ДЕВА ДНЕСЬ ПРЕСУЩЕСТВЕННАГО РАЖДАЕТ

Юрий Милославский

І

07.01.11 «...Хотя бы грех унизил тебя до ското­подобных страстей и похотей, хотя бы ты совестью принужден был сам на се­бя обратить пророческое обличение: человек в чести сый не разуме, приложися скотом несмысленным и уподобися им (Псал. ХLVIII,13), и тогда не должен ты отчаиваться в снисхождении Спа­са своего. Который, не возгнушавшись возлечь в яслях, не возгнушается и в яслях души твоей почить Своею благодатию и Своим миром...», - говорил некогда Святитель Филарет, митрополит Московский.  -  Слова Святителя  хорошо бы затвердить всякому,  кто сподобится в дни Рождества прибыть на Святую Землю Палестины.

Ночной предрождественский Святый Град Вифлеем бывает мрачен. По обе­им сторонам дороги, соединяю­щей его с Иерусалимом, почти вплоть стоят продолговатые, по большей части двухэтажные, здания: внизу — торговые  лавки, наверху — жилье. Стены домов испещрены черными с подтеками отчаянными надписями и эмблемами; все это густо захлестано краскою же, забелено – и вновь исписано. Зеленые ставни плотно затворены, и лишь в прорезных сердечках считанных из них помиги­вают нам конусные абрисы елок; а уж лавки! — те и вовсе за­крыты наглухо, словно никогда и не открывались покупателям, затянуты металлическими жалюзи, задраены воротинными створками на длин­ных закладах. Поверх всего этого -  такое же, как и на стенах, множество перекрывающих друг друга надписей.

На улицах, разумеется, ни одной живой души. То здесь, то там торчат воинские патрульные машины, — их окна забраны вы­носными решетчатыми щитами; патрулей не видать, однако до слуха время от времени доносится урчание мірового эфира, исторга­емое рациями, что обмениваются меж собою неведомой паломнику — оперативною информациею.

Дождь измельчился до мжички, но по страшной скорости об­лаков, от чего мокрое пространство как бы мерцает, поминутно меняясь в ночном своем освещении, можно судить, на что еще способна сегод­няшняя погода.

Суетливая злоб­ность палестинской зимы — она и есть, дерзнем сказать, историческая реалия Рождества Христова: промозглая, достигающая вет­ром и ливнем до самых зябких ко­стей, буровато-черная с багровым подсветом.

«Зима — это (тварный. — Ю.М.) мір», — сказано в гностическом евангелии Филиппа. Именно в этом міре вочеловечился Спас наш, и оттого явление Хри­стово по плоти отмечено явствен­ными признаками как бы всеобщей тревоги, безпо­койства, настоящая причина которых еще сокрыта от встревоженной твари. Верблюды волхвов едва вступили во Иерусалим; вопрос,  с которым пришедшие с Востока обращаются к шарахающимся от них прохожим, - «Где родившися Царь Иудейский?», - лишь только задан и навряд ли толком понят, - но евангелист говорит: «...Ирод царь смутися, и весь Иерусалим с ним» (Матф.2,3).  Слова эти следует воспринять буквально. «Земля на иконе Рождества не изображена гладкою или ровною, нет, она вся полна движения, — сказано в заметках инока-иконописца Гри­гория (Круга). — И эта холмистость, неровность земной по­верхности не является только свидетельством о местности не­ровной и гористой близ Вифлее­ма... Земля узнала день своего посещения. Она ответила Христу тем, что вся ожила, она как те­сто, — вся начала вскисать, по­тому что почувствовала в себе закваску вечной жизни. И эти волнистые и уступчатые склад­ки земли, окружающие вертеп, не пустынны, но полны тревожно­го и радостного движения».

