоматериалы, ему не то что не поздоровится, а можно будет просто поставить крест на своей профессиональной карьере, а то и жизни. Тихо, стараясь никак не выдать своего присутствия, Алексей пробрался к комнате с негативами и, заглянув в нее, увидел склоненную над открытым шкафом темную фигуру. Еще в передней он нащупал толстую сосновую ветку, обломленную ураганом и привезенную им из леса. Алексей сохранил ее за душистый запах, который она издавала. Теперь этому грозному орудию предстояло обрушиться на голову незадачливого вора. Но когда тот рухнул на пол и был перевернут на спину, чтобы Алексей смог разглядеть его лицо, в ту же секунду фотограф похолодел от ужаса. Жертва не выдавала никаких признаков жизни. Рядом с ней лежала раскрытая сумка и рассыпавшиеся негативы. Подняв их и поднеся к окну, чтобы рассмотреть, что же Тина искала и, главное, зачем? - ведь она могла попросить его о чем угодно… Алексей стоял озадаченный, совсем не понимая, в какую историю он влип.

Лиза

Петербург – Москва, конец декабря 1999 года.

Андрей Андреевич по обыкновению утром до завтрака вышел на улицу, чтобы купить свежие газеты. Он всегда так делал ради моциона, чтобы «размять члены» и послушать ритм города. Тем временем принесли телеграмму, с известием о гибели Тины… Лиза еще была дома и первая узнала эту трагическую весть.

Вернувшись с прогулки, Андрей Андреевич застал Лизу, сидящей на стуле в передней с бледным, как мел, лицом.

- Что случилось, девочка моя? – спросил он, встревожась. 

Лиза протянула телеграмму и встала. Она не понимала, куда она идет, но, не сделав и двух шагов, рухнула на пол. Она лежала в неестественной позе, с ободранным локтем, неестественно заломленной за голову рукой. Дед, обезумев от такого вида внучки, кинулся на колени и стал трясти Лизу. Он не помнил, что он кричал, и крик этот, наконец, дошел до сознания Лизы.

Неизъяснимая тяжесть на сердце, и ощущение сиротства навалились на нее вместе с трагическим известием, только что полученным из Москвы. Тяжесть эта легла на не утихшую еще боль потери родителей. Ее хрупкое существо отказывалось бороться за свою жизнь. Ум Лизы успел только зафиксировать, что, теряя сознание, она освобождается от этой нечеловеческой тяжести, что ей становится легко, хорошо и тихо. Она увидела темный коридор и свет в конце его, дарящий освобождение. По бокам коридора раскрывались двери, откуда стали выходить какие-то темные фигуры незнакомых ей людей, они что-то говорили, звук становился все громче, и тут Лиза осознала…, что это кричит ее дед и не только кричит, но еще и зачем-то трясет ее. Она очнулась. К ней вернулась прежняя тяжесть и за это она разозлилась на деда. Оттолкнув его, хотя ей это только показалось, настолько слаба она была в тот момент, Лиза открыла глаза и поняла, что она еще жива, а ее дорогой Тины больше нет.  

Оправившись после болезни, последовавшей за известием от трагической гибели Тины, Лиза приняла решение ехать в Москву.

На Ленинградском проспекте, в доме Ксении Феофановны, знакомой своего деда, Лизу называли Наташей Ростовой за то, что образ ее, по их мнению, почти не вписывался в современный социум, а может, еще за какие-то качества, которые видны были только им – этим, как говорили в старину, глубоко зашедшим в года, мудрым людям.

Лизе хотелось понять, кто и почему мог желать Тине смерти. Андрей Андреевич не смог помешать внучке поехать в Москву, он только попросил своих друзей присмотреть за ней.

Без моральной поддержки Ксении Феофановны Лиза, наверное, могла бы сойти с ума. Москва неприятно поразила впечатлительную натуру девушки. Она жаловалась Ксении Феофановне:

- Я выхожу на улицу и забываю себя. Все, о чем думала, что мне было дорого, отнимает у меня улица – ее бессмысленная реклама, идиотская толпа суетящихся глупо одетых людей, гудящие автомобили и все прочие навязчивые впечатления, которые быстренько отшибают мысли, превращая тебя в бессмысленного клона.

