№20 Николай ДИК (Россия, Азов) Два рассказа (историческая фантастика)

Николай Дик  – родился в 1954 году в небольшом поселке Тарановского района Кустанайской области республики Казахстан. К педагогической практике впервые приобщился в 16 лет, проработав два летних сезона вожатым в пионерском лагере. Этот заряд юношеского общения со своими ровесниками в условиях пионерского лагеря и решил мою дальнейшую творческую судьбу. После службы в рядах российской армии попал на Дон, где и проживаю в настоящее время. Почти всю жизнь проработал учителем истории и рисования, заместителем директора по воспитательной школы. Прошел со своими ребятами сотни километров с рюкзаком по десяти союзным республикам бывшего Советского Союза, серьезно занимался краеведением, создавал два школьных краеведческих музея, в разные годы участвовал в работе творческих групп педагогов во Всесоюзных детских лагерях «Артек» и «Орленок». Восемь лет работал старшим преподавателем кафедры теории и методики воспитания Ростовского областного института повышения квалификации и переподготовки работников образования, затем более восьми лет заведующим городским организационно-методическим Центром Управления образования администрации города Азова. И все это время писал различные сценарии праздников для детей и школьников, а позже – методические пособия для работников образования и стихи для детей. Ныне – педагог с 30-летним стажем, публицист и детский поэт; двукратный лауреат Всероссийского конкурса научных и научно-учебных изданий историко-педагогического профиля, обладатель специального приза методических разработок II Международного конкурса «Уроки благотворительности»; участник более десяти Международных и Всероссийских литературных конкурсов, автор более 70 книг по проблемам педагогики, теории и методики воспитания и управления образовательным процессом; 4 учебных пособий для школ и ВУЗов, двух сборников детских стихов; одной книги о здоровом образе жизни, составитель 4 сборников афоризмов, пословиц и поговорок, изданных азовскими, ростовскими и московскими издательствами полумиллионным тиражом.

Легенда Таганского рога

На южном побережье Азовского моря издревле проживали различные народы. Здесь еще с конца II тысячелетия до нашей эры селились то племена киммерийцев, то скифов, то аланов. Позже плодородные земли Приазовья и низовья Дона, богатство местных жителей стали привлекать монголов и татар. Недалеко от устья главной реки Южного Приазовья стали возникать городища и поселения оседлых скотоводов. Высокие обрывистые морские берега становились для поселенцев надежным укрытием от внезапного нападения противника. Выдающиеся в море скалистые выступы со временем стали именоваться «рогами», зато земли в их бухтах были плодородны и удобны для пастбищ. К середине XVII века здесь обосновались семьи донских казаков. Большая часть казачьих хуторов располагалась в верховьях Дона, а побережье было излюбленным местом табунщиков лошадей, кочевых рыболовов и искателей сокровищ. Не удивительно, ведь эта земля таила в себе загадки культуры древних народов, о которых так хорошо были осведомлены казачьи атаманы, да и сами станичники.

К концу XVII века почти на всем побережье можно было встретить шатры и юрты кочевых лагерей не только казаков, но и калмыков. Вечерами, после удачной рыбалки, они собирались на высоких берегах удобных гаваней, разводили костры и устраивали ночные рыбачьи гуляния. На кострах подвешивались огромные котлы, которые не только сами казаки, но и заморские путешественники и торговцы, называли «таганами». В таганах до поздней ночи варилась уха или баранина, старики тешились всевозможными байками, женщины заводили хороводы или затягивали мелодичные песни. В сумерках вечерней тишины отзвуки от песен у пастушьих или рыбачьих костров разносились далеко по всему морю…

После трехмесячных изнурительных морских и пеших баталий в самом устье Дона к двадцатым числам июля 1696 года турецкая крепость Азов полностью перешла к русским. Молодой царь Петр Алексеевич лично участвовал в строительстве первых российских военных судов и руководил всей азовской кампанией против турок. Построенные им на Воронежских верфях суда достигали самых различных размеров и доказали всему миру под Азовом, что в морских и речных сражениях у русского государства теперь имеется достаточно военной мощи. Завоеванная у турок крепость Азов открывала российскому флоту выход не только в Азовское, но и в Черное море. Но где размещать эти многочисленные суда? У крепостных азовских стен? Бессмыслица, которую понимал даже корабельный юнга. Для южно-российского флота нужен был новый порт, новая удобная гавань на побережье Азовского моря вблизи именно города Азова.

