СО ЩИТОМ ИЗ ПАЛЕСТИНЫ

Владимир Бушин

Владимир Сергеевич Бушин - родился 24 января 1924 года в рабочем поселке Глухово Московской области. Мать в молодости - работница на ткацкой фабрике Арсения Морозова, позже - медицинская сестра. Отец после окончания реального училища поступил в Алексеевское офицерское училище и окончил его в 1916 году. В Октябрьскую революцию, как и тысячи русских офицеров, встал на сторону народа. Позже - член коммунистической партии. Лучшую пору детства будущий писатель провел в доме деда - хлебопашца, плотника, солдата японской войны, беспартийного председателя колхоза им. Марата в деревне Рыльское Тульской области на Непрядве, в двенадцати верстах от Куликова поля. Школу окончил в Москве за несколько дней до Великой Отечественной войны. С осени 1942 года на фронте. В составе 50-й армии прошел боевой путь от Калуги до Кенигсберга. Потом - Маньчжурия, война с Японией - дедовская стезя. На фронте вступил в партию, публиковал свои стихи в армейской газете «Разгром врага». После возвращения с войны окончил Литературный институт им. Горького и Московский юридический (экстерном). Печататься начал на фронте. Опубликовал несколько книг прозы, публицистики и поэзии: «Эоловы арфы», «Колокола громкого боя», «Его назовут Генералом», «Клеветники России», «Победители и лжецы», «В прекрасном и яростном мире», «Окаянные годы»...
Учился в аспирантуре, работал в «Литературной газете», в газете «Литература и жизнь» (ныне «Литературная Россия»), на радио, в журналах «Молодая гвардия», «Дружба народов». В годы застоя был в течение нескольких лет «отлучен» от литературы. Сегодня Владимир Бушин - один из самых интересных публицистов, представляющих патриотическую оппозицию. Награжден орденами Отечественной войны, «Защитнику Советов», медалями «За отвагу», «За боевые заслуги», «За победу над Германией», «За победу над Японией», «За взятие Кенигсберга» и другими.

01.01.11 25 октября на 79-м году жизни умерла знаменитая ткачиха, великая труженица Валентина Ивановна Гаганова - Герой Социалистического труда, член ЦК партии, депутат Верховного Совета СССР. Президент, возлагавший  цветы к памятнику Маннергейма, выразил ли соболезнование родственникам? Премьер, преклонявший колена у могилы Деникина,  послал ли телеграмму? Нет, это не их соотечественница, не из их страны.

В 1960 году поэт Андрей Дементьев, работавший тогда в журнале «Юность», написал возвышенную поэму о молодой Валентине Гагановой и её трудовом подвиге - «Дорога в завтра». И вот это завтра настало. И теперь, спустя полвека, пожалуй, уже можно безболезненно для всех признать, что поэма была очень возвышенная, но из  разряда тех сочинений, о коих Твардовский писал:

Глядишь – роман, и всё в порядке:

Освоен новый метод кладки,

Отсталый зам, растущий пред

И в коммунизм идущий дед.

Она  и он – передовые,

Мотор, запущенный впервые,

Парторг, буран, прорыв, аврал,

Министр в цехах и общий бал...

И все, похоже, всё подобно

Тому, что есть иль может быть,     

А в целом – вот как несъедобно,

Что в голос хочется завыть...

Поэма была примечательна разве только одной свежей рифмой «огурчики-амурчики». Однако тогда никто в голос не завыл. Наоборот,  сия рифмованная несъедобщина сыграла большую роль в жизни автора. И сейчас поэт Александр Бобров, вспомнив о ней, пишет в «Советской России»: «Как уместно  было бы провести телепередачу «Прощание с Валентиной Гагановой». И выразил надежду, что в передаче мог бы принять участие и Дементьев. Но вдруг усомнился: «Или не стал бы?»

Да, Александр, я думаю, не стал бы. Во-первых, ведь эту поэму, написанную не начинающим юношей, а автором уже нескольких книг, членом Союза писателей, которому шёл четвертый десяток (почти пушкинский возраст!), членом партии с десятилетним стажем,- эту поэму после танкового залпа по Дому Правительства,  Дементьев уже не печатал и, не исключаю, что все её издания зарыл на даче у тёщи.