- Ну почему же непременно в бессмысленного, дорогая Лизонька? – сочувственно улыбалась, Ксения Феофановна. - Понаблюдай за цветком на городском газоне, он раскрывает свой венчик навстречу Солнцу и закрывает его с заходом светила. Он не дурак, чтобы стоять раскрытым всю холодную ночь, утверждая: «Я верен Солнцу, Оно тут было!». Верность традициям и самым высоким идеалам – серьезный принцип, он вызывает уважение, но может и стать и тормозом в развитии, если не принимать в расчет ничьих иных интересов. Единство – в многообразии. Человек, лишенный впечатлений, пусть даже отрицательных, или, не принимающий их сознательно, быстро угасает. Жизнь – это движение. Движение – это борьба. Борьба – это смысл жизни. Пока мы боремся, мы живем.

- А цель борьбы? – поинтересовалась Лиза.

- Стать лучше, сохранив традиции. О своей верности высоким принципам надо не просто заявлять, но доказывать ее каждый день, стараясь усовершенствовать жизнь. А совершенству нет предела. Путь же к нему может быть очень извилист и даже  парадоксален. Главное, не мешать жить себе. И не мешать жить другим, навязывая им то, что тебе дорого, когда они еще просто не доросли до твоего понимания истины. Но если ты будешь замыкаться только на себе, твои же принципы станут для тебя оковами. Да-да! И, увы, незаметно для тебя. Хотя… наступающие болезни, подчас, и есть выразительный сигнал о том, что пора снимать вериги.

Эти разговоры Лизе нужны были, как воздух, они помогали ей взглянуть на себя по-иному. Ведь жизнь с дедом в родном Петербурге – это, на самом деле, жизнь в башне из слоновой кости.

Ксения Феофановна – известный геолог, исследователь Западной Сибири, обладала уникальным качеством, рассказывая как будто о себе, тем не менее, все узнавать о собеседнике, щедро рассыпая при этом мудрые советы, как бы естественным образом вытекающие из ее многочисленных историй. Например,  зная от Андрея Андреевича о дружбе Лизы с Василием, она чутким сердцем поняла, что Василий давно ее любит, он может и хочет спасти Лизу. И важно, чтобы Лиза это понимала и поэтому она время от времени заговаривала он нем с Лизой.

Однажды Лиза никак не могла уснуть, разговоры разбередили ее душу. Ночью она встала с постели и, не зажигая свет, отправилась на кухню, ей хотелось пить. Вдруг, в темноте, когда она шла по коридору, она ясно увидела, что в воздухе, впереди нее, на уровне солнечного сплетения парит огненный шар, размером чуть меньше мяча для волейбола. Он был такой яркий, круглый, теплый и от него шло добро. Страшно не было, наоборот Лизе сделалось уютно и радостно, будто она знала, что о ней кто-то незримо заботится. И самое главное: она знала кто это. О нем, о Василии она думала весь минувший день, и ее посетило теплое чувство признательности к другу. Она вспомнила слова Ксении Феофановны: «Любовь к достойному открывает врата», и как-то сам собою в памяти всплыл и весь их недавний разговор...

- Суметь оценить достойного, увидеть его среди прочих, разглядеть его прекрасные качества… - это ли не подвиг души, которая исподволь трудилась и вот награда – любовь к достойному. Настоящая любовь – всегда награда, - говорила Ксения. - Велико человеческое неведение, оттого и так много страдания на Земле. И ничтожно понимание его причин. Страдание, конечно же, - от несовершенства, но оно – и путь к преображению. Не каждому удается пройти его до конца за свою земную жизнь. Иной силится понять, что же с душой его происходит, где желанная гармония? А не может, тьма его тянет вниз. Что поделаешь? А то и делать надо, что устремляться. Желанный покой – потом, но вначале должно осуществиться преображение твое тут – на Земле, чтобы глаза раскрылись, но прежде сердце должно переполниться любовью и состраданием.

