№24 Галина МАМОНТОВА (Россия, Лобня) Эка, жисть

Галина Мамонтова - поэт, писатель, публицист, член Союза писателей России.

Эка, жисть

«Подаждь, Господи, оставление грехов всем, прежде отшедшим в вере и надежди воскресения отцем, братиям и сестрам нашим и сотвори им вечную память»

(Из молитва о упокоении)

«Жизнь и смерть предложил я тебе, благословение и проклятие. Избери жизнь, дабы жил ты и потомство твоё»

(Втор. 30,19)

Авдотья всю жизнь провела в родной деревне, в глубинке Воронежской губернии. Лишь один раз, вскоре после смерти мужа, съездила в город к дочери. Город встретил её копотным воздухом и шумной, вечно снующей толпой:

− Все бегут куда-то и здрасти друг другу не скажут, − сетовала старушка.

Погостила немного и стала собираться восвояси. На все дочерние уговоры остаться на недельку другую, упрямо отвечала:

− Чо мне сидеть тут, сложа руки, дурак­дураком? Ужо, пора обратно возвертаться, − и дала себе зарок. − Пока хожу на своих ногах из дома ни-ни, − и вот уж восьмой десяток, и ещё, Слава Богу:

− Вот только ноги не всегда слушаются, да и глаза слеповаты стали, даже операцию делали профессора городские − ха-аро-о-ошие дохтора, очки приписали.

Сыновья со снохами тоже всё время зовут к себе на жительство, отшучивалась:

− Сиди, лягушка в луже, не то будет хуже^*. В своей-то хате и углы помогают.

Так и продолжала жить в доме покойных свёкра со свекровью, куда привел её восемнадцатилетнюю муж Степан.

По молодости Евдокия озорная была, весёлая. Всё шутками-прибаутками бросалась, да и покрепче чем пульнуть могла. На её долю выпала нелёгкая судьба, впрочем, как и на долю всего поколения. Тут тебе и война, и голод, и страх за детей, их было трое, мал мала меньше, да томительное ожидание с фронта кормильца. Да сколь ни плачь, а всех-то слёз не выплакать. Так и тянула на бабьих плечах тяжкий груз скорбей. Молилась каждую ночь Авдотья, молилась о муже, чтоб сберёг его Господь в пекле войны проклятой.

В 44­ом осенью демобилизовали Стёпушку по ранению. Будто вчера всё было, помнится до мелочей: ранняя темень незаметно, но быстро опускалась на деревенские хаты, сама хлопотала по хозяйству, детвора, намаявшись, дружно сопели на тёплой печи. Раздался осторожный стук в окно, от предчувствия всё захолонуло внутри.

Война, она ж не лечит, а калечит, вот и Степан вернулся слабый, покалеченный. Простреленные ноги болели, кашель сильно бил, того и гляди, всё нутро наружу вывернет − застыл пока раненый в болотине лежал, в беспамятстве. Очнувшись, долго полз по холодной жиже до своих. Авдотья, рада радёхонька, всё славила Бога:

− Хошь больной и слабый, а всё ж таки вернулся.

Степан, несмотря на немощь свою, дела мужицкие улаживал. Коли, жена, намаявшись по хозяйству, начинала ворчать на всех, кто попадался ей на глаза, приголубит Стёпа свою ненаглядную, и сердце её оттаивало. Так вот и жили в делах да заботах, в ладу, да с миром в душе.

Летят года, не стоят на месте. Повырастали дети, как грибы по осени: обзавелись своими семьями, отделились от родителей, разъехались по городам. Появились внучата на радость старикам. Летом дом оживал от заливистого смеха и проказ детворы: шестилетних Егора, Андрейки и трёх летней малышки Иринки. Дед Степан в них души не чаял. Бывало, облепят они его:

− Деда, деда, вырежь свистульки.

− Садитесь, мои хорошие, да красивые, да немножко с дурью, садитесь рядком, да ладком, будут вам свистульки.

По вечерам к деду приходил приятель-фронтовик, во время войны служил в разведке. Звали его дед Петька-ерунда. Прозвали деда Петьку этак, потому что тот по всякому поводу и без повода употреблял эдакое словечко: «ерунда». Жил он по-соседству, через два двора в небольшой хатёнке-мазанке с женой и дочкой-вековухой. Своих внучат у него не было, вот он и оттаивал сердцем в гостеприимном доме друга. Деды усаживались на табуреты, а детвора перед ними выкрутасничала. Маленькая Иринка, притаскивала табурет, вскарабкивалась на него, читала стихи, пела песни на радость всем. Старики умилялись на малышку. У деда Петьки для детей всегда были припасены в карманах большие желтоватые куски сладкого сахара − награда выступавшим.

