№21 Георгий КАЮРОВ (Молдова, Кишинёв) Машка-неуч

Георгий Каюров – член Союза писателей России, член Союза журналистов Украины, главный редактор журнала «Наше поколение».

Машка-неуч 

В небольшом селе, затерявшемся в молдавских Кодрах, в семье зажиточного бондаря Степана Лунгу воспитывалась внучка. Родила внучку на радость старикам-родителям единственная непутевая дочка.

Долго ждали собственных детей Степан с женой и много вынесли с появлением позднего ребенка. Растили и воспитывали свою ненаглядную Родику, как могли. Лихие годы перемен в стране захватили семью Степана, когда Родика ходила в старшие классы. Едва дотянули до десятого и вздохнули. Готовя дочь к выпускному балу, думали теперь – помощь матери будет. Ан нет. Подалась дочь в столицу искать своего счастья. Как ни отговаривали, сколько слез ни пролила мать, а все одно слышали от дочери:

– Все едут, – отмахивалась от родителей Родика. – Устарели вы, предки. Времена другие.

Поначалу наезжала по выходным. Затем раз в месяц, а потом и вовсе позванивала или заскакивала, чтобы денег взять. Как-то позвонила Родика домой и сообщила, что работает в Италии. Говорила быстро, а то дорого за разговор платить. От услышанного Степан опустился на свежесделанную бочку и заплакал. Жена прижалась к косяку спиной, так и сползла обессилено. Что тут поделаешь? Где та Италия? Зачем ехать в Италию, чтобы домой дорого звонить?

После того звонка прошел год. Уже более полугода от дочери не было ни слуху, ни духу. Старики-родители ловили каждое слово диктора из всех новостных передач. А в этих новостях только и передавали, – там выдворили нелегалов, там погибли граждане, – уже называемой по-новому, – их страны, Молдовы, то в другом государстве нашли молдавских девушек, насильно проданных в проститутки. Мать послушает, тихо заплачет и идет на кухню, хоть чем-то заняться, чтобы невеселые мысли спутать. Осенью Родика неожиданно нагрянула. Мать взглянула на дочь и вместо радости сжамкала платье на грудках и едва не задохнулась от волнения. Дочь стояла в дверях с огромным животом.

– Вот, мама, – тихо произнесла она вместо приветствия. – Приехала домой.

Родить – дело не хитрое. Но для родителей это был новый удар. Повитуха приняла дитё и прошептала:

– Родилась девочка чернявая, не молдавских и не европейских мастей.

Старуха-мать смотрела на иссини-чернявый комочек и задыхалась от слез. Дитячья лысенькая башечка вся была подернута, словно катышками, курчавыми волосенками. Старуха-мать не снесла этого удара и рухнула наземь тут же у кровати на которой лежала разродившаяся дочь. Соседка-повитуха приняла роды и спешила в село. Болтлива была, страсть. Едва живым взглядом провожала старуха соседку, вымаливая сжалиться и не позорить, но природная натура повитухи оказалась сильнее даже ее самой. Зло зыркал на повитуху Степан, нервно сжимая древко топора. Жена только отвела взгляд в стенку и закрыла глаза с желанием – никогда не открыть. Испугался Степан, подбежал к жене, это, наверное, и спасло повитуху. Всю ночь горел свет в мастерской и долго Степан рубил в щепки все сделанные бочки.

Месяца не прошло, как Родика разродилась, а уже засобиралась по каким-то делам в столицу. Степан взялся за вожжи, да хватило, пока не ушел в мастерскую. Дочь, дворами оббежала, и в чем была, вскочила в первую подвернувшуюся маршрутку. Мать едва успела обернуться по двору, как услышала с улицы хлопнувшую дверь маршрутки. Сейчас же кинулась в дом, схватила дите, да так обессилено и села на кровать. Ребенок проснулся, закряхтел и заплакал. Старуха-мать хотела покачать его на ручках, но сил не оставалось и она, уткнувшись в запеленатое дитя, зарыдала.

Позванивала Родика еще реже. Спросит про дитя, голос в трубке дрогнет и закончится короткими гудками. Куда родителям звонить? К кому идти? Позору-то не оберешься. Внучку, как положено, крестили и назвали Машей. Уж больно Степану нравилось, как она ручками машет.