Лиза слушала Ксению Феофановну как завороженная.

- Большинству окружения человек истинно достойный, скорей всего, непонятен. Это тяжело. Избранность, случается, ломает крылья. Но если преодолеть притяжение толпы, желание ей нравиться, то путь открыт, а встречные ветры только укрепляют силы и стремление лететь к звездам.

Ведь что такое любовь, Лиза? Митрополит Питирим в книге «Русь уходящая» говорит, что это самое лучшее, самое чистое, самое цельное, самое устремленное чувство. И только такое качество способно трансформировать Высшую Любовь, когда человек может сказать: на свете есть только я и Бог. Все. Определен Высший Идеал. Есть Цель. И осознанно Служение.

Высоко? А почему отношение к делу (которому служишь – отдаешь все свои силы, все накопленное знание) должно быть иным? Максимализм уместен, но там, где речь идет об отстаивании Истины.

Ксения выразительно долго посмотрела на Лизу и продолжала:

- Дело в том, что Настоящее (в том смысле, что по-настоящему стоящее) всегда одухотворено и человечно. Оно всегда имеет последователей, адептов. Оно всегда – ступень к Культуре, Путь, Дорога к Свету. В Настоящем всегда присутствует Идеал и Красота. Они ощущаются всеми почти физически. Вот только реакция на Красоту может быть разной, в зависимости от степени сознания человека – от любви до ненависти…

Верь настоящим художникам, Лизонька. Они помогают людям совершить самое важное на свете – понять самих себя и познать свое предназначение в этом лучшем из миров.

- А еще, моя дорогая девочка, - посоветовала Ксения Феофановна, - тебе надо меньше фантазировать, а жить в своем времени, жить и действовать.

Оказавшись в Москве, Лиза первым делом позвонила Алексею, давнему приятелю своей тети, он его телефон безнадежно молчал.

Встречи с коллегами Тины немногое прояснили. Однако, загадочная смерть Георгия в своем рабочем кабинете, от разрыва сердца, заставила Лизу призадуматься. Она познакомилась с Георгием в один из своих приездов в Москву и тогда еще приметила, что для шефа ее тетя значит больше, чем просто сотрудница. Она отметила про себя это наблюдение, но развивать его не стала, поскольку со стороны Тины какой-либо особый интерес к Георгию никак не проявлялся. «Ну и Бог с ним, - думала тогда Лиза. - Слабый, жадный, трусливый… Зачем он нам?»

Между тем, наблюдение Лизы оказалось небеспочвенным. Георгий, в самом деле, тайно любил Тину, боясь признаться в этом самому себе, потому что всю свою жизнь он только и делал, что методично убивал в себе все те человеческие чувства, которые могли бы помешать ему в его карьере. А Тина могла даже очень помешать. Бескомпромиссная, самостоятельная, честная… Нет, с такими надо держать дистанцию. Он всегда так считал. Но теперь, узнав, что Тина убита, вдруг отчетливо осознал, что она, только она и была истинным смыслом его жизни. Он это понял внезапно. А уж потом пришла мысль о том, что с ее смертью и он пропал - исчезла фотография, которую он показывал Тине – сожжена в его рабочем кабинете, в его пепельнице. И Алексей исчез, а у него – негатив. Пропал и Юлий. И все это как-то связано между собой, и, главное, Георгий не знал, что ему надо делать. Трусливый ум разбередил воображение, мешал сосредоточиться. Впрочем, на такой случай у мужчин есть всегда запасной вариант на все случаи жизни разом – Георгий напился. И не просто напился, а хватил лишнего, не рассчитал дозу, да к тому же потрясение от полученного трагического известия так его взволновало, что сердце не выдержало и рядом никого не оказалось…   

Почти одновременно с этим трагическим событием в квартире, где жил Юлий, произошел пожар. Узнав, что у Павла в Белграде вышли затруднения с партнерами, Юлий решил замести следы, слава Богу, заграничный паспорт был в порядке. Слетевшиеся журналисты выяснили, что из квартиры-музея загадочным образом исчезли четыре картины знаменитого художника, стоимость которых исчисляется миллионами евро. Объяснения гражданской жены Юлия, оставшейся в квартире, выглядели невразумительно. Именно в этот момент Лиза отправилась на эту квартиру, - один из адресов, которыми ее снабдил дед, и неожиданно для себя узнала поразившую ее новость.