– Гавань – это начало и конец флота, без нее есть ли флот или нет – его все равно нет, – любил повторять молодой царь морским генералам.

Ранним утром 23 июля 1696 года Пётр утверждает план новых укреплений в Азовской крепости, сильно поврежденной в результате артиллерийских обстрелов при штурме, и решает совершить разведывательный выход в море по побережью с целью выбора удобной гавани для будущего форта. Новая задумка не давала покоя молодому Петру уже несколько недель, даже в период самых ожесточенных битв у стен крепости. Прозорливый и великий будущий политик уже тогда был уверен в «виктории азовской баталии» и теперь мечтал о новой морской гавани. К полудню отчаянный молодой царь всего с несколькими моряками и группой солдат, без официальной свиты, почти инкогнито садится на небольшое судно и отправляется в небольшое плавание: по одному из рукавов Дона, минуя ставку бежавших из Азова турок под Кагальником, выходит в открытое море. Пожилой шкипер не успевает исполнять команды Петра. Быстрый, ловкий, но горячий и вспыльчивый царь, почти юноша, был загадкой для всей команды корабля. Он притягивал к себе своей простотой и умением общаться с моряками и солдатами, но отпугивал неожиданным окриком и необдуманным приказом «Пороть!» Все смешалось в этом будущем великом российском императоре: ум и дальновидность, решительность и работоспособность, вспыльчивость и жестокость.

Безветрие не позволяло судну двигаться быстро, поэтому к вечеру команда сумела осмотреть только около десятка «рогов» и береговых гаваней.

– Не то, братцы, не то, – постоянно бормотал Петр Алексеевич себе под нос и нервно теребил и без того жиденькие усики.

– Чего мы высматриваем, мой государь? – осмелился, наконец, спросить царя шкипер.

– Рано знать-то тебе еще царские помыслы! – гневно оборвал его Петр. Затем резко обернулся, обнял шкипера, и, гладя ему в глаза, прошептал:

– Прости, шкипер мой верный, прости. Здесь мы форт должны новый поставить. А вот где найти то заветное место, пока мне не ведомо.

Царь отпустил шкипера из железных объятий, присел на небольшой бочонок около кормы и задумался. Зарево заката где-то на горизонте постепенно тонуло в морской пучине. Наступали сумерки. Петр поднял голову и посмотрел на берег.

– А что это там за огоньки на берегу?

– Да это рыбаки, да пастухи свои костры на «рогу» на ночь развели. Обычай у них таков – на ночь от волков вокруг костра хороводы водить, да уху в таганах уваривать, – задумчиво ответил шкипер.

– Уху в таганах, говоришь? – Петр резко встал. Усталость за день как будто рукой сняло. Глаза царя вновь загорелись, он вскочил на бочонок и стал внимательно всматриваться в прибрежные огоньки. На палубе воцарилась необычная тишина. Никого не было рядом, все уже отдыхали в трюме, и на палубе оставался только дежурный матрос.

Вдруг вдали один из огоньков стал разгораться с особой силой. Огонь от далекого костра постепенно начал превращаться в небольшое зарево. Еще мгновение и перед взором Петра, шкипера и матроса возникло светлое облако. Оно медленно приближалось по морю к кораблю. Может быть, им это только показалось, но видение стало четко проявляться и, наконец, все увидели в центре небольшого облака облик красивой женщины. Черноволосая и ясноокая красавица, похожая одновременно и на турчанку, и на казачку, укладывала длинную косу, спадающую через плечо до самого пояса. Она приветливо улыбнулась, подняла ресницы и в упор взглянула на стоящих у корабельного борта людей. От внезапности произошедшего никто не мог сдвинуться с места. Девушка, обращаясь к царю, молча стала приглашать его рукой к огромному тагану на затухающем костре. Над таганом клубился пар, и, казалось, аромат свежей ухи тотчас защекотал ноздри удивленных мужчин.

– Вот оно, это место! Таган – рог! – наконец сумел произнести ошеломленный видением Петр. – Да, да! Здесь суждено нам Божьей волей заложить новый град, поставить крепость и первую южную гавань!

Шкипер перевел дыхание и тихонько проговорил:

– И действительно, ведь это очень удобная бухта.

Девушка в облаке еще пару минут манила царя рукой и взором, а затем стала медленно таять в темноте наступившей ночи. Царь загадочно улыбнулся, ущипнул себя за усы и сделал пару шагов к самому борту корабля.

