Наталья Стеркина - родилась в Москве, писательница, журналистка, преподаватель русского языка во ВГИКе, член Союза писателей Москвы.
 Его последний день
И опять он вынужден примерять чужой костюм, опять его вводят в спектакль, требуя стопроцентной отдачи. И опять гримёрши стоят наготове, а он чувствует себя дурачком под прицелом их кисточек и пуховок.
«Ну, что ж ты дуешься, партнёрша?» – готов спрыгнуть с губ вопрос, но он как всегда смахивает его, сгоняя и натянутую улыбку. И, сделав серьезную мину, спрашивает: «Как вы себя чувствуете, Леночка?»
«Опять нам с вами вместе выпутываться. Я уж постараюсь не подвести», – вот и проговорил он дежурные слова, сейчас последует леночкина реплика.
И Леночка вынужденно вежливо отвечает: «Ничего-ничего, Сергей Петрович. С Божьей помощью».
А потом, отыграв, он едет домой на трамвае, он давно уже выбрал такой маршрут – десять минут пешком от театра до остановки и полчаса трамваем и ещё чуть-чуть пешочком, ну, метров пятьсот.
Трамвай, даже с оскорбляющими его, москвича, турникетами остался его любимым средством передвижения.
Покачиваясь в полупустом вагоне, он привычно иронизирует над собой: «Ну, что, дяденька? Петуха вроде не дал, или дал и не заметил».
Давно, уже давно жизнь стала казаться ему набором деталей. Некоторые из них достойны пристального внимания.
В своё время походы в музеи он называл «охотой за деталью». В залах он подолгу любовался резьбой ножки кресла, цветочным орнаментом рамы зеркала, завитками лепнины, потом некоторое время ходил напоенный красотой.
Голос его тогда был чист и свеж. Театр тогда часто гастролировал, он часто бывал в Европе, возвращался полным впечатлений. Конечно, тогда он был молод... И этим всё сказано.
Сейчас же...
Дома ждёт, нет, конечно же, не ждёт, а просто находится его взрослая замужняя дочь, в данный момент переживающая кризис среднего возраста. Дочь заняла комнату давно покинувшей дом жены.
Он шёл и представлял, как, выпив крепкого чаю, он усядется склеивать разбитую чашку.
Дочь, переехав к нему три недели назад, задала два вопроса – «что это у тебя выставлена битая посуда?» «и почему это по всей кухне разбросаны листочки со словами в столбик?»
Да, он выставил на видное место, чтобы были под рукой, закусочную тарелку, две чашки с блюдцами и сотейник, все они бились, выскальзывая из рук разных людей в разное время.
Он же подбирал осколки и запихивал вглубь шкафов, с глаз подальше, выкинуть почему-то рука не поднималась.
И вот – причуда клеить битую посуду.
А слова? Ну что же, играет, выдумывает длиннющие, чтобы поинтереснее было, ну, к примеру, «гиппопотамусовка» и ну их расщёлкивать, дробить на короткие, но не менее четырёх букв. Совок, поток... Сама же в детстве играла... А он теперь иногда просиживает ночи напролёт, это потому что он один.
Жизнь приняла такую законченную форму примерно год назад, когда он понял, что жена не вернётся. Да, она осела в Вене подле своего друга – психоаналитика, а ему только пишет время от времени и звонит. У неё там всё прекрасно!
Теперь же в доме дочь... Пока ещё ему удаётся сохранять свой ритм, но уже лишние детали усложняют рисунок... Избыточность – враг гармонии. Туфельки, сумки, плащ на вешалке, шампунь и духи... Ну, зачем ему сейчас это? Впрочем, запах духов ему нравится – чем-то подобным благоухала когда-то юбочка его давней партнёрши.
Он подходит к дому в неплохом расположении духа, но уже в лифте у него вдруг начинается резкая боль в паху и сразу его охватывает сильная тревога.
И вот – дверь не заперта, в коридоре валяются сумка и мужской шарф, в ванной хлещет вода, а в дальней комнате, той, где поселилась дочь, бешено пульсирует чужая страсть.
Он присел, не раздеваясь, возле стола на кухне, достал блокнот и написал слово «похотливопакость» и начал игру: «сопли», «оливка»...
Из комнаты выбежала с перекошенным кроваво-красным ртом (ох, как ей не идёт яркая помада) и тёмными кругами под глазами дочь и пробежала в ванну.
Он встал, вышел в коридор, поднял чужой шарф, отодвинул ногой с дороги сумку, запер дверь. Разделся, аккуратно встряхнул плащ, звякнули в кармане ключи. Боль в паху притихла, но не ушла совсем, тревога тоже. Что же ещё? Кажется, всё уже произошло. И что, собственно, произошло? Дочь с кем-то там переспала...
Он вернулся на кухню, написал ещё несколько слов «топливо», «сотка», покрутил в руках осколок чашки – волнистая линия, сиреневый завиток. Всего лишь фрагмент... Достижимо ли целое?
Дочь вышла умытая, в халате, вода перестала шуметь. В квартире тишина.
Она взяла сигареты, села напротив – «Прости. Накатило».
«Это, конечно, не муж?» – только и спросил он.
«Конечно, нет. Он сейчас уйдёт».
«Хорошо. Я выйду пройдусь». Она кивнула.
Он хотел надеть плащ, но передумал, накинул старую куртку.
«Сергей Петрович, – окликнул его припозднившийся сосед, – моё почтение. Перед сном решили прогуляться?»
«Да, подышать хочется...»
Он шёл по дорожке между домами и бормотал что-то и успокаивал себя. Ничего же не произошло, абсолютно ничего, всё же по-прежнему. Успокаивал, но понимал, что хрупкая конструкция из изящных деталек рухнула. Возможно, это было предопределено. Театр позади, любовь позади... Всё позади.
Он шёл и шёл, уже не замечая ни домов, ни гаражей, ни детских площадок. Боль, разрастаясь, охватила всё его существо. Он уходил, не зная, что возле дома мечется его дочь, что её любовник уже предложил свои услуги и готов бежать в милицию и что через какое-то время его обязательно найдут. |
Наша словесность