Перед входом в подъезд дома собралась толпа любопытствующих.  Они обсуждали произошедшее событие. Разговаривающие припоминали давнюю историю, когда грабители пришли за Шишкиным, которого в доме не было, а Левитана не взяли. Ха-ха! Припомнили, как из соседнего дома исчезла антикварная мебель. Хозяева решили сделать в квартире недорогой косметический ремонт, предварительно мебель в разобранном виде вынесли на балкон. Между тем, рабочие, которые занимались реставрацией фасада здания, не растерялись и прибрали к рукам антиквариат.

Московские «старости», ставшие байками веселили людей. Лиза криво улыбнулась, но вдруг насторожилась. Один из весельчаков сказал нечто такое, что обожгло ее слух. «Может и это дело рук Пашки. Ну и ловкий, скотина! Все ему сходит с рук». «О ком ты?» - спросил его товарищ. «Ну, не помнишь Павла? Учился с нами в Суриковском. Потом слинял из Москвы, ни с кем не попрощавшись. Говорят, у него были какие-то закордонные дела с Юлием… Тут явно нечисто».    

Из этого невольно подслушанного разговора Лиза к ужасу своему поняла, что говорят, конечно же, о ее Павле – сомнений быть не может, и что ее, так называемый, друг - мошенник. Открытие ослепило Лизу, у нее заныло сердце, в доказательство того, что предчувствие ее не обманывает. «Так вот почему он не хотел знакомиться с дедом. И прощание наше пред его отъездом было каким-то прохладным с его стороны. Обманул. Зачем я отдала ему подарок Тины? Вот дура!».

«Кому тепло на свете, оттого, что ты есть?..» - без устали повторяла Лиза одну и ту же фразу. Ей было очень плохо. Она мчалась в экспрессе домой – в Питер. Думая о Павле, Лиза раз от раза, все с большим чувством гнева, повторяла про себя эти слова, словно заклинание, как будто пыталась выплеснуть из своей оскорбленной души поселившуюся в ней черную энергию. Она доверилась и кому?! Человеку, о котором на улице болтают, Бог знает что! Ей показалось, что и к ней прилипла чужая грязь, и ей захотелось скрыться от людей. Прежде Лиза часто мечтала о несбыточном - о жизни в своем имении, в окружении только родных и любящих, и любимых людей. Как было прежде когда-то... И, увы, не с ней…  Теперь же это желание соперничало с другим: уйти в монастырь.

Она вдруг отчетливо осознала, почему могла бы уйти в затвор. «К этому просто приходишь в душе своей, и понимаешь, что иного пути для тебя больше нет». Ей вспомнился рассказ Бунина «Чистый понедельник», который она никогда не понимала, точнее до конца не понимала главную героиню рассказа, а теперь вдруг мгновенно поняла. Та женщина молодая и красивая, страстно любимая, накануне своей свадьбы уходит в монастырь, отринув валившееся ей под ноги богатство. Вот до какой же степени может угнетать пошлость человеческой жизни. Ах, как пошл этот мир! Все могла взять, а ничего не надо.

Слишком хрупкое создание для современного ей мира Лиза замкнулась в стенах своего Питерского дома – это все, что она могла сделать в сложившейся ситуации. Дверь ее дома теперь открывалась только для Василия, который страдал, видя, как мучается Лиза. Его прекрасное лицо приобрело новые черты, его взгляд, стал обращен как будто внутрь себя, мимо объекта, который он изучал. В этом взгляде словно длилась эпоха, в нем легко было утонуть или заблудиться. Такой человек не стремится быть на виду и потому его мера искренности не оскорбляла Лизу ненужными откровениями. Ей было с ним покойно.