Авдотья, возившаяся у плиты, радовалась и на внучат и на дедов, а коли шибко разботвятся пацанята, всех усмиряла:

− У, фулиганы, малахольные. Будя вам сигать, уж ночь на дворе. Да и вам, деды, пора честь знать, нечя детей на ночь будоражить, − беззлобно обращалась она к старикам. − Завтря ещо день будя.

Сосед начинал собираться домой. Иринка забиралась на колени к деду Степану, спрашивала:

− Дед Петька-елунда, завтла плидёс?

Проводив гостя, бабка несла малышку в кроватку, укладывала мальчишек, потом ещё долго хлопотала: застирывала перемазанные внуками вещи, подштопывала, подглаживала.

В конце лета детей забирали родители. Авдотья со Степаном оставались вдвоём. Вечерами, управившись с повседневными делами, любили они посидеть на крылечке, воздухом подышать, поглядеть, что вокруг делается, побалакать с соседями.

По первым холодам Степан доставал из сарая, убранный на лето, ткацкий стан, заносил в хату, собирал, налаживал. На нём ткали дерюжки ─ дорожки по-городскому. Прежде чем получалась красивая дорожка, немало приходилось потрудиться: сначала перебирались вещи в сундуке, комоде, шифоньере, отбирались сношенные рубашки, платья, старые юбки, шли в ход и суконные тряпицы. Весь этот нехитрый скарб варили в чугунах с разноцветными красками, вывешивали на хозяйственном дворе, сушили. Высохшее тряпьё рвали на полосы, сшивали меж собой в длинные ленты, сматывали в клубочки, лишь после этого приступали к ткачеству. Сколь зимних вечеров проведено за работой и не счесть. Акромя дорожек, стегала Авдотья одеяла из утиного пуха, верх облицовывала цветными лоскутами. Выстеганные её руками они получались воздушные, в городе такие не купишь − лёгонькие, тёплые. Спать под таким одеялом благодать да удовольствие.

Степан же всегда был рядышком, помогал по своим немощным силам: где клубочек смотает, где станок отладит. Любил из дерева безделушки всякие вырезать. Бывало, готовую игрушку в карман положит:

− Авось, на случай какой-нибудь пригодится, пострелят порадовать.

Иль поставит Стёпушка табурет к печи, спиной к горячим кирпичам прижмётся и любуется на свою ненаглядную:

− Бабк, красавица ты у меня, век живём вместе − нет лучше тя, − старушка игривым тоном отвечала:

− Была красавица, да вся уж вышла, толькя канапушки остались, да морщын поприбавилось. Степан подходил к своей зазнобушке нежно брал родное лицо в огрубевшие ладони:

− Конопушечки-то все родны-ы-е… Помнишь, Дуняш, как миловались-то с тобой?..

Авдотья смеялась:

− Эх, и недаром говорят седина в бороду… Сиди-и-и уж, нечя ахальничать…

Эка, жисть. Вон как Бог уладил, уж двадцать с лишним годков, как убрался Степан, оставил её одну век доживать. По-первости, так и гластился его голос, так и думала, войдёт в хату, а он сидит на табурете под окошком, да мастерит что-нибудь. Такой был, о-ох, на все руки мастак, хошь и немощный.

Долго после смерти мужа горевала Авдотья, как будто вместе с ним сама умерла. Давно уж и себе подготовила смертный узелок. Платье специально заказала у немой портнихи Нюськи. Купила тюлевое покрывало, выбитое цветами, подушечку под голову, сатиновый тёмно-фиолетовый отрез на гроб, несколько метров бахромы с бубенчиками ─ гроб обрядить. Подготовила пучок восковых свечей, венчик на лоб, большой пластмассовый крест в руку и пропускную молитву – пропуск ко Господу. Да и по мелочи всё предусмотрела: платочек на голову, тапочки, чулки простые − чулки-то еле сыскала, на базаре сплошь стеклянные:

− Дотраговатся страшно, не то, что надевать, и хто только такую срамату придумал?.

