Александр Казин - доктор философских наук, профессор, зав. кафедрой искусствознания СПбГУКиТ, член Союза писателей и Союза кинематографистов России, член Совета Собора православной интеллигенции.
Прекрасное трудно
(о юбилее Главного редактора журнала "Родная Ладога" Андрея Борисовича Реброва)
Религия и культура, как известно, далеко не одно и то же. В философии, например, существует парадокс верующего разума — именно поэтому русскую философию некоторые слишком строгие мыслители не считают философией вообще. В искусстве тот же вопрос встает перед верующим художником: зачем нужны стихи или романы, если обратившейся к Господу душе место в храме? Вспомним выбор Гоголя или Льва Толстого, фактически отказавшихся от искусства (и своего, и чужого) ради Бога. С другой стороны, именно гению христианства культура обязана величайшими псалмами и акафистами, соборами и иконами. Более того, сам Бог как творец мира назван в православном вероучении великим Поэтом (см., например, «Беседы на Шестоднев» св. Василия Великого) — в отличие, скажем, от безличного восточного абсолюта, для которого вся вселенная со всей её поэзией и прозой есть не более чем сон (майя). Я думаю, что соотношение искусства и веры — это важнейший вопрос современной художественной практики: одни верят, что Бог есть, а другие верят, что Его нет. Есть, правда, ещё третьи — постмодернисты, которые говорят, что они «вне схватки», но они лукавят.
Совершенно другой духовно-художественный опыт демонстрирует нам в двух своих последних книгах Андрей Ребров. Первая из них называется «Выбор» (СПб., 1997), вторая — «Глубокие выси» (СПб., 2002). По времени разница в 5 лет, но по существу гораздо больше.
В «Выборе» автор-герой произведения — это человек, решительно и бесповоротно принявший благовестие Христа. В этом плане можно даже заметить, что самосознание поэта несколько отличается от фактического положения вещей. Ребров хочет сказать, что делает выбор между землей и Небом (не случайно на обложке изображена символическая фигура, тяжело бредущая к храму), тогда как на самом деле он его уже сделал.
Возвращение
Жизнь тянулась мрачно и уныло...
Даже календарные листки
Осыпались в сумрак, как в могилу,
Будто бы увянув от тоски.
Но дохнуло горнею весною,
И отцово древо за окном
Поновилось крохотной листвою
Для вселенской встречи со Христом.
И воздухов благо-растворенье
Заструилось в дом, животворя
Духом непрестанного творенья —
Ветхий листопад календаря.
Подобных стихов много в «Выборе». Ребров с самого начала предстает перед читателем как художник-христианин, уже, так сказать, определившийся с Вечностью. Во всём сборнике, включающем в себя 75 законченных поэтических текстов, я обнаружил только одно (!) стихотворение, описывающее метафизический путь вниз (где тайно скрыто Воскресение из мертвых), да и то в прошедшем времени:
У омута
...Вон с того высокого причала
В детстве видел я — как вдалеке
Женщина, отчаявшись, сбегала
По недолгой лестнице к реке...
И доныне в этой жадной пене
Мнится вызов, брошенный судьбе:
И по нескончаемым ступеням
Девочка спускается к воде...
Ответственную позицию занял в искусстве — да и в жизни — Андрей Ребров! Не говоря уже о том, что нет ничего сложнее для художника, чем изображение «положительного человека» («прекрасное трудно» — это утверждал ещё Платон), само заявленное в его первой книге состояние души — скорее область сакрального, чем эстетического. Быть может, именно по этой причине прочитать «Выбор» сразу от начала до конца нелегко — там «всё об одном». Правда, это одно есть единое на потребу, и явлено оно в чеканных строфах. Тут-то и скрывается главный парадокс (антиномия) религиозного художества: если ты уже с Богом, то земля остается где-то внизу...