Однако радость эта — не для всех, ибо одни еще не в состоянии вме­стить ее, а другие — по своей воле отрицаются Спасения: мiр уже разделен, и в скотских яслях «ле­жит  Сей на падение и на восста­ние многих во Израиле, и в знаме­ние прорекаемо» (Лук. 2,34). «Пре­рекания» не обошли и самых ближних: «Характерно для мно­гих икон Рождества, что Матерь Божия обращена ликом не к Спа­сителю, но к Обрученнику. Лицо Ее выражает глубокую заботу... Матерь Божия как бы хочет все­ми силами помочь Иосифу, погру­женному в глубокую скорбь, из­мученному сомнениями...», - продолжает инок Григорий.

Согласно преданию начальных христианских общин, запечатлен­ному в нескольких древних источ­никах, вроде широко известного Первоевангелия Иакова (Иаковля Повесть), а также в «Псевдо-Матфеевом евангелии» и в т.н. «Евангелии детства», тяжкие ду­шевные муки, горечь и не­доумение не оставляли Иосифа с того дня, когда, возвратившись из Капернаума, где он в течение нескольких месяцев плотничал, Обрученник нашел юную Марию — непраздною. Описание Рож­дественской иконы у инока Григо­рия свидетельствует, что в преда­ниях этого рода содержится известная доля истины, — сохра­ненная для нас в Четиях Минеях и в Рождественских службах. «Буря помышлений сумнитель­ных» то отпускала Иосифа, то с новою силою терзала его сердце. Отражение этой сердечной брани донесли до нас апокрифы. Но только из принятого Церковью Благовествования – мы узнаем о главном: доброта и самоотвержение Иосифа, не желавшего «огласить» Марию (Матф., 1, 19) были как бы нарушением ветхого уходящего За­кона и «преданий старцев». Обрученник возвел благодать над законом,  - и тог­да в ответ на его безсмысленную «неза­конную» доброту полыхнуло ему на­встречу прямое Господне откровение: «Иосиф сын Давидов! не бойся при­нять Марию, жену твою; ибо родившееся в Ней есть от Духа Святого» (Матф., 1,20).

...Слухи о беременности Марии достигли служителей храма Иеру­салимского, и Она — вместе с Обрученником — была призвана для ответа. Предание говорит, что от Нее потребовали унизительных доказательств; затем Святое Семейство должно было пить так называемую «воду об­личения», — с тем, чтобы Все­держитель обнаружил «на лицах их» содеянный проступок (Псевдо-Матф.12 и нек. др.).

«Вода обличения» не оказала ожи­даемого действия. Но слухи и пересуды в народе не утихли. Может быть, именно потому Иосиф ре­шился отправиться в Вифлеем вместе с Марией, дабы близкие роды, к которым готовилась Ма­терь Бога нашего, произошли подальше от взбудораженных и недоверчивых соседей.

Так и сбылось пророчество о Рождестве Христовом в Вифлее­ме Иудейском.

Трех-четырехвековый проме­жуток меж завершением Ветхого и началом Нового Заветов — то есть, собственно, временное зия­ние, когда все ветхозаветные книги были уже дописаны, а новозаветные еще не появились, — эту ис­торическую паузу в секулярной библеистике именуют «интертестаментальным/междузаветным периодом».

«Все пророчества о времени пришествия Мессии уже сбы­лись... и в міре водвори­лась тишина, предзнаменовавшая, по словам Исаии, пришествие в мір посредника, примирителя небес с землею. Этот период времени был чрезвычайно знаменателен и важен, даже и в историческом отношении», — сказано в книге «Дванадесятые Праздники пра­вославной Церкви» Г.Лаврентьева (1862).

 «В то время как на Западе не­нужно передвигались легионы, произносились пустые речи и пи­сались безсильные законы — в Вифлееме и Иерусалиме решались судьбы и Востока, и Запада», — противопоставлял мнимую значимость историческую - значимости горней В.В.Розанов.

«Безсильный закон» сам того не подозревая, споспешествовал истории нашего спасения: быв­шая на сносях Богородица оказа­лась в предместьях Вифлеема, по­тому что в вассальной Палестине по указу императора Августа проводилась подушная перепись.