– Мой государь! Да это ж, никак, призрак какой-то. А то и турчанка в русалку обернулась, чтоб заманить нас, – защебетал, наконец очнувшийся шкипер, и стал услужливо обхаживать Петра.

– Не боись, шкипер! Царя никто не заманит. А вот знак добротной гавани – это верное предзнаменование, – важно с задором произнес он и похлопал по плечу старого «морского волка».

Спустя некоторое время судно медленно повернуло, взяло обратный курс и направилось в устье Дона. Звезды ярко светили на ночном небе, а на корме стоял довольный молодой Петр, скрестив на груди руки и гордо подняв голову…

О ночном видении царь настрого приказал шкиперу и матросу никому не разбалтывать. Да и сам пока никому не рассказывал о своем принятом решении. Только через неделю он отдал распоряжение главнокомандующему русским флотом Францу Лефорту готовиться к походу на Таган-Рог с целью осмотра нового места для гавани. Ни Лефорту, ни генералам это название ничего не говорило. Да и почему царь был уверен именно в этом месте, им тоже не было ведомо.

В пять часов утра 27 июля несколько судов отправились в открытое море. На палубе сновало множество матросов, несколько офицеров были одеты в походные мундиры и озабоченно следили за действиями Петра. Через пару часов, из-за отлива, группа офицеров во главе с Петром и несколькими солдатами и матросами перебрались с галер в три небольших лодки. В первой сидел царь и указывал путь следования, как будто по нему он проходил десятки раз. Наконец, в 60 верстах от Азова, лодки причалили к берегу удобной бухты. Царь велел всем подняться на крутой берег и осмотреть местность. И действительно, бухта была вполне пригожа для стоянки судов и строительства порта: высокие каменистые берега окружали на несколько верст с трех сторон глубоководную лагуну, почти ровная местность уходила с некоторым подъемом от берега к простирающейся в дали степи. На самом верху одного из обрывов виднелись руины старой крепости, в которой можно было различить останки мусульманской мечети. Разбив палатки, офицеры, солдаты и матросы занялись приготовлением ужина, а Петр с Лефортом до поздней ночи бродили по обрывистому берегу моря, что-то бурно обсуждали, размахивая руками и показывая на морские просторы.

Поздно ночью, при свете лучины, Франц Яковлевич записал в своем дневнике: «В 5 часов утра 27 июля якоря были подняты, однако мы из-за низкой воды не могли идти вперед, поэтому оставили галеры и поплыли в лодках к упомянутому Таган-Рогу. Это высокий каменный берег, море глубокое, есть просторное место для гавани, и, кроме того, там имеется небольшой родник со здоровой водой. Все это говорило за Таган-Рог».

Решение было принято и единогласно поддержано всеми офицерами. Пробыв на Таган-Роге два дня, небольшая экспедиция поспешила обратно в Азов. На следующий день после этого похода Петр отправился в Воронеж, а полгода спустя в Москве он собрал Боярскую думу, которая решила направить к южным берегам Азовского моря весной 1698 года двадцать тысяч служилых людей для начала строительных работ на Таган-Роге.

О загадочном событии в ночь на 24 июля 1696 года никто никогда так и не узнал, но среди простого народа поползли в этих местах разные байки о Петровском названии нового города. Некоторые из них были связаны то ли с кострами на берегу, то ли с казачьими таганами, то ли с прекрасной девушкой – красавицей.

12 сентября 1698 года Пушкарский приказ постановил: «Пристани морского каравана судам по осмотру и чертежу, каков прислан за рукою Итальянской земли капитана Матвея Симунта, быть у Таганрога.., а для бережения той пристани на берегу сделать шанец, чтоб в том шанце ратным людям зимовать было можно».

Так зарождалась новая гавань. Так возник Троицк на Таган-Роге, будущий Таганрог.

Предвиденья бабки Лукерьи

Лукерья жила в небольшом хуторе на берегу реки Кагальник в пяти километрах от Азовского моря. Хуторок был основан давно, и она считалась старожилом среди хуторян, проживающих в двух десятках небольших деревянных хаток и обветшавших глиняных землянок. В центре хутора стояла старенькая покосившаяся церквушка, около стен которой по вечерам собирались старики, чтобы узнать все новости за прошедший день.

Вот именно здесь её и прозвали «бабкой», хотя Лукерье только недавно перевалило за пятьдесят. Она была немного странноватой: всегда укутывалась темным платком, ходила, сутулясь, как-то бочком, была неприветлива и молчалива. Но лучше её как лекаря не было на всем хуторе. Лукерья знала силу лечебных трав, из которых готовила целебные мази и настойки. Среди безграмотных крестьян она слыла еще и колдуньей: любое её предвиденье или предсказание почти всегда исполнялось. На хуторе её побаивались, но в тяжелую минуту всегда вечерами тянулись к ней за советом.