Старики старели медленнее, чем взрослела внучка. Степан был славным бондарем – золотые руки. Бочки у него заказывали со всей республики. Жили не богато, но и не нуждались. Свой двор, хозяйство. В Кишинев ездили за покупками и за обновками для внучки. Росла Маша крепкой девочкой, тощей и сильно высокой. Взрослея, Маша немного побелела, цвет ее кожи принял ровный светло-коричневый оттенок.

– На вроде крепко загоревшая на току, – пробубнит в бороду Степан и, вздохнув, уходит в мастерскую.

Пришло время собирать внучку в школу. Маша смешно смотрелась в сельской школе, будучи на голову выше своих одноклассников и выделяясь цветом кожи. В школе Маша училась плохо. Еле-еле научилась писать и сносно считать. Дед с бабкой уроков не проверяли, а на жалобы учителей реагировали, понурив головы. Степан возьмет за руку внучку, а в другую руку портфель, и, уткнув взгляд в землю, идут они вдвоём домой. Дома Степан повертит в руках внучкины тетради, прочитает, все понятно написано. Пожмет плечами, что им этим учителям еще надо? И идет к себе в мастерскую, на этом нравоучения заканчивались. Намучались с этой школой! Школе наступил конец, когда Степан вдруг увидел, что внучка выросла. А было это так. Возвращался Степан из столицы на маршрутке. Уже по селу ехали, как водитель возьми да пошути:

– Степан, внучка твоя уже на выданье.

Степан глянул в окно и обомлел. Его Машка стояла у легковушки со столичными номерами и разговаривала с каким-то парнем при этом вертела задом и тыкала коленями в машину.

– Останови здесь! – рявкнул на водителя Степан.

– Еще же не доехали?! – удивился водитель.

– Мне здесь надо, – зло огрызнулся Степан.

– Оставь, Степан, дело молодое, – попытался успокоить Степана водитель.

– Какое молодое!? Четырнадцать лет! Я ей сейчас покажу «молодое», – рвался из маршрутки Степан. – Останови, кому говорю!

Увидев дедушку, Маша звонко распрощалась с молодым человеком и скоро пошла навстречу деду.

– Это кто такие? – тут же начал допрос Степан.

– Ты чего, дед? – удивилась нервному состоянию дедушки Маша.

– Я спрашиваю, кто это такие! – сам себя не узнавая, взревел Степан.

– Это друзья приехали к Мишке.

– Кто такой Мишка!? – продолжал кричать Степан.

– Одноклассник мой, – тихо ответила Маша.

– Марш домой. Я тебе покажу – одноклассник.

На этом школа закончилась. Стала Маша помогать бабушке по хозяйству. Как не уговаривали Степана учителя, даже директор школы приходил домой, но Степан был непреклонен.

– Все, чему могла выучиться, вы уже ее выучили, – разрезая ладонью воздух, чеканил Степан, на все уговоры директора. – Как ни приду, все жалуетесь, жалуетесь – плохо учится, плохо учится. Раз плохо, чего пришел?

Махнул рукой и директор школы, а селяне прозвали Машу – Машка-неуч. Росла Маша и расцветала, набирала сок. Взрослея, все больше чертами лица на Степана походила, особенно когда улыбалась – во всю ширь своих белых арапских зубов. Маша расцветала, а Степан старел. Рука уже не такой крепкой была, глаз подводил, да и время уносило в прошлое труд бондаря. Новые технологии захватывали мир. Бедственное положение пришло в дом Степана куда быстрее, чем накапливалось добро.

Как всегда неожиданно явилась Родика. Приехала она на машине в компании с двумя приятелями. Машка уже в рост с матерью была, а то и выше, да добротнее. Увидела Родика дочь и ахнула:

– Вот это кофе с молоком! – заржала Родика на весь дом. – Гляди, Виталька, какая у меня дочь. А злющая-то, злющая.

Родикин приятель, которого назвали Виталькой, прицокнул языком. Второй тоже не сводил любопытного взгляда с молодой мулатки.

– Сколько тебе лет? – как ни в чем ни бывало, спросила Родика.

– Шестнадцать, – огрызнулась дочь.

