Общий

… Еще подходя к дому, я слышу, как стучит ее швейная машина. И когда я отворяю калитку, и когда открываю двери, я слышу этот равномерный стук. Я знаю – она опять провела в своей каморке за вышивкой весь день, пока меня не было. И ночью, когда я ложусь спать, мне кажется, что я снова слышу этот равномерный стук, но это уже не иглы, это ее шаги. Как будто она всю ночь бродит по дому там внизу. Ей нет здесь места, она всю ночь ходит из угла в угол, от окна к окну, от двери к двери. Или мне это только кажется...

Кузьма родился вне брака, поэтому его дразнили ублюдком. Кузькина мать гоняла дразнильщиков по всему переулку. У неё были крепкие, спринтерские ноги и она так быстро перемещалась, почти не касаясь земли, что её белые волосы развевались по ветру, словно горело пламя...

Над монашками еще и глумились долго, потому как не старухи древние они еще были...

За полторы-две недели до Своей последней Иерусалимской Пасхи Господь вмес­те с учениками, после достаточно длительного отсутствия, вновь появился в деревне Вифания на северо-восточном склоне Масличной горы – Елеона. 3десь, в пригороде Иерусалима, Господом был воскрешен «некто Лазарь», брат Марии, - той самой, «которая помазала Господа миром и оттерла ноги Его воло­сами своими (от Иоанна, гл.II, ст.1-2)...

Двадцать тысяч лун сменилось, а душа моя скорбит смертельно, и нет мне покоя ни на мгновенье. Имя моё леденит уста говорящего и колет ухо слышащего, образ мой гаже осьминога, едче скорпиона. Проклят я от Бога и среди людей, но не одинок я в мерзости своей…

Самая непродуктивная из наук – история. В клинописях разбираемся, древние технологии изучаем, а откроешь Тацита или Плутарха – и лишь руками развести – ничего в цивилизации не поменялось. Скверными мы выглядим учениками, если не сказать: отпетыми двоечниками...

Мы здесь не пишем истории самостийничества. Наша задача проследить, как создалось его «идейное» лицо. На Украине, к концу 70-х и в 80-х годах, оно совсем было утрачено. Перестав быть частью революционного или, по крайней мере, «прогрессивнаго» движения, украинство не знало, чем ему быть дальше. Лучшая часть «Громады» продолжала заниматься учеными трудами, писала стихи и романы, но огня, оживлявшего деятельность первых украинофилов от Рылеева и кирилло-мефодиевцев до Драгоманова, не было. Зато возник угарный чад, какой исходит от тлеющих углей после того, как пламя потухнет. Начался безыдейный украинизм, не ищущий себе смысла и оправдания. В отличие от своего предшественника он не задавался вопросом: зачем надо было внушать малороссийскому крестьянину, что он — «окрема» национальность, зачем надо было обучать его в школе не на общерусском письменном языке, а на разговорной мове? Костомаров и Драгоманов имели на этот счет обоснованное суждение, исходившее из соображений социального и политического прогресса. Никаких таких соображений у последующих украинофилов не было. Их логика проста: раз нас «пробудили» и назвали украинцами, особой национальностью, так надо и быть ею, надо, как все порядочные нации, обладать своей территорией, своими государством, языком, национальным флагом и своими послами при иностранных дворах...

...Воистину, то, что в советское время могло звучать разве что в привокзальном питейном заведении, сегодня уверенно переместилось на телеканалы, нисколько не комплексуя, а, напротив, с полным сознанием своего права и с решительным намерением смешать с дерьмом всякого, кто на это право посмеет посягнуть. Что уж говорить о том, какой моральный ущерб репутации России наносят периодически вспыхивающие «светские» скандалы вокруг меняющихся фаворитов угасающей постсоветской дивы, да и вообще вся так называемая «светская жизнь»…

...Существуют ежегодные доклады президенту РФ о состоянии природного наследия. Но нет докладов о состоянии историко-культурного наследия. Сколько бы общественность не тревожила высоких начальников в министерстве культуры – воз и ныне там. Пример, колющий глаза – историческая Москва, продолжающая исчезать на наших глазах...

Больше всех на свете любила Дашутка свою маму. Вообще-то Дашутка всех любила: и отца, и старшую сестру Олю, и даже капризную Каву. Маленькая ещё, вот и капризничает. По правде-то имя у младшей сестрёнки было Клава, но Дашутка кусочек имени поначалу проглатывала, а за Дашуткой и все остальные тоже стали проглатывать...

...Когда она улыбалась ему, то напоминала лягушку. Когда, удивляясь, округляла глаза – сову. А когда принималась грызть яблоко, заголяя свои мелкие, редкие зубы – белку. «Чудовище! – думал Арбузов. – Настоящее чудовище... Сфинкс!» ...