Лукерья жила одна в старенькой землянке на окраине хутора. Детей своих у неё не было, только воспитывала с детства не ведомо откуда взявшегося на хуторе мальчонку лет двенадцати-тринадцати, выдавая его за племянника. Белобрысый Михей был шустрый малый. Он вовсе не походил на Лукерью, наоборот, это был общительный, смышленый и очень резвый мальчишка. Лукерью он называл так же, как и все на хуторе – бабкой Лукерьей. Она не обижалась, привыкла к нему и заботилась, как о своем родном сыне. Жили они дружно. Михей во всем повиновался Лукерье, помогал ей по хозяйству, но в любую свободную минутку убегал с хуторскими ребятами то на речку, то за хутор в кусты зарослей терновника, которые они просто называли «тэрном».

Лето 1708 года выдалось особенно жарким. Ребятишки целыми днями пропадали на речке, а мужики вечерами обсуждали события в верховьях Дона. Удивительно, почтовой связи даже с Азовом, находившемся в десяти километрах от хутора, почти не было, а вот слухи из верховья Дона доходили до хуторян быстрее любой почты. Мужики сказывали, что в станице Черкесской казачий атаман Кондрашка Булавин поднял против богатеев бунт и разгуливает теперь не только по всему Дону, но и по степям Поволжья. Поддерживать всякие разговоры о казачьем бунте местный голова запрещал, вот и тешились вечерами тайком мужики, да старики сплетнями на церковной площади.

Однажды поздно вечером Михей прибежал домой взволнованный и особенно возбужденный.

– Бабка Лукерья, мужики сказывают, что читали Кондрашкины письма «прелестные». Буд-то бы он призывает постоять за казачьи права, да побить бояр ненавистных, прибыльщиков негодных и немчуру зажиточную.

– Цыц ты, паршивец окаянный! Ишь, чего в моду взял – к мужикам подслухивать. Не твое это сопливое дело. Молчи, коли жить хочешь, а не то враз голова к рукам тебя приберет, да в оковы засадит. Помалкивай, тебе говорят! – с гневом набросилась на Михея Лукерья и настрого запретила разносить по хутору подобные слухи. Обидевшийся Михей молча залез на печку и не прикоснулся даже к ужину.

А Лукерья кривила душой: она давно слышала о «прелестных письмах» Кондрашки и полностью разделяла его точку зрения. Хоть она и была безграмотной, но обладала аналитическим умом и острой наблюдательностью. Будучи на приработках под стенами азовской крепости после взятия её Петром I она своими глазами видела тяжелую крестьянскую участь, да и сама всю жизнь не разгибала спины от непосильного труда на господ. Погруженная в мысли, задумавшись о крестьянской доле, Лукерья зашла за печь и, забыв о Михее, лежащем на печи, присела в укромном уголке за свой заветный комод. Никто не знал, что здесь хранились её «колдовские» карты, разложив которые она могла ясно представить любые предстоящие или прошедшие события. В такие минуты перед её взором возникали все события, на которые она гадала. Об этом своем даре она никому не рассказывала, хотя хуторяне и без этого давно подметили в Лукерье странную способность предсказывать любые события или явления.

За окном опустились глубокие сумерки. Землянку окутывала привычная вечерняя тишина: Михей тихонько посапывал на печи, а в уголке в полудреме мурлыкала рыжая кошка. Лукерья осторожно зажгла лучину, уселась поудобней возле комода, тихонько достала из него свои заветные карты и разложила их «на Кондрашку». Бормоча себе под нос, она медленно перекладывала потрепанные игральные карты и вдруг между картами стали проявляться какие-то картинки военных действий. Лукерья стала внимательней вглядываться в еле заметные черты лиц, вырисовывающиеся на исчерканной поверхности комода. Постепенно очертания становились отчетливее, и через мгновение Лукерья уже смогла рассмотреть быстро сменяющиеся картины военных событий и машинально догадываться об их значении. Теперь она ясно представила и увидела, как положение на полях сражений Кондрашки Булавина к концу июня 1708 года резко ухудшилось. Разрозненные основные силы терпели одно поражение за другим от регулярных российских войск. Лукерья следила за мелькающими событиями и догадывалась, что атаман решил, не теряя времени взять Азов, чтобы обеспечить себе спокойствие на юге Донского края. Женщина четко разглядела в одном из событий стремление Булавина самому возглавить походное войско на Азов. Картинки быстро менялись и вот уже перед её взором сцена, в которой ближайшие старшины отговаривают Булавина от личного участия в походе, предлагают ему остаться в Черкесске. Следующая сменившаяся картинка уже показывает сцену назначения Кондратием походным атаманом старшину Казанкина, с возложением на него командование конными полками, а старшину Хохлача – командующим пешеходными войсками. Вдруг Лукерья четко расслышала внутренним слухом где-то в потайных уголках своего сознания, как атаман отдал приказ наступать на Азов второго июля.