Вот его фундаментальный юбилейный сборник к 80-летию, радостно озаглавленный «Нет женщин нелюбимых». Нет и быть не может. К такому выводу пришёл поэт к 80-ти годам. В книге 560 страниц. Чего тут только  не собрано! Одних фотографий автора – 94, из коих в 92 случаях он с лучезарной улыбкой взирает на мир, где нет нелюбимых женщин. В предыдущей книге было всё-таки 38.  В большинстве своём на этих 94 фотках запечатлено участие поэта в разного рода празднествах, фестивалях, юбилеях, презентациях, застольях, встречах, прощаниях... В случаях 50-60 тут ещё и цветы, букеты, венки, которые то ли он кому-то вручает, то ли ему кто-то подносит. Есть даже Дементьев в черных брюках, белом пиджаке с черной бабочкой – на белом коне да ещё не только с улыбкой в 32 зуба, но и с белым щитом. Помните? –

Иль на щите, иль со щитом

Вернусь к тебе из Палестины.

Дементьев, с улыбкой уехав в Палестину, ставшую Израилем, с улыбкой, прожив там пять лет, с улыбкой и щитом вернулся к нам. Переберешь эти фотки – ну просто не жизнь русского человека в ХХ-ХХI веке, а какой-то Ниагарский водопад празднества, ликования, восторга и решительное опровержение того, кто сказал: «Служенье муз не терпит суеты». Ничего подобного, терпит! Больше того, ждёт, жаждет, приветствует.

И кому он только на этих фотках не дарит свои зубастые улыбки – от Горбачёва до Арины Шараповой, от Тура Хейердала до Валентина Юдашкина, от знаменитого оружейника Калашникова до позабытого израильтянина Алексина, от прославленной Майи Плисецкой до неведомого Дементмана, от своих детей и внуков до известного педераста Бориса Моисеева... А после дружеской беседы с педерастом идёт к портретам Пушкина, Лермонтова и запечатлевается ещё и на их фоне. Это он обожает.

А как широк  поэтический размах книги, если даже взглянуть на стихи только с географической стороны!  «Встреча в Дюссельдорфе»... «Во Франкфурте холодно»... «Ночной Брюссель»... «Брожу по майскому Парижу»... «По Америке в такси»... Прекрасно! Однако больше всего о бывшей Палестине: «Приехавший в Израиль», «Я молюсь о тебе в иудейской стране», «Зимний Иерусалим», «Израильские пальмы», «Российские израильтяне», «Парижская израильтянка», «Израильский парижанин», «Парад в Иерусалиме»,  «В больнице Тель-Авива», «Прощание с Израилем», «В будущем году – в Иерусалиме»... Ну, почти совершенно, как Дина Рубина, которая всегда о том же, только он - в рифмованном виде. А Гагановой места не нашлось...

И сколь обширен перечень посвящений как знаменитым, так и неведомым нам друзьям поэта – Зурабу Церетели, Иосифу Кобзону, Натану Щаранскому, Илье Глазунову, вице-мэру Тель-Авива Рине Гринберг, Родиону Щедрину, Валерию Эльмановичу, Евгению Бернштейну, Але Рубин, Ане и Марине, Люсе, Дусе и Мусе... И опять - ни единого стишка Гагановой, можно сказать, своей крёстной матери.

А, казалось бы, мог вспомнить о ней, Герое труда, когда писал:

Мне Героя Соцтруда

Вождь не вешал...

Вот как его обделила, обошла, обидела Советская власть. «Да что же это за страна!» Но неужели такой улыбчивый,  а начальству всё равно неугоден был? Читатель, сядьте поудобней, обопритесь понадёжней. Вот что ему вешали по юбилеям: ордена Ленина, Октябрьской революции, Трудового Красного знамени, Знак почёта, медаль ВДНХ, медаль Фонда мира, премия СССР, премия Комсомола, им. Лизы Чайкиной... Я уж не говорю о том, что власть повесили ему на шею роскошную шестиоконную квартирку в христолюбивом Безбожном переулке.  И при этом уверяет:

Не люблю хитрецов,

Не умею хитрить...

Да кто ж тогда умеет-то? Ну, чем, как не хитростью была хотя бы ещё и публикация в «Юности» бледненькой повестушки дочери Первого секретаря СП да  за это и премия ей? И собственная хвалебная статейка о жене того же секретаря, тоже писательнице.

Я ненавижу в людях ложь!..

Не умею молчать,

Если сердце кипит...