Узелок этот хранила в шифоньере, порой доставала его, перебирала содержимое. Раз надела Авдотья погребальный наряд, сложила руки на груди и сквозь прищур глаз смотрит оценивающе в зеркало: хорошо ли будет выглядеть лёжа в гробу? Глянется ли Стёпушке?..

Ночью сон ей приснился, будто идёт со Степаном по дороге, в руках дедов узелок несёт. Долго шли, дошли до зелёного сада. Степан остановился, сказал:

− Всё, Дунюшка, давай прощаться. Дальше пойду один. Возвертайся. Не время тебе сюда… ─ забрал свой узелок и скрылся в сени деревьев. Авдотья проснулась, но ещё некоторое время не могла вернуться к реальности, столь явственным был сон.

Долго в сердце её не проходила тоска от разлуки со Степаном. На счастье в деревне восстановили заброшенную церковь. Священника прислали, совсем молодого. Бабы сначала засмущались, а священник хоть и молод, оказался очень разумный. Помог справиться с душевным томлением. Отпел Стёпушку заочно, земле предал, на могилке панихиду отслужил, и каждую службу у Престола поминает мужа её покойного отец Димитрий.

Старшая дочь с мужем, выйдя на пенсию, переехали к старушке жить. Товарки по-доброму завидовали:

− Повезло бабке на старости лет…

Казалось, радоваться надо, сродники и приготовят, и на огороде, и по хозяйству всё справят, да Авдотья, смолоду привыкшая работать, как будто чего лишилась, никак не могла сидеть без дела. Тогда нашли ей занятие по силам, поручили следить за живностью: молодыми утятами и курочками-молодками, чтоб те по птичьему неразумию не разбредались по чужим дворам, да не выбегали на дорогу. Старушка садилась на скамейку возле дома. Здесь она не только исправно выполняла посильное дело, но и балакала с соседями. Бывало, молодые мамки просили бабку Дуньку присмотреть за своими чадами, покачать коляску пока они отбегали ненадолго в магазин, на почту иль по другим делам. Та, проснувшихся малышей, развлекала прибаутками, линдадукала, пощелкивая пальцами в такт мелодии:

− Лин-да-да- лин-да-ду…

Малышам нравилось, они живо сучили ножками, словно приплясывали, взмахивали ручками и издавали восторженные звуки. Не меньше радовалась и старушка.

По воскресным дням или по большим церковным праздникам надевала Авдотья плисовую юбку тёмно-синего цвета: уж сколькя годов, а всё как новая, сносу ей нет, синюю кофту тонкой шерсти, сверху вязаный жилет-безрукавку, на голову повязывала хлопковый беленький платочек с мелкими голубыми цветочками по полям. Это был её неизменный наряд и в жару, и в холода, она берегла его только для важных случаев. Рано утром зять запрягал старую лошадь по кличке Болтик, помогал тёще забраться на телегу, вёз в церковь.

Было у неё в храме своё местечко в уголочке, напротив иконы Казанской Божией Матери. Эту икону, когда открыли церковь, Авдотья из дома принесла. Старинная икона, досталась ещё от свекрови, а той от своей свекрови. Всю службу старушка стояла напротив Божией Матери, а коли невмоготу становилось стоять, присаживалась на деревянную скамью.

Авдотья хотела внести свою лепту в благоустройство храма. Она отобрала самые красивые полосатые дерюжки, которые ткала в прежние времена зимними вечерами, принесла отцу Димитрию. Батюшка распорядился постелить их не в притворе, а в самом храме, даже на солее и возле аналоя. Не зря старалась, для Господа и Матери Богородицы пригодились её труды:

− А детям и внукам теперь такое добро не нужно. Ковры понакупали, да паласты. Только теплоты в них нет, а всё от бездушия, − мыслила старушка. −От рук-то человеческих, да от сердца добро идёт.

После службы не спешила Авдотья домой: воскресный день посвящала Богу. Оставалась прибираться в храме. Потихонечку, в меру сил чистила подсвечники, протирала иконы. После уборки вместе с отцом Димитрием и другими трудниками шла трапезничать. Любила она беседовать с молодым священником о прожитой жизни, о Стёпушке вспоминала:

− Хошь и всяко бывало, а жалели друг друга, держались друг за дружку, не разлучались никогда, акромя годов, когда воевал Степан.