Свое же страдание Василий заглушал работой. Он лепил портрет Лизы, облекая ее в одежды так любимой ею эпохи Византии XV века. В процессе работы он старался проникнуть в будущее любимой девушки, пережившей потрясение. Однажды, позируя ему, Лиза рассказала Василию об удивительном подарке тети, который таинственным образом исчез из дома (Лизе было стыдно признаться, что она переподарила сундучок). Василий чутким ухом уловил тонкий смысл этой истории. Он подробно расспросил Лизу о том, как выглядела «исчезнувшая» вещь и поместил в ее руках на портрете тот самый сундучок-ларец, придавая ему смысл оберега. Василий интуитивно прозрел, что с утратой его, и Лиза, и Тина потеряли нечто большее. Он не понимал, что именно, но несчастья, свалившиеся на их семью, для него оказались как-то с этим связаны. Ему припомнилась история пожилой натурщицы, слышанная им от нее еще в пору его ученичества. Она хранила кусочек золота от разрушенного Иерусалимского храма, то была семейная реликвия, которую ее дед-раввин передал ей на счастье. Ее счастье. А она бездумно пренебрегла им, в порыве страсти, отдала реликвию любимому мужчине – чужому мужу, сама, будучи уже замужем. Что было потом?.. Мало хорошего, в сущности, вся ее жизнь пошла наперекосяк. «Конечно, сама по себе вещь – фетиш. Но она многое может подсказать человеку в трудную минуту», - рассуждал Василий и, словно прозревая похожую ситуацию, пытался восстановить гармонию в судьбе Лизы, возвращая ей утраченную реликвию средствами искусства.

Алексей

Петербург февраль 2000 года.

«Целевик, я приехал за ним…» - мысли Алексея стали сосредотачиваться. Он кинулся к шкафу со снимками, негативы, фотографии – все было систематизировано, вдруг его пронзила острая мысль: «Тина чего-то боялась»! Из выдвинутого ею ящика он наугад достал фото – те самые крупные планы, которые он снимал целевиком, фиксируя детали, сам не зная какие. Алексей задумался, восстанавливая в памяти тот вечер. Тот злополучный обед, после которого он разбил машину… Тина тогда вела себя неестественно, напряженно… Владелец галереи потом сел в тюрьму… И все это было связано с их газетой, спонсором… и Георгием. «Так вот куда ведут ниточки!» - подумал Алексей.

Он посмотрел на Тину, лежащую на полу, которой уже никто не смог бы помочь. Сердце его сжалось от боли, но он уже принял решение.

Услышав звонок у входной двери, Андрей Андреевич пошел ее открывать, думая, что это Лиза забыла ключи. На пороге стоял незнакомый человек, в котором хозяин квартиры едва узнал Алексея – коллегу и давнего друга своей дочери. Алексей изменил внешность, густая борода закрывала его лицо, взгляд был потухший и напряженный. Мужчина решительно вошел в квартиру и закрыл за собой дверь.

- Простите, Андрей Андреевич за внезапное вторжение, но у меня к Вам серьезный разговор.

- Проходи, тихо ответил Андрей Андреевич и направился в кабинет.

Алексей молча последовал за ним. Он подошел к столу и положил на него портфель, который принес с собой. Раскрыв его, гость вынул два больших конверта, один – с фотографиями, другой, запечатанный и, судя по всему, в нем находилось письменное послание.

Алексей сел в кресло, не дожидаясь предложения от хозяина сделать это. Бесцветным голосом стал объяснять, зачем пожаловал. Он привез документы – компромат (много снимков целевиком и письмо, в котором рассказывает все, что знает, что успел раскопать) на тех людей, которых хотела разоблачить Тина. Алексею удалось установить, что косвенно эти люди оказались виновны и в гибели его сына, самолет которого при загадочных обстоятельствах разбился в Гималаях. Дело в том, что сын Андрея Андреевича, Павел, хорошо разбирался в живописи, был коллекционером. В одном доме, у знакомого журналиста в Дели, он увидел известное ему полотно и удивился, как оно могло попасть в частные руки?