Недаром, однако, великие христианские святые возвращались после своих подвигов в мир, к людям. Я не сравниваю, разумеется, современного петербургского литератора с молитвенниками-аскетами (для того, чтобы прикоснуться к их жизни, надо побывать, например, на Валааме), но вектор этих духовных путей мне представляется близким. Во всяком случае, так читается книга «Глубокие выси». Выражаясь философским языком, это книга отраженной (отрефлексированной) веры, автор которой, побывав в раю, способен теперь писать даже об аде. Когда-то по этой дороге ходили Вергилий с Данте — пошел теперь и наш поэт. Стих Реброва в этой второй его книге становится разнообразнее, поэтическая техника — изощреннее, тематика — заметно шире. Как сказал бы музыкант, в ней появляется много новых нот, притом, что лейтмотив — прежний:
Застив маковками звезды,
Липы в парке зацвели
И казался липким воздух, —
Аж от выси до земли. —
Словно им, как сущим клеем,
С дней творения до нас,
Та цветущая аллея
С высью звездной скреплена.
Видно, нам со дня рожденья,
Будто давний сон цветной,
Помнить райское цветенье
До могилы суждено.
Цветущая аллея от звезд до могилы — вот теперь основная тема поэта. Видеть вселенную в Божьем луче так, чтобы ослепительный его свет не застилал самого тварного мира — это тоже надо уметь.
Сегодня, в 2011 году, можно с полным правом утверждать, что поэт Ребров умеет не только сочинять стихи (это он всегда умел), но и делать дело. Я думаю, с этим согласятся все читатели культурно-просветительского и литературно-художественного журнала «Родная Ладога», главным редактором которого Андрей Ребров является уже 5 лет. Попробуйте в наше лукавое время вести большой журнал, занимающий вполне определенную православно-патриотическую позицию – мало не покажется. Реброва иногда упрекают, что он печатает в своем журнале «больших начальников». А почему бы и нет? Я, например, понятия не имел, что министр иностранных дел РФ Сергей Лавров или занимавший, кажется, все посты, от директора Службы внешней разведки до Председателя правительства России, Евгений Примаков – пишут стихи. Да, они не великие стихотворцы, но для читателя, которому небезразлично, в чьих руках судьбы его Родины, эти люди раскрываются с новой, и отнюдь не плохой стороны. Дай Бог и дальше Андрею Реброву подтверждать свой духовный и поэтический выбор настоящим делом – такое не каждому по силам.
Подводя итог своим кратким размышлениям, напомню читателю, что высшим искусством, согласно православному вероучению, является молитва — «художество художеств». Она обожгла Данте небесным огнем, она диктовала Пушкину «Пророка». Нынешние поэты с берегов Невы, несомненно, чтут в своих произведениях эти великие тени, также как и образы Блока, Есенина, Рубцова... Высокая поэзия всегда соседствует в нашем мире с болью и верой — так и должно быть, особенно в России, где радость-страданье существования sub specie aeternitatis является онтологической ценой за очищение души. В замысле мирового Художника Россия есть болевая — и именно потому благодатная — точка бытия. Хорошо, что в наше апокалипсическое, по многим признакам, время ещё находятся люди, готовые принять в своё писательское (словесное) дело свет с Востока и нести его дальше. От этого поэты, конечно, не становятся святыми, а стихи — молитвами, но с ними веселее на душе. Ведь София-Премудрость была перед Богом художницею, и веселилась перед Ним, когда Он полагал основание земли (Притчи. 8, 29—30). О том и речь у Реброва:
Перед могилой Пушкина
Просветлел небосвод на востоке,
Истончилась луна над жнивьем.
У горы, пред могилой высокой,
Постою — между ночью и днем.
В этот час, сокровенный, эфирный,
Схожий с тонкой реальностью сна,
В чутком сердце — по-ангельски мирно
Совмещаются времена.
И тогда, сердцу слышится — где то
В горной рощице стук посошка,
И смиренная поступь поэта,
И её вольный отзвук в веках.
И парят над стернею осенней,
Светлокрылые строфы — к спасенью,
А не к грешной свободе души. |