А чего Машке быть не злющей? Мать она видела последний раз пять лет назад. Куролесила Родика по всему дому, заглядывая во все уголку, и все охала:

– Надо же, здесь прошло все мое детство. И этот столик помню. Батя сделал. Дубовый! Делала за ним уроки. Машка, а ты где уроки делаешь?

– За ним же, – тихо отозвалась Маша.

– Отделалась, – огрызнулся Степан. – Ты чего приехала? – Не понравились взгляды Родикиных приятелей Степану.

– Боже! Уже шестнадцать лет! – Родика, словно и не расслышала отца, металась по комнатам, все трогала, переставляла.  Следом ходила мать и поправляла, возвращала на привычное место.

Вдруг Родика сказала:

– Мы погостим пару дней. Виталик, неси вещи из машины, – широко раскрывшим глаза приятелям она хитро подмигнула и те сразу о чем-то догадались, заулыбались. Тихо переговариваясь, пошли  за вещами. Из принесенных сумок посыпались на Машу подарки – это были все мамины вещи – ношеные, но приличные. Родика не поскупилась даже на флакон духов, которыми, видно было, и сама редко пользовалась. Много ли любви надо брошенной матерью дитяти? Просчастливилось Машино личико, посветлело. Она живо скинула свои обноски и принялась примерять обновы. Родика следила за дочерью и восхищалась ее точеной фигуркой.

– Эх, большое у тебя будущее, – с сожалением в голосе сказала Родика. – Ты теперь меня держись дочь, я тебе все устрою. Поедем со мной в город, там жизнь так жизнь!

– Я тебе поеду! – ворвался в комнату Степан, едва услышав слова дочери. – Свою жизнь испаскудила и дочери сломать судьбу хочешь.

– Скажешь тоже, папа, – обиделась Родика. – Чем это я испаскудила? Живу как люди… – и от строго взгляда отца тут же осеклась, но не надолго: – А что она тут в селе увидит?

– Не лезь! Все что надо, то и увидит! – взревел Степан. – Ехала мимо, вот и проезжай! Хватит! Погостила и честь знай! Собирай свои вещички, этих… своих… и уматывай.

– Ну, ты даешь папа, – усмирительно проговорила Родика. – Я все-таки домой приехала. Что же ты меня на ночь глядя из дому выгоняешь?

– Утром чтобы и дух твой и твоих приятелей простыл, – дрогнуло Степанова сердце, но гнев колотился в груди.

Ужинали все вместе – и хозяева, и гости. Родика щедро усыпала стол столичными деликатесами. Старики присмирели – нужда уже закралась в их дом, а тут и колбаса копченая, и сыр, и даже макароны. И хоть Степан больше уважал картошку, которую и выставил на стол, обильно политую подсолнечным маслом, но по макаронам соскучился. Родика суетилась, помогая матери, и все подмигивала дочери. Машка, выряженная в подаренные вещи, наблюдала за всем с восторгом. Вездесущий Виталик шныряющий в машину и обратно, выставил на стол большую бутылку водки, и Степан крякнул от удовольствия. Виталик тоже, как мама, подмигивал Маше, и Машу это забавляло. Она стала присматриваться к Виталику, когда тот как-то долго задержал свою руку на маминой талии и крепко сжал. Мама повернулась к нему, игриво замахнулась кулачком и с не меньшей игривостью завиляла бедрами.

 «Наверно, мамин муж», – решила Маша, и ее отношение к Виталику потеплело. Она как-то сразу его приняла и уже с открытым сердцем отзывалась на все его шутки и ухаживания.

Ужинали шумно и много пили. Выпили водку, а затем приступили к Степанову вину и к картошке, которая успела остыть, но и холодная была вкусной. Досталась рюмка водки и Машке. Теперь она сидела хмельная и улыбалась всему, что происходило за столом. Когда изрядно напившийся Виталик обнял их вместе с мамой, то Маша прижалась к нему как к родному. Она чувствовала, как крепко держит ее Виталик, но в это время он обнимал маму, и они целовались. Маша отвернулась, чтобы не быть свидетельницей их тайны, но и горела от восторга, что это ее семья о которой она мечтала всю свою жизнь. Маше очень захотелось уехать с мамой в Кишинев. Она даже зло зыркнула исподлобья на деда. Дед же, хоть и насытился столичными деликатесами, поддобрил душу водочкой, но с лица его не сходила тревога.