Она вздрогнула и резко отпрянула от карт.

– Да ведь это послезавтра, – прошептала Лукерья. – Хоть вы, братцы, и за правое дело боритесь, но нашего Азова вам не видать. Не могу я допустить, чтобы верховые казаки (так на хуторе называли казаков, проживающих в верховьях Дона) заполонили нас, низовцев (казаков, проживающих в устье Дона).

Лукерья так увлеклась картами, что не заметила, как своим шёпотом и возней разбудила на печи спящего Михея. Мальчик тихонько привстал, подвинулся к краю лежанки и теперь мог наблюдать через плечо Лукерьи за всем, что происходит на комоде. Лукерья быстро собрала карты в колоду, тщательно перемешала их и разложила вновь теперь «на губернатора Азова». Через несколько минут на комоде появилась картинка богато убранной светлицы губернатора Азова Ивана Андреевича Толстого. Он был назначен воеводой в городе самим Петром Алексеевичем и честно служил царю-батюшке по восстановлению разрушенного города. Лукерья сама видела его усердие по восстановлению порядка в городе и стремление улучшить жизнь горожан, когда работала на восстановительных работах. Иван Андреевич приглянулся ей тогда и сейчас она решила во что бы то ни стало помочь губернатору. Михей расслышал, как бабка Лукерья пробормотала:

– Иван Андреевич, появись. Богом прошу тебя, явись передо мною, да выслушай меня.

Михей увидел с печи, как на поверхности комода появилось лицо немолодого уже человека, удивленно мотающего головой. Чувствовалось, что человеку чудятся какие-то голоса, но кто это говорит, понять он не мог.

– Иван Андреевич, Кондрашка с войсками по Дону и по суше идет на город. Шестого числа достигнет Азова. Скорее укрепи крепость да пушки на Дон выставь. А коли можешь, собери в крепости войск побольше – видать, сеча кровопролитной будет. Да поспеши, милок, а не то не устоит город перед ворами верховыми.

У Михея перехватило дыхание. Он не верил ни своим глазам, ни ушам. Что происходило в эту минуту в их землянке, мальчишка понять не мог, но сердцем чувствовал, что происходит что-то очень важное. К горлу подкатывался ком, нос защекотало. От перенапряжения и избытка волнения он не выдержал и чихнул на всю землянку.

– Фу ты, окаянный! Перепугал на смерть, – обернувшись к Михею выпалила Лукерья. – Чего глазенки-то таращишь? А ли что увидел?

Затем, увидев изумленное и испуганное лицо мальчишки, изменила тон голоса и вдруг тихо и ласково продолжила:

– А коли увидел что, так помалкивай. Видать, пришло и тебе время прознать про мои секреты. Вырос ты, Михейка. Мужиком становишься. Должон понимать уже, что хоть и тяжело нам живется, да под верховыми не легче станет житье наше. Все равно атаманы верх возьмут, а нам с тобой до гроба лямку свою крестьянскую тянуть придется. Да и город наш чужакам не отдадим мы с тобою.

От таких слов глаза Михея стали ещё круглее. Бабка Лукерья впервые сейчас разговаривала с ним, как с самым дорогим ей человеком. Как со взрослым! Он понял это и молча кивнул головой:

– Понял, маманя. Не боись, язык за зубами-то я умею держать.

Затем, проглотив слюну, добавил:

– Чай не малой уже, понимаю.

Михей впервые назвал Лукерью «маманей». Он этого и не заметил, но вот Лукерью это слово приятно полосонуло по самому сердцу.

– Ну, вот и ладненько. Спи, родной. Все будет нормально. И мне уже пора прилечь, а то утром рано подниматься.

Лукерья поднялась, заботливо укрыла Михея стареньким покрывалом, бережно собрала заветные карты, спрятала их в комод и побрела к своей кровати.