Ну, как же «не умею»? Вот сердце кипит, кипит, кипит из-за того, что не повесили Золотую Звезду, а ты молчишь, молчишь и молчишь о других-то великих наградах. Что это, как не особенно ловкий  и бесстыдный вид лжи?

Разумеется, и ныне стихотворца на белом коне не забывают: премия им. Лермонтова, им. Бунина, им. Александра Невского... Господи, если бы они как-то узнали об этом...

Держишься, читатель? Тогда оцени душевное признание поэта:

Как бурлак, накинув лямку,

Всю жизнь тянул свою судьбу...

После окончания школы хотели на него накинуть солдатскую лямку, но ловко увернулся. И дальше всю жизнь бурлачил вот где. Из провинциального городка нагрянул в столицу и поступил в единственный во всей  Солнечной системе Литературный институт, там ещё на третьем курсе  лет в двадцать из кокона комсомольца успешно вылупился в члена КПСС. Сразу после института  – главный бурлак Калининского областного издательства, но вскоре - снова в столице, и тут каким-то образом – бурлак райкома партии... бурлак Моссовета... бурлак отдела пропаганды ЦК комсомола... бурлак-зампред Советского Комитета защиты мира... бурлак-председатель правления Фонда реставрации Москвы...  бурлак правления СП РСФСР ... бурлак правления СП СССР... бурлак-секретарь правления СП СССР... бурлак-сопредседать правления СП СССР... бурлак-председатель совета СП по детской литературе... бурлак-председатель Буфетной комиссии ЦДЛ... бурлак бюро РТР в Израиле... бурлак телепрограммы «Народ хочет знать», потом - «Виражи времени»... бурлак-председатель редакционного совета «Литгазеты»... Словом, кругом бурлак, везде лямка. Проник даже в бурлаки Антисионистского комитета.

Но больше всего   Дементьев тянул лямку в журнале «Юность», где двадцать лет был сперва замом главного, потом – главным бурлаком. Именно оттуда, получив там необходимую духовную подготовку в общении с авторами журнала, поэт-бурлак и сиганул в Израиль. А кто были самыми примечательными авторами «Юности»? Евтушенко, Аксёнов, Алексин, Войнович, Гладилин, Анатоль Кузнецов, Владимир Максимов... Странное совпадение: все они на время или навсегда оказались за бугром, два последних там и умерли... И посудите, разве можно было председателю Совета по детской литературе появиться на людях без ордена Ленина, а члену Антисионистского комитета – без медали ВДНХ, а председателю Буфетной комиссии ЦДЛ – не быть лауреатом государственной премии СССР? Ну, не за стихи же, в самом деле, все это ему вешали! Посудите сами:

Я стал похож на старого еврея...

Разве за такие стихи дают ордена или премии? И потом, почему «стал»? И в молодости был, но не на старого, конечно.

Или:

Сандаловый профиль Плисецкой

Над временем – как небеса.

В доверчивости полудетской

Омытые грустью глаза...

За такие пошлости о глазах знаменитой женщины не  премии надо давать, а  исключать из Союза писателей. И разве не лучше «берёзовый» или «осиновый профиль»?

И вот представьте себе, всю жизнь, перебегая из одного служебного кабинета в другой, что повыше, десятилетиями ликуя и фонтанируя, пуская фейерверк и бренча орденами, вдыхая розы и принимая букеты, однажды в лунную ночь поэт вдруг взвыл:

Я одинокий волк...

Я не хочу быть в стае...

А? Волк – в белых штанах с красной бабочкой. Одинокий – в объятьях Кобзона, Церетели и Люси-Дуси. Батрака ему мало!

Но слушайте дальше:

В отчаянном броске

Хочу я встретить смерть...

Ах, как красиво! Но в броске на кого – на тень Пушкина или на живую Рину Гринберг?

И ещё:

Я старый волк,

Но я  пока в законе...

Уже не просто волк, а «в законе»? Видно, это что-то подобное барсу или даже тигру. Но не в этом суть, а вот:

И мой оскал ещё внушает страх.

Андрюша, касатик, что с тобой, о чем ты? Я знаю тебя шестьдесят лет, и вот сотни две твоих фестивальных фотографий с улыбками до ушей – и нигде ни единого оскала.

Или ты считаешь, 5 улыбок = 1 оскал? Подумай, взвесь и поймешь, что ты не волк, а уж если не лиса, то наверняка заяц в законе. Опомнись, а страх ты действительно внушаешь, но совсем не потому, что ты вот-вот оскалишься и бросишься на   Зураба Церетели, а  совсем по другой причине...