От выпитой маленькой рюмки водки, которую выпросила у отца Родика, Машино сознание засыпало, как в калейдоскопе. Проснулась Маша оттого, что мама гладила ее по плечам, голове, шее и что-то шептала. В комнате стояла кромешная тьма. Вокруг кто-то двигался, но Маша никак не могла разобрать, что происходит и только мамин голос, совсем рядом, у самого уха что-то шептал. Что именно, Маша тоже никак не могла разобрать. Она попыталась привстать, но не получилось. Мать крепко сжала ей руку и сильнее прижалась к ее голове, не давая подняться. Теперь Маша почувствовала, как кто-то лег на нее, и мгновением резануло по бедру от сорванных трусов. В истерике Маша рванулась, но мать продолжала крепко сжимать ее голову и руку. Вторую руку все тот же кто-то крепко сдавил в своей клешне.

– Мама, – только и смогла сквозь слезы выкрикнуть Маша, но Родика быстро накрыла ее рот своей щекой, и Маша отчетливо услышала, что говорила мама:

– Не кричи. Дедушка услышит, всех порубает…

– Не успеет, – пробасили над их головами. – Пристрелю…

Маша узнала голос маминого приятеля Виталика, но тот не договорил. Его прервала Родика.

– Тихо ты.

И тут же продолжила шептать, успокаивая Машу.

– Виталик хороший. У него денег много. Он платит хорошо. Будешь жить, как у бога…

Маша извивалась всем телом, пыталась вырваться или хотя бы лягнуть того, кто крепко лежал на ней. Последней фразы Маша не разобрала, потому, что резануло в паху. Она даже услышала этот странный, ни на что не похожий хруст. Слезы лились ручьями. Хотелось крикнуть, но Маша боялась дедушки, который услышит и обязательно порубает их всех. Только теперь и сознание, и тело расслабились. Расслабились от равнодушия. Она повзрослела с помощью мамы и ее приятеля Виталика. Она прекратила вырываться, и мама тут же ее похвалила:

– Вот и молодец. Вот и умница, – мама продолжала ласково гладить ее по голове, по шее, по плечам, ее любимая и единственная мама, которую она любила и ждала, а Виталик делал свое дело.

– Душмане!!! – прогремело на всю комнату, включился свет и с топором в руке вбежал Степан. Из Машиных глаз хлынули слезы. Захлебываясь удушьем ей все-таки удалось выкрикнуть:

– Дед!!!

Виталик рванулся с кровати. Подскочила и Родика. Всего мгновение и оказавшийся рядом со Степаном друг Виталик сильным ударом сшиб деда. Степан рухнул на пол и, падая, забил топор в половую доску. Все разом кончилось.

– Тьфу ты, – переводя дыхание, опустился на кровать Виталик.

– Ты понял? Он чуть нас не порубал, – потирая ушибленную руку, изумлялся друг Виталика.

На шум в комнату вбежала жена Степана. Все на что ее хватило это развести руками и немым ртом попытаться что-то сказать, но ее обуял ужас. Она не знала к кому первому кидаться – к мужу или внучке, которая так и лежала на кровати распластанная и обливаясь слезами. От бессилия, от охватившего ужаса, от нахлынувшего страдания жена Степана теряла силы. Ноги ее превращались в ватные, и она так и села на пороге комнаты. Все на что хватило ей сил, это вытянуть руки и сколько могла дотянуться до мужа и рухнуть рядом с ним.

– Сваливаем, – быстро скомандовал Виталик, натягивая штаны и на ходу хватая рубашку. Оба приятеля Родики перескакивая через Степана и его жену выскочили на улицу. Во дворе заурчал двигатель машины. Родика сидела оглядывая комнату. Ее взгляд бегал как шальной по всем предметам. Она боялась даже посмотреть, что же происходит с родителями, где ее дочь.

– Родика! – раздалось со двора, но она не пошевелилась. У Родики не было сил поднять руки. В комнату вбежал Виталик. Он схватил свою подругу и потащил на улицу.

– Расселась! Сматываемся, – шипел он всеми легкими.

Словно чумная, Родика перешагнула через тела родителей и, увлекаемая Виталиком, вышла во двор. Только на улице ее рот схватил прохладного воздуха и ее стошнило.