- Какая замечательная копия, - похвалил он хозяина дома.

- Нет-нет, - запротестовал тот, - это оригинал.

- Но каким образом?

- Купил у одной old lady, – ответствовал знакомый. – Она из эмигрантов первой волны, нуждалась в деньгах, принесла антиквару, который, к счастью, оказался моим приятелем.

Петр не поверил ни одному слову. То есть он прекрасно понял, что его знакомого обманули, продав ему краденую вещь, причем краденую из Эрмитажа.

Наведя справки, Петр получил неопровержимые доказательства о причастности некоторых московских деятелей к международной мафии, торгующей предметами искусства.

Самолет, на котором Петр с женой возвращался в Москву, потерпел крушение не случайно – оно было подстроено людьми мафии.

Все эти сведения Алексей восстановил путем тщательного изучения своего фотоархива и консультаций с бывшими коллегами по службе в армейской разведке.

Узнав все это, Андрей Андреевич решает отомстить за своих детей и внучку, тем более что он сам, выходит, был одурачен негодяем Юлием, притворяющимся хранителем наследия великого живописца, хотя, на самом деле, - банальный вор и косвенный убийца его детей.

Андрей Андреевич возмущен. В волнении он выходит на балкон (в разговоре они еще не коснулись темы гибели Тины), в это время Алексей незаметно уходит из квартиры.

Андрей Андреевич, вскрыв конверт с письмом, узнает и о том, кто же стал невольным убийцей его дочери. После чего он решительно откладывает свои занятия наукой и погружается в реальный мир, которым живут окружающие его люди …

Алексей от Андрея Андреевича едет к своему бывшему командиру по службе в разведке, который давно ожидал его решения вернуться. Алексей отправляется в Чечню.

Милица

Москва, апрель 2000 года.

Марина Смоленская сдержала слово, выставив подругу на улицу, но предварительно, все же помогла выправить ей новый паспорт и даже купила билет до Москвы.

Сделка, на которую рассчитывал Павел, сорвалась, в виду произошедших международных событий. Из газет он узнал, что его компаньон, с которым Павлу предстояло встретиться в Белграде, в ту злополучную ночь оказался вблизи китайского посольства. Во время бомбежки, осколками была попорчена не только его машина, но и сам компаньон оказался ранен, без сознания его подобрала «Скорая», напарник же компаньона – поляк бесследно исчез. Но хуже всего было то, что в багажнике разбитой машины полиция нашла картины, фигурировавшие в сводке Интерпола: 16 картин русских художников, в том числе Репина и Шишкина, похищенных из музея Российской академии художеств, а также две картины Василия Перова из Русского музея. Картина Айвазовского, стоимостью около двух миллионов долларов, была найдена на частной квартире, на той самой, куда Бронислав приводил Милицу, - недалеко от разрушенного налетами авиации НАТО отеля. Квартира сдавалась вторыми лицами от имени ее хозяина, давно проживавшего в США.

Обеспокоенный молчанием Юлия, Павел срочно вернулся в Москву, чтобы прояснить ситуацию и, если что, залечь на дно в Одессе, оказавшейся для него спасительницей шестнадцать лет назад.

В Москву Павел прилетел одним рейсом с Милицей, но заметил ее только на выходе из здания аэровокзала. Он словно умер в тот момент, когда увидел ее. Он не поверил своим глазам. Да, это была она, без сомнения. Он узнал бы ее и тридцать лет спустя - эту до мелочей знакомую ему женщину, с которой он когда-то хотел связать свою судьбу. Что остановило его тогда, шестнадцать лет назад? Вынужденное бегство в Одессу, где его быстро подхватила Вера – бывшая одноклассница, от которой у него родился сын. Но и с Верой жизнь не заладилась…

Павлу стало нехорошо на душе, будто эта встреча и нахлынувшие воспоминания явились предвестниками грядущих неприятностей. Каких? Он интуитивно пытался прочесть их, изучая ту, которую когда-то любил и предал. Сейчас он не мог оторвать глаз от Милицы. В ее знакомом облике появилось нечто такое, отчего любой другой на его месте, знавший Милицу прежде, мог бы усомниться: а не двойник ли это его подруги? Образ до боли знакомый и в то же время неузнаваемый.