И вот что ещё примечательно. Среди всего этого многолетнего буйства праздничных фантасмагорий, величественных видений, торжественных воплей, орденов, премий и букетов Дементьев находит время и силы ещё и для то гневных, то скорбных стихов о своей несчастной родине. Так, однажды между двумя посещениями Кремля за наградами  написал:

В беде моя Россия много лет.

Ведь к власти бездари приходят.

И нет уже доверия в народе

Ни к тем, кто лыс, ни к тем, кто сед.

Верно! Только хорошо бы назвать хоть одного лысенького или седенького, допустим, Горбачёва или Грызлова.

В другой раз межу двумя фейерверками у поэта вырвалось:

Пришли крутые времена...

Авторитет России продан...

Идёт холодная война

Между властями и народом.

Тоже  в принципе верно. Только, надо бы пояснить, кем продан авторитет страны сперва на Мальте, а потом в Беловежской пуще. А, кроме того, какая же это «холодная война», если народ гибнет и гибнет в бесчисленных катастрофах, авариях, пожарах, а власть сидит и сидит. По данным МЧС только за первые три недели ноября и только в пожарах погибло 733 человека, и среди них – ни одного кремлёвского сидельца («СР», 23 ноября 2010).

А однажды по пути от Люси к Дусе поэт ещё и так воскликнул:

Сколько же вокруг нас бл....ва!

Как в рулетке - ставок.

Не хочу приспособляться,

Воевать не стану!

Хорошо, справедливо, хотя рулетка и не к чему. Только между «приспособляться» и «воевать» есть некоторое различие. И если человек не хочет воевать против бл-ва, то, скорее всего он приспосабливается к нему, что мы в данном случае и видим. Ведь  кто в стране   Б №1? Все знают: Горбачёв, с него всё и началось, с его перестройки, с его встрече на Мальте с Рейганом, где он  продал авторитет родины, за что и получил нобеля. Но мы листаем книги Дементьева и в одной видим: вот стоит стихотворец, как всегда, выглаженный, умытый и зело изукрашенный, а рядом – Лысый с огромным букетом, который вот-вот вручит Умытому. И подпись: «Михаил Сергеевич на открытии моей Звезды на «Площади звезд». Листаем другую книгу. Тут несколько дружеских фотографий Умытого с Лысым. Под одной элегическая подпись: «Мы все прошли дорогами реформ». Словно это нечто вроде кори в детстве. И тут невольно задаешь себе вопрос: с Б №1 всё ясно, а кто же у нас  Б № 2?  

Так вот, Александр Бобров, я думаю, Дементьев ещё и потому не принял бы участие в телепередаче о В.И. Гагановой, что ему просто некогда. Он то, как ныне говорят, позиционирует бурлака или клыкастого волка из «Ну, погоди!», то милуется с Б №1, то слишком занят  разработкой еврейской темы, как в её российском виде, так и в израильском. В первом случае это выражается в   обилии стихов о деятелях  русской культуры еврейского происхождения -  тут  Мандельштам, Пастернак, Светлов, та же Плисецкая, Марк Бернес... Кто против? Нет таких. Прекрасно! Во втором случае – это прославление  Израиля в таком духе:

Я в Израиле как дома...

На подъём душа легка.

Если мы в разлуке долго,

Точит душу мне тоска...

Если есть на свете чудо,

То его я отыскал...

Иерусалим всегда поможет мне.

Я живу по его заветам,

Породнившись душою с ним...

Одна безмерная печаль -

Что поздно я пришёл сюда    

В будущем году – в Иерусалиме -

Мысленно желаю я себе...

Но, увы, иной год не удаётся побывать. И что тогда?  Это описал Пушкин:

Поникнул он главой и горько возрыдал,

Как жид об  Иерусалиме.

Примечательно, что весь этот водопад любви и восторга - не в альбоме Кобзона, Путина или Медведева, не в «Еврейской газете», а в главное писательской газете России – в «Литературке», и не пору, когда главным редактором был бурлак Бурлацкий, а сейчас, когда там бурлак русский.