«В те дни вышло от кесаря Авгус­та повеление сделать перепись по всей земле. Эта перепись была первая в правлении Квириния Сириею. И по­шли все записываться каждый в свой город. Пошел также и Иосиф из Галилеи из города Назарета в Иудею в город Давидов, называемый Вифле­ем, потому что он был из дома Дави­дова, записаться с Мариею, которая была беременна» (Лука, 2; 1-5).

Эти строки, бывшие по всей види­мости, совершенно внятными для современников автора третьего Евангелия, сегодня требуют подробных комментариев. К примеру, оборот «в те дни» соот­ветствует русскому «в тот период», так что не следует думать, будто Лу­ка утверждает, будто время появления указа о переписи непосредствен­но примыкало к Рождеству: пове­ление кесаря могло дойти до дальней автономной провинции и через два-три года после опубликования его в метрополии. Было известно, что на исходе царствования Ирода правите­лем Сирии состоял Квинтилий Вар, тогда как упомянутый Лукою Квириний принял должность значительно позже — в шестом году первого сто­летия. Из Деяний Апостольских вид­но, что Евангелист знал о проводи­мой Квиринием позднейшей перепи­си, вызвавшей, кстати, в Палестине восстание. Тогда почему же он опре­деляет перепись как «первую в правле­нии Квириния»? Сообразуясь с неко­торыми особенностями греческого подлинника Евангелия экзегеты при­шли к выводам, что искомый стих Луки следует понимать таким обра­зом: затеянная Августом перепись до­бралась до Иудеи в последние годы иродовой власти; после кончины царя перепись приостановили — и она бы­ла возобновлена после того, как лега­том Сирии стал Квириний. Но в последние десятилетия ХХ века уже было при­нято считать, что Квириний правил Сирией дважды — и в первый раз за несколько лет до христианской эры. И наконец, у Тертуллиана в «Против Маркиона» сказано, что в интересующую нас эпоху императорским лега­том Сирии был Сатурнин...

Похоже, что первоначальная Церковь не усматривала промыслительного значения в фик­сации определенной календарной точ­ки рождения Иисуса по плоти.

По крайней мере до IV столетия верные отмечали лишь день Вогоявления-Эпифании, куда включалось как Рож­дество, так и Крещение Господне. По свидетельству же «отца церковной исто­рии» Евсевия Памфила, первохристиане Палестины паломничали к вифле­емскому Вертепу — для них он стал символом перехода души от тьмы к свету, символом Божественного Лу­чения, осветившего темные каменные своды пещерки-хлева во мгновение Рождества Христова.

В самый город Святое Семей­ство не въехало: «Егда же быша посреде пути, и рече Мария к Ио­сифу: ссади мя с осляте, ибо су­щее во мне нудит мя изыти», — повествует апокриф (Первоеванг. Иакова,17,9).

В прежние годы паломникам на Св. Землю Палестины показывали неподалеку от Вифлеема участок земли, зовомый «гороховым полем». Он был покрыт мелкими светло-серыми камушками необыкновенно круглой формы. Предание гласит, что на этом месте св. Иосиф-Хранитель остановил осла, на котором сидела Богородица, а сам пошел в город на поиски ночлега. На поле в это время работал некий селянин. Прошло сколько-то времени, а Иосифа все не было. То ли Приснодеве, - не забудем, пятнадцатилетней отроковице, - стало страшновато, то ли показалось неудобным молча взирать на хозяина участка, где Св. Семейство задержалось, но только Она спросила:

-        Дяденька, что это вы сеете?

Угрюмо и сосредоточено взглянул на Нее занятый самонужнейшим делом человек, которого проезжие вынуждают отвлекаться на пустые разговоры.

-        Не видишь, что ли? камни.

-        Бог да благословит ваш труд, дяденька, - смущенно ответила Богородица.

Вот и вырос богатый урожай – через две с лишним тысячи лет никак собрать не можем.