Следующие несколько дней прошли на хуторе бурно и беспокойно. Хуторской голова дважды собирал сход хуторян, что-то рассказывал им и пояснял. Михей забыл про детские забавы, про речку и мальчишек. В ту ночь что-то произошло в сердцах мальчишки-подростка и взрослой женщины. За пару дней они вдруг стали родными и близкими друг другу людьми. Лукерья поняла, что Михейка незаметно для неё уже вырос. Это материнское чувство приблизило к её сердцу мальчишку, и только сейчас она поняла, что он является единственным дорогим для неё человеком. А Михей впервые ощутил сыновью любовь к этой чужой некогда для него женщине. Только теперь в нем проснулась истинная любовь к Лукерье, ведь именно она вскормила и воспитала в нем самые добрые человеческие чувства. Никто и не заметил, что Михей стал называть Лукерью маманей, а она, в свою очередь, его своим сыночком. На фоне бурных хуторских событий это прошло для всех совсем незаметно.

В конце недели, в субботний поздний вечерок, Лукерья усадила возле себя Михейку, зажгла лучинку, достала из комода свои карты и разложила их «на Кондрашку». Мальчик прижался к ней всем телом, замер и стал внимательно вглядываться в карты. Теперь между ними не было никаких тайн: и женщина, и мальчик полностью доверяли друг другу и понимали, что они единственные обладают удивительным даром предвиденья, о котором никому нельзя рассказывать.

Прошло всего несколько минут, как вдруг на поверхности комода вновь стали появляться быстро сменяющиеся какие-то картинки. Михейка многого не понимал, и Лукерья шепотом поясняла ему суть событий. За несколько минут они увидели, как пятитысячная армия булавинских казаков по Дону и по степи подступала к Азову. Вот картинка показала шквал залпов пушек со стен азовской крепости, сотни падающих с обеих сторон казаков. Следующая картинка поведала, как 6 июля бунтовщики сумели прорваться через внешние городские укрепления в Матросскую слободу. Еще мгновение и на картинке появились события 7 июля. Вот бутовщики пошли на штурм Губернаторской слободы. В дыму и скрежете сабель Михейка с Лукерьей рассмотрели, как упал замертво атаман восставших Хохлач. Пехота не вынесла атаки защитников Азова и стала отходить. В следующее мгновение перед взором подростка и женщины предстала кульминация исторических событий. Вот раскрываются азовские ворота, и появляется конница Ивана Толстого. В другой части картины видно, как походный атаман Карп Казанкин начинает оттеснять и громить конницу азовчан. И вдруг из ворот Азова появляется резервный отряд конницы, а в тылу конницы Казанкина – пехотный оборонительный отряд крепости. Еще одно мгновение и исход осады предрешен – булавинцы стали отступать. Очередная картинка уже рассказывала о бегстве повстанцев к Черкесску, о восстании в станице и обороне Кондратия Булавина со своей дочерью Галиной, о самоубийстве 11 июля Кондрашки и его дочери. Вот появилась картинка, на которой можно было разглядеть, как толпа казаков врывается в курень атамана, выносит на руках его тело и распинает на стене куреня. Вот уже видно, как старшина Тимофей Соколов в окружении военных казаков везет тело Булавина в Азов к губернатору Ивану Андреевичу Толстому. Но это Михейку и Лукерью уже меньше интересовало. Главное, что они стали свидетелями главных событий – обороны Азова от восставших войск Кондратия Булавина. Видимо, патриотические чувства к любимому городу перевесили чувства сострадания за простых восставших казаков, наивно мечтавших «освободить от ворюг барских» великий Дон-батюшку. Лукерья по-матерински потрепала белобрысую шевелюру Михейки, собрала карты, уложила их в комод и стала стелить кровати.

На следующее воскресное утро они проснулись совсем рано. Позавтракали и быстро прибрали комнату. Михейка надел праздничную рубашку, а Лукерья впервые повязала белый вышитый платок, и они гордо, держа друг друга за руки, пошли через весь хутор на воскресный молебен к церковной площади. Хуторские бабки с удивлением и завистью смотрели на гордо идущую по узенькой улочке теперь уже стройную фигуру совсем незнакомой им Лукерьи с каким-то повзрослевшим Михейкой. Им не было ведомо, что произошло с этими людьми нынешней ночью и в один из вечеров неделю назад. Единственное, что было понятно теперь каждому, что по хутору идут два родных и счастливых человека.