Что ж, отлично, русская литература, кажется, со времён Державина никогда не чуралась еврейской темы. Тут и шутливое стихотворение Пушкина «Христос воскрес, моя Ревекка!», и две «Еврейских мелодии» Лермонтова, и «Тарас Бульба» Гоголя, и рассказ «Жид» Тургенева, и «Каин и Артём» Горького, и «Жидовка» да «Гамбринус» Куприна... А Маяковский через образ еврея беспощадно критиковал промахи советской  кадровой политики:

Ося Фиш – глиста наружно,

Тощи мускулов зачатки.

Что на тощего нагружено?

Он – инструктор спортплощадки.

Теперь-то мы знаем, что инструктор-фиш даже в ЦК, как Ципко или тот же Бурлацкий, – это не самое страшное,  но вот когда  появляются четыре подряд премьера-фиша да три их зама-фиша с такими же – и  главное-то это! - «тощими зачатками»  и шумят «Россия, за мной!» - вот что беда!

Писал Маяковский и так:

Знаем мы эти еврейские штучки -

разные Америки открывать и закрывать!

Это очень актуально ныне, когда мы видим «еврейские штучки» Радзинского и Радзиховского, Сванидзе и Млечина, Говорухина и Рогозина. Они же пытаются «открыть  Америку» в виде  «России, которую мы потеряли» и «закрыть Америку» в образе великого Советского Союза.

Что можно вспомнить ещё из более близких времён нашей литературы на эту тему? Ну, конечно, поэму Сергея Васильева «Без кого на Руси жить хорошо», повесть Катаева «Уже написан Вертер», «Эти Лили и эти Оси» Смелякова, статью Григория Бакланова, в которой он объявил евреями Героев Советского Союза маршалов Малиновского, Катукова и генерала Доватора, разумеется, тут и Евтушенко, который вот уже пятьдесят лет голосит: «Еврейской крови нет в моей крови!» Кажется, даже то ли пантомиму, то ли оперу поставил по этой строчке.

Нельзя сказать, что все эти произведения справедливы и благостны. Нет, до сих пор в известной мере сохраняют силу слова Державина:  «Одни уважают евреев, приписывают первым их патриархам просвещение науками и нравоучением всего человеческого рода. Другие, изображая евреев всеми гнусными красками, присвоят им все мерзости и пороки, какие только ко всему человеческому выдумать можно».

Да, углублённо и всесторонне разрабатывая еврейскою тему, Андрей Дементьев следует традиции классической русской литературы. Ну, правда, иногда углубляется он уж слишком – вплоть до воспевания израильской армии. Разве Израиль наш союзник, а не американский? Вот стихотворение «Израильские новобранцы». Это так бы вывернутый наизнанку израильский вариант  памятного стихотворения и песни:

Дан приказ ему на запад,

Ей - в другую сторону...

Уходили комсомольцы

На Гражданскую войну.

К этой теме он вновь обратился и в недавней большой подборке стихов в «МК» (28.9.10). Она начинается так:

Добрый порыв не бывает некстати.

Доброе слово всех прочих нужней.

Я не жалею, что года потратил

На долгожданных и верных друзей...

Увы, тут неудачно или неверно все, кроме второй строки, которая хоть и банальна, но всё-таки правильна. Вот, например, стихи посвященные Кобзону и фотография с ним, под которой надпись: «Уже более двадцати лет мы  частенько стоим на одной сцене». И неужели, Дементьев, ты можешь сказать дорогому другу: «Иосиф, я потратил на тебя больше двадцати лет!» И что он тебе ответит? Или: «Аня, я истратил на тебя полжизни!» С языком у Дементьева и в молодости были нелады, что говорить о старости!..

А уж первая-то строка просто вопиёт! Да кто тебе втемяшил, что добрый порыв не бывает некстати. Ещё как бывает! Бывает хуже, чем некстати. Мудрые англичане говорят: «Heel is full of good meaning and wishings». Благими намерениями... Но все давно знают это и без них. Да что там англичане! Тут же в этой подборке поэт даёт яркий образец «доброго порыва некстати» – стихотворение «Еврейские жёны». Конечно же, оно написано с даже с возвышенными намерениями. А что получилось? Это стихотворение вызывает особый интерес, ибо автор – бывший член Антисионистского комитета.