…Оставив Марию в пещерке-хлеву, Иосиф бросился на поиски повивальной бабки-иудеянки. Найдя ее, Обрученник возвратил­ся к Вертепу, но повивальная баб­ка побоялась войти в него, ибо ве­ликий свет озарял его темные сво­ды, не угасая ни днем ни ночью, и так было все то время, покамест Приснодева оставалась в Вертепе (см. «Еванг. детства» 69—70 и по­следующие).

Но еще до встречи с повивалкой, Иосифа застала та тишина, которою изумленный мір встретил своего Христа; тварь словно окаменела с разбега: умолкла всякая плоть. Останови­лись небеса, руки пахаря застыли на замершем плуге, дети склони­лись к недвижной реке, желая на­питься, — да так и обомлели. И внезапно все это вновь пришло в дви­жение (см. Первоеванг. Иакова, 18,2).

Сама Тайна Рождества — неизобразима, как и тайна Воскресе­ния.

Прикосновение к ней — опаля­ет, как огонь физический (см. Псевдо-Матф.,13 и Ев.Иакова,20, 1-2).

Впрочем, даже благоговейные по­пытки соприкоснуться со Светом Неприступным, не приносят доб­рых плодов. Позднейшие фраг­менты «евангелия детства» осо­бо останавливаются на словах по­вивальной бабки, славящей и хва­лящей Создателя за то, что он будто бы удостоил ее лицезреть Рождество от Приснодевы. Зато усвоенные Церковью благочестивые предания даже не пытаются приблизиться к таинственному мраку Вертепа, озаряе­мого извнутри Рождественским Чудом.

«А за престолом великия Рождества Христова ту есть святое место, идеже родися Гос­подь наш Исус Христос от Пресвятыя Девы; и на том святом месте есть мрамор камень чер­ной, на немже пестрины голуби», — рассказывает инок Варсонофий, ходивший во Свя­тую Землю в 1456 году. – И – ничего более.

Лишь ска­зочные «обавления», с их творчес­кою тоскою по детали, реша­ются на большее: «Во Вифлиоме где родися Христос, церковь ве­лика, Рождество Христово. И ту есть в вертепе, стоит млеко святей Богородицы, шло из пер­сей богородичных, таково же, как млеко белое сселося. Да туто же в вертепе, где Христос роди­ся, Богородица хватала рукама за землю, и тут возросло с правую страну аки рука, а с ле­вую страну аки крест, и свился с рукою вместе... И коли бывает на Рождество Христово, Патри­арх литоргию служит, и как молвят  ИЗРЯДНО О ПРЕСВЯТЕЙ, - рука про­стрется, и крест разовьется, и млеко станет тепло, и пар от не­го идет. Да так стоит рука и крест и млеко, доколе обедню отпоют... И так бывает ежегод.». (Иконописный подлинник; привожу по Ф. Буслаеву. Истори­ческие очерки русской народной словесности и искусства. Т.II, СПб, 1861, стр. 365).

ІІ

«Если существует место на земле, сосредоточивающее в себе все то, что есть священного, все, что высо­кое, все то, что сладостное и вожде­ленное — то это есть поклонение Ви­флеема», — писал некогда Вениамин Иоаннидис, иеродиакон и профессор богословия в училище Патриаршеско­го Иерусалимского Престола.

Сто тридцать с лишним лет тому назад «стара­ниями Высокопреосвященнейшего Митрополита Вифлеемского господи­на Агапия» труд профессора Иоаннидиса был частично переложен на русский язык Иваном Степановичем Гашинским — воспитанником Кишиневской духовной семинарии, «приобретшим познание греческого в продол­жительной своей службе при Импера­торской Российско-Посольской церк­ви в Афинах». А потом в продолжение десятилетий отпеча­танную в Лейпциге книжицу Иоанни­диса, украшенную гравюрою, изобража­ющею Св. Вертеп, можно было получить в «Вифлеемском Еллинском мона­стыре и в Пречестном Храме Воскре­сения в Иерусалиме — у старца-сосудохранителя Всесвятого Гроба господина Серафима».

Сегодня ее там уже не найти.