Павла обгоняли, толкали спешащие люди, а он не мог с места сдвинуться. О чем-то еще, кроме внешнего сходства думал он, глядя на Милицу. «Как она преобразилась. Ни на кого не похожа. И все видят это, интуитивно чувствуют ее непохожесть на остальных в толпе, - думал Павел. - Так выделяется из нее священник, заботливая мать или тот, кто приготовился исполнить свой долг. Черт! Она похожа на человека, облеченного святой миссией».

Если бы Павел при всей своей прозорливости дал бы себе труд помыслить более глубоко, он пришел бы к выводу, что преображение человека наступает, как правило, вслед за перенесенными страданиями и отказом от эгоизма. Этот качественный переход сообщает его внешности естественную торжественность и тишину. Милица слишком много страдала, чтобы не осознавать меру своей вины и последовавшим за ней наказанием судьбой - ту меру, которая открывает человеку глаза на мир.

Милица спускалась по эскалатору, наблюдая за встречным движением людей, спешащих на посадку. Прежде она, пожалуй, позавидовала им, отправляющимся в путешествие, в незнакомые страны, на отдых – люди были оживлены, одеты в яркие модные одежды, которые покупаются специально для отдыха. Но сейчас Милица была спокойна, но вовсе не равнодушна. Она словно  видела этих людей внутренним взором, и они… к ужасу ее были похожи на зверей и птиц  – лис, крокодилов, обезьян, попугаев…, согласно выбранному каждым из них идеалу. Она не слышала их разговора, но ей казалось, что все они лопочут на незнакомом языке, стараясь перехвастать друг друга. Милица почувствовала себя очень одинокой среди них. Ни с кем из этих людей ей не хотелось заговорить, чтобы познакомиться, она как будто даже почувствовала, что пчелы ее жалят, клюют мелкие птицы, в тот момент, когда кто-то из них оборачивался в ее сторону. Милица интуитивно достала из сумки заветный сундучок и прижала его к сердцу.

Заметив этот ее жест, Павел обомлел. «Бог мой! Откуда у нее эта вещь?» - подумал он. Сделав шаг в ее сторону, чтобы пойти за ней, Павел вдруг наткнулся на двоих мужчин, предложивших ему проследовать с ними. «Неужели?.. – Павел похолодел от своей догадки. – Милица-Немезида… - пронеслось у него в голове. – Как же я?..» Он все мгновенно понял: и почему молчал Юлий, и что возмездие все-таки настегает, как не убегай от него. «Все, все возвращается на круги своя, - вспомнил он слова Тины, которая так его раздражала своей прозорливостью.  – И опять она оказалась права».

Двое неизвестных были сотрудниками ФСБ. По иронии судьбы так нежелательное для Павла знакомство с дедом Лизы все-таки состоялось. Правда, опосредствовано. Инициатором его стал сам Андрей Андреевич, который после посещения его Алексеем, предпринял некоторые действия, в том числе по дипломатическим каналам, для упрощения скорейшего знакомства, в результате чего Интерпол заинтересовался Юлием и компанией.

Милица вышла из здания аэровокзала и остановилась. Ей не захотелось идти за оживленной толпой, устремившейся в город. Тем более что в  толпе она заметила Павла. Этот человек несколько лет назад, обещав жениться на ней, пропал. Без объяснений, без последующих писем или звонков по телефону. Словно канул в Лету. Примерно тогда же подруга Смоленская  принялась соблазнять ее уехать за границу. Милица доверилась ее опыту, полагая, что после такой личной драмы и неудачного замужества за нелюбимым человеком ее на родине ничего не держит. Она позже поняла, как жестоко заблуждалась. Светка - девочка, которую она родила уже в Германии и которую отправила к отцу в Москву, как она объяснила ему: «На время…», погибла. Ребенок, отпущенный дедом с соседскими детьми купаться, утонул в реке. Дед – отец Милицы, с горя запил и вскоре умер от сердечного приступа. Милица осталась совсем одна на свете, ни одной родной души не было рядом с ней.