Ну, прежде всего, почему – жены? Зачем ограничение семейным кругом? Некрасов написал поэму именно о женах  князей-декабристов  - Марии Николаевне Волконской и Екатерине Ивановне Трубецкой, в 1827 году последовавших на перекладных за своими мужьями на каторгу в Забайкалье, но великий поэт  озаглавил свою поэму не «Русские жены», а «Русские женщины». Он выдел в этих княгинях высокие образцы нравственности и  верности русской женщины не только супружескому, но и гражданскому долгу. И тот же Некрасов нарисовал прекрасный образ русской женщины в труде и подвиге:

Коня на скаку остановит,

В горящую избу войдет...

Через сто лет Наум Коржавин горько откликнулся и продолжил:

Она бы хотела иначе.

И этому кто бы ни рад,

Но кони всё скачут и скачут,

А избы горят и горят...

В этом году сгорело больше двух тысяч.   

И так от Некрасова до Исаковского, до его пронзительного стихотворения «Русской женщине»:

...Да разве об этом расскажешь -

В какие ты годы жила!

Какая безмерная тяжесть

На женские плечи легла!..

В то утро простился с тобою

Твой муж, или брат, или сын,

И ты со своею судьбою

Осталась один на один...

Одной тебе – волей-неволей -

А надо повсюду поспеть;

Одна ты и дома, и в поле,

Одной тебе плакать и петь...

Ты шла, затаив своё горе,

Суровым путём трудовым.

Весь фронт, что он моря до моря,

Кормила ты хлебом своим...

Рубила, возила, копала -

Да разве же всё перечтешь?

А в письмах на фронт уверяла,

Что будто отлично живешь.

Бойцы твои письма читали

И там, на переднем краю,     

Они хорошо понимали

Святую неправду твою

И воин, идущий на битву

И встретить готовый её,

Как клятву шептал, как молитву,

Далёкое имя твоё...      

А вот певец Израиля на белой кобыле:

Еврейских жён не спутаешь с другими.

Пусть даже и не близок им иврит.

Я каждую возвел бы в ранг богини,

Сперва умерив вес и аппетит...

Назови ты мне хоть одну еврейку, которую порадовали бы строки, приписывающие ей хотя бы и с усмешкой обжорство и  явную толстозадость. В таком виде никто из них, я думаю, не захочет принять и звание богини первого ранга, не говоря уж о третьем ранге.

Затем автор нахваливает еврейских жен не как матерей и  тружениц, а  как великих спорщиц, даже «когда  не правы, судя по всему». Опять сомнительная похвала. Если не права, зачем упорствовать, выслушай другого, может, он прав. И одну из таких записных спорщиц автор «в друзья себе и выбрал». Странно. Друзья – это Кобзон и Церетели, а жена, конечно, друг, если всё хорошо, но ведь не только... Ну, ладно, выбрал себе жену-еврейку и что? «И стал чуть-чуть мудрее».  Да ведь сделать мужа чуть-чуть мудрее  может умная жена любой национальности. Что тут специфически еврейского?

Но автор, обижая женщин всех других национальностей, уверен, что так могут только еврейки.

Престиж еврейских жен недосягаем,

непредсказуем и характер их...

Да почему же недосягаем, если их первое достоинство – страсть к спорам? Что в этом хорошего? Непонятно. Какая-то дурная мистика. А непредсказуемость отнюдь не всегда радует. Представьте себе: муж уехал на десять дней в командировку, соскучился о жене, возвращается домой и вдруг находит на столе записку её, до сих пор столь верной и преданной: «Дорогой Андрюша, я полюбила бедного Мойшу из соседнего подъезда. Прощай навеки! Забудь. К твоему приезду приготовила кошерные котлеты, они в холодильнике. Неувядающая Роза».

Что хорошего в такой непредсказуемости? А ведь это только один возможный её вариант. Но поэт продолжает свои похвалы:

Когда они своих мужей ругают,

То потому, что очень верят в них,

В их избранность, надёжность и удачу,

Боясь – не потерялись бы в толпе.

Вот ещё и на ругань горазды. Да ведь получается, просто склочницы. Здесь  ключевое понятие - «избранность», причём вовсе не в любовно-семейном, а в человеческом и общественном смысле, ибо тут же - боязнь потеряться в «толпе», неприязнь к «толпе», под которой понимается, судя по всему, сограждане, народ. Но ведь недосягаемость это тоже избранность. Что ж получается? Союз избранных, в коем жены верят в мужей-избранных и верят, что они станут ещё более избранными –

Была бы лишь уверенность в себе.

И что дальше?