«Христианин ступает здесь (в Ви­флееме - ЮМ) не по земле, но по небу; чело­век входит в то центральное место, по которому перешли и ступали от­расли толиких веков: но Православ­ный, ко всему прочему, находится внутри церкви, воздвигнутой Визан­тийскими Самодержцами», — про­должает иеродиакон Вениамин.

Для того, чтобы попасть в ночь  на Православное Рождество в Святой Вертеп обыкновенно специального пропуска не требуется. На площади Звезды в Вифлееме, метрах в пятиде­сяти от базилики Рождества Христо­ва устанавливаются временные ка­бинки, в которых желающие принять участие в богослужении, подвергают­ся досмотру. Взойдя в малую калиточку, сохраненную в циклопиче­ских арчатых вратах базилики, богомолец оказывается в притворе, где почти непременно попадает в одну из многочисленных луж, наполняющих выбоины в каменном по­лу. Здесь его вновь слегка досмотрит (либо только доглядит) сотрудник иудейской Службы безопасности, — после чего паломник свободен следовать во­внутрь храма: «здания обширнейшего и весьма высокого и притом велико­лепнейшего», по выражению профес­сора Иоаннидиса.

Служит глава Сионской церкви, Блаженнейший Патриарх Иерусалим­ский и всея Палестины, — и тот, кому мил теперешний христианский Вос­ток, уж какой он есть, с его щербатым золотом и надколотым хрусталем, возможно, получит по вере своей: к последним словам Херувимской он удостоится проникнуть не только до византийской подоплеки Рождест­венской службы в Вифлееме, но — вдруг! — дотянется до самой первоос­новы.

В самом Вертепе также началась Литургия.

«Св. Пещера вообще есть темная, освещенная посредством лампад, — объясняет Иоаннидис. — Помост Св. Пещеры выстлан большими белыми мраморами, имеющими на себе чер­ные и красноватые жилы, и из них не­которые разбиты. Кровля и частию стены Пещеры покрываются обвет­шалою тканию, перемену которой соперничество Наций не дозволяет».

А служба идет. Лик отвечает иере­ям по-славянски, поскольку на Рожде­ство в Вертепе поют инокини Русской женской обители, что в Горней, осно­ванной в XIX веке архимандри­том Антонином (Капустиным) — ес­ли так можно сказать, подвижником русского церковного присутствия на Святой Земле.

По случаю праздника монахини, в большинстве своем молодые, благо­ухают отечественным земляничным мылом. Тесновато: слабосильная вы­тяжка, вмонтированная в стегу пещерки, работает на пределе Кое-кто из бывалых богомольцев запасся раскладными сиденьицами, какими обычно пользуются живописцы на этюдах.

Три часа пополуночи. Теснота воз­растает; желающие причаститься именно во Святом Вертепе, опуска­ются в него из верхнего храма, где все ярко, отверсто и громко, а по правую руку от Царских Врат сидит на солее в особенном кресле иудейский проконсул – черноокий упитанный красавец-генерал, надменный и бледный, в пунцовом берете (эти мои наблюдения относятся к исходу 80-х годов прошлого века – ЮМ).

Предстоя­щие и молящиеся едва не отдавлива­ют друг  другу ноги.

«Плоть челове­ческая при самом начале ее предназна­чалась к тому возвеличению, каковое должно было последовать через рож­дение в ней Сына Божия, — сказано у Тертуллиана. — Некоторое великое дело предначертывалось, когда со­здавалось это вещество. И сколько раз оно было почтено Богом, сколько раз испытывало оно касание Божией руки?! — Представь себе, что весь Бог занимается им — Своим разумом, Своим действием. Своим сове­том, мудростию, провидением и — прежде всего — Своей любовью...»

Дева днесь Пресущественнаго раждает, — и ледяной свирепый дождь хлобыщет Вифлеем то справа, то слева, — и земля вертеп Неприступному приносит, ангелы с пасты­рями славословят, волсви же со звездою путешествуют, — а молнии выявляют у горизонта черный кратер Иродиона, — нас бо ради родися Отроча Младо, Превечный Бог.