Пеклась Авдотья о внуках, да правнуках, советовалась с батюшкой:

− Они хошь и хорошие, да дюжа несогласная молодёжь стала. Неслухають ни в чём, своевольничают. Одеваются − срамно смотреть.

Батюшка наставлял её. Авдотья в душе не всегда с ним соглашалась, но слушалась и старалась поступать так, как советовал отец Димитрий. И надо ж, всё управлялось по наставлениям батюшки:

− И какую ж голову надо иметь, что б жизню так понимать? Вот те и батюшка, вот те и молодой, – размышляла старушка.

На исходе лета Авдотье перевалило за девяносто. Через неделю после юбилея, аккурат, в канун праздника Преображения Господня, она слегла. К болящей пришёл священник, исповедовал, причастил старушку. После Причастия стало немного легче, но она уже чувствовала, что не поднимется.

Внучка Иринка торопились побыть с любимой бабушкой последние дни её земной жизни. Она приехала ещё в начале лета вместе с трёхлетним сыном Стёпкой, в городе остались муж Сергей и старшая дочь Аннушка. Отпуск у мужа предполагался на середину июля, вот Аннушка, папина любимица, осталась с ним. Хлопотать по хозяйству: приготовить, постирать, прибраться у неё получалось ловко. Мама Ира могла быть спокойна за своих любимых.

Ирина старалась больше времени проводить с бабушкой, тем более сынишку окружало много заботливых нянь. Внучка читала бабушке вслух, с особым удовольствием та любила слушать жития святых и рассказы о животных. Утомившись от чтения, внучка обнимала старушку, вспоминала, как любила приезжать в родной дом, как учили её здесь труду да уму-разуму исподволь, ненавязчиво. Ирине вспомнились зимние каникулы в деревне. Как радовался дед Степан, когда она как в далёком детстве выступала перед ним, переодеваясь в разные наряды танцевала, а он растрогано смотрел на неё. В час отъезда дед Степан вышел на крыльцо проводить внучку, глаза его были влажные от навернувшихся слёз. По весне дедушки не стало. Царство ему Небесное. Хороший был дед. А внуков как любил…

Вспомнив своего старика Авдотья, вздохнула:

− Телом немошный, а меня всегда жалел. Ни крика, ни полкрика от него никогда не было слышно. А уж что б слово срамное – да, Боже, упаси. Истосковалась я по деду свому. Жду встречи с ним не дождусь...

Бабушка приказывала внучке, что и как нужно сделать по отходу её ко Господу. Просила горько не плакать о ней, почаще поминать на обедне её со сродниками упокоенными:

− Все тама когдай-то будем, кто ране, кто позже, в положенный час повстречаемся…

В дом стали съезжаться близкие. Сыновья с жёнами, внуки, правнуки:

− Вся семья вместе, так и душа на месте, − радовалась старушка, наставляла домочадцев. − Живите дружно, не ссорьтеся, помогайте друг дружке. Один Божий человек сам жил свято, да другим советовал делать добрые дела – добрыми делами-то и спасёмся. Бога не забывайте. Как говорит отец Димитрий – человек бывает плох, позабывши, что над ним Бог-то^**. Вот и памятуйте о Господе – с молитвой-то в устах, да с работою в руках – всё сложится правильно. Я, коли хорошо там устроюсь, буду вам помогать. Деду расскажу, какие вы у нас видные да ладные. А главное, сердцем незлобивые, до чужого неохочие. Вот он порадуется… Не даром учил покойный: лучше своё отдать, нежели чужое взять. Эка, жисть, пролете-е-ла, как один день… Как не хорониться, а от смертушки не оборониться…

С каждым днём силы оставляли Авдотью. Голос становился слабее. Ирина почти не отходила от бабушки, ночью спала рядом на раскладушке. На Успенье отец Димитрий, отслужив праздничную службу, пришёл ещё раз причастить болящую. Долго о чём-то говорил с ней батюшка. По уходу священника старушка пребывала в необычайно одухотворенном состоянии. Молилась, вознося благодарение Господу за милость Его безграничную к ней многогрешной.