А чтоб не обмануть их ожиданий,

Мужья обречены на чудеса:

Рекорды, книги, бизнес женам дарят                                    

Чтоб гордость наполнить их глаза.

Всё ради своих недосягаемых и непредсказуемых! Только бы угодить им! О стране, о долге перед народом и в уме ничего нет. Невозможно вообразить, чтобы, допустим, Шолохов, закончив свой «Тихий Дон», сказал бы жене: «Это, Маша,  только для того, чтобы твои глаза наполнить гордостью. Наполнил?» Или, скажем, Юрий Гагарин, вернувшись из своего исторического полёта, то же сказал бы жене: «Это, Валечка...»  Но –

Еврейским жёнам угодить не просто.

Избранник  - он единственный из всех.

Они хотят любимых видеть в звездах,

В деяньях, обреченных на успех.

То есть в заранее беспроигрышных деяниях, острым нюхом на которые жены, надо понимать, обладают.

И потому ни в чем не знают меры,

Когда мужей выводят в короли...

Без женской одержимости и веры

Они бы на вершины не взошли...

Короче говоря, поэт представляет нам еврейских жен одержимыми толкачами своих мужей, устроителями их королевских карьер. И о своей жене в дополнение к тому, что сказал вначале, прямо говорит, что она не только сделала его чуть-чуть мудрей –

Она судьбу возвысила мою.  

Поэтому, когда приятель художник развелся с женой, вероятно, русской, и был очень огорчен, не знал, как ему быть, автор решительно дал ему совет: «Езжай в Израиль. Престиж еврейских жён недосягаем». Там,  дескать, найдёшь жену, и она тебя возвысит. Хотя и в России недостатка в еврейках нет, в том числе полово-зрелого брачного возраста. Если бы сказал: «Иди на телевидение или в шоу-бизнес», это было бы понятно. А так, похоже, что поэт завербован в качестве агента какого-то израильского брачного бюро. Вот и старается в ущерб многонациональной родине. Поэтому стихотворение следовало честно назвать не «Еврейские», а «Израильские жены».   

Ну, Дементьев, я лучше думаю о еврейках, чем ты. Такое впечатление, право, будто Антисионистский комитет и не прекращал свою работу, а ты - его тайный агент. Я знал евреек немало. Ещё в 4 классе – Луиза Мешойрер, в 9-10 – красавица Кармела Польская, когда прыгал по разным институтам, то в Авто-механическом – отличница  Галя Гольц, в Энергетическом – прелестная Наташа Майзель, в Литературном –верный товарищ Люда Шлейман, светлая душой Инна Гофф... Уж не говорю о тех, что встречались на иных дорогах  жизни, и иными из них я увлекался. И ни одну  я не могу представить толкачами своих мужей. Что, бесталанного Костю Ваншенкина «вывела в короли»  Инна Гофф? Чепуха! Они оба талантливы, и каждый шел своей дорогой, но, конечно, в чем-то помогали друг другу. А Родион Щедрин «взошел на вершину» верхом на Майе Плисецкой. Невозможно представить в роли устроительниц карьеры своих мужей ни академика Лину Штерн, ни Героя Советского Союза Полину Гельман, штурмана и начальника связи эскадрильи 46-го гвардейского ночного бомбардировочного полка.

Жены многих крупных политических деятелей Советского времени тоже были еврейками – Молотова, Ворошилова, Куйбышева, Кирова, Андреева... Они были вполне самостоятельными фигурами, некоторые, как Полина Жемчужина, жена Молотова, - даже народными комиссарами. Но ни одна не сделала мужа членом Политбюро.

О женах и матерях, о сёстрах и невестах писал и Ярослав Смеляков:

В буре электрического свете

Умирает юная Джульетта.

Праздничные ярусы и ложи

Голосок Офелии тревожит.

В золотых и темно-синих блёстках

Золушка танцует на подмостках.

...В блиндажах подземных, а не в сказке

Наши жены  надевали каски.

Не в садах Перро, а на Урале  

Вы золою землю удобряли.

На носилках длинных под навесом

Умирали русские принцессы...    

Мы ещё оденем вас шелками,

Плечи вам согреем соболями.

Мы построим вам дворцы большие,

Милые красавицы России.

Мы о вас напишем сочиненья,

Полные любви и удивленья.

И всё это было бы сделано, построено и написано, если бы не нагрянула прожорливая орда лысеньких, седеньких и подленьких зайцев в законе.