Встреча в аэропорту некогда близкого любимого человека, ставшего причиной стольких ее несчастий, отозвалась болью в сердце Милицы и чувством стыда. Но она изменилась. Она уже отделила от прошлого свою наступающую новую жизнь. Она не будет мстить. Душа ее проснулась. Она хочет доказать всем и в первую очередь самой себе, что не сломалась. Что она – человек. Это самое важное. Она видела так много грязи вокруг за последние годы, она так глубоко осознала свою неправоту, толкнувшую ее сначала в объятья человека, по-настоящему ее не любившего, а потом и за границу, где она никому не была нужна. «Только бы Тина меня простила…», - думала Милица, не ведая, что Тины больше нет.

Милица заметила Павла, но даже не замедлила шага. Воспоминание об этом человеке мгновенно пронеслось в голове и улетело, не оставив следа. Ее больше ничего с ним не связывало в прошлом, которое умерло для нее. Будущее свое Милица видела без него. Этот человек для нее больше не существовал. Она внезапно приняла решение пойти в сторону от толпы, устремленной в город. Ее привлекла залитая солнцем сельская дорога через поле, желтоватая, пыльная, но теплая и родная. Милица пошла навстречу встающему в зенит, сияющему перед ней Солнцу, в руках у нее по-прежнему был маленький деревянный сундучок с танкой, подсказывающий ей - она знала это! - верный путь. Что за сила в нем заключена? – ей было неведомо, но Милица была уверена, что он для нее теперь – опора, оберег, пришедший к ней в драматических обстоятельствах, и подсказавший решение вернуться домой.

Милице показалось, что она впервые в жизни обрела душевный покой. Что и земля, и небо ей помогают. Она посмотрела в бездонную синь и вдруг обрадовалась: «Все, что было со мной, не напрасно. Нет потерянного времени, есть рост: духовный рост. Есть то, что называется, работой над собой. И надо написать об этом, честно и откровенно. «Не спи, не спи, художник, Не предавайся сну, Ты Вечности заложник, У Времени в плену». Главное, выбрать правильные ориентиры. Если я кому-то и завидую, так это тем людям, кто обрел их раньше меня. Впрочем, рано или поздно – не так важно. Геродот считал: пока человек живет, нельзя сказать, счастлив он или нет…»

Милица, остановилась и, сжимая в руках сундучок, посмотрела в небо. Ей почудилось, что она слышит зов из глубин небесной глади. Редкие перистые облака складывались в нужном порядке, словно рисуя красивое лицо седовласого человека. Милица улыбнулась видению, которое сумела разглядеть в вышине, но, чем дольше она смотрела в небо, тем яснее видела не просто лицо, но обращенные именно на нее, добрые внимательные, глубоко сочувствующие ей глаза, увидеть которые она мечтала всю свою жизнь…

Эпилог

Милица, узнает о трагических событиях в Москве, чтобы не сойти с ума, пишет книгу о своей жизни, анализируя перипетии своей судьбы и близких ей людей.

Алексей погибает в Чечне.

Лиза и Василий отправляются в путешествие в Иран, Ирак, Турцию – современную Византию.

Андрей Андреевич задумывается над наукой, которой посвятил свою жизнь и приходит к выводу, что историю пишет Бог, и что «Человек приходит в этот мир никому неизвестный и уходит, как правило, никем до конца не понятый».

Павел – в тюрьме выдает подельников из числа московской интеллигенции, узнав, что те убили его сына в Одессе, требуя отдать им картины, которые ему, якобы передал на хранение отец. На самом деле мальчик ничего не знал о махинациях отца.