Авдотье вспомнились молодые годы, как ходили молодухами по дворам колядовать – славить Младенца Христа:

− Нынче в мире Бог родился,/ Пеленами Он обвился,/ Он в яслях лежал, /Весь мир в руках держал.// К Нему ангелы летали,/ Ему песни напевали./ К Нему волхвы приходили,/ По поклону приносили…// Прости меня, Господи, грешную… Прости меня, Господи…

Она шептала и шептала за разом раз слова колядки угасающим голосом. Они уже звучали как молитва, молитва-прославление Того, пред Кем готова она скоро предстать. Последние три дня Авдотья перестала принимать пищу, только пила святую воду, и беззвучно молилась, осеняя лоб крестным знамением. Внучка молилась своими словами в унисон с бабушкой.

Забрезжил очередной рассвет. На какое-то мгновенье Ирина провалилась в сон, втупору проснувшись как будто от лёгкого прикосновения. Рядом никого. Сердце замерло от предчувствия. Бабушка лежала бездыханная, на её лице застыла блаженная улыбка. Комок подступил к горлу, слёзы навернулись на глаза. Ирина, помня бабушкин наказ, взяла себя в руки. Сделала всё, как та наставляла. Дрожащим голосом, под Трисвятое, омыла покойную, обрядила в приготовленный наряд. Открыла Псалтирь на заложенной странице «Последование по исходе души»…

К полудню принесли гроб, установили в комнате на табуреты, окропили святой водой снаружи и внутри. Под подушечку положили высохшие берёзовые веточки, освящённые на Троицу. Авдотью перенесли в гроб, прикрыли по пояс покрывалом, в руку вложили крест. В изголовье на тумбочке вместо подсвечника поставили миску с крупой, куда и установили зажженные свечи, окурили комнату ладаном.

В дом непрестанно шли соседи попрощаться с почившей:

− Дунька, да, Дунька,.. о-ох… Дюжа ж ты заторопилась убраться-то?.. Нешто тут тебе плохо жилось? Вона дети, да внуки какие помощники, толькя жить да жить… − в деревнях так принято, причитая, охая-ахая выражают своё искреннее сочувствие, соболезнование родным.

В ночь перед отпеванием отец Димитрий благословил поставить гроб в храме. Пожилые прихожанки Антонина, Анна и Раиса пели до утра над своей подругой поминальную Псалтирь. На литургии священник, сродники Авдотьи и приходские молились о новопреставленной.

После службы многие остались на отпевание. В руках задрожали вожённые свечи, священник покадил вокруг гроба и предстоящих, и положил начало:

− Благословен Бог наш...

Ирина молилась вместе со всеми, временами молитва прерывалась воспоминаниями, к глазам подступали слёзы, сердце щемило от горечи разлуки:

− Господи Иисусе Христе, помилуй мя… Упокой, Господи, бабушку мою любимую,.. Прости её, если не так она что-то совершала,.. хорошая она… Прости, Господи, и помилуй…

Вот батюшка возгласил:

− Господу помо-о-лимся… − зачитал разрешительную молитву, вложил умершей в руку. Под протяжное пение «Святый Боже…» и колокольный звон, покойную вынесли из храма.

Мужчины, сменяя друг друга, несли гроб на руках до самого кладбища. Во главе траурной церемонии шёл алтарник Василий с надмогильным деревянным крестом, за ним Ирина с иконой Казанской Божией Матери, её благословили нести святыню пред гробом, ту самую икону, которую когда-то принесла Авдотья в дар восстановленному храму, за Ириной следом неспешным шагом батюшка с кадилом в руках и певчие:

− Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный… − звучало над гробом.

У могилы попрощались с Авдотьей последним целованием.

Отец Димитрий произнёс:

− Господня земля и исполнение ея; вселенная и вси живущий на ней, − взял лопатой землю со всех четырёх сторон могилы, крестообразно посыпал её на опущенный гроб.

Бабы заговорили:

− Опечатал гроб до второго пришествия.

За священником остальные бросили по горсти в могильную яму. Земля падала гулко на крышку гроба, глухой стук болью отзывался в сердце Ирины…

Над могилой установили крест, у его основания поставили фонарь с зажженной поминальной свечой. Свежий холмик украсили цветами.

Священник снова вознёс молитву о новопреставленной, вспомянул её добрыми словами, произнёс слова утешения родным:

− Веруйте, разлука эта временна. Неслучайно христиане хранят обычай не сжигать, а зарывать тело в землю. Оно как зерно должно возродиться к новой жизни. Предавая земле тело близкого человека, мы выражаем надежду на воскресение …

− Вечная память… Вечная память… Вечная память, − вознеслось к Небесам.

Поминальный стол организовали в трапезной храма. Батюшка помолившись, благословил трапезу. Помин начали, как и полагается с вкушения освященной кутьи^*** с мёдом.

За столом поминали усопшую, добрые дела её, да мудрые советы, поминали, как памятовала она о неизбежном смертном часе, готовилась к нему, чтоб удостоиться кончины непостыдной, как часто поговаривала:

− Важно знать, не каким ты родился, а каким ты умрёшь.

Ирина посидела на поминках недолго, ушла домой. Ей хотелось побыть одной. Несмотря на наставления старушки не горевать после её смерти, Ирине тяжело было смириться, что любимой бабушки не будет. За последние дни женщина сильно устала и душой и телом.

Она прилегла на диван, перед глазами проплывали картинки-воспоминания из далёкого детства: вот она маленькая идёт по улице вдоль соседских дворов, вдруг из подворотни выскочил страшнющий гусь, он сильно вытягивал шею, угрожающе шипел, девочка, пересилив страх, что есть мочи, побежала к своему дому. С хворостиной в руках на помощь внучке спешила бабушка. А вот Ирина уже первоклассница, сидит в комнате за большим столом вместе с дедушкой, делает уроки. Неожиданно опрокинулась чернильница, чернила синим пятном расплылись по столу. Ирина пыталась спасти тетрадку с прописями, дед Степан внучку… На подозрительную возню, вошла бабушка. Она так и обомлела, увидев синюю лужу на столе, синюю с ног до головы внучку и дедушку, по локти перемазанного синими чернилами.

Сквозь полудрёму зазвучал бабушкин голос:

– Мы писали, мы писали, наши пальчики устали… А читать… вы не забыли почитать?.. Раз... два... три... сорок… Псалтирь… читать…

Ирина вздрогнула, стряхивая остатки дрёмы, поднялась с дивана взяла Псалтирь. Многое ей было непонятно в словах молитв, но она искренне верила и чувствовала - бабушка радуется, наказы её не остались не услышаны. Да и отец Димитрий говорил, что горячая молитва ближних имеет большую силу, помогает умершим, посылает им облегчение:

– Я буду молиться за тебя, горячо молиться, только б тебе было хорошо.

Каждый вечер, когда домашние, угомонившись, засыпали, Ирина шла к святому уголку. Её уже так не тяготило долгое стояние и чтение молитв, скорее наоборот – становилось потребностью, душа получала утешение.

Вечером сорокового дня с кончины, она как обычно молилась об упокоении, устроении загробной участи бабы Дуни. Расчувствовавшись, мысленно обращалась:

– Бабушка, милая бабушка, я скучаю по тебе… Знать бы, как ты там устроилась?..

За спиной послышался тихий звук, похожий на размеренные похлопывания в ладоши. Звук медленно продвигался от двери через всю комнату в сторону святого уголка, где стояла Ирина, лёгкое дуновение коснулось её лица, пощекотало ресницы, выбившуюся из-под косынки прядь волос. В полумраке комнаты вздрогнул огонёк лампады, отражаясь золотистыми бликами на ликах святых. Похлопывающие звуки поплыли обратно, скрылись за дверью.

Какое-то время женщина стояла в оцепенении, вдруг из глаз её потекли слезы, горячими струйками они бежали по щекам, чем больше их истекало, тем легче становилось на сердце.

И вот душа её наполнилась необычайной радостью: радостью от ощущения бабушкиного прикосновения, радостью от искренней молитвы, которую она впервые в жизни совершала ради устроения участи близкого человека, великой радостью принятия в сердце своём истинной Веры.

_______________________________________________________________________________________

* любимая поговорка архимандрита Павла (Груздева) «Сидела б, лягушка в луже, не то будет хуже»

** «Отчего человек бывает плох? – Оттого, что забывает, что над ним Бог» – Преп. Амвросий Оптинский

*** Кутия (коливо) сваренная пшеница, приправленная мёдом. «Пшеница означает, что умерший воистину снова восстанет из гроба: так пшеница, брошенная в землю, сперва истлевает, а потом возрастает и приносит плод. Поэтому и Господь Иисус Христос — Воскресение наше — сказал: «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода» (Ин. 12, 24). Мед, употребляемый в кутии, означает, что после воскресения православных и праведных ожидает не горькая и прискорбная, но сладкая, благоприятная и блаженная жизнь в Небесном Царствии. Часто пшеницу заменяют рисом». (